☐☐☐
Кушают они в тишине, изредка прерываемой входящими телефонными звонками на телефон Кая. Кёнсу успевает мельком заметить, что контакт был забит как «М», поэтому делает самое простое предположение, что пытающимся связаться с Кимом была его мать. — Ответь ей уже, — устало проговаривает он, когда смартфон вибрирует в седьмой раз, раздражая своим звуком. — Кому это — «ей»? — Недоуменно, но весело замечает Кай, всматриваясь в очередной раз в экран телефона. — «М» — от «мамы», разве нет? — Ох, ну раз ты так считаешь, — смеётся младший, — по крайней мере, влетит мне сейчас точно по последнее число. По-матерински так. Любовно. Он проводит пальцем по экрану и подкладывает смартфон под ухо, прижимая его к себе плечом, и с ухмылкой редкостного засранца, зажмуривается, когда с той стороны слышится неразборчивый крик. До с любопытством прислушивается, пытаясь выловить голос, но ветер, бьющий звонящему в трубку, толком не позволял. — Клянусь, Ким Кай, — шум глушит, по всей видимости, непроходимый поток мата, — если ты ещё хоть раз так со мной поступишь, то в следующий раз мы встретимся на моих похоронах! Ты, чёрт такой, мог… Снова помехи, мешающие услышать последующие слова и заставляющие Кёнсу нахмурить брови, голос оператора, просящий подождать восстановления связи, и совершенно невозмутимое лицо Ким Кая, продолжающего уплетать уже вторую плошку риса. — Позвонить! Эсэмэснуть там! На кой чёрт тебе… Очередные помехи и короткий сигнал, знаменующий, что абонентов разъединило. — Что ж, — пожимает плечами Кай, кладя телефон на пол и выключая его, — свою порцию материнской любви я явно получил. — «М» — от «менеджера», — доходит до Кёнсу. — Или от Минсока, — блондин манерно закатывает глаза. — Думаю, пока мы спали, он обыскал с собаками весь Сеул, и сейчас, судя по шуму, на пароходе делает пересадку на Чеджу. До громко сглатывает, с ужасом представляя, что с ним будет, когда этот менеджер узнает, с кем его подопечный провёл сегодняшнюю ночь, и переводит странный взгляд на совершенно спокойного внешне Кима. Тому, по всей видимости, было не впервой пропадать вот так. — Не смотри на меня такими глазами, — Кай проводит языком за щекой. — Думаешь, я ужасно поступил, не предупредив его? — Я не думал об этом. — А о чём тогда? — Он сверкает колючим и вместе с тем грустным взглядом. — В первый раз за два года я смог почувствовать себя человеком. Не «знаменитым Ким Каем — восходящей звездой хип-хопа», — издевательски цитирует прессу он, — а человеком. До этого момента после концерта я даже не вспоминал, кем являюсь за стенами твоей комнаты. Впервые я позволил себе расслабиться настолько, что поверил, будто могу быть таким. Обычным. — Кай, — тихо выдыхает Кёнсу, делая попытку коснуться его. — Не приближайся, — сквозь зубы злостно цедит он, отодвигаясь, и плотно поджимает под себя ноги. — Все почему-то думают, что сам Бог велел мне стать знаменитым, однако никто не спрашивает меня, чего хотел на самом деле я. До закусывает губу, когда видит вдруг отразившуюся в чужих глазах боль, и внезапно ощущает схожесть их с Каем ситуаций. И от этого становится не легче, а лишь в разы тяжелее. Они с ним — актёры не своих ролей. Загнанные в перечень предложенных обстоятельств, они оба вынуждены исправно следовать написанному каким-то придурком сценарию, и, как не пытаются вырваться из его оков, пока кто-то упрямо продолжает выкрикивать: «Камера, начали!» — они продолжают волочить на своих плечах груз ненавистных амплуа. И порой кажется, что те стали не их масками, а самой настоящей плотью. — Я никогда не хотел становиться известным, — Кай со всей силы упирается рукой в пол, от чего на ней взбухают вены, — никогда. Но кто поверит мне, если моё имя печатают жирным Times New Roman в 42 размере? Его губы гнутся в некрасивой линии, и он вскидывает голову, пробуя загнать обратно в глаза непрошеные слёзы. — Я поверю тебе, — почему-то шепчет Кёнсу, видя, как резко от этих слов вздымается чужая грудь. Он осторожно перебирает по полу коленями, всё-таки приближаясь к слабому сейчас младшему, и одними пальцами тянется к его щеке в стремлении смахнуть пробежавшую по ней слезу. Однако Ким Кай резко перехватывает его ладонь, крепко вцепляясь в неё, и обращает на Кёнсу свои блестящие глаза. — Сказал же не приближаться, — низко, шершаво проговаривает он и облизывает губы. И До не знает, чего сейчас в нём самом больше: болезненного сострадания, не пойми откуда