Цветы и бабочки

Под рукавом шевелятся прозрачные сумерки, ветром толкаются в руку, словно несмелый, но игривый зверек. Ло Бинхэ рассеянно проводит ладонью, гладит там, где воображаемое туловище перерастает в голову. Зверек тут же затихает на некоторое время, но потом снова начинает толкаться. Забавно. Даже вечерние тени бамбукового леса замерли, не шепчутся за спиной. Как странно, думает Бинхэ, ненадолго останавливаясь и оглядываясь. Ветер начинает толкаться в спину с утроенной силой. Он прозрачный и синий, и совсем не злой, но в сердце от чего-то становится неспокойно, и Бинхэ ускоряет шаг. Когда бамбуковая хижина показывается впереди, он слегка хмурится - свет внутри совсем слабый, и дело здесь не во снах, не в фантомах или темной энергии, а в том, что внутри не зажигают большого количества ламп. И это тоже странно. Учитель ведь ненавидит читать в темноте. - Учитель? - зовет Ло Бинхэ, бесшумно открывая дверь и стараясь не впускать за собой ночной влажный холод, уцепившийся за края одежд. - Учитель, я вернулся. В ответ раздается тишина, и от этого тревога в сердце съеживается агрессивной шипастой змеей и царапает изнутри. Темнота по углам начинает мерцать; Бинхэ щурится, ощущая, как радужка глаз наливается алой дымкой. Еще немного, и он видит уже иначе - темное становится похожим на глубоководных морских созданий, живущих у самого дна. Они искривлены причудливо и неприятно, но в этом есть своя красота. По их темным бархатным бокам пробегают бело-голубые мягкие огоньки, указывая, где притаился "чужак". Ло Бинхэ идёт мимо учебной комнаты, зала и кухни, мимо кладовой и терассы, минует комнату для омовений - везде темнота, имеющая сходную с ним самим природу, кланяется, прогибается, шипит, обозначая своеобразное приветствие - и предупреждает. В спальне Бинхэ находит Учителя, лежащего в беспорядочном свертке из нескольких покрывал. - Учитель, что...? На мгновение становится страшно - твари в темных углах, будто взбесившись, агрессивно сверкают белым и голубым, иглами указывая на чужеродное - но шипят на Учителя. Бинхэ, не выдержав, делает резкий взмах рукой - и все стихает. Духи, присмирев, сливаются с тенями. - Учитель, вам плохо? - шепотом спрашивает Бинхэ, но Учитель не слышит его; лишь плотнее смыкает бледные губы, сильнее зажмуривается, пытается сжаться в ком и укрыться в волнах теплой ткани. Безуспешно - руки Бинхэ, бледные, с потемневшими дорогами вен, находят его, не дают скрыться, высвобождают почти насильно, не смотря на тихие всхлипы и едва слышные стоны. - Учитель.. - шепчет Бинхэ нежно и болезненно, чувствуя, как сжимается сердце от беспокойства, любви и тихого ужаса. - Что с тобой такое? Красивое тело Шэнь Цинцю, скульптурно вылепленное, изящное и сильное, сейчас покрыто болезненной испариной и красными цветами. Они похожи на маленькие лилии, только растущие поодиночке; длинные изогнутые тычинки мелко, почти незаметно вздрагивают. Бархатистые бордовые лепестки изящно заострены. Головки, словно жаждущие солнца, проклюнулись на плече, у ключиц, между ребер, звездами избороздили спину, расцвели на бедрах. Бинхэ уже без всякого пиетета сдергивает с него и так наполовину стянутые одежды; судя по алым следам вокруг бутонов, Учитель пытался расцарапать их, или сорвать, пока не впал в подобие бреда. Бинхэ с ужасом представляет, до чего это могло быть болезненно, когда аккуратно касается одного из цветов - и Учитель дергается всем телом, задыхается беззвучным хрипом. - Больно? - спрашивает Бинхэ негромко, отдергивая руку, просто чтобы сохранять для себя иллюзию, будто Учитель с ним. - Ничего, не волнуйся... Я помогу тебе, Учитель. Ничего страшного. Просто потерпи. Он уже встречал эту заразу раньше - когда-то давно, еще будучи потерянным в бесконечной бездне, он несколько раз натыкался на очевидно еще живых созданий, чье тело было изрыто дырами, из которых пышно росли похожие цветы с белыми полупрозрачными листьями и стеблями. Их жертвы были беспомощны - лишь судорожно подергивались, когда распускался очередной бутон, и с каждой минутой их движения становились все слабее. Впоследствии Бинхэ почти случайно выяснил - цветы являются следствием болезни крови, вызванной паразитированием в ней интересного вида демонических червей, пожирающих духовную энергию. Будучи личинками, они заполоняют собой ближайшие к очагам формирования ци органы, чтобы потом распространиться по всему телу и пробиться наружу, трансформируясь в куколки, похожие на бутоны. Когда бутоны расцветают, энергия ци покидает тело больного вместе с не имеющей запаха пыльцой, которая несет в себе зародыши новых личинок. Они могут ждать годами, прежде чем тело предыдущей жертвы будет кем-то найдено, сьедено или же затронуто иным способом - зачастую паразиту хватает и обычного прикосновения. Но как эта дрянь попала к Учителю, в их бамбуковую хижину?... Бинхэ на секунду прикрывает глаза, старается дышать ровнее. Тихо подкипающий в нем гнев - не помощник ни ему, ни Учителю. Судя по количеству цветов, время еще есть, а тело Учителя, хоть и непривычное к такому чудовищному расходу энергии, выказывает удивительную стойкость - но достаточно взглянуть на его лицо, чтобы все внутри