Не уходи

Игорь Владимирович как нельзя лучше понимал своих терпеливых поклонников, когда в набитом вагоне метро в вечерний час-пик ехал по Сокольнической линии, бережно прижимая к груди букет белых роз. Даже несмотря на несколько слоев упаковочной бумаги цветы источали такой аромат, что стоящая впритирку женщина в шубе заинтересованно поглядела сначала на сверток, а затем и на самого Балалаева. - Хорошо пахнут, - достаточно громко сказала она, и глаза ее призывно сверкнули. – Жене? - Да, - лаконично кивнул Игорь – вступать в разговоры, куда и к кому он ехал, точно не входило в его планы. На Библиотеке народа прибыло, и его притерли в самый угол, отчего он даже повернулся спиной, лишь бы никто своим неповоротливым телом не задел букет. Белые, едва начинавшие распускаться розы он выбирал на Цветочном рынке, долго рассматривая бесконечные охапки. И когда среди обилия роз вдруг заметил эти, то сразу выбрал двадцать одну штуку. На фоне графитового пиджака они смотрелись бы особенно эффектно. А Саша такое любил. Перед глазами так и встала довольная улыбка, озарявшая осунувшееся серьезное лицо. Что-то в груди предательски ёкнуло, и Балалаев скосил взгляд за окно поезда. На мгновение ему захотелось, чтобы они возвращались вдвоем также, в тесном вагоне, прижатые друг другу, и руки лежали бы на Сашиных плечах, привлекая ближе.… Когда объявили Фрунзенскую, Игорь протиснулся сквозь толпу к выходу, чтобы та подхватила его и вынесла на широкую платформу, к эскалатору, и все выше, пока не открылись легкие двери метро, и шумная улица раскинулась перед ним. Московский Дворец Молодежи был расцвечен огнями прожекторов, и мозаичные советские сюжеты переливались на стенах, на удивление, гармонируя с вывесками кофеен и других современных заведений. Но стоило обойти и кинуть взгляд на главный вход, все сразу становилось на свои места. Огромный баннер «Шахмат» раскинулся на фасаде, а под ним уже собиралась толпа зрителей. Здесь все так и дышало мюзиклом – и шахматная расцветка афиш, и циклопические фигуры коней и тур, и приглушенно игравшие в фойе мотивы. Конечно, Игорь знал сюжет. Не зря же все-таки он смотрел запись англичан из Альберт-Холла, чтобы ознакомиться с мировым шедевром. Но воспоминания те поблекли, оставив лишь смутное представление. И когда он узнал, что Сашу пригласили играть в российской постановке, то сразу же пообещал себе сходить. Но проклятое несоответствие графиков никак не давало ему это сделать, и только сегодня, в свободный вечер он смог выбраться, чтобы увидеть своего друга.… Нет, тотчас осадил он себя. Шел Игорь Владимирович смотреть, конечно, мюзикл, а не на Александра Леонидовича. На изящного, отчаянно похорошевшего Сашу, от которого было так сложно оторвать взгляд. Передав букет в руки одной из служительниц, и оставив куртку в гардеробе, Балалаев последовал в зал. Пару раз на него оглянулись, видимо, узнав, но он попытался не обращать на это внимание. В конце концов, многие актеры ходили друг к другу на спектакли, и в этом не было ничего зазорного или подозрительного. Всего лишь профессиональное любопытство и ни грамма личной привязанности. Даже переданный букет мог быть знаком внимания к таланту, а не к.… - Игорь Владимирович! – старая знакомая возникла перед ним, перегораживая лестницу. – Не ожидала тебя здесь увидеть. - А, здравствуй, - улыбнулся он мягкой дежурной улыбкой. – Вот решил выбраться, посмотреть спектакль. - Я уже второй раз здесь, - похлопала дама по его плечу под тонкой тканью сиреневого кардигана. – Первоклассная вещь, конечно. Сразу видно европейский уровень. Это внутренне покоробило его. Российские постановки ни чем не были хуже лицензированных западных мюзиклов. Да и говорить об этом артисту было крайне неуважительно и глупо. - Еще не видел, - попытался усмехнуться Балалаев. – Поглядим. - И состав такой звездный сегодня. Молодежь и зрелые актеры. Кстати, Саша твой тоже сегодня играет, - и женщина как-то слишком пристально посмотрела на него. Игорь спокойно ответил на этот взгляд. - О, значит, потом расскажу ему обо всех впечатлениях. И совсем он не «мой». Просто хороший приятель. - А, - ему могло привидеться, но в глубине карих глаз будто мелькнула насмешка, - ну это я так, образно. В смысле, что твой коллега, из одного театра. О, первый звонок, - оживилась дама, - увидимся, Игорь. Всего тебе хорошего. И, не дожидаясь его ответа, она свернула куда-то за угол и пропала. Ощущения, что оставил их краткий разговор, были… двойственны. Конечно, уговаривал себя Игорь, ему показалось, что знакомая старалась намекнуть на что-либо, но.