***
Рис с овощами был вкусным, дом жрицы — тёплым и жарким. Кацусиро впервые за день почувствовал себя уютно. Только сейчас он понял, что провёл весь день на морозе. Оставалось молиться всем богам, чтобы не слечь с болезнью на следующий день. А ещё он понял, что за время на улице не видел других самураев. Только непоседа-Комати прибегала к нему и наблюдала, как чучела разрубают напополам. Только ей быстро наскучило — а ещё она замёрзла — и убежала обратно в деревню. Тишина повисла в доме. Кирара не ела, хотя миска с рисом стояла перед ней. Она смотрела то в пол, то на молодого самурая. Робела — но Кацусиро знал, что она была очень смелой и храброй. Наверное, смелее него. — Где сейчас господин Камбей и господин Ситиродзи? — нехотя спросил Кацусиро. Сидеть в молчании совершенно не хотелось. — В доме старейшины, — голос Кирары был чистым, как река. — А господин Кюдзо? — Сражается с деревенским лекарем, — Кирара несмело улыбнулась. — Комати ему помогает. Кацусиро поднёс палочки к губам, но не смог взять еду. Он снова вспомнил битву за столицу, те выстрелы — из его рук. Мог ли он теперь держать катану — юноша не знал. Но он запятнал себя, ранил старшего самурая, которым восхищался, и теперь приходилось с этим жить. Жить — что-то очень странное. Ещё недавно он был мальчиком из богатой семьи, который пошёл против воли отца и его мечтаний о карьере столичного чиновника для сына. Нашёл смелость присоединиться к отряду ради спасения деревни, бился с бандитами, воевал со столицей. Теперь Кацусиро — самурай, странник на большом пути. Больше всего он хотел найти свою дорогу. Кацусиро отставил миску с рисом. — Кирара… разреши тебя поцеловать. Девушка растерянно посмотрела на него. Кацусиро был мало на себя похож. Русые волосы — обычно собранные в хвост — неровными прядями лежали на плечах, на бледном лице танцевали тени огня. Кирара смотрела на него — и не могла узнать юношу, который когда-то вызвался помочь спасти их деревню. Его больше не было. Был самурай. — Господин Кацусиро… — Я виноват перед тобой, Кирара. На мне столько грехов, — молодой человек взял её руку — мягко, чуть робко. — Позволь мне попросить прощения. Плечи Кирары задрожали. Ей хотелось зарыдать, упасть на пол и плакать о том, что это она виновата. Виновата в том, что в зелёных глазах навсегда поселились сталь и смерть. Если бы они не встретились тогда, если бы Кацусиро не пошёл бы с ними в деревню… Но он бы всё равно нашёл искомое, принял бы другую битву — в этом был весь Кацусиро. Слёзы замерли на ресницах. Девушка сдержалась. Несмело кивнула. Кацусиро коснулся её губ. От него пахло зимой и свежим ветром, от неё — сухими травами, теплом и рисом. Кирара не сопротивлялась, но не показывала чувств. Кацусиро не был таким требовательным, как тогда, в Когакё. Казалось, он стал более нежным и понимающим. Научился ценить жизнь. Его губы — сухие и обветренные — касались её кожи, мягкой, как лепесток цветка вишни. Хотелось разделить с ней вечность, с этой храброй девушкой, не побоявшейся бандитов и смерти. Тишина в доме была только для них двоих. Это не должно зайти далеко. Нет. Кацусиро чуть отстранился от Кирары, но взгляд задержался на её покрасневших губах. Губы не деревенской девушки — аристократки из знатной семьи, но Кирара была всего лишь крестьянкой. Если бы она не была ей, если бы не было бандитов… Если бы. Кацусиро поклонился девушке в ноги — лицо коснулось деревянного пола. — Прости меня. — Всё… хорошо, господин Кацусиро, — Кирара старалась сохранять спокойствие, но дрожь в голосе выдавала волнение. — Я должен идти. Кацусиро поднялся и быстрым шагом вышел из дома. Он не видел девушки, по щекам которой потекли горькие слёзы.***