сьежилось от паники, боли, гнева, сострадания и страха. Тянуть нельзя. Бинхэ бережно прикрывает Учителя снятым с себя плащом, и дрожь ощутимо стихает - Учителя успокаивает знакомый запах, а демоническая аура, чужеродная цветам, ненадолго душит их экстатическую жажду жить. Бинхэ идет на кухню, выбирает нож - короткое листовидное лезвие, острое навершение, ложбинка для стока крови - подойдет лучше всего. Вернувшись, он кладет голову Учителя себе на колени, прижимает поудобнее, закатывает на себе рукав, внимательно целится. Ему нужна крупная вена в обход артерий - подойдет только кровь, уже прошедшая насквозь его темное сердце, густая и ягодно-терпкая на вкус, почти вязкая - пропитанная демонической энергией. Несколько надрезов он делает впустую; кровь смешивается, стекает на рукава, и он не тратит время на заживление ран, вместо этого пытаясь еще раз, и еще - пока, наконец, не наносит удар нужной глубины. Прикладывая рану к губам Шэнь Цинцю, он вспоминает о том, что его демоническая кровь по-прежнему течёт в жилах Учителя - отчасти это объясняет тот факт, что при таком активном цветении его здоровью еще не нанесен непоправимый ущерб. И одновременно Бинхэ вдруг понимает, что могло сподвигнуть Учителя приблизиться к этой заразе. Неужели он хотел излечиться от демонической крови в своем теле? Но почему... так? Такой ценой?.. На щеку Учителя падает прозрачная капля. Бинхэ, удивленно сморгнув, улыбается, видя, как Учитель послушно пьет кровь, глоток за глотком. - Учитель мог сказать раньше, и этот ученик бы что-нибудь придумал, - говорит он ласково, и патока в голосе мешается с дегтярной горечью. - А теперь, посмотрите, придется еще больше...если Учитель готов идти на такие жертвы, чтобы очистить свою кровь, то этот ученик... - Я не знал. - хрипло шепчет Шэнь Цинцю, не открывая глаз, и Бинхэ от неожиданности вздрагивает всем телом. Тот, будто боясь, что его не поймут, с усилием качает головой, и повторяет снова. - Я не знал, что это... - Учитель, кто дал вам это? - мягко спрашивает Ло Бинхэ, бережно убирая волосы с лица Учителя, но тот опять качает головой. Бинхэ со вздохом снова прикладывает к его рту свежую рану. - Выпейте еще.. - видя, что Учитель силится открыть глаза и боясь, что он начнет упорствовать, увидев, что именно пьет, Бинхэ продолжает говорить. - Это смесь зимних ягод из демонического леса. Они растут у берега черной реки, которая не затягивается льдом даже в самую суровую зиму... - Это...река Ло?.. Бинхэ нежно улыбается и кивает, ощущая, как глаза вновь колет солью и жаром - он так сильно любит Учителя. - Река Ло. - Она вовсе не черная... - Сделайте еще пару глотков, Учитель. Шэнь Цинцю кивает, выпивает еще немного; и обессиленно выдыхая, отворачивается, показывая, что не может больше. - Она не чёрная, а прозрачная... просто очень глубокая. Когда Шэнь Цинцю, не возвращаясь в сознание, впадает в глубокий сон без сновидений, Ло Бинхэ, наконец, получает возможность внимательно осмотреть цветы на его теле, не боясь растревожить или причинить боль. Цветы моментально бледнеют - в теле Учителя теперь куда более агрессивная темная энергия мешает им извлекать светлую ци. Бинхэ облегченно выдыхает - эта затея выиграет им время. Может быть, час или два. По счастью, ему нужно даже меньше для того, чтобы осуществить следующую часть плана. Сосредоточившись, Ло Бинхэ зализывает раны, так что теперь они лишь немного подтекают, и садится прямо, удобнее устроив голову Учителя. Раскрывает ладони и, сосредоточившись, представляет. У существа, форму которого примет энергия в его ладони, будет отменный аппетит - оно осилит порцию, вдвое превышающую его собственный вес. Все считают, что подобные ему в природе слабы и прекрасны, а еще их жизнь мимолетнее вздоха. Но эти создания, высеченные из пустоты демонической энергией, бывают очень разными. По правде говоря, если верить прочитанному, они всегда носят на себе отпечаток того, кто их создал. Поэтому Ло Бинхэ совсем не удивлён, когда, открыв глаза, обнаруживает на своей ладони вовсе не то, что хотел увидеть. Использованная им демоническая техника воплощения обычно создавала бабочек. Они могли быть серебряными, или, скажем, ярко-красными; почти всегда эти создания возникали вследствие желания передать определенную часть чувства, имя которого не было загадкой ни для демонов, ни для людей; тем не менее, бабочек не воплощали, когда один мог просто признаться в любви другому. Это всегда была своего рода высказанная любовь, но не словами, а самой сутью сотворившего. Бабочки Ло Бинхэ не походили на те образы, которые он представлял, читая об этой технике когда-то. Они не были изящными и легкими; скорее, наоборот. По форме они больше напоминали бражников или огромных мотыльков - массивное тело, покрытое бархатистой темнотой, точно мехом; мягкие опушённые конечности и листовидные усы на голове. Крылья, сложенные вдоль туловища, были больше похожи на парусник - иссиня-черные, как и все тело, они мимолетно переливались едва видным на свету узором, напоминающим демоническую метку Ло Бинхэ. Бабочка была заметно тяжелой; она слегка щекотала руку меховым брюшком и лапками, но это, скорее, ощущалось приятно. Когда она полностью развернула крылья, то закрыла собой всю ладонь. Бинхэ с тяжелым вздохом подбросил ее в воздух. Та, не растерявшись, моментально спикировала на плечо Учителю. - Если он проснется, то он и тебя назовет животным...