***
У Братишкина получается убедить себя, что это всё была случайность на один раз, явно гораздо лучше. Он шутит про семейный бюджет на стримах, когда Хесус наконец принимает решение переехать, что откладывал и сомневался. На счастье обоих, недалеко, всё в той же Москве. Никто не замечает, что они стараются избегать нахождения в одном кадре на стрим-хате по случаю новоселья, никто, но об этом сообщает чатик, и тогда, чтобы не палиться, приходится давить улыбку и стоять рядом, привычно переругиваясь и шутя тупые шутки. Это неожиданно помогает, снова говорить друг с другом, этого не хватало. Вове так много хочется рассказать, посоветоваться, но говорить о чём-то серьёзнее новых штанов Хесуса так тяжело. Он так жестоко поступил, ничего не объяснив, даже если это была лишь сладкая ночь, о которой ему не удаётся забыть. Хесус чувствует себя замученным после стрима, провожает последних друзей, отказываясь продолжить тусу где-то ещё. С сожалением понимает, что среди них Вовы нет, когда он видел его в последний раз? Он ушёл, не попрощавшись? Хес вздыхает, разворачивается и чуть не падает, споткнувшись об кроссовки. Вовины. Он же не вырубился где-то пьяный? Уж точно не ушёл без обуви. Конечно, Хесус без труда его находит, тот стоит в ванной, дверь даже не закрыл. — Я думал, что ты уже ушёл. — некое дежавю, вот так же Хес смотрел на него, стоя в дверях, почти месяц назад, только тогда у того была в руках одна зубная щётка, а не две, и квартира была старая. — Ты привёз её с собой? — спрашивает Вова, оборачиваясь. — Ты запомнил её, что ли? Знаешь какая твоя, а какая моя? — Твоя — моя, блять. — Братишкин бросает их обратно в стаканчик. — Что за сопливое напоминание? — Скорей уж слюнявое. Ты так уверен, что она твоя, может она моей девушки, об этом ты не подумал? — грязный глупый ход, но Хесус не хочет показаться совсем уж сентиментальным идиотом. — Ой, откисай, старый. Девушка у него. — Ну конечно, я же гожусь только на один раз, потрахаться и разбежаться. — фыркает Хесус, разворачивается и топает обратно в прихожую. — Тебе пора. — Может и правда так. — говорит ему в спину Братишкин. — Охуел? — спрашивает Хес и оборачивается. — Ты же сам так о себе говоришь. Или хочешь, чтобы я отрицал, пожалел тебя? Ты ведь меня выебал, а не я тебя. — Блять, Вова, заткнись, не позорься. Ты был не против и тебе, сука, понравилось. — Ебанутый? — Вова подходит к нему вплотную и дёргает за воротник. — Что? Ударишь меня? Только и можешь злость на мне вымещать, когда на самом деле поцеловать хочешь. — Не хочу. Ни целовать, ни бить не хочу. — И что тогда? Братишкин заглядывает ему в глаза внимательно, отпускает его кофту и проходит мимо, быстро натягивает кроссы и сваливает. На мгновение показалось, что всё наладилось, но это только на людях. Хес чувствует себя ещё хуже. И прячет ебаную щётку на полке. Дурак последний. Хесус старается убедить себя, что запер за ним дверь, метафорично, что не ждёт его возвращения, что нет в его сердце места для такой ерунды как любовь. Обжигался ведь уже, не хочется верить, что Вова одумается, но он всё равно иррационально надеется. Насколько видно, что творится у него в голове? Вася спрашивает даже у него, не верит, что в тот день ничего не произошло, что огромный синяк, который Хес пытался всеми силами скрыть, оставил не Вова. Хесус ничего не может ему ответить, потому что синяк — это последнее о чём он думает из того, что оставил ему Братишкин. Он точно знает, что справится со всем сам, ему никто не нужен. Не нужны отношения. Жить с кем-то неудобно. Делить с кем-то жизнь слишком сложно. И Хесус справлялся, так долго справлялся, отпугивая от себя всё хотя бы близко похожее на привязанность. А сорвался так глупо, за одно мгновение. Когда-то у него не было никого, но сейчас он смотрит на всё понимающий чатик, который видит его насквозь. Неизвестные люди, скрывающиеся в тексте на экране, которым хочется всё рассказать.***
