Цвет (не)взаимности

Когда Чуя вдохнул смертельные споры? Говорят, это случается при рождении, и он точно знал правду, помнил то мгновение, когда впервые увидел день вместо чернильной ночи. Тогда вечный мрак воспламенился и сгинул под палящим огнем, а сделал это человек, явившийся за ним. Когда внутри проклюнулись и расцвели ядовитые ростки? Там, в кабинете Мори, добровольно придя в Портовую Мафию, когда его небрежно коснулись чужие руки, а собственные сковало в магическом плену. Странный, загадочный и не похожий ни на кого другого, эспер кутался в теплые одежды и невольно привлекал внимание, но внимание Чуи было иным — не будничный интерес, а смутные воспоминания о своем появлении на свет. Одного взгляда и их, туманных воспоминаний, хватило, чтобы легкие взорвало ураганом лепестков. Арахабаки, за которым охотились и которого искали, это он. А еще он тот, кто ограбил городскую библиотеку, чтобы сжечь бесчисленные тома книг в камине и дать малую крупицу тепла другому человеку, хотя бы чем-то отплатить взамен. Именно Рандо был тем человеком, который дал Чуе свободу — настоящую и осязаемую. Он подарил яркий волшебный мир, который можно видеть, в котором можно жить и помнить, в котором можно чувствовать. И здесь же можно преподнести свои чувства кому-то другому. Преподнести в прямом смысле. Чуя кашлянул, и вместе с кровью на платок прилипли несколько ярко-красных лепестков. В легких распустились орхидеи, сотни или тысячи. Их бутоны раскрывались каждый день, и вместе с ними лопались сосуды, выплескивая кровь. — Ну что, бездельник, работать будешь? — Дазай, поджав губы, посмотрел на Чую, на пол вокруг, устланный перепачканными платками и кровавыми пятнами. Смотрел надменно и презрительно, словно только низшие создание способны угодить в столь жалкое положение, а он-то уж наверняка венец творения. — У тебя просто мозг атрофирован! — Чуя сипло кашлянул. Ответил на собственные мысли, а Дазай недоуменно приподнял брови: он не телепат и, разумеется, не понял посыла. — У меня хотя бы есть чему атрофироваться, — скривился тот в болезненной улыбке. Дазай словно что-то превозмогал, пересиливал себя. Хотел ляпнуть гадость, но терпел? Напрасно. Лучше бы высказался. Чуя не сдерживал бы гнев и с удовольствием выдал тираду о том, как мерзкий ублюдок его раздражает и бесит, но короткий вдох отозвался щемящей болью в груди, и новый приступ кашля согнул пополам. — Нашего мертвеца нашли, так что ноги в руки и шагом марш по этому адресу, — серьезно заявил Дазай и положил на стол сложенный листок. Чуя им что, охотник за привидениями? Почему не оставить его в покое и не позволить заняться своими проблемами? — И, кстати, вместо того чтобы скалиться на меня и грозно сверкать глазами, лучше бы признался. Вдруг взаимно? Орхидеи добрались до сердца. Лепестки, словно густая паутина, опутали легкие и пробились дальше, оставляя всё меньше шансов на выживание. Теперь Чуя почти не дышал: короткий хрип, а на выдохе кашель и рваные ошметки цветов вперемешку с кровью. Взаимность — несомненно, спасение. Но это не единственный вариант, и Мори поделился секретом исцеления.

***

Взаимность от Рандо? Разве она возможна? Сияние его способности отражалось в глазах холодом и безразличием. — Я тут бог, а ты просто слабый мальчишка, которого я могу избивать, сколько пожелаю! — равнодушные фразы взрывались внутри новыми бутонами, подкашивали болью, которая превышала боль от физических травм. Кашель разрывал грудь, с губ стекала кровь — то ли от ударов, то ли от цветов в легких. Так или иначе всё затянулось красным огнем, в котором кто-то сгорит. Вероятно, ни один из них троих не вернется прежним, но Чуя проиграет в любом случае. Другой способ излечиться — убить причину своего недуга. — Я люб… — Чуя снова задохнулся и, снесенный воздушной волной, привалился к растрескавшемуся полу. Признаться и надеяться на взаимность? Смешно. И слезы Чуи, и его жалкие попытки одолеть противника смешны и нелепы, и то, как он захлебывался в приступах кашля, как внутренности рвало на части — тоже. Он должен сдаться, ему придется это сделать, потому что победить они всё равно не смогут. Да и нужна ли ему такая жизнь, если он совсем не знает, кто он? Разве ответят взаимностью тому, кто даже не человек? — Будешь валяться, как слизняк, или всё-таки разберешься с ним?! — наполненный злостью выкрик Дазая долетел сквозь вату, заложившую уши. Его одежда покраснела от крови, с уголка губ тянулась алая нить, а в глазах сияла ярость, гнев, ужас перед неизбежным и… страх. Страх за Чую? Раздражает. Даже умереть не даст спокойно. А может, им еще рано, и нельзя сдаваться ни при каких обстоятельствах? Чуя должен был бороться до последнего, забыв обо всём на свете, и он сразился. Он сражался с врагом, с болезнью, с самим собой, пока всему не пришел конец. В один миг куда-то исчез холод и полное равнодушие, но появилось нечто иное: удивление, разочарование, которое сменилось на спокойствие и подобие улыбки, как от встречи со старым приятелем. Старый приятель — смерть или тот, кто ждал на той стороне. И красное пятно, которое медленно расползалось от центра раны по всему телу. Конец. Они победили. Впрочем, не правда: лишь Портовая Мафия победила, а Чуя — нет. Он стоял на коленях перед поверженным противником и держал в ослабевших руках чужую холодную ладонь. — Я люблю тебя, — и дыхание снова перехватило. Чуя подавил кашель, чтобы приникнуть губами к полоске кожи между пальто и перчаткой. Тот же холод. — Фу-у! Меня сейчас стошнит! — сдавлено прохрипел Дазай. Он зажал рот, когда тело дернулось в судорогах, и бросился прочь. Чертов позер! — Нет, — Рандо резко высвободил руку, и та безжизненно упала в растекшуюся по полу кровь. Ответ, как взрыв, столь же резкий, ранящий, лопнувший в горле цветочным бутоном. Снова распустились кровавые орхидеи, затянули пространство, забили истерзанное горло, вырвались надрывным кашлем. Чуя повалился рядом. Он смотрел по сторонам и перед собой, но не видел ничего кроме красных орхидей — так расцветала невзаимность.