- предупреждает ее Ло Бинхэ без особой радости. - ладно, все равно. Лети и докажи, что ты настоящая бабочка! Просто...не такая, как все. Но ничуть не хуже других. Даже лучше. Так что не напортачь, - предупредил он напоследок, закрывая глаза и сосредотачиваясь на создании еще одного бражника. - И не напугай Учителя. Ты знаешь, что тебе делать? Бражник отлично знал, что ему делать - Ло Бинхэ понял это, открыв глаза и отпуская на свободу еще одного, который тут же присоединился к первому. Чтобы так же осесть на одном из красных цветов и споро отъесть от него кусок. Прервавшись, Ло Бинхэ положил руку на плечо Учителя, внимательно прислушался. Судя по ощущению, мотыльки действительно не вредили - светлая энергия была для них попросту несьедобна. Все, что их интересовало - это сладкий, острый, раздражающий вкус чужака, имеющего форму паразитических цветов. Прекрасные, словно красные фонари ночью, цветы один за другим теряли свои роскошно-нежные лепестки, гасли, мерцая все реже и тусклее, а затем совершенно пропадали под гнетом деловито устроившихся сверху тяжелых мотыльков. Расправившись с одним цветком, бражники тут же занимались следующим, оставляя от предыдущего соцветия лишь черный невыпуклый контур - как если бы Учитель пожелал украсить свое тело цветочной татуировкой. Создав около семи мотыльков, Ло Бинхэ обнаружил, что, с их темпами, они однозначно успешно справятся с задачей даже таким скромным составом. Во-первых, размер и энтузиазм компенсировали количество. А во-вторых, Учитель как будто бы начал просыпаться. Та часть его тела, которая теперь была покрыта лишь безобидным цветочным рисунком, казалась более чувствительной - когда порыв воздуха или край массивного крыла щекотал кожу, Учитель поводил рукой, пытался перевернуться и едва ли не хныкал во сне. Бинхэ не хотел, чтобы тот, проснувшись, ужаснулся виду этих созданий. Ему самому бабочки даже нравились: он умел видеть и ценить красоту, и знал это за собой, и они..тоже были красивыми. Просто по-своему; как все, что родилось из тьмы и носило ее отпечаток. Формы и линии, из которых состоял рисунок тела, были плавными, накатанными и элегантными, а текстуры - густыми, мерцающими и плотными. Да, это не было похоже на то, о чем писали в трактатах - не мерцающие полупрозрачные тонкие призраки, и не причудливо изогнутые, будто дорогие золотые украшения, алые рисунки и пылающая киноварная вязь. Эти - черные, пушистые, мягкие, тихие, тяжелые и большие - даже летали как-то иначе. Стремительно и направленно, слегка врезаясь в пункт конечной точки, закладывая в полёте интересные упругие виражи. Бинхэ они нравились; он не был уверен, понравятся ли они Учителю. - Что это такое? ...О, нет. Поздно, убито думает Бинхэ. Ладно, ничего. Пусть. Учитель видел и не такое. - Учитель не должен бояться, - говорит он негромко, слегка улыбаясь и оборачиваясь. Шэнь Цинцю бледный, а под глазами залегли круги усталости - серые, как мокрый лед. Губы обметало, и теперь они иссечены тонкими лиловыми полосками. В приглушенном свете комнаты его глаза скорее голубые, чем зеленые - но цвет весеннего ветра возвращается к ним с каждой секундой. Бинхэ смотрит на него и не может отвести глаз - Учитель так восхитительно красив, что к этому невозможно привыкнуть, этим не пресытиться даже сквозь долгие годы близости и совместной жизни. Сердце Ло Бинхэ все так же поет, когда он видит эту красоту, прикасается к ней. И легкая боль лишь делает эту песню нежнее и чище. Бинхэ не ропщет на то, что Шэнь Цинцю порой вольно или не вольно ранит его - это совсем не дорогая плата за возможность быть рядом. Но прямо сейчас какая-то смиренная усталость тенью ложится на его лицо, и Шэнь Цинцю неосознанно тревожится, не понимая причины. Он пытается высвободить руку, чтобы потянуться к Бинхэ, но вдруг обнаруживает, что ее придавливает к кровати нечто темное, пушистое и тяжелое. - Что это? - повторяет он, не сводя глаз с мотылька. Бинхэ покаянно склоняет голову. - Я сейчас уберу их. Пусть Учитель потерпит еще чуть-чуть. Осталось не так много цветов, но их нужно извести полностью, иначе появятся новые. - Да нет, я... Мне не мешает. - Шэнь Цинцю с любопытством шевелит пальцами, когда мотылек разворачивается, закончив с очередным соцветьем, и с тихим "трррр" взлетает к потолку, чтобы, прочертив собой вираж, с негромким глухим звуком приземлиться куда-то ему в спину. - Ай. Они тяжёлые. Я никогда не читал ни о чем подобном. Это признание дорого стоит; Бинхэ знает, что на свете существует не так много вещей, о которых бы его Учитель не читал. - Это бабочки, созданные из моей демонической энергии. - объясняет он, беря в свою руку запястье Шэнь Цинцю и отсчитывая его пульс. - Когда я вошёл в дом, то нашел Учителя в весьма...