Ромашки

А люди ведь не сильно отличаются от растений: поникают во мраке и расцветают на солнце. Созданные условия жизни, в которые вкладывали все свои силы их предки, — это как мощнейшие корни, зарытые в землю, ведь именно они позволяют выйти в свет, упиваясь дождями, ветрами и солнечными лучами. Кто-то рождается одуванчиком, чтобы путешествовать по миру, подчиняясь малейшему дуновению, а кто-то прочно зарыт в землю, олицетворяя идеал стойкости. Растения разные — люди разные. Есть гигантские, статные и гордые, живущие веками в сердцах других. Есть маленькие, чья жизнь протекает незаметно для глаз, простые, ничем не выдающиеся ростки, без которых, однако, не существовало бы душистого луга. Мими не относится к величественным деревьям, ей не суждено запомниться в сердцах людей. Но и простым составителем луга она не считает себя, не желает этого. Мими не одуванчик, рожденный для того, чтобы облететь весь мир. Да, у нее порой ветер в голове, но ей не нужно теряться в воздухе. А идеалом непоколебимости она звать себя не может никак, совсем-совсем. Мими — запутавшаяся в своих желаниях и потребностях девушка. Наигранно улыбается при вспышках фотоаппаратов, маскарадно наряжается и вызывающе кривляется на своих фотосессиях. Нет, она точно не простая травинка, мерно покачивающаяся на ветру, как ее братья. Яркий цветок, украшающий луг одним своим видом? Возможно. Кто-то сорвет этот цветок на самом пике красоты, вдохнет его аромат, а потом безжалостно выбросит, насытившись мимолетной красотой. Может быть, даже оборвет лепестки и сломает стебель. И братья-травинки не будут жалеть — красивые цветы рождены для такой судьбы. Мими не хочет такой судьбы. Мими не хочет быть такой. Приходит домой, скидывает на пол плащ, жмущий в талии до такой степени, что дышать невозможно, разбрасывает в прихожей туфли с высоченными каблуками и с прижившимися мозолями на ногах вяло плетется к дивану. В глазах все еще мелькают вспышки — приелось уже, по-другому не скажешь. На лице тонна пудры, в волосах городская пыль. И ничего смывать не хочется. Зачем? Может быть, Мими — растение, которое садят? Упоительно же — отборное зерно, за которым ухаживают, выращивают, постоянно наблюдая и заботясь. А потом упиваются плодами, которые это зерно дает. Мими любит, когда ее работой наслаждаются, когда хлопают стоя и улыбаются ее профессиональным фотографиям. Но все же нет, не то. Есть два огромных различия. Во-первых, посаженные растения существуют лишь для того, чтобы давать плоды, а Мими не хочет, чтобы ее смыслом жизни были только фотографии. Во-вторых, такие растения слабы, слишком слабы, даже не способны оттягивать на себя влагу, если поблизости растут сорняки. А Мими сильная, Мими умеет сама жадно принимать дары природы. Кто же она? Включает телевизор и смотрит мимо экрана, не слушая галдящую болтовню из этого ящика. Даже не взглядывает на экран телефона, когда кто-то требовательно трезвонит, желая услышать ее голос. Достало, надоело. Мими уже не маленькая девочка, ей наскучило все то, что радовало в детстве. Надо бы поесть, наверное. Не хочется. Ничего не хочется. У Мими много масок: милая девушка, гадкая девчонка, профессиональная модель, прилежная ученица, стервозная соперница. И все они — не просто маски, которые можно снять и выкинуть, эти маски уже сами завладели ей, дергая за веревочки, словно она кукла какого-то второсортного театра. Все эти маски приклеились к лицу, прижились. Все эти маски — ее главные составляющие. Мими чересчур необычна. Сама себя не понимает. А если кто и приблизится к ней, совсем не поймет, что она вообще за растение такое. Сажает