За сценой

— Для вас выступают Дмитрий Кузнецов и Алена Лебедева – танго! Мандраж. Даня никогда особенно не страдал боязнью сцены, но сейчас его почему-то трясло, как перед экзаменом, к которому он не подготовился (то есть, как никогда). Громкая музыка, под которую танцевала пара, неприятно била по ушам, расслабиться не помогали даже дыхательные упражнения и извлечение в уме квадратных корней. Может быть, такое напряжение и было вызвано предстоящим сюрпризом и необходимостью выступать перед почти новым классом, а, может, причина была куда необычнее. Такой, которую он сам боялся признать. Ну, например, — духи Вани, которые он на Даниной памяти носил раза два, да и то по наставлению мамы Полины, а теперь их терпкий шлейф не отпускал Данилу ни на секунду, запутывая в своём мягком мареве. Или Ванины волосы— надо же, ради концерта он даже причесался! Или то, насколько идеально на Ване сидел строгий пиджак — да мало ли Даня мог найти в своём «брате» причин, заставляющих его мысли путаться, а кровь бежать по сосудам с удвоенной скоростью?! Новоиспечённая рок-звезда стоит в толпе одноклассников и трогает струны электрогитары: такую картинку можно хоть прямо сейчас печатать на ламинированной бумаге и помещать на обложку нового альбома. Как всегда – на своей волне, красивый и уверенный. Трепется с друзьями, шутит, сам смеется, легко запрокинув голову – словно не ему сейчас играть перед огромным актовым залом, полным родителей, чье одобрение он, правда, ни во что не ставит. Ему и не за что оправдываться: не он ведь засматривается на губы своего брата во время каждого разговора, не он тайком по ночам листает его страничку ВКонтакте. Не он засыпает с мыслью «только бы опять не приснился», каждый раз наутро разочаровываясь в своем подсознании. Не он, а Даня. И Даня не знает, что с этим делать. Размышления бесцеремонно прерывает гром аплодисментов, и счастливые Дима с Аленой, держась за руки, уходят за кулисы. Успокойся-успокойся-успокойся. Дыши. Ты не один, ты с Ваней. Сделай вид, что от этого легче. – А следующим номером нашего концерта будет песня с сюрпризом, встречайте! Ваня выдыхает, улыбается, встряхивает головой и пружинистым шагом выходит к микрофону. Поправляет стойку, включает электрогитару – через зал к потолку разносится режуще-металлический звук помех, предвестник хорошей музыки. Он делает манящий жест, чтобы вытащить наконец замешкавшегося брата на сцену, и Дане кажется, что за этой рукой он готов хоть на край света пойти, если только она еще раз вот так позовет. Очень странное чувство, которое ни за что нельзя показывать, тем более сейчас, когда на них смотрит, наверное, сотня человек, когда каждое твое движение становится во сто крат виднее под софитами, и его горящие глаза, наверное, уже успели засветиться на десятках камер чужих телефонов. Сцена оглушает зрительским ожиданием, но Ваня, кажется, совсем не обращает на это внимания (конечно, ему ведь не впервой попадать на записи), а только поправляет ремень для гитары и ставит руки на гриф. Ну, поехали! Дане всегда нравилось, как играет его брат, хотя тот и брал инструмент в руки хорошо если раз в месяц. Короткое вступление задает ритм, освещение бликует томно-фиолетовым на металлических струнах – Даниле хочется быть этими струнами, которые сейчас так ловко перебирают тонкие пальцы Вани. Тот не попадает голосом в первую ноту, очаровательно запинается и продолжает, уже увереннее: знает, что никому из зрителей дела нет до чистоты исполнения. Этот невероятный бунтарь даже чертову песенку про мамонтёнка смог превратить чуть ли не в трек, достойный рок-альбома; сочетание строгого пиджака с бабочкой и электрогитары выглядит так выразительно, что Даня, засмотревшись, едва не пропускает свою строчку и в итоге вступает чуть позже, с трепетом чувствуя, как брат смещает мелодию, чтобы подхватить его голос, немного хриплый с непривычки. Трясущиеся руки наконец удается взять под контроль. Ваня, чей взгляд в упор он замечает боковым зрением, вообще не помогает сосредоточиться, но, кажется, те полчаса репетиций, на которые ему удалось уломать нерадивого солиста, сделали свое дело: его слова сливаются с пронзительными нотами музыки, одноклассники все же вспоминают, что должны были выпустить дым, за разноцветными лучами прожекторов не видно ни одного человека в зале, но он чувствует на себе пристальное внимание камер, а еще – не такое долгое, но стократ более важное – Вани. Мелодия наконец захватывает его, и радостная, гордая улыбка брата словно скидывает с мира мутную пелену тревоги, потому что на Даню наконец накатывает та самая эйфория сцены, на которую, как на самый сильный наркотик, подсаживаются все музыканты. Она заполняет его целиком, расплывается разноцветными огоньками, и за ее искристыми разрядами под кожей он почти не помнит, как Ваня играл завершающий аккорд, как они подхватывали