тревожном состоянии. Мне пришлось действовать быстро, чтобы энергия паразитов не сьела силы Учителя, и я впервые опробовал технику из той книги, которую изучал в последний раз. - "Истории демонических союзов"? - уточняет Шэнь Цинцю. До нынешнего момента он считал ту книгу лишь сборником необычных историй о демонах, которые создавали связи с кем-то, отличным их природе. Сам Шэнь Цинцю не знал языка, на котором она была написана, но Бинхэ однажды упомянул о демоне, полюбившем небожителя, настоящего бога в короне из цветов. Он так же рассказал историю о том, как другой демон, не имея понятия о том, кем является, связал свою жизнь с Божественным деревом, принявшем облик человека, который так же изначально являлся и его учителем. На взгляд Шэнь Цинцю, в этом не было ничего странного - демоны вообще были существами, которых не очень-то беспокоила любая инаковость их избранников и избранниц. - Это должны были быть бабочки, но этот ученик, вероятно, не сосредоточился должным образом, и потому их облик слегка отличается от того, что описано в книге... Но, по крайней мере, техника сработала. Учителю нужно только немного подождать, пока моя энергия не очистит его тело. - Бинхэ говорит с легкой улыбкой, но смотрит куда угодно, только не в лицо Шэнь Цинцю; и, кажется, тот догадывается, почему. Догадка немедленно подтверждается, когда взгляд Шэнь Цинцю невольно останавливается на руке Бинхэ, где красуется уже начавшая подсыхать рана со следами крови, размазанными по краям. Если сосредоточиться, то можно ощутить слабый, но очень знакомый привкус во рту.... Ох. - Мне они нравятся. - негромко говорит Шэнь Цинцю, опуская глаза. - Они чем-то похожи на тебя. Они красивые. Бинхэ улыбается чуть шире, но улыбка полнится какой-то горчащей печалью. И, не смотря на то, что Шэнь Цинцю не хочет видеть этой печали на лице Ло Бинхэ, он благодарен ему за то, что тот ни о чем не спрашивает; за то, что не плачет и не заставляет оправдываться. Правда состоит в том, что прямо сейчас у Шэнь Цинцю нет оправданий. Он действительно был слишком легкомысленен, решив опробовать "сладкий цветочный сироп к чаю - чудесная добавка, которая, к тому же, способна ослабить влияние демонической крови!", как заявил ушлый торговец. Признаться, больше всего Шэнь Цинцю покорило не это, и даже не дивной красоты хрустальный фиал, переливающийся всеми оттенками мадженты; а запах, мигом разнесшийся вокруг, когда торговец открыл его. Такое лакомство и правда должно было стать отличным дополнением к чаю; Бинхэ к тому времени не было уже второй день, и некому было печь сладости для Шэнь Цинцю, которому просто хотелось побаловать себя чем-то до его возвращения. Как же он был неправ, думая, что товара, который стоит таких баснословных денег и так приятно пахнет, не стоит опасаться... Нужно будет как-то объяснить это Бинхэ. Но позже - сейчас усталость волнами накатывала на него, и держать глаза открытыми становилось все труднее, несмотря на то, что Шэнь Цинцю только что очнулся. Ло Бинхэ, конечно же, моментально это заметил. - Поспи еще немного, - тихо сказал он, протягивая вперед руку и ласково проводя по бледной щеке тыльной стороной ладони. - Чтобы окончательно исцелиться, Учителю понадобится много сил. - А ты...? - Я буду здесь. Никуда не уйду. Учителю не стоит беспокоиться. - Я же говорил тебе... - Шэнь Цинцю отчаянно щурится, стараясь не закрыть глаза, пока Бинхэ, привстав, приподнимает его голову и слегка взбивает подушку под ним. - В постели...не зови меня Учителем. Бинхэ негромко фыркает, показывая, что оценил шутку; на секунду в его глазах и правда мелькает озорной блеск, и Шэнь Цинцю чувствует, как от этого в груди разливается спокойствие и тепло. - Этот супруг будет рядом, - обещает он, садясь поближе. Мотыльки уютно и тепло щекочут мехом, и эти прикосновения чем-то напоминают то, как пушистые ресницы Бинхэ задевают губы, если запечатлеть на его веках легкий поцелуй. Темнота, до прихода Ло Бинхэ гомонившая, словно пчелиный улей, теперь звучит тихим шорохом прибоя; все эти ощущения и звуки убаюкивают, и Шэнь Цинцю сползает в сон быстрее, чем успевает придумать ответ. Все время, пока он спит, Ло Бинхэ не сводит с него глаз. Снится, что бабочки рассказывают ему истории о мальчике, который упал в бесконечную бездну с раной в сердце, и лишь малая ее часть была нанесена мечом. Они рассказывают о том, как мальчик, словно обезумевший, полз наверх, пытаясь цепляться пальцами за куски камня, которые все сменяли друг друга - то жесткие и крошащиеся, то острые и гладкие, с которых соскальзывали руки; то раскаленные, то мертвенно-холодные. Мальчик долго пытался подняться наверх, прежде чем упал опять - ему в лицо бросилась какая-то тварь, сливавшаяся с камнями, а затем едва не разорвала сотней гниющих рук. Мальчик долго бежал, чтобы, наконец, упасть и отдышаться, но это было так больно, что он завыл, и что-то голодное и злое вновь нашло его, и попыталось разорвать на части. Так прошло много месяцев - он бежал от чего-то, все дальше и дальше от места, где упал, и не мог отдохнуть - оставшись наедине с собой, он выл и рыдал, и расцарапывал края раны, чтобы не дать ей зажить. Она болела, но он боялся, что это последний и самый главный подарок дорогого ему человека; это было напоминанием, почему он здесь. Это могло быть наказанием, но, думал он в редкие моменты надежды, - может быть, это испытание? Может, так