взявшейся привязанности или желания утешить. Но одно он знает наверняка: Кай — это именно тот человек, которого он так долго неосознанно искал. И он боится сейчас лишь единственного — сказать ему что-нибудь не то. Поэтому обнимает его. Обвивает свободной рукой шею, ладонью нежно касаясь коротких волос, кладёт подбородок в ямку ключицы и старается как можно размереннее дышать, чтобы Ким смог подстроиться под его темп и выровнять свой. И это срабатывает. Не сразу, конечно, но вскоре младший восстанавливает дыхание и расцепляет до этого крепко сплетённые с Кёнсу пальцы; трепетно ведёт по его спине рукой, пока не доходит до затылка и не проводит по нему вдоль одними лишь подушечками. — Странно. Очень странно чувствую себя рядом с тобой, До Кёнсу. Старший пробует отстраниться, но Кай прижимает его к себе крепче прежнего. — Как будто моя душа дома. Мы знакомы всего день, а по ощущениям — дольше жизни. Он осторожно отводит от себя тёплое тело и заглядывает в большие глаза, обрамлённые длинными редкими ресницами. Всё обретало смысл. Кай знал: эти же глаза жадно наблюдали за ним на вчерашнем концерте, они же были благодарны, когда заметили его в кабинете уже бывшего друга. По-страстному игривыми, прежде чем он впервые поцеловал их обладателя, болезненно-обидчивыми, когда он вернулся из магазина, и особенно чарующими сейчас — в минуту внезапно наступившей откровенности. Ким разглаживает брови старшего большими пальцами и обхватывает ими же его лицо под скулами, почти не касаясь остальными его шеи. — Ты красивый. Особенно вблизи, — шепчет Кёнсу первее и очерчивает костяшкой указательного пальца прямой нос Кая. — Заметил это ещё, когда мы ехали вчера в машине. — Я видел, — смущённо отвечает он, опуская руки с его лица на плечи, — как ты смотрел на меня. — Ты тоже так смотрел на меня. Там, за кулисами перед выступлением, когда я возился с проводами. Губы Кима трогает лёгкая улыбка — первая с того момента, как он поговорил по телефону. И До осознаёт, что был бы рад видеть её намного чаще. — Хочу узнать тебя ближе. — И я этого хочу, — оживляется Кёнсу, — поэтому не исчезай. Как сегодня. Я был очень зол и… — Я знаю, — тихо и успокаивающе проговаривает Кай, — я не исчезну. Обещаю. До набирает воздух полной грудью и медленно выдыхает носом. Отодвигается от младшего, восстанавливая его и своё личные пространства, и счастливо улыбается. Он верит ему. Никому другому бы не поверил, но ему верит. — Ну? С чего начнём узнавать друг друга ближе? Ким Кай обхватывает пальцами свой подбородок и, тоже не менее счастливо улыбнувшись, произносит, чуть сузив глаза. — Предлагаю начать с твоей музыки?☐☐☐
После длительных отнекиваний, Ким Кай всё-таки уговаривает Кёнсу открыть полную библиотеку своих композиций со всеми ранее не получившимися треками. Ведь, как ни странно, младшего, по большей части, интересовали именно они — неудавшиеся попытки творчества. К готовому продукту, шедшему на продажу, он был абсолютно равнодушен. Кай считал, что через несостоявшуюся в прошлом музыку легче можно было определить творческий потенциал, который, по его мнению, заключался в количестве проб, предпринятых к созданию. Чем их было больше, тем, соответственно, прогресс был ниже. Поэтому, когда Киму удавалось находить песни, созданные с первого раза, он особенно этому радовался. — Это моя любимая, — замечает Кёнсу, когда Кай щёлкает на очередную музыкальную дорожку, — создал её за одну ночь и оставил себе, хотя должен был продать. — Вдохновение — страшная штука, да? — Артист вслушивается в нежно звучащие струнные. — У меня тоже есть такая музыка, и я никому не позволяю её трогать. Даже своим звуковикам. Всё берегу её для чего-то. Или для кого-то… До переводит мягкий взгляд на внезапно потеплевшие глаза Ким Кая, ловя его лёгкую улыбку одними лишь уголками, обращённую куда-то внутрь себя, и в попытке её запечатлеть — делает воображаемый снимок, сохраняя его в своей памяти. Такого Кая он ещё не видел. — Думаешь, музыка должна быть посвящённой чему-то или кому-то? — Задумчиво спрашивает Кёнсу, отводя свой взгляд обратно на экран монитора. Струнные сменяются лёгкой трелью барабанов в обработке с клавишными. — Всё творчество должно быть таким, — Ким просматривает свойства файла, — иначе оно не имеет смысла. — А если посвящать некому? Кай резко нажимает на паузу, из-за чего комнату пронзает неприятная тишина, и разворачивается туловищем к рядом сидящему