о пустоцветах

- Представь, что вместо земли под ногами теперь у тебя может быть по три обрыва за десять шагов. Без возможности не сорваться вниз. Так и теряют души... точнее, крылья. Люмин скребет коротким ногтем по кожице алого яблока. - Дело в том, что миры-то повторяют друг друга, дорогой мой Дайнслейф, но мы всегда оставались прежними. Неприкасаемыми. А теперь все изменилось, и мы разлучены. Дайнслейф закрывает глаза, не особо вслушиваясь в ее болтовню - она вечно существует, вечно болтает где-то на фоне его сознания. В здоровой руке его чашечка чая, и они на перешейке между Ли Юэ и Сумеру. Номер в дряхленькой гостинице оставляет желать лучшего, но Люмин надо обработать раны на ногах, и их плащи совсем износились. Дайнслейф старается не задумываться, как от попыток избежать компании упавшей с неба чужачки пришел к тому, что каждый вечер опускается перед ней на колени. Так, это совсем ужасно звучит в его голове. - Ли Юэ. А там что? - любопытствует Люмин и откусывает от яблока. - Сейчас там, если не ошибаюсь, Праздник Морских Фонарей. Шумно, людно и удобно ускользнуть от взгляда Адептов, - Дайнслейф обрабатывает заживляющим бальзамом разбитые в очередном падении коленки. - Как ты любишь фестивали. Пока в их номере горит свет от тоненькой свечи, все выглядит убого - деревянные стены, узкая кушетка на двоих, весь их бесконечно-отчаянный путь в поисках брата Люмин. Когда же она погаснет - они оба ждут момента - на обороте плаща Дайнслейфа будут видны упавшие звезды, а в маленькую свою ладошку Люмин призовет все созвездия, что запомнила на своем долгом пути. И их пристанище на ночь станет уютнее среди остатков космоса. Дайнслейф мало ест и плохо спит, он скорее мертв, чем жив, и скорее уже в прошлом, когда Люмин - скиталица, и только может пустоцветно надеяться, что в будущем ей будет где-то место. Она сравнивает гавань с какой-то страной из далекого мира и с аппетитом ест баодзы с креветками. Они закупаются провиантом в дорогу, лекарственными травами от кашля Дайнслейфа и разбитых коленок Люмин, и последняя все спрашивает каждого прохожего, не видел ли кто человека, похожего на нее. Дайнслейф ночью грезит о своей разрушенной изуродованной родине, и о том, как над головами их был океан, и летали киты, а по утрам они умывались звездами. Некоторые с последнего купания затесались в его плаще. Он грезит и резонирует разве что с такими же старыми подземными корнями деревьев, как он сам. Лженебо в Тейвате ему - насмешка. А от Люмин в путешествии много пользы, она вовремя переводит внимание обычных людей с его необычного вида на свои дерзкие вопросы, у нее пушистая, как одуванчик, шевелюра и неистощимый запас шуток, за которыми она скрывает свои вопли боли. Она часто спотыкается, ведь после того, как ей вырвали с основанием крылья, ноги стали слабым местом. Лишь однажды Люмин рассказывает, что ей однажды снился брат с выставленными, как зубы, наружу, белыми обломками костей ног. Дайнслейф вспоминает перед ней, проливающей слезы - время, когда был человеком в полном смысле этого слова. Или придумал, что когда-то был. Он обнимает ее, удивительно маленькую, и ее рыдания становятся чуть тише. Ее колотит в объятиях, словно птицу в ловчих сетях. Люмин шутит, что в случае голода Дайнслейф, ваш Самонареченный Пророк, станет ее провиантом на черный день. Она говорит, что сражения и скитания - единственные радости ее бесцельной жизни, ведь в них она забывается. - Какое счастье - та секунда, когда ты не узнаешь саму себя, - говорит Люмин, свешивая свою лохматую солнечную голову с очередной кровати на ночь, - нет никакого груза памяти, нет осознания.... того, что ты без крыльев и без брата неполноценная. Моргает. - Дайн, кажется, эта темная артериальная штука прорастает тебе на лоб.