Учитель сможет узнать его, каким бы он ни вернулся? С каждым днём надежда вернуться становилась призрачнее; с каждой минутой мальчик все больше становился частью Бесконечной бездны. Она была по-своему добра - когда он начинал жалеть себя, кричать, плакать, страдать от беспощадной дыры в сердце, Бездна пригоняла к нему голодных существ, для которых его смерть могла стать минутами, часами облегчения от голода и жажды. Глядя на них, он понимал, что они провели здесь гораздо больше времени, чем он бы выдержал, и что это время изменило их до неузнаваемости. Что Бездна искажает всех, попавших к ней, так, как захочет, и что Ло Бинхэ она искажает тоже - и лишь рана в груди не дает ему забыть, кто он есть, подчиниться бесконечному ритму - беги, упади, обернись, отбей, нападай, убивай, забирай, что захочешь, и снова беги - это до странного усыпляло, гипнотизировало, притупляло эмоции, заставляя заниматься лишь выживанием. Выживание диктовало быть сильнее, быстрее, хитрее и ловчее всех, кого встретишь; и, вопреки выживанию, Бинхэ снова и снова растравлял рану, чтобы о ком-то не забыть. Однажды его собственный меч сломался и он выбросил его, словно кусок мусора, забрав с собой лишь острый осколок, которым было удобно надрезать плоть - чужую и свою. Он перестал это делать, лишь когда повстречал Синьмо. После этого черные бражники уже не шептали, а пели - и эта песня была о той невероятной и жестокой страсти, с которой темный металл клинка впивался в ладони Ло Бинхэ, а голос - в сознание. Как меч, почувствовав в нем силу и потенциал, жадно поглощал его, взамен отдавая все, что мог; но не из-за открывшихся перспектив, а от пьянящего вкуса тоски и боли, которые даже Синьмо заставляли что-то почувствовать. Бабочки бормотали о неистощимой надежде, когда Бинхэ, наконец, выбрался; о том, как он мечтал избыть всю накопленную тьму, лишь только убедившись, что это была трагическая ошибка; что Учитель любит его и примет обратно. Бабочки тихо стонали о том, как долго Бинхэ не мог осознать главного - если он однажды еще раз позволит гневу, страху и боли затопить его, то потеряет Учителя снова - больше не найдет его в другом теле, больше не встретит его взгляд у другого человека, и больше никогда не сможет сказать ему ничего из того, о чем мечтает. Бабочки покачивались, согревали мехом, оставляли на коже слой темной пыльцы с крыльев, обозначая ею призрачный контур цветов, уже бессильных, и все же так упорно мечтающих вьесться хотя бы на пару лишних минут - вдруг кто-то в последний момент подберет хоть частичку и даст возможность снова пожирать и бороться за жизнь. Иные создания бы и не смогли покинуть Бесконечную Бездну - только такие. Ненасытные, жадные, лихорадочно стремящиеся поглощать, не оставляя за собой ничего живого, и не способные больше найти покой. Таким был и Ло Бинхэ в оригинальном романе; но тот Бинхэ, который создал этих красивых пушистых мотыльков, чтобы избавить Учителя от недуга, был другим. Он был лучше, и у него был выбор, за который он цеплялся точно в духе остальных детей Бездны. Цеплялся за Шэнь Цинцю, как за единственный шанс быть кем-то еще, кроме такой же темной твари, которыми полнилась бездна, и которые с самого начала неизбывно жили у него внутри. Когда Шэнь Цинцю снова открывает глаза, Бинхэ склоняется губами к его руке, щекочет дыханием нежную кожу на сгибе локтя - пальцы Шэнь Цинцю вздрагивают, потому что там, где цветы оставили на нем свои отметины, он невероятно чувствителен, и это почему-то заставляет стыдиться. Будто подслушав его мысли, Бинхэ наклоняется еще ближе и слизывает черный рисунок, оставляя кожу совершенно белой и чистой. Шэнь Цинцю глухо вскрикивает и замирает, глядя на вскинувшего голову Ло Бинхэ испуганно, с затаеной паникой внутри. Шепот черных мотыльков эхом звучит в голове, когда он вглядывается в зрачки, окруженные алой радужкой - и видит в них слишком знакомую, бесконечно испепеляющую все живое жажду. Каким-то образом она скована нежностью, из-за которой взгляд Бинхэ кажется почти умоляющим - но только кажется. Бинхэ ни о чем его не умоляет; Бинхэ уже отдал ему все, что мог. Мира без Шэнь Цинцю для него давно не существует. Шэнь Цинцю отворачивается, боясь, что Ло Бинхэ прочтет, угадает по глазам, а он не сможет сейчас выдержать, никогда не сможет сказать, как бы ни пытался множество раз!... Ло Бинхэ нависает сверху, придавливает собой к кровати, и, потянувшись, лижет плечо, стирая еще один рисунок, но с первого раза это не удается сделать до конца. Когда он наклоняется еще раз, Шэнь Цинцю изо всех сил толкает его, зная, что сейчас слишком слаб для серьезного сопротивления; и что Бинхэ не заслужил такой откровенной грубости. Даже Шэнь Цинцю понимает, что ученик все делает правильно, а от исчезающих с кожи цветов становится легче дышать. Вместо того, чтобы укорить, осудить или попросту заставить делать то, что нужно, Бинхэ застывает над ним, послушный и неподвижный. Шэнь Цинцю в каком-то истерическом ужасе ждет, что будет дальше, и, не дождавшись ничего, беспомощно всхлипывает. Ему хочется закричать на Бинхэ - двигайся, что ты застыл! Заставь меня подчиниться, заставь принимать твою любовь, даже если я