Девочка, которая

      Я видел твои сны.       Никому Амелия не признаётся, что ночи боится, пока тонкие ленты сумрака чистейшей тьмой опутывают изголовье её кровати – там фантазии о детских снах-воспоминаниях, с синими будками и древними сказками, и незнакомцами, чьё отражение она ловит в зеркальной глади уголка своих глаз, сквозь тонкую трещину прищура на стене – целые миры покрывает пепел ночных кошмаров, в ложной ночи без сна на старом саквояже, ночи долгой, несравнимой с ожиданием встречи с Зубной Феей или Санта Клаусом – после них всегда остаются подарки и переливы монет, но в этот раз Эми досталось только ожидание и четыре психиатра, с длинными ночами и детской верой.       Среди долгих лабиринтов перьевых одеял, с отпечатком редких фар на молочной глади, оживают не только герои из сказок, отблески падают синие-синие на распахнутые глаза, и стёртыми карандашным грифелем на стене знакомо-незнакомый профиль, — Амелия, ты ведь понимаешь, что это всё выдумки? доктора не носят лохмотья, будки не летают в космосе, стены не говорят и за тобой никто никогда не придёт, — Амелия держит в холодильнике рыбные палочки и заварной крем, зажигает свет на крыльце и оставляет письма без подписей – размеренными росчерками вокруг неё струится первозданная мощь чего-то совершенно незнакомого.       Все вырастают, становятся взрослыми и забывают выдуманных друзей, сдавайся, девочка-которая-ждёт, он не вернётся.       Амелия молчит на приёме у психиатра, и срывает горло в кровь, когда кто-то выбрасывает её карандаши – всегда только синие.       Амелия повторяет на стене рисунок старого разлома и смотрит ночами в распахнутое окно.       Я видел твои сны.       Под веками у неё крошится мрамор, оставаясь пустым взглядом на дне зрачков, пока сердце ломается в груди перьями мертвой птицы – ладони помнят ещё шероховатый жар широких рук, и от того крепче сжимают своё единственное спасение, с откликом взволнованного голоса на том конце односторонней связи запасной рации, — и поступь у неё неровная, нервная, отстранённая, кукольная почти, до смешного механическая, словно расшагивают ржавые ножницы по тернистым зарослям бесконечного леса – слушай реку, Эми, пусть она и идёт кругами, — путеводной нитью сквозь черноту голос из воспоминаний, мимо детских кошмаров и взрослых страхов.       Можно поверить, что в каждом мире есть дом, и время можно переписать, наложить поверх тонких листов бумаги, обёрточной, с оленями и снеговиками, старой, из фотоаппаратов в соседнем подвале.       Иногда он рассказывает ей о забытом мальчике из маленькой деревни – истории короткие, тоскливые, и невероятно поспешные, остаются прогорклым налётом поверх её воспоминаний.       Обманывай себя ненастоящей любовью к забытому почти-мужу, девочка-которая-ждала, прячь глаза от старого друга, и думай, что он не помнит того поцелуя, да и сама забудь скорее.