***

Мори наверное специально солгал, рассчитывая воспользоваться сильным эспером в борьбе против другого не менее могущественного врага. Любовь Чуи отвергли, убийство Рандо ничего не изменило. Цветы почти достигли мозга. Чуя сидел в больничном коридоре, дожидаясь, когда его вызовут в операционную, и надеялся, что это случится раньше, чем у него закончатся бумажные платки. Мусорная корзина была доверху ими набита, но кашель не останавливался ни на минуту. Потерпеть совсем немного — всё, что требовалось, а после ему удалят участок мозга, отвечающий за эмоции, и тогда всё сразу изменится. В пустом коридоре отчетливо послышались шаги, и Чуя тяжело поднял голову. Хоть перед глазами плавали красные мушки, он сразу узнал Дазая, вмиг различил его побледневшее лицо и его угрюмый взгляд. Тот будто бы даже испугался нечаянной встречи. Конечно, не ожидал. — Тоже тут? — голос Чуи безнадежно сел и звучал, как шуршание сухой листвы. — Сегодня моего пса оперируют, так что я решил его навестить, — весело откликнулся Дазай и хлопнул себя по бедру. — К ноге! Чуя дернулся в попытке встать — подняться и размазать забинтованного ублюдка по стене — и неловко скользнул ладонями по стулу. На руках была кровь. Он задохнулся, опять, не в силах ни дышать, ни подняться, ни говорить, ни кашлять. Уткнувшись лбом в колени, Чуя надрывно захрипел. — Сделаешь операцию, — Дазай вдруг замолчал, испуганно зажал ладонью рот, и закашлялся. Похоже, подавился собственными словами. Через миг он деловито прочистил горло и, как ни в чем ни бывало, продолжил: — Сразу станешь покладистым. А?.. Ты чего? — удивленно пробормотал Дазай. Ну, как можно на такого сердиться? Он из кожи вон лез, стремясь показаться крутым, но не вызывал ничего кроме смеха, и хрип Чуи превратился в истеричный хохот. Чуя рассмеялся, не обращая внимания на кровь, катящуюся по подбородку, и слезы. Опять слезы? Веселье разбавлялось болью и сожалением. — Кто это? — наконец выдавил из себя Чуя. Он выплюнул орхидеи вместе с кровью и, улыбаясь, посмотрел на обескураженного Дазая. — Эгоистичный скользкий тип в кого-то влюбился — это потрясающе! — Чуя достал из кармана куртки помятый лепесток, алый, с засохшей кровью, но не орхидею, а один из тех, которые подобрал на месте их битвы. Дазая как будто бы тошнило, но он лишь пытался так скрыть болезнь, разрывающую изнутри. Тот не отвечал и сверлил злобным взглядом — таким яростным, что запросто мог испепелить. Не будь у Чуи легкие забиты цветами, он несомненно задохнулся бы от такого взгляда… впрочем, ведь он всегда переставал дышать рядом с Дазаем. Это ненависть, отвращение, невозможность находиться поблизости, и так было всегда. Отчего? Чуя вскочил, толкнул Дазая к стене, перехватил и прижал его руки, вскинутые в попытке воспротивиться, и через миг опустил взгляд от гневно прищуренных глаз к губам со следами крови. Орхидеи бились в груди вместо сердца и в висках вместо пульса. Чуя затаил дыхание. — Через несколько минут меня прооперируют, и я больше никогда не захочу это сделать. Он превратится в равнодушное существо, в пустышку без чувств, но пока он другой, еще не изменился, и у него было последнее желание. Спонтанно подавшись вперед, Чуя поцеловал Дазая, прижался к нему сухими растрескавшимися губами, осторожно проник языком в его рот, стараясь запомнить тепло и ответное нежное касание. Поцелуй продлился лишь пару секунд, и их прервал тихий шепот Дазая: — Это тебя я люблю. Всё же умирать в цветах от любви к тебе и правда потрясающе. Дазай медленно сполз по стене, уселся на пол и шумно втянул воздух. Чуя вдохнул полной грудью, медленно и жадно, словно только что вынырнул из-под толщи воды. Он впервые дышал так свободно, насколько вообще можно быть свободным рядом с Дазаем. — И я тебя тоже, — ответ Чуи прозвучал, как вопрос. Он уставился перед собой и теперь увидел не красноту кровавых орхидей, а белую стену — так выглядел цвет взаимности.