отворачиваюсь! Заставь меня ею давиться, но принимать - как ты делаешь это всегда, когда плачешь или берешь меня слишком грубо и быстро! Возьми на себя всю вину и ответственность, а я буду возвышенным, сострадательным и умудренным милосердием; я буду бесконечно прощать тебе твою безумную безмерную любовь, и никогда не признаюсь в том, что нуждаюсь в ней. Как сильно нуждаюсь. В своей самой первой жизни, где его еще звали Шэнь Юанем, он и подумать не смог бы, что кто-то способен любить так катастрофически полно, с такой чудовищной самоотдачей, которую едва способен принять один единственный человек в теле бессмертного заклинателя. Как он мог предположить, что однажды кто-то настолько невозможный, как Ло Бинхэ, полюбит так его самого? Как он мог смириться с тем, что это станет для него тем, без чего уже не хочется.. Дальше? С недавних пор в его жизни больше не было Системы; отчасти поэтому Шэнь Цинцю все чаще удивлялся тому, с какой легкостью раньше считал эмоции и чувства окружающих его людей лишь фантазией неудовлетворенного жизнью автора-неудачника. Чем дальше, тем больше ему казалось, что Шан Цинхуа не смог бы выдумать подобное. Ло Бинхэ над ним молча склонился ближе, зарылся лицом в волосы, рукой осторожно касаясь влажной от слез щеки. И когда они успели пролиться, удивленно думает Шэнь Цинцю, ощущая, как его вновь трясет, только теперь уже не из-за мучительных демонических цветов. - Я не знал... - дрожащим голосом проговаривает он, неосознанно подставляясь под бережные прикосновения Бинхэ. - Бинхэ, Бинхэ! - Я верю, что Учитель не знал о червях, - говорит тот мягким и ласковым голосом, и Шэнь Цинцю лишь содрогается от прошившей тело мучительной досады, боли, сожаления - он имел ввиду не только, не столько зелье!.. - хотя в этот голос можно кутать сознание, словно в пуховое легкое покрывало. - Учитель никогда не поступал столь опрометчиво. Тем не менее, сейчас этот ученик должен закончить с проклятием. Учителю придется потерпеть. Эти слова отдаются внутри черепной коробки ощущением спасательного круга, в который Шэнь Цинцю вцепляется всем собой, разворачиваясь к Бинхэ лицом, притягивая его голову к себе дрожащими от слабости руками. ...Значит, все по-прежнему? - Сколько раз я тебе говорил не называть меня так в постели, - задыхаясь, шепчет он, чувствуя, как губы Ло Бинхэ щекочат шею. Тот, вдруг отстранившись, поднимает лицо, встречаясь с ним глаза в глаза. - Мой супруг будет терпеть, пока я не закончу вычищать болезнь из его тела, - говорит он, и это звучит почти жестоко, но какой-то железный обруч внутри Шэнь Цинцю с хрустом ломается, осыпаясь. - А после дождется, пока я самолично не проверю, что он по-прежнему только мой. - Твой, - стонет Шэнь Цинцю, когда язык Бинхэ обжигающе больно проходится по шее; руками отчаянно вцепляется в сильные плечи, беспомощно скользит пальцами по пылающей жаром коже, оставляя на ней полосы от ногтей. - Твой... Он дергается изо всех сил, зная, что Бинхэ не выпустит его; у него уже нет сил держаться, потому что его совершенно выпили эти мучительные часы цветения, а после и излечения; он кричит, не сдерживаясь, в ладонь Бинхэ, потому что прикосновения его языка похожи на нежность тысячи раскаленных игл. Он мотает головой, бормочет что-то невнятное, просит, умоляет, и Бинхэ, будто этой пытки мало, оставляет укусы и засосы там, где стирает следы цветов, заменяя проклятие собственными метками. Шэнь Цинцю чувствует, что горит изнутри; чувствует слабость в мышцах, когда пытается подняться, и облегчение, когда Бинхэ просто приподнимает его так, что Шэнь Цинцю практически повисает в его руках. Он не помнит, в какой момент чувствует пальцы Бинхэ между ягодиц, просто понимает, что это отвлекает от сводящих с ума прикосновений языка, и неосознанно толкается навстречу. Это - почти облегчение, это знакомо, и есть какой-то вьевшийся в кости рефлекс: что Шэнь Цинцю больно, но Ло Бинхэ продолжает быть в нем, и это хорошо, это отвлекает. Бинхэ - его, Бинхэ рядом, у Бинхэ нет тех ужасных помертвевших глаз, как когда они говорили о бабочках... Шэнь Цинцю стискивает зубы, зажмуриваясь, пытаясь сосредоточиться на знакомом ощущении. Член ноет, он каким-то образом твердый, не смотря на боль, а там, где рисунок цветов еще остался, кажется, что кожа пылает, расчерченная раскаленными ожогами, и он почти умоляет: - Не могу больше, сойду с ума, не могу, не могу, Бинхэ!... - Уже почти все, - говорит Бинхэ, его лицо вновь возникает в поле зрения, не столько возбужденное, сколько обеспокоенное. Он убирает волосы с лица Шэнь Цинцю, его прикосновения непривычно, но блаженно прохладные. - Держись за меня, думай только обо мне, слышишь? Верь мне. Скоро станет легче. Шэнь Цинцю думает, что не дотянет до "легче", но мысли совершенно исчезают из головы, когда Бинхэ, укусив себя за руку, прикладывает ладонь к его рту, одними губами приказывает - пей - и с каждым глотком, вопреки всему, действительно становится легче. Поэтому он не кричит, а тихо плачет от боли, мучительно кривя окровавленные губы, пока Бинхэ, словно слизывая вместе с кожей, избавляет его от остатков рисунка. .. А потом Шэнь Цинцю, почти без перехода, вновь чувствует его пальцы