… Он закрыл глаза и тяжело, едва слышно выдохнул. Сколько лет они вот так прятались от всего мира, от коллег, друзей, поклонников. Ловили взгляды друг друга на репетициях, иногда позволяя себе дурковать и отпускать шутки на грани фола, а потом, выходя на поклоны, сжимать ладони, в порывистом желании переплести пальцы, и чтобы этого никто не увидел. А если и заметил, то ничего не подумал, не сказал, не сболтнул…. Все эти годы, а они были уже далеко не молоды, как же тяжко становилось ходить по лезвию ножа, иногда находясь в шаге от полного провала. Ведь у них обоих были семьи.… И даже это не могло образумить вот уже много лет. И чем дольше все продолжалось, тем становилось невыносимей уходить из маленькой арендованной квартирки с видом на реку, единственной свидетельницы их встреч, любви и гнетущих расставаний, которые неизбежно происходили. Так было и вчера. Редкое солнечное утро, которое они могли провести вместе, не думая ни о чем… … Игорь просыпается от того, что из приоткрытой форточки сквозит. Он поджимает ноги и пытается вытащить часть одеяла, которое прихватизировал себе Саня. Удаётся с трудом, и пока он аккуратно, будто вор, тащит, стараясь не разбудить, за ним уже следят два сонных, но очень довольных серых глаза. - Куда?! - хрипло гаркает Саша, и Балалаев вздрагивает, на автомате отпуская. - Ты чего?.. - смотрит он в упор на смеющегося друга, который плотнее заматывается в трофей. - Разбудил? - Тебя сопение выдало, - отзывается актёр и, подразнив, отдаёт половину. Игорь ложится обратно и легонько бодает округлое плечо в знак того, что господин Маракулин ещё тот хитрый лис. Хотя, что с ним поделать-то. Не одно десятилетие минуло, а все еще, будто в юности, удивляешься его выходкам и шуткам. Саша-то, в сущности, тот же самый. С возрастом просто становится спокойнее, размереннее. Здесь и неизбежно ускользающие годы виноваты, и титул помощника режиссёра. Всё-таки ответственно, дирекция всегда наблюдает. И ребячество уходит в гримерки и свободное время, а на сцене остаётся место собранности. Лишь иногда в том или ином движении, высказывании мелькает плутовская улыбка старого-доброго, и тут уж все подхватывают ее. Игорь привык наблюдать - из-за кулис, с задних рядов партера или балкона, сидя на стуле в гримерке, пока разномастная армия волшебниц творит из уставшего лица Саши кого-то совсем иного. А ещё он любит наблюдать здесь, в маленькой однокомнатной квартире, слушая низкий, пробирающий обертонами голос, пока тот неожиданно не замолкнет, и внимательные серые глаза не поймают чужой взгляд. Столько лет прошло, а Игорь как мальчишка влюблен в этот взор, влюблен в его обладателя, в бархатный баритон, да и во все, что заключено в Александре Леонидовиче. Иной раз, подходя или обнимая украдкой, он ловит себя на мысли, как причудливо сложилась жизнь, что они нашли друг друга. Вопреки всему. А Саша только ухмыляется, когда слышит подобные сентиментальности. Он, может, и не такой разговорчивый о чувствах, зато не менее охоч до нежности и прикосновений, которые иногда значат больше всяких слов. Так и теперь оба они молчат, а горячее дыхание обжигает макушку Балалаева, и Маракулин зарывается носом в беспорядок длинных седеющих волос. От него веет жаром, и дурманяще пахнет самим собой. Руки обнимают широкие плечи, гладят их совсем невесомо, ласково, говоря как бы: "Хорошо мне с тобой вот так просыпаться... ". А ведь раньше, к уже тогда выученному наизусть аромату кожи примешивался въедливый запах сигарет, от которого давным-давно и следа не