букеты и дарили их плачущим мамам, как убегали потом за кулисы, путаясь в проводах от колонок и микрофонов. Зрители не прекращают аплодисментов, хотя далеко не все поняли, в чем заключался смысл их песни, кажется, кто-то треплет их по плечу и поздравляет с успешным выступлением, но в мире Дани нет сейчас ничего, кроме счастливых серо-зеленых глаз, от которых он смог оторваться, только когда Ваня убежал на другую сторону зала, напоследок подмигнув ему и одобрительно хлопнув по спине. А он так и остался стоять посреди закулисной суеты с четким выражением восхищения на лице, ошарашенно моргая и еще долго пытаясь прийти в себя. Их номер был одним из последних в концерте. Едва Даня окончательно успокоился, ведущий объявил финальную песню от хора младшеклассников, которая, судя по словам Яны, растянется еще минут на семь. Почти все выступившие ребята уже разошлись кто к родителям, кто в пустующие школьные классы, а он все еще стоял в маленькой комнатке за сценой, удерживаемый осознанием того, что Ваня совсем рядом, всего в каких-то нескольких метрах от него. Это неправильно, это неестественно и бесперспективно, у него вон Эля есть, или та же самая Климова – чем не пара? – но думать о них никак не получается, стоит только в его поле зрения появиться знакомой фигуре с каштановыми волосами и насмешливым взглядом. Они все так же препираются из-за общего бардака в общей комнате и копают друг на друга компромат в истории браузера, но теперь все это ощущается совсем по-другому, словно у всех Ваниных действий и слов есть второе дно, за которым скрывается то, о чем он сам и думать боится. А самое ужасное – с каждым днем Ваня нравится ему все больше, и это чувство даже не думает ослабевать или хотя бы прятаться. А прятаться от Вани совершенно точно стоило бы, за такое он может и лицо начистить. Наверное. «Ну вот, опять я разнервничался! Нет, так дело не пойдет, это непродуктивно. Надо привести себя в порядок: мой мозг – мое оружие!» – Даня вычленил из всей мешанины мыслей одну самую адекватную, и ноги сами понесли его к коридору за занавесом. На ходу всегда думается лучше, ему необходима смена обстановки. За тяжелой бархатной тканью все звуки кажутся приглушенными, словно благозвучную мелодию выводят сейчас не в паре метров от него, а где-то совсем вдалеке. Похоже, с той стороны кулис никого, значит, можно беспрепятственно пробраться туда, ни с кем по дороге не столкнувшись. Главное не идти слишком быстро, чтобы не создавать волн на ткани, а то потом влетит от учительницы за испорченное выступление. Отличный план, надежный, как швейцарские часы. Молодец, Даня, все рассчитал. Кроме одного. Кроме того, что тебе навстречу из-за бумажной театральной ширмы, пылившейся за кулисами уже черт знает сколько времени, вынырнет высокий силуэт с электрогитарой за спиной и пойдет прямо на тебя. Пожалуй, над планированием еще стоит поработать. Они встретились ровно на середине прохода. Даня бездумно смотрел на брата несколько долгих секунд, а потом решил, что лучше все же развернуться и дать ему пройти, заодно воспользовавшись возможностью спрятать глаза в пол. Он уже сделал шаг в сторону, но теплая ладонь на плече заставила его замереть на месте, не в силах пошевелиться или хотя бы поднять взгляд. – Ну что, Данек… с отличным выступлением нас? Голос сильно севший и немного дрожит. Странно: тоже, наверное, перенервничал. Прячась за напускным простодушием, Даня отвечает на чуть пониженных тонах, чтобы никто на сцене не услышал: – Да, номер действительно достойный, да и мамам нашим, вроде, понравился. Ты играешь лучше, чем я ожидал! Идиот. Надейся теперь, что Ваня на это не обидится. Ваня не обиделся, конечно, только весело усмехнулся и потрепал по волосам в насмешливом жесте: – Да и ты, я смотрю, у нас не такой хреновый певец, как можно было подумать. Если бы еще коленки не тряслись – вообще идеально было бы! – Ну знаешь, не все родились на сцене! Согласно статистике, глоссофобией, или боязнью публичных выступлений, страдают от девяноста до девяноста пяти процентов людей. И вообще, там же все смотрят… – Ага, так в этом же и весь кайф! – Ваня по привычке уверенно приобнимает Даню за плечи, и голос его звучит уже совсем близко. – Тебе это, может, и нравится, но я не люблю быть у всех на виду, – смотрит куда-то в сторону, словно сквозь занавес, стараясь дышать через раз и не паниковать. Ваня вдруг замолкает на секунду, но не успевает Даня удивиться внезапной тишине, как тот уже произносит тихо: – Но сейчас-то мы ведь одни? Тяжелый взгляд мечется то на глаза, то на губы, он вдыхает и выдыхает тихо-тихо, а пальцы впились в ремень от гитары до белых костяшек. – Но… Даня запинается и не может продолжить, завороженно прислушиваясь к ощущениям, которые запускают по телу чужие пальцы, скользнувшие от плеча к запястью и прикоснувшиеся к коже. – Дань? – М?.. – Дань, скажи, что