внутри себя, и то, как член вбирает мягкий податливый рот. Сил оттолкнуть не хватает, ощущения простреливают до кончиков пальцев - он почти выпит, выжат досуха, твердыми и шершавыми прикосновениями Бинхэ массирует его там, где тело отвечает волнами тепла. Во рту все еще ощущается привкус крови, удивительно приятный - неужели он настолько привык к Бинхэ даже в этом?... Последней каплей становится совсем невинный жест - Шэнь Цинцю слепо цепляется за мокрые простыни, когда рука Ло Бинхэ находит его ладонь и сжимает, переплетая пальцы. Шэнь Цинцю выплескивается ему в рот, содрогаясь от ощущения полной и беспредельной принадлежности - и от этого ему кажется, что, наконец, все становится так, как надо. Он ощущает эту правильность даже тогда, когда со всех сторон смыкается темнота - она дышит так же, как Ло Бинхэ рядом с ним, и шепчет - с возвращением. *** Несколько часов спустя Ло Бинхэ сидит на терассе, в легких штанах и накинутом на голое тело ночном халате, с полами которого играет невидимый дружелюбный зверек-ветер синего цвета. Бинхэ смотрит в сумерки бамбукового леса, слушает их шепот, и думает, что снова отвоевал Учителя у всего мира. Думает о том, что лицо Учителя казалось таким умиротворенным во сне. Казалось, его совсем не беспокоит то, сколько еще раз он будет расплачиваться собой за собственническую эгоистичность и всепожирающую маниакальную алчность супруга, с которым согласился связать жизнь. И то, что все это произошло по вине Ло Бинхэ, неоспоримо; пусть и поступок был совершен давно, пусть даже Бинхэ сделал бы так снова - все это не оправдание. Что хуже всего, ничто и никак не избавляет от тонкого болезненного сомнения - действительно ли Учитель не пытался избавиться от демонической крови внутри? Не думал об этом снова и снова, не прикидывал рассеянно варианты, чтобы однажды наткнуться на сомнительное средство и быть готовым воспользоваться им?.. - ...Бинхэ? Учитель окликает его ещё немного усталым голосом, но уже принадлежащим ему, а не его тени. Это придает сил, хоть и совсем немного. Бинхэ хотел бы исчезнуть на пару столетий, чтобы забыть о своей вине. Он откликается: - Да, Учитель? ...И Учитель слышит это в его голосе. Бинхэ знает, что Шэнь Цинцю единственный человек на свете, не считающий своего ученика виноватым. Бинхэ эгоистично кажется, что его вина была не так уж велика в момент, когда Учитель еще не попытался вытравить демоническую кровь из своего тела с помощью адского яда. Но теперь он совершенно точно виноват во всем; включая каждую секунду боли, что Учитель навлек на себя, пытаясь избавиться от крови Ло Бинхэ. - Послушай меня, - говорит Шэнь Цинцю, подойдя к нему сзади, обнимая за плечи и разворачивая к себе. Бинхэ прерывисто вздыхает. - Учитель должен отдыхать, а не беспокоиться о пустяках... - начинает он, но на губы неожиданно ложиться ладонь. Учитель смотрит на него снизу вверх зелеными, как весна, глазами, и без слов велит замолчать. Бинхэ опускает голову, прикрывая глаза - я понимаю, Учитель. Я слушаюсь тебя. - Этот учитель беспокоится не о пустяке, а о том, что будет думать Бинхэ. О том, где он окажется через час или два, и сможет ли в этот момент Учитель дозваться до него, чтобы сказать о том, что чувствует...если слишком поздно поймет это сам. Если опоздает сказать о том, что на самом деле важно, но на что у него не хватало смелости. Ты выслушаешь Учителя, Бинхэ? Бинхэ кивает, спокойно глядя на него; сосредоточиться слегка мешают пальцы Учителя на губах. Их хочется ласкать, и мысль о том, что эта возможность вот уже десять секунд как имеется в его распоряжении, но не используется, сбивает в неудобоваримую кучу все другие мысли. Но Бинхэ всегда выслушает Учителя, даже если ему хочется лишь потратить пару лет своей вечности на то, чтобы ласкать его руку. Шэнь Цинцю вздыхает, ощутимо вздрагивая голосом, когда вдруг повторяет, уже не глядя ему в лицо: - Ты выслушаешь меня, Бинхэ? Бинхэ хмурится. Что-то...серьезное, и оно беспокоит Учителя. Его Учителя, супруга, Шэнь Цинцю. Нужно быть рядом. Это важно. Бинхэ осторожно убирает его пальцы с губ, невесомо целует их и негромко проговаривает: - Да, я выслушаю тебя. Шэнь Цинцю снова вздыхает, прежде чем начать говорить; и дальше уже не дает себе останавливаться. - Тогда молчи, лучше не говори ничего, пока я не закончу. Я знаю, что ты думал, когда я спал. Твои бабочки...они шептали крыльями. Я не сразу понял, что это, но они так тихо шуршали, когда поедали цветы, и я стал различать там слова; но я многое запомнил и понял чуть позже, когда ты дал мне отдохнуть. Черт, думает Бинхэ. Об этом в книге ничего не было. Так поэтому там говорилось, что эта техника используется, когда о любви нельзя сказать словами? - Это я виноват, что ты не знаешь о том, что я горжусь тобой, как своим Учеником, - говорит Шэнь Цинцю, жестом обрывая желающего возразить Бинхэ. - Это я виноват, что ты не можешь вспомнить, с каким лицом я говорю тебе, что горжусь тобой, как своим супругом... Потому что я не говорю, что ты красивый и сильный, и окружаешь меня своей любовью каждый день, каждый час. Не показываю своей признательности. Это поэтому ты иногда перед сном гадаешь, каким будет мое