***

Они приходят, наконец, в Мондштадт, до щелки в Бездну подать рукой, и наслаждаются последними днями на поверхности(или, правильней сказать, на солнечно-лживом дне). Дайнслейф еще не знает о скором предательстве. Люмин же надоедает ночевать на последние копейки, и по пути она ввязывается в потасовку с бандой дорожных головорезов, чьи лица и имена сотрет история. Она вертится на поле боя, легко вонзая клинок в чужие глотки и животы, и подола ее белоснежного цветочного платьица не касается кровь. Эта картина могла завораживать, если бы не кровожадное лицо нашей героини. - Это радикальный метод. Думаешь, что не будет последствий? - Дайнслейф ловит узелок с морой, который подкидывает Путешественница. - Честно? Мне все равно, - Люмин вытирает лезвие меча о траву, - Итэр всегда занимался дипломатией, а я вымогательствами. Она некоторое время топчется в траве, стирая кровь с подошв сапожек, пока Дайн смотрит на дорогу в поисках возможных свидетелей. Им пока что ужасно везет, хоть оба считают себя неудачниками. Люмин грациозно переступает по еще теплому туловищу, чтобы не ступить в лужу крови, и Пророк подает ей руку. В Мондштадте, где ветра свистят в переулках и грибы на крышах считаются признаком гостеприимства, он долго смотрит на эти их ужасные-трогательные одуванчики, пушистые, как шевелюра Люмин. Он зачем-то их срывает и носит в руке целый день, так и не поняв, отдавать ли их Люмин, что распробовала вино из их выжимки и сейчас пьяно хихикает, повиснув на его плече. Точней, пытаясь до него сначала дотянуться. - Даайн, кем бы не был этот твой Анемо Архонт, он знает толк в хорошей выпивке. - У меня нет никакого Архонта, кому как не тебе знать, - не может не прокомментировать Дайнслейф, и сдерживает порыв перекинуть это короткое смертоносное тельце через плечо, - пойдем в номер. - О, так быстро.... ну, я тебя уже давно знаю, и, честно говоря, давно присматриваюсь ко всем твоим частям, что еще не стали ветк.... Ее речь прерывают, легко подхватив шатающуюся девушку на руки и торопливо уносят, пока она не сболтнула еще чего. В спину ему доносится одобрительный свист пьянчуг из таверны, где, видимо, Люмин сочли совершеннолетней. Дайнслейф снова себя подавляет - идиоты, и он самый большой из них, потому что не должен спустя столько лет испытывать такую злобу на людей. В их номере, в этот раз дорогом и просторном, с собственной купальней и двухместной пошло-бордовой кроватью, Люмин непослушными пальцами цепляется за ремень мужских брюк. - Дайн, скажи, - и поднимает янтарные, как дорогая смоль, в которой могут заточить любое живое существо, глаза, - а мужское-то в тебе осталось или тоже проросло? Дайнслейф отводит ее маленькие белые руки, осторожно сжимая. - Осталось. Но мы продолжим, когда ты протрезвеешь. И... если захочешь, конечно. Люмин смотрит на него, не шевельнувшись. - На тебя ужасно печально смотреть. Я бы забрала тебя отсюда, если бы владела временем и крыльями, - она прижимается грудью к его телу, - и показала, как сливаются в друг друга и исчезают в огне галактики. В их посмертном тепле можно растопить даже такую грусть, как у тебя. Она тихо смеется, почувствовав, как взволнованно забилось чужое сердце. - Итэр бы меня стукнул за такие предложения, ведь мы... мы всегда путешествовали только вдвоем. Дайнслейф отпускает ее руки, берет за подбородок, ощущая хмельной жар, и целует. Ему хочется зайти дальше, ведь они уже касались друг друга, и хочется взять в ладони ее груди, и ощутить тепло меж бедер, и хочется вспомнить, что он еще может быть.... - Спасибо. Спасибо тебе. Он укладывает ее спать.

***

- Я слышала, что в этом городе скоро будет красивый фестиваль. Итэру бы он понравился. Мог бы и придти, честно говоря, - говорит Люмин и пинает маленький камушек на своем пути, - зануда и соня. Сколько еще тебя искать? Дайнслейф никогда ничего ей на это не говорит. Люмин стала часто бранить пропавшего брата, ввязываться в драки и пить - плохой знак. Все чаще вести приходится ему. Он смотрит на бледные росчерки между лопаток Люмин - она все еще по привычке носит платья с вырезом на спине. И следует за ней, пока та позволяет. По пути она немного замедляет шаг, сравнявшись с ним и нащупывает чужую ладонь, с удивлением обнаруживая там одуванчики. Нарвал, пока прогуливался до утра, и вот, снова позабыл. - В этом мире и правда нет никакого спокойствия даже для одуванчиков, - говорит Путешественница, чужачка и чудачка. Улыбается. Дайнслейф смотрит на цветок, что запутался в ее волосах. Эти цветы раньше росли в садах его родного города, а теперь остались лишь в воспоминаниях старых алхимиков и затесались в шевелюре Люмин. Их путь продолжается, и пока это так - все хорошо.