Хес смотрит как очередные кейсы пролетают бесполезными скинами и вздыхает. — Чатик, я собираюсь взять перерыв. Не волнуйтесь, дней на пять, просто… — он сглатывает, не решаясь так сразу говорить обо всём, что томит его. — Вы ведь сами заметили, заёбываете меня своими вопросами… Есть человек, из-за которого я хочу уехать. Этот человек, ха, блять, не поверите, разбил мне нахуй сердце. Вот так вот. — ловить летящие сообщения не выходит, они плывут перед глазами. — Да чего вы? Я шучу. Просто хочу съездить в Питер, давно там не был. Хесусу внезапно приходит эта идея в голову, пока он говорит, вдруг хочется вдохнуть солёный воздух и пройтись по Невскому. И он срывается ближайшим рейсом, рюкзак, самолёт, телефон в режиме полёта и сообщение в телеге, лаконичное «Уехал в Питер, буду поздно». Чуть больше полутора часов в небе, он никогда в жизни не поступал так спонтанно. Глупо. Эксцентрично. Ранее утро. Питер. Аэропорт. Идти некуда. Но он идёт от такси и по центру города, куда-то, просто гуляя. Нева. Эрмитаж. И Петропавловская крепость. Хесус смотрит на неё, здесь, на этом берегу. Садится между колон у дома учёных и просто смотрит, как развевается флаг на шпиле, как небо плывёт в воде. Приезжающие мимо машины, люди, гуляющие по набережной, и Хесус, который зависает тут на час. Чего он вообще этим хотел добиться? Ему приходило куча оповещений, когда в аэропорту пришлось включить интернет, чтобы заказать такси. Сообщения, звонки, но он не смотрел, не знает ни что там, ни от кого, ему неинтересно. Он проходится по каждой улочке, навещает свой старый подвал, не может поверить даже, что жил здесь совсем недавно, а сейчас в Москва-сити. Нихуёво поднялся. Улыбка на лицо лезет. Да, это точно было нужно. Проанализировать себя и поступки. Хес не знал насколько едет сюда, может одним днём, но решает зависнуть тут на пару дней. Сходил в рестик поесть, а к вечеру нашёл отель, в котором можно остановиться. Телефон всё же приходится включить, совсем без него не получается, да и дела совсем бросить нельзя, включает беззвучный, а соцсети игнорирует. Следующий день тоже гуляет по набережной, проводит на ногах почти весь день, отвлекаясь только на еду, погода холодная, влажность огромная, но его это не волнует, Хес только сильнее кутается в шарф. На третий день его не хватает, сил нет уже ходить, да и сколько можно меланхолию разводить. Он в последний раз гуляет по Дворцовой, греет руки стаканчиком с чаем и вдыхает аромат чабреца, согревая нос. — Хес? — такое он почему-то ожидал. Хесус равнодушно смотрит на мнущегося рядом, взявшегося из утреннего тумана Вову. — Что ты тут делаешь? — Приехал за тобой. — Да что ты? И что, силой меня заберёшь? — Ты ведь и сам хочешь вернуться. — говорит Вова и смотрит на рюкзак на его плечах. — Но твоя помощь мне не нужна. — отвечает Хесус и пытается пройти мимо, но Братишкин хватает его за руку и держит крепко, а потом притягивает его в объятия. — Но мне нужна твоя, Хес. Прости меня. Хесус слишком сильно сжимает стаканчик, и тот лопается, обливая пальцы горячей водой. — Блять. — Ты так злишься, что не сможешь меня простить? — Я обжёг руку чаем. — А? — Вова отстраняется, даже не заметил, как стаканчик упал у него за спиной, он сжимает его ладонь, рассматривая покрасневшие пальцы. — Болит? — Нет, просто руки замёрзли, а чай горячий. Братишкин берёт обе его ладони в свои и отогревает тёплым дыханием. Неловко и Хесус выдёргивает свои руки. — Ты сам замёрз. Как ты вообще здесь оказался? — спрашивает он, поднимает свой стакан и идёт выбросить его в ближайшую урну. — Ты не выключил геолокацию в