ты чувствуешь? – еле слышно за шумом крови в висках. – Я ведь вижу, что-то не так с тобой... с нами. – Почему именно сейчас? Даня обожает, когда с его брата слетает все напускное высокомерие и он на короткое мгновение показывает себя настоящего, который оказывается в тысячу раз красивее любых масок. Внимательный до трепетности, смешливый и очень-очень свободный. Кто бы мог подумать, что для этого потребуется всего лишь обычный разговор с ним, с Даней? Совершенно обычный разговор о том, что оба скрывают, разговор за тонкой гранью занавеса, со сплетенными пальцами и их лицами в нескольких сантиметрах друг от друга. Его трясет, больше от невозможности поверить в то, что сейчас происходит, чем от привычного уже волнения. А еще от того, что Ваня, расценив осоловевший взгляд напротив как согласие, медленно подается вперед. – Ва… Последний слог своего имени он мягко снимает губами с чужих губ, превращая его в первое движение поцелуя. Обвивает руку вокруг талии, осторожно держит ладонью в волосах и сдавленно втягивает воздух, почувствовав, как чужие скулы горят под его пальцами. Темное закулисье, глухая бархатная тишина и этот рыжий идиот, который не может сделать первый шаг – Ваня боится дышать, чтобы не спугнуть восхитительный момент. Даня никогда бы не подумал, что целоваться – это настолько приятно. Нет, конечно, он видел фильмы, в которых люди явно получали от этого удовольствие, но он мог бы поставить что угодно на то, что персонажи не чувствовали и половину тех ощущений, которые переполняли его сейчас. Руки сами собой легли Ване на плечи, словно так и было правильно, дыхание таяло в нежности чужих духов и терпком металлическом запахе гитары, все еще висевшей за спиной. Он совсем не умеет целоваться, но сейчас достаточно и того, что он может позволять Ване вести языком по его губам, прижиматься ближе всем телом и щекотать его своими волосами, что он может наконец неловко отвечать, не чувствуя себя стыдно или глупо, потому что Ваня ему совершенно точно дал понять, что он любим и нужен. Поцелуй тягуче-медленный, Даня плавится в нем и боится поднять веки, чтобы не наткнуться взглядом на затопившие радужку огромные зрачки, потому что знает, что точно не выдержит их прожигающей влюбленности. Огонь по телу начинает разрастаться все настойчивее, и Ваня тоже, кажется, держится еле-еле – от него начинает веять жаром. В мире остался только он и его теплые, невозможно прекрасные губы. Еще минута – и сквозь это глухое марево в сознание постепенно начинают проникать звуки, а темнота под веками становится не такой всепоглощающей. Следующий глоток воздуха приносит словно чуть больше кислорода – наверное, Даня уже не выдерживает напряжения и его рецепторы начинают сбоить. В руках Вани хорошо так, что контролировать хоть что-то просто нет возможности, и до него как из-за пелены доносятся все усиливающиеся лучи света и шум… аплодисментов?! Аплодисментов. На темные кудри падает несколько золотистых конфетти – это первое, что он осознает, распахнув глаза. В полном ауте они с Ваней обмениваются ошеломленными взглядами и одновременно оборачиваются в ту сторону, где еще пару секунд назад был занавес, а теперь – кажущееся бесконечным пространство сцены и зрительного зала, который на долю секунды затихает, а потом разражается сразу криками, хлопками в ладоши, возмущенными возгласами и смехом. Прожекторы с непривычки ослепляют, все мешается в одну кашу из света и криков, словно в обратной съемке он слышит давно отгремевшее «А сейчас – сюрприз для наших педагогов!». Беглый взгляд в сторону – за правой кулисой Яна с Элей, смотрят на них с нечитаемым выражением лиц, которое назвать иначе, чем шоком, не получается. Кажется, кто-то из одноклассников уже успел снять их на телефон, но выделить вспышки камер среди всего хаоса не выходит. Предательский занавес – кто вообще открыл его, не проверив?! – выставил их с Ваней на всеобщее обозрение, как в плохой комедии, и Даня отчаянно желает прямо сейчас распасться на атомы, заодно стерев с лица земли и зал, и всех зрителей. Он растерянно глядит в пустоту, одновременно на всех и ни на кого в отдельности: на родителей страшно поднять глаза, кто-то привстал со своих мест, кто-то зовет их из-за кулис, но в шуме ничего не разобрать. А самое страшное – Ваня все еще не снимает рук с его лица и талии и лишь восторженно улыбается, а сам он все так же судорожно вцепляется тому в плечи, прямо на сцене, перед всей школой! В панике Даня дергается и пытается выкрутиться, но не может – Ваня почему-то держит крепко. Зовет по имени. Ловит его взгляд. Шепчет прямо в губы сквозь улыбку: – Не парься, Данек. Теперь-то уж точно можно. И целует снова, еще лучше, чем прежде, одним своим движением заставляя целый зал сойти с ума в оглушительных криках поддержки. Потому что теперь, действительно, ничего не исправишь. А, значит, уже можно.