двадцать один

Целоваться с парнем очень сложно, и дело даже не в моральных принципах, а в техническом исполнении. Ничего такого – собрал силы, подошёл и вовлек в поцелуй. Посмотрим что скажете, если ваша разница в росте будет ровно двадцать один сантиметр.     Есенин использовал просто тысячу и один вариант. Табурет – старенький и потрёпанный жизнью – сломался, и невесть что было, если бы Маяковский вовремя не спохватился. Второй вариант оказался хуже. Кто же знал, что резко хватать Володю за грудки на пиджаке окажется очень опасно для лица? Маяковский рефлекторно дернулся и вдарил тому по носу. Серёжа частенько припоминает, как футурист носился с аптечкой по всей квартире, пытаясь остановить кровь из его носа (поцелуя конечно не получилось, но посмеяться от души тоже не помешает).  Недавно вот, была самая стыдная для Серёжи попытка, в основном потому что прилюдно и на хмельную голову. Взбесился, пошёл прогуляться по барам – стихи у него не получались видите ли, чёрт их побрал. Ну так и перепил, и пришедшему его забрать Маяковскому нахамил, и целоваться полез. А как на цыпочки вставать то в опьянении? Упал, прямо в чистой рубашке и в ноги футуристу, упал.  Что же это такое? А так хотелось показать свои чувства! Ведь все барышни его друзей, одаряли их нежными поцелуями: прилюдно было лёгкое касание губами щеки, а наедине невесть что, судя по их многочисленным рассказам. Есенин барышней себя вовсе не считал, но отдать таким образом тысячную часть души был не против.   Сидел так у окна зимою снежной, ждал парня из редакции и вспоминал обо всем. Ну не может так больше, истасковался по нежностям – все детство в материнской ласке пробыл, а в Петербурге только грусть, холод и Володя. Нет, на своего Володю он никогда не жаловался – всё-таки человек серьезный и занятой, нет времени даже на себя, не то что на него, но так досадно стало...       Тот, кстати, очень вовремя оказался дома, и после повешения пальто с подтаявшими на нем снежинками, прошел в комнату. И тут же чуть за сердце не схватился, когда заплаканный Серёжа прямо с подоконника к нему в объятья кинулся. — Володь, Володенька! – прижимая руки к чужой груди и цепляя пальцами за рубаху шептал Есенин. –сколько можно то, друг мой, не выношу без ласки твоей! Разревелся тут сейчас, как девушка инородняя, тебя ждал, и от тебя любви ждал, а оно вон как получается! — Серёжа! Ну чего же ты в самом деле? – проговорил Маяковский, слегка поглаживая голову имажинста и плавно переводя руки на спину, чтобы замкнуть их там. – ах, Серёженька, совести у меня нет! Прости грешного, работа, издательства! Достало все, честное слово. Владимир крепко прижал его своими руками и коснулся холодными от мороза губами светлой макушки.      И в тот самый снежный вечер, в том самом грустном Петербурге, один потресканный подоконник повидал столько нежностей, сколько ни один из вас не видывал.