осталось. Саша уже лет пять как не курит, но иногда по привычке тянет сжатые пальцы к губам. Игорю хочется в такие мгновения перехватить их и прижать к своим собственным. Но слишком часто это случается в театре, когда рабочие вопросы встают ребром, и потому он просто следит, как подрагивают они, крупные, с аккуратно подстриженными ногтями. А дома, за закрытой дверью, где никто не увидит и не потревожит, уже без зазрения совести целует и пальцы, и оплетенную венами тыльную сторону ладони, доводя Сашу до исступления. Вот она, любовь, в каждом движении и мимолётном касании, в беглом взгляде и торопливом рукопожатии. Так и сейчас они замирают, приникнув друг к другу, слушая мерное дыхание и наслаждаясь отведенным им временем и теплом. Сквозь неплотно задернутые шторы пробиваются первые слабые лучи наступающего дня. В этом неверном, тронутом позолотой свете каждый из них по-своему очарователен. Игорь - мягкой, доброй улыбкой, которая играет на тонких губах, внимательным зеленоглазым взглядом. Даже морщины, гротескно очертившие на лице носогубные складки и прорезавшие на лбу строгие линии, кажутся чем-то неотъемлемым. В Саше, будто в янтаре, застывает его обычный шарм. Простоватое сухопарое лицо меняется. За мгновение оно из пытливо строгого становится щемяще беззащитным. Чуть укоризненный взгляд подёргивается теплотой и мечтательностью. И, оторвавшись от пахнущей шампунем макушки, он придвигается ближе и, обхватив лицо друга ладонями, уже без прежней лукавой улыбки шепчет: - Люблю тебя... Иногда слова всё-таки нужны. - Какие мы удивительно ласковые, - усмехается Игорь, заводя руку и гладя Маракулина по голове. - Люблю тебя тоже... Сколько времени вообще? - Восемь, - жмутся ближе, ещё и беззастенчиво закидывая ногу. - Спать ещё до морковкиного заговенья. - Значит, спим... Игорь закрывает глаза и на ощупь находит своими губами мягкую горячую со сна щеку. Пробивающаяся щетина колет, а он лишь улыбается и оставляет поцелуй. Одного слишком мало, чтобы выразить ту нежность, которая теснит грудь. Потому он тыкается снова, спускаясь ниже, пока собственные губы не сталкиваются с чужими, которые раскрываются навстречу, опаляя дыханием. - Я могу почистить зубы, - хмыкает Саша, отстраняясь. - Никуда ты не пойдешь, - горячее целует его Игорь, перехватывая и привлекая к себе, ныряя обеими ладонями под спальную футболку. Теплый, невыносимо уютный Сашенька. Он чувствует, как любовь переполняет его. И оторваться от Маракулина так сложно. Будто впервые они вот так просыпаются вместе. Только впереди как всегда неизвестность, и через несколько часов они выйдут из этой квартиры, чтобы встретиться в ней спустя неделю или целых две.… А пока ладони скользят по влажной от пота спине и оглаживают мягкие бока. - Санечка…Саня, - выдыхает он. – Ну что ты со мной делаешь? Довольный, чуть судорожный смешок трогает тишину комнаты. - А ты со мной? В Игоря вцепляются, притягивают ближе, обхватывая всеми конечностями, будто вплетаясь не только в тело, но и в сам генетический код. И каждый выдох в подставленные раскрытые губы, и покрытый испариной широкий лоб, к которому он прижимается, и каждое переплетение пальцев, такое крепкое иногда, что оба они понимают - все это не сон. Игорь зарывается глубже, пряча раскрасневшееся лицо в изгибе чужой шеи. Крупная дрожь сотрясает его. - Хорошо... – задыхается Маракулин, - мне так хорошо... Такой родной, такой знакомый, что все внутри сжимается от ласки и желания. Влажные волосы падают на лицо, и он откидывает их. Снова жадный поцелуй, будто им одним можно перечеркнуть те долгие дни и месяцы, когда можно было довольствоваться лишь совместными спектаклями или репетициями. Руки Саши скользят по плечам, по выступающим мышцам, стискивая до алых следов. Оба они тонут друг в друге, в этой отчаянной попытке остановить мгновение и не разомкнуть объятий. Кажется, ничего нового. Все абсолютно также. За двенадцать лет. Но каждый раз находится то, что заставляет сгорать от нетерпения и рваться навстречу. Льнуть и переживать одну маленькую смерть за