лицо, если я однажды скажу тебе это. Что я люблю тебя, что я горжусь тобой. Из-за того, что я не говорю, ты думаешь, что готовка - это всего лишь готовка, удобный и полезный способ приятным для меня образом показать, как сильно ты любишь меня. Как хочешь наполнить мою жизнь радостью и удовольствием - так же, как ты всегда готов слушаться меня, делать то, что я тебе скажу - только бы добавить в каждый мой день маленьких радостей. А я, я даже не задумываюсь о том, как сильно мне хочется, чтобы ты продолжал смотреть на меня с обожанием. Бинхэ стоит и слушает, не шевелясь. Ему от чего-то страшно, сердце колотится где-то в горле, а мир осыпается мокрыми хлопьями холодного снега, стекая по спине и плечам. Темнота въедается в землю и в самый воздух, и небо, луна, звезды - все гаснет, постепенно заволакивая их обоих в спасительный для Бинхэ мрак, где будет пусто и непросторно, но где он будет все контролировать - достаточно, чтобы защитить от всего того, что может вызвать своими словами Учитель. Бинхэ страшно, как никогда, хотя он должен радоваться; он никогда не слышал от Учителя столько слов о себе самом. Об их отношениях и о том, что они действительно существуют для Учителя, действительно важны ему. Что он думает об этом, думает о Бинхэ. Не знать этого невозможно, и он давно научился читать это в жестах, взглядах и словах; но слышать - совсем другое. Только он боится, что если Учитель скажет все, то оно станет реальным и хрупким, и может разбиться, как какая-то вещь, от неосторожного слова или взгляда. Но Бинхэ уже не может вмешаться, прервать - Учитель не стал бы говорить, если бы мог умолчать, и это заставляет стоять неподвижно, и слушать. - Я знаю, что многие вокруг считают, что ты...не подходишь. - Учитель говорит это, запнувшись, но упрямо продолжает, и сердце Бинхэ, на мгновение пропустив удар, тоже бьется дальше. - Я знаю, что ты чувствуешь это сильнее, чем я бы хотел. Что я не могу этого изменить, потому что не могу сказать им то, что лишь сейчас осмелился высказать вслух. Тому, кому я доверяю больше всех. Кого я люблю, Бинхэ, понимаешь? Бинхэ колотит изнутри, но он, радуясь, что Учитель не смотрит ему в лицо, кивает. Как же сильно трясет... - Поэтому я только могу сказать об этом тебе, - почти шепотом продолжает Шэнь Цинцю, а потом, словно выломав из себя остальные слова, продолжает: - Ты подходишь мне, а кроме тебя мне не подходит больше никто, понимаешь?! Бинхэ снова кивает, даже не замечая. Он это знает, но это ведь лишь только потому, что он никому не позволит отнять у него Учителя... - Да, ты красивый и умеешь прекрасно готовить, и ты сильный и любящий! И да, ты безумен, иногда ты творишь ужасные вещи, а иногда просто настолько стремные, что я кричу на тебя внутри своей головы! И да, ты поэтому тоже единственный мне подходишь! Бинхэ дрожаще улыбается одной стороной рта; ему кажется, что, когда Учитель кричит на него, все внутри корчится в агонии, но сейчас он хочет, чтобы Учитель не останавливался. Все еще не поднимая головы, Шэнь Цинцю тянется к нему одной рукой и хватает за черный широкий рукав, судорожно сжимая пальцы, словно беспокоится, как бы Бинхэ не ушел. ... Будто Бинхэ теперь мог бы уйти. - Просто мне очень нужно, чтобы ты продолжал меня так любить... - говорит Шэнь Цинцю как-то сломленно. - Так жадно и безумно продолжал любить, как ты всё время делаешь это. Я ругаюсь на тебя, ворчу, но мне очень нужно, чтобы ты не переставал, Бинхэ. Чтобы мои чувства, мысли и желания, мои поступки, мой образ; любая, даже самая мелкая деталь моей дурацкой жизни имела такое огромное значение для красивого, самоотверженного, безумного, верного человека...который ты. Чтобы я продолжал быть для тебя таким особенным. Центром твоей вселенной. И мне на самом деле не важно, что об этом думают другие люди. Не важно, признают ли они меня, а признают ли тебя, для меня имеет смысл лишь тогда, когда я знаю, что тебе не все равно. Мне действительно плевать, что думает об этом Юэ Циньюань, Лю Цингэ, Му Цинфан и все остальные люди. Все, чего я хочу, это продолжать оставаться для тебя любимым и единственным на всем свете, и чтобы ты продолжал любить меня так... - неистово, подсказывает внутренний голос, но Шэнь Цинцю дает себе послабление это пропустить. - ..так, как ты это делаешь. Ради этого мне не жалко испытывать боль, попадать в смущающие, неудобные или опасные ситуации, рисковать жизнью, бояться и...и остальное. Поэтому, Бинхэ, пожалуйста, не уходи. Останься дома и ложись со мной спать, и обнимай меня всю ночь, ай, не так резко!!.. Бинхэ, подхвативший его на руки и прижавший к себе так, что дыхание враз вдруг исчезло, внимательно заглянул ему в глаза. - Супруг имел ввиду не это? - спросил он, и где-то на изнанке его голоса чувствуется натянутая струна, готовая лопнуть в любой момент. - Это, - отворачивая от него голову, бурчит Шэнь Цинцю. - Хорошо, - просто говорит Бинхэ, и теперь кажется, что его уже больше совсем ничего не беспокоит. - Что "хорошо"? - приглушенно переспрашивает Шэнь Цинцю, ощущая, как под ладонью сердце Бинхэ бьется ровно, и как его собственное сердце подстраивается под этот ритм. - Все хорошо. Поверь мне. И Шэнь Цинцю верит.