Холодный ночной воздух бил в лёгкие, снег хрустел под ногами. Кацусиро шёл по лесной тропе, стараясь не думать ни о чём. Теперь он стал чувствовать холод, проникавший под тонкую ткань кимоно, кусавший кожу. В голове всё ещё была Кирара, её губы, тот поцелуй — его хотелось помнить вечно и забыть навсегда одновременно. Но сейчас нужно было просто идти вперёд. Просто. Идти. Кацусиро остановился на небольшой поляне. Лунный свет заливал её, снег искрился, как россыпь хрусталя. На миг юноша почувствовал себя зачарованным. Знакомый голос быстро вернул его назад. — Не спится? Кацусиро не вздрогнул. Кюдзо волком подкрался из-за деревьев, встал неподалёку. Кацусиро посмотрел на него — лунный свет падал на болезненно-белую кожу, на светлые волосы. На снегу он выглядел почти призраком. Кюдзо совсем недавно отошёл от ран, которые ему оставил молодой самурай. — Решил пройтись перед сном, — небрежно бросил Кацусиро. — А вы тоже не спите. Кюдзо нахмурился. По его лицу Кацусиро понял — самурай всё знал. Наверное, видел, как юноша выходил из дома жрицы. — Любишь её? — Да. Не знаю, — Кацусиро замотал головой. — Меня она явно не любит. И не заслуживает. — Женщины — та ещё загадка. Кюдзо подошёл ближе. Краем глаза Кацусиро заметил — чуть хромая — видимо, раны до сих пор болели. — Так мучается, смотря на него. Жаль девочку. — Не хочу это слышать и обсуждать. Кюдзо склонил голову, тихо усмехнулся. Кацусиро хоть и стал взрослее — всё равно оставался мальчиком. Ещё шаг — и Кюдзо схватился за грудь. Тяжело выдохнул, протянул руку в поисках опоры. Кацусиро тут же подхватил самурая под плечо. Потребовалось время, чтобы перевести дух. Кацусиро с грустью посмотрел в сторону, не в силах смотреть на раненого им Кюдзо. — Простите меня. — За что? За то, что защищал учителя? Не глупи. Кацусиро перевёл взгляд на луну — большой серебряный диск в чёрном небе. Кюдзо последовал его примеру. Какое-то время они молча стояли под холодным лунным светом. Где-то далеко ухала сова, вековые деревья скрипели под тяжестью снега. Ночь наполнялась звуками зимнего леса. — Побыть бы здесь подольше, — сказал Кацусиро неожиданно для себя. — Без битв и смертей. Просто — я и эта луна. — У тебя ещё будет много таких ночей, — ответил Кюдзо. — Да. И смертей тоже. Кацусиро опустил голову, развернулся в сторону деревни. Старший самурай внимательно наблюдал за ним. — Вы не идёте? — Волки гуляют по ночам, — Кюдзо улыбнулся уголками губ и вновь посмотрел на луну. — Иди без меня. — Вы дойдёте? — Кацусиро всё ещё волновался за здоровье самурая. — Мальчик, — Кюдзо поднял указательный палец вверх. — Я не развалина, какой ты меня представляешь. Иди. Спорить с самураем не хотелось — и не было сил. Кацусиро кивнул, повёл плечом и направился в Канну. Снег падал под ноги, мешал идти, хрустел. На пути в деревню юноша услышал пение волка — где-то очень далеко, как отголосок ночи. Казалось даже, что это — обман, иллюзия, и на самом деле просто скрипело дерево. Далеко. Волки никогда не забредали в деревню.***
Тихим шагом он прошёл в комнату. Лёг, укрылся одеялом. За окном едва слышно гудел ветер, снег бился в окно. Кацусиро думал, что задержится в Канне до весны, может, до боя Камбея с Кюдзо, если тот состоится. А потом…. Потом он уйдёт. Далеко, за войной и сражениями. Он думал, что битва всегда найдёт его — а он её. Но где война — там и мирная жизнь, вьётся белой птицей в огне и пепле, кричит в звоне клинков и грохотании металлических доспехов. Там крестьяне сеют рис, музыканты поют песни, кто-то выбирает заколку для возлюбленной. Там — светит солнце и цветут цветы, которые дети собирают в незатейливые букеты. Но всё это — там, далеко. Кацусиро теперь не предназначен для жизни. Он стал тенью своего учителя, тенью смерти и войны. Но как ему хотелось просто стоять на рынке и спорить с торговцем из-за высокой цены украшения, которое он бы подарил красивой девушке. Может, Кираре. Но крестьянки не носили дорогих украшений. Кацусиро закрыл глаза. Снег медленно падал за окном.