Кёнсу. Смотрит на него серьёзно из-под бровей, сколько-то обдумывая свой следующий ответ. — Всегда есть кому. Например, себе. Пухлые губы, вдруг поджавшись, образуют тонкую линию. Хоть это и не было привычно — глупо было не подумать о себе. Младший, заметивший смятение, бурей прошедшееся в теле напротив, надрывно сглатывает. — Думаю, мы с тобой недостаточно знакомы, До Кёнсу, но позволь мне сказать тебе кое-что, — Кай придвигается к нему, касаясь коленями коленей, и обращает на себя внимание спокойных глаз. — Тебе следует больше любить себя и научиться принимать свою душу такой, какая она есть. Ты будешь слаб и раним до тех пор, пока не поймёшь, что нет на свете человека важнее, чем ты сам. — Он делает паузу перед следующим предложением. — Ты драгоценен. До Кёнсу трепещет при последних словах и чувствует вздрогнувшие будто изнутри рёбра, моментально крошащиеся в мелкую гальку, разом опадающую куда-то на самое дно души и там же плотным слоем рассыпающуюся. Сердце покидает его грудь. — Ты пишешь музыку, не поддающуюся описанию, — словно не замечая реакции, продолжает Ким, — её можно лишь почувствовать. Такую способны создавать только люди с разбитыми душами. Кёнсу склоняется перед ним в глубоком, почтительном поклоне, не находя слов благодарности, и чувствует, как нежно, почти невесомо его уха касаются чужие пальцы, осторожно рисующие контур и опускающиеся ниже по шее. Кай мягко обхватывает её, большим пальцем упираясь под подбородок, и приподнимает голову До, отрицательно мотая своей. Он не нуждался в его благодарственном жесте. — Не хочу от тебя уходить, — тихо проговаривает младший, — но мне нужно. Меня ждут сегодня вечером в агенстве. И если я не приду… — Не говори ничего, — тихим, сломанным голосом просит Кёнсу, цепляясь в предплечье около своего лица. — Дай мне минуту. Кай смотрит на него. Долго, ласково. Проводит пальцем по подбородку, бережно очерчивая его, касается кромки уже знакомых губ, легонько обводя те по контуру, и задерживается на их дрожащем уголке. Он не знал причину своему трепету, да и, если честно, того не хотел. Зато чувствовал: странную нужду быть рядом с ним, ощущать на своей коже его взгляды и слышать его голос. И это осознание накрывает разум тёплой волной, отдаваясь звоном в ушах и шорохом где-то глубоко в сердце. Вот он — тот, кто был так нужен Ким Каю все эти годы. Маленький складный парень с большими глазами и доброй душой. Рассеявший самые главные страхи: остаться навсегда одному, потеряться средь блестящих журнальных обложек и предать самого себя. Не убирая тёплой ладони с влажного от слёз лица, Кай нащупывает чужую руку на полу, осторожно переплетая с ней дрожащие пальцы, и медленно, пока Кёнсу держит глаза закрытыми, подаётся вперёд, губами касаясь губ. Чувственно и очень аккуратно, будто боясь оттолкнуть. Дрожь чужого тела передаётся Киму, оседая неприятной щекоткой на кончике языка, и он рвано хватает воздух носом, когда Кёнсу мягко отвечает, чуть раскрывая рот и позволяя коснуться своих губ изнутри. И Кай вдруг пугается этого. Этой ответности. — Кёнсу, — шёпотом губами по губам, — ты, я… Голос подводит, и Ким чувствует, как крепче сплетаются их пальцы. Он отстраняется — ненамного, лишь чтобы не задохнуться от такой близости. — Я хочу быть с тобой. Можно? Растерянный взгляд режет своей недвусмысленностью, и Кай впервые за всё это время чувствует себя полным дураком. — Я знаю, что это безумие, — спешно оправдывается он, — знаю, что мы только вчера познакомились, но я… чувствую. Понимаешь? Обещаю, мы будем узнавать друг друга постепенно, просто хотел… Кёнсу порывисто прерывает его. Обхватывает тело под плечом и притягивает к себе в новый для них поцелуй: отчаянный, медленно-тягучий, до непозволительности кружащий голову и сводящий с ума. Любовный поцелуй. Не продиктованный страстью и желанием, не вызванный злобной эмоцией, а настоящий, искренний поцелуй. Объясняющий чуть больше, чем можно было бы сказать словами. Отдающий, а не забирающий. Их поцелуй. — Я хочу быть с тобой. Нужны ли для этого причины? До Кёнсу невесомо упирается лбом в лоб, щекочет своими ресницами светлые брови младшего, чувствуя на своей талии его сильные руки, дышит шумно, ведёт носом по носу и целует блестящие на солнце губы вновь. Аккуратно, лениво, едва потягивая их на себя. — Да. Но только одна, — тихо отвечает Кай между поцелуями. — Какая? Они замирают и заглядывают друг другу в глаза. — Любовь.