другой. - Игорь… - откидывает голову Саша, и чужие губы находят шею. - Сашенька... - Игорь только крепче обнимает его и закрывает глаза. Стрелка на старомодных часах на прикроватной тумбочке неумолимо приближается к девяти. - Я увижу тебя сегодня вечером, - шепчет Балалаев, наконец, целуя взмокший лоб. – Буду на главном входе ждать. - А почему не на служебном? – зевает Маракулин. – Я хочу, чтобы меня ждали там, - и сам же смеется собственной шутке Он поворачивается так, что на Игоря уставляется серый, туманящийся дремотой глаз. - Ты так похудел… - внезапно говорит Балалаев, оглядывая сухопарую фигуру. – Я этого раньше не замечал. - Действительно, совсем не заметно, - подтрунивая, тыкает его в грудь Саша. – А между тем вильфоровские кюлоты на мне безбожно висят. Надо будет попросить костюмерш перешить. - Спи… - говорят ему. – Я разбужу тебя через час. - Не уходи… - Я никуда без тебя не уйду. … Воспоминания покинули его лишь в зале, когда он оказался на своем втором ряду почти в самом центре. Отсюда вид на сцену особенно был хорош, и можно было рассмотреть все до мельчайших деталей. Отзвучали три звонка, и публика притихла в ожидании первых нот оркестра, что спрятался где-то под сенью зала. Действие стремительно развертывалось перед затихшим зрителем. Отвыкший от простого кресла в зрительном зале, Игорь Владимирович почувствовал поначалу некое напряжение. Будто он должен был быть вовсе не здесь, среди обычных наблюдателей, а там, на сцене, готовый к своему выходу. Но это чувство быстро отпустило его, и он присоединился к горячей овации. Ходить на спектакли к друзьям всегда было интересно. Он едва заметно вздрогнул, когда в пронзительном луче прожектора появился Саша. Тяжелое кожаное пальто, висевшее на плечах, придавало ему донельзя серьезный вид. И этот голос – насмешливый, низкий, раскатистый пробирал до костей. В своей роли Маракулин был крайне убедителен, каждое движение – плавное, выверенное – привлекало взгляд, не оставляя шансов оторваться. Под покровом обманчивого спокойствия чувствовался железный стержень. Молоков… Игорь невольно поежился – с таким человеком не хотелось столкнуться в реальной жизни, уж больно беспринципным и безжалостным он был. Отчасти Балалаев сравнил его с героем фильма Тарантино «Бесславные ублюдки» - полковником Гансом Ландой, от которого при всей своей светскости разило тем же холодом и голым расчетом. Новый образ необыкновенно шел Александру Леонидовичу. Отрицательный и с тем же выпуклый, яркий, он запоминался наравне с главными героями. Рядом с Маракулиным на сцене был молодой Кирилл Гордеев, талантливый и весьма перспективный артист из Петербурга, с которым Игорь был вскользь знаком благодаря «Карамазовым». Их разительный контраст в росте и стати выглядел отнюдь не комично, как было у Маракулина с тем же Маркиным, а вполне уместно. Видно было, что Саша хорошо чувствовал партнера и играл от сердца. Он будто бы показывал себя во всей красе. «Уж, не для меня ли…», - мелькнула эгоистичная мысль. Но окончательно страсть разожглась на «Советской Машине», когда весь темперамент, сдерживаемый, будто в узде, вдруг вырвался и с бешеной энергией вовлек в свой буйный танец и партнёров по сцене и, казалось, весь зрительный зал. С жадным восторгом Игорь наблюдал за этим совершенно новым Сашей, его пугающей почти агрессивной манерой исполнения и ловил каждое раскатистое слово. Возможно, личная привязанность мешала ему оценивать критично, но вряд ли кто-то мог поспорить с тем, что игра Александра Леонидовича была выше всех похвал сегодня. Спектакль пролетел слишком быстро, но Игорь не мог солгать, что не ждал с нетерпением момента, когда на сцену под овации капельдинеры вынесли цветы для артистов. Белоснежные розы под яркими лучами будто бы сияли, и взгляд Саши, серьезный, настороженный, потеплел, когда девушка вручила ему их. Аккуратно он прижал букет к себе и, видимо, не удержавшись, позволил себе наклонить голову и вдохнуть их запах. … - Мне нравится, когда после спектакля дарят цветы. Согласись, это некое материальное подтверждение