подаренные ей душистые красные розы в мусорные ведра, закрывая дверь, оставляя их в темноте, не давая им и минуты пожить еще. А какие-то потертые ромашки двухлетней давности лелеет как сокровище всего мира. Меняет для них воду два раза в день, веря, что они еще живы, стараясь изменить течение времени. Аккуратно смахивает пыль, почти не касаясь, чтобы не сломать засохнувшие лепестки. А руки-то дрожат. Почему ее единственное в жизни счастье увядает? Точнее — уже умерло, оставив лишь помутневшее воспоминание в голове. Мими дрожит, почти срывается, когда закрывает глаза и пытается вспомнить тот день. Ей хочется видеть отчетливо ромашки, когда они были живыми. Ей хочется вернуться в прошлое. Просто это единственный день, когда солнце было ярче фотоаппаратных вспышек, а запах ветра перебивал запах пудры и городской пыли. Какой-то глупый парнишка. Мими любила, когда маленькие мальчики застывали, проходя мимо и заглядываясь на нее. Мими хитро улыбалась, глядя в глаза таким милым мальчикам. И упивалась наслаждением, осознанием, что она желанна, находя в стыдящемся взгляде восхищение. Мими знала, что, если коварно подмигнуть этому мальчику, он будет выполнять каждую ее прихоть и бегать хвостиком. Мими любит такое. Вот только когда подошла к нему, чтобы осуществить свою наглую прихоть, как-то потерялась. Потерялась в тех бледно-синих глазах. Этот мальчик смущенно протянул ей три ромашки, сорванные где-то неподалеку, и улыбнулся. Дурацкая красная прядка среди дурацких карих волос, дурацкие бледно-синие глаза, дурацкая улыбка и чересчур дурацкие ромашки. Мими нужно дарить дорогие розы, а не бесплатные луговые цветочки. Мими так думала. Вот только что-то не так было в его улыбке. Наверное, Мими просто никогда не видела искренних. Дрожащими руками приняла эти ромашки и все никак не могла подобрать нужных слов. А в бледно-голубых глазах видела то ли свое отражение без масок, то ли прекраснейший цветок, сильного и гордого представителя тех самых цветов, способных пробиваться сквозь железный асфальт и стоять, не отравляясь выхлопными газами. Она бы даже посмеялась. Посчитала бы это шуткой — куда ей, в маскарадных нарядах, с приевшимися масками и пылью в волосах, до таких? Вот только чересчур много чистоты в этих бледно-синих глазах. Не шутит, что ли? Она бы заплакала. Впервые в ней увидели человека, а не куклу второсортного театра. Вот только мальчик-то преувеличивает же. Такая ли Мими, какой видит ее он? Мими даже было стыдно и досадно. С едкими слезами на глазах, с прижившимися мозолями на ногах, она быстро бежала домой, аккуратно прижимая к груди три ромашки, поглаживая пальчиками стебельки. И до сих пор она не знает, что нужно было сказать этому парню. И до сих пор думает. Вот только с каждым днем его лицо мутнеет и мутнеет в памяти, а бледно-синие глаза становятся еще бледнее. Уже до пустоты. Мими нервно закусывает губу и напряженно жмурится, сжимая лепесток ромашки. И тут же испуганно приоткрывает глаза от противного ощущения шершавой пыли на пальцах. Изогнувшиеся от старости белые лепестки ломаются в руках, и хрупкие остатки сонно вертятся в воздухе, облегченно ложась на розовый ковер. Трезвонит телефон, галдит телевизор, ноют ноги и на лице пыльная пудра. Мими, словно одержимая злым духом, безнадежно ложится на пол, роняя слезы рядом с остатками ромашки. Мими чересчур необычна. Сама себя не понимает. А если кто и приблизится к ней, совсем не поймет, что она вообще за растение такое. Может быть, только мальчик с дурацкой красной прядкой и бледно-синими глазами, что каждый день срывает ромашки, проходя мимо старой съемочной площадки.