зенли. — Вова идёт за ним, не отставая. — Да я догадался. Нахуя ты за мной в Питер приехал? — Я бы приехал за тобой куда смог. В любое место. — Долбаёб. — Хесус прячет улыбку, поворачивая голову в сторону реки. — Я серьёзно. — Нет, не серьёзно. — Если бы я… — Братишкин упирается руками в забор и тяжело смотрит вниз на водную гладь. — Если бы я прыгнул, ты бы прыгнул за мной? Хес в первый момент тянет к нему руку, схватить за кофту, не раздумывая. — Я… Я бы позвонил спасателям. — Вова опускает голову. — А потом бы прыгнул, и уже тебе пришлось бы меня спасать, потому что я не умею плавать. — Правда? — Я не знаю, но давай не будем проверять. — Хес… — Нет, Вова, ну нет. Я не хочу снова это проходить. На один раз так на один раз. Вова, предчувствуя желание сбежать, хватает его за руку. — Давай поговорим не здесь, ты уже сдал номер? — Да. — Блять. Тогда снимем новый. Поговорим наедине. — Не о чем нам разговаривать. — Пожалуйста, Хес. Глупо позволять Братишкину делать, что ему вздумается, только потому что тот приехал к нему. Но Хес позволяет. Приходит с ним в ближайшую гостиницу, снимая первый попавшийся номер. — Почему я сижу на ебаной табуретке? — спрашивает Вова, ёрзая на стуле у стола. — А хочешь на моём члене, что ли? — интересуется Хесус, сидящий на кровати напротив. — Да. — Что ты хотел сказать? — вздыхая, спрашивает Хес и отворачивается от его внимательного взгляда. — Я хотел извиниться. — Да, ты сказал. В этом уже нет необходимости. — Я правда разбил тебе сердце? — голос Вовы становится тише, и он заползает на стул с ногами, обнимая коленки. — Что за бред? Сердце не может разбиться. — отвечает Хесус и опускает голову, прикрывая глаза, а когда открывает Вова уже стоит прямо перед ним. — Ты услышал эту хуйню с последнего стрима? — Работяги доложили. Спрашивают меня такие: «а кто Хесусу сердечко разбил?», «почему Хесус уехал в Питер?», «из-за кого Хесус такой грустный?». Из-за меня ведь. — рассказывает Братишкин, пока ведёт руками по его плечам, обнимая за шею, и заползает на его колени. — Охуеть ты о себе возомнил. — Как будто это не так. — Хватит. — Хесус сталкивает его с себя, и тот садится рядом. — Я не для этой хуйни согласился прийти сюда. — А для чего? Что ты думал, я скажу? Что я вообще могу сказать? — Действительно, ничего. Ты извинился, этого достаточно. — Хес… — Да хватит уже! Я уехал, чтобы привести мысли в порядок, а ты припёрся и снова ебёшь мне мозги! Блять, Вова, ты сам сначала определись, хули тебе надо. — Хесус прохаживается по комнате, чувствуя, как на него накатывает, говорить в таком состоянии он не сможет. — Понравилось быть выебанным? Так найди себе ёбыря. — Зачем ты так? — По той же причине что и ты так поступаешь со мной. Делаешь вид, что я тебя не интересую, что ты всё ещё охуеть натурал. Не хочешь меня отпускать, но не подпускаешь к себе. Эгоист ебанный. — Я не хочу терять тебя из-за такой хуйни. — Уже поздно. Я не смогу притворяться друзьями и смотреть на тебя потом тайком ебучим влюблённым взглядом, как лох какой-то. — Влюбленным? — удивляется Вова, Хес уходит от его взгляда. — Мне пора, самолёт совсем скоро. — говорит Хесус, отправляясь к двери. — Стой, поехали со мной на сапсане? — Почти четыре часа с тобой рядом? Я лучше умру, разбившись в самолёте. — Не говори так. Ты говоришь такие же тупые вещи как я. — От кого же я поднабрался? Нет, я просто несу всякую хуйню. Не обращай внимания. — Я не хотел причинять тебе боль, Хес. Ответ Хесуса заглушается хлопнувшей дверью. Он не идёт быстро, иногда оборачивается. Идиот. Ждёт, что Вова пойдёт за ним, остановит, скажет что-то по-глупому романтичное, но он не пойдёт. Потому что он не чувствует того же, а если и чувствует, то не хочет этого. Хес тоже не хочет, но не отрицает их хотя бы.