того, что сегодня все удалось. Но когда я знаю, что это букет от тебя, - губы Саши касаются ложбинки под мочкой уха, - он особенно дорог мне… Игорь навсегда запомнил эти слова. Потому видеть довольное, тронутое едва заметной улыбкой лицо Маракулина было особенно приятно. За столько лет он привык радовать своего друга даже мелочами, будь то чашка кофе, цветы или хороший ужин. Вместе с другими зрителями Балалаев поднялся и аплодировал, пока не погасли огни на сцене, скрыв артистов. Отстояв очередь в гардероб, он забрал куртку и вышел на морозную, вечернюю улицу. Ветер трепал волосы. Двери главного входа постоянно открывались, выпуская зрителей. Стоящий в стороне от этой шумихи, Игорь смотрел на людей и терпеливо ждал. Наконец, поток заметно уменьшился, и начали показываться служители театра. Тогда он и начал искать глазами знакомое пальто. Наконец, нечто похожее выплыло в сопровождении огненно-рыжей Анастасии Стоцкой, которая звонко смеялась, видимо, от очередной хлесткой шутки господина Маракулина. Признаться, Игорю не хотелось, чтобы Настя заметила его. Конечно, у них были теплые отношения, однако этот вечер он не хотел делить ни с кем, кроме Саши, который сжимал свой букет. Хватило и той знакомой на лестнице. Хорошо, что она не увидела его с букетом, иначе, возможно, вопросов было бы гораздо больше. Но сейчас это уже мало его волновало. Жадно, будто исподтишка он смотрел на Сашу. С непокрытой головой, тот стоял на крыльце Дворца Молодежи, иногда пританцовывая от порывистого ледяного ветра. До Балалаева донеслись обрывки разговора: - Настюш, я на встречу с другом пойду, здесь недалеко. Так что подбрасывать меня никуда не надо. - Ну, смотри, Александр Леонидович, - кивнула ему Стоцкая. – А то украдут тебя такого красивого с букетом, что я потом буду всем отвечать? Кстати, - она с любопытством поглядела на цветы, - очень хорошие розы. Видно, что придирчиво выбирали. Не объявлялась тайная поклонница? - Пусть останется тайной, - усмехнулся Саша. – Но цветы и вправду очень красивые. Ну, пока. И, расцеловавшись с коллегой, он немного потоптался на крыльце и прошмыгнул к афишам, где его ждал Игорь. - Привет, тайная поклонница, - крепко пожал Маракулин руку Балалаева. - Воздержусь от вопросов в стиле « как тебе, что думаешь» и прочих. Ты мне сам обо всем расскажешь потом. Мы сразу в метро? - Нет, - сложно было оторваться от этих серых лучистых глаз, - мы идем в ресторан скандинавской кухни. - О, господи, Игорь, - коротко рассмеялся Саша, - сегодня какая-то особая дата, а я забыл? - Нет, обычный вечер. Я сходил на твой спектакль, а после него хочу отвести тебя выпить по бокалу вина. Или пива. Чего захочешь. - После такого букета будет кощунственно хлестать пиво. Лучше коньяк или вино. И поесть, а то я ужасно голодный. Там же хорошо кормят, да? Не рассказывай, хочу сам полистать меню. Правда, - зарылся он длинным носом в недра букета, - с этой клумбой нам не избежать косых взглядов. Но будем всем говорить, что мы ждем даму. - Как скажешь, пойдем на светофор. - Я и не думал бежать через дорогу как оголтелый, Игорь. Это слишком хороший вечер… Они и вправду взяли столик на троих, чтобы избежать недоумения и шепотков, считая эту предосторожность вполне уместной. Слухи недругов и обиженных поклонниц хуже яда могли расползтись по интернету и кулуарам, отравляя настроение. Но бутылка красного полусухого, томленая баранья лопатка на двоих и звонкий, чуть хмельной смех Саши прогоняли все опасения. Сидя напротив, Игорь глядел на своего визави, оживленно повествующего в лицах и красках, как команда «Шахмат» на днях разыграла Александра Суханова. Лукавая улыбка то и дело расцвечивала лицо, и ее так хотелось сорвать, приблизившись на непозволительно близкое расстояние. Иногда Маракулин чуть откидывал голову назад, обнажая шею над воротом пуловера, и Балалаев вспоминал о том, как вчера утром он губами чувствовал скорый пульс и дрожащее дыхание. Это наваждение не покидало его, пока пальцев, лежавших на скатерти, мимолетно не коснулись чужие. - Устал? – спросил Саша, тотчас возвращая свою руку на место. - С чего бы? – криво усмехнулся Игорь. – Сегодня только репетировали новый спектакль. Премьера уже совсем скоро. - Я приду на нее, - Саша деловито подпер подбородок кулаком. – Билет уже ждет. - Буду рад видеть тебя хотя бы на пару минут после спектакля. За кулисы звать не буду, не слишком знакомая площадка, однако можем встретиться после и дойти до метро. - Забавно мы с тобой видимся – то на общих спектаклях, то друг к другу ходим. Считай, у «Шахмат» сегодня была премьера. - Жаль, что я раньше не мог. Очень хорошая постановка. Яркая, энергичная такая. И ты удивительно гармоничный в этом всем. - Я люблю сам мюзикл. Частенько раньше слушал. А потом и сам стал частью. Знаешь, что? – Саша пригубил вина из бокала. – Я бы хотел, чтобы Сергиевского сыграл ты. Тебе бы пошла такая роль. Истерзанный выбором между любовью и делом всей жизни шахматист. Это твое амплуа. - Любишь ты, чтобы я страдал, - пихнул Игорь его коленом под столом. – Я только в «Прайм-Тайме» доволен жизнью. - Нет, даже там ты страдаешь. От мюзиклов и их несовершенства, - прыснул Саша и засмеялся. Игорю ничего не оставалось, как присоединиться к нему. Умолкнув, оба они посмотрели друг на друга, понимая, что вечер плавно переходил в ночь. Что им стоило купить еще одну бутылку вина и пить его, смотря на покрытую льдом Москву-реку и яркие пятна фар на другом берегу. Чтобы снова повторилось вчерашнее ленивое утро, в которое вплелись хриплые задыхающиеся голоса и запах свежесваренного кофе. Внезапно брякнуло входящее сообщение, и Балалаев по привычке вытащил телефон из кармана джинсов. Тень упала на лицо. Маленькое напоминание о том, что в их жизнях были еще и другие, кроме них самих, отравило вечер, сжав сердце в ледяных пальцах. Его ждали… - Прости, - опустил он смартфон экраном вниз, - но… - Я понимаю, - на удивление легко согласился Саша, допивая остатки вина, и, грациозно вскинув руку, помахал их официанту. – Счет! Весь путь обратно до метро прошел в молчании. Иногда они подходили слишком близко, и руки их сталкивались. На улице было холодно, но никто так и не надел перчатки. Маракулин бережно прижимал к груди букет, и розы также предательски благоухали. Кажется, теперь этот тягучий запах южной ночи навсегда станет напоминать об утре, которое могло бы быть у них. Молча они спустились в метро, и только на эскалаторе встали лицом друг к другу, то и дело, ловя взгляды. Тяжело… Как же тяжело было расставаться вот так, раз за разом. На платформе к этому времени было уже мало народу. Завернув за угол, они встали у мраморной стены. - Я хочу верить в то, что когда-нибудь все станет по-другому, - посмотрел вдруг в глаза Игоря Саша. – А теперь тебе надо домой. Поезжай, у нас и так было вчера. - А что еще у нас было? – с горечью спросил Балалаев, чуть повышая голос из-за прибывшего на станцию поезда. – Был ли у нас хотя бы год вместе? - И не один, - видно, что Маракулин пытался пошутить, но в этот раз не вышло. – Не один год, Игорь… Они позволили себе краткое объятие на прощание. Но как же было велико желание мазнуть губами хотя бы по виску, задержать ладонь в своей. На платформу тем временем прибывал очередной поезд. - Не уходи, - вырвалось у Балалаева само собой. Это, конечно, была сентиментальная глупость. - Я поеду, - сказал Саша на ухо. – Иначе просто останемся стоять здесь. Напиши, как будешь дома. И ты знаешь, как я тебя люблю… С этими словами он быстро вошел в вагон и встал у окна, глядя на оставшегося на станции Игоря. И пока двери не закрылись, и поезд плавно начал набирать скорость, они смотрели друг на друга, не в силах оторваться. Сколько уже таких расставаний было – не счесть…. Но оба они знали одно: за всяким «прощай» последует новое «здравствуй» с крепким рукопожатием и ласковой улыбкой. Сколько бы им ни было отведено, это - не последнее утро и не последний вечер, которые они провели вместе. И когда состав уехал, Балалаев расправил плечи и по привычке посмотрел в тоннель в ожидании следующего. Нос едва заметно щекотал ускользающий запах белых роз…