О плюсах совместного сна и пробуждения.

Весенние сны его высочество наследного принца никогда, за все довольно долгие годы жизни, так и не тревожили. Вернее, может быть и тревожили бы, не будь он так озабочен самосовершенствованием на богом забытой горе, среди монахов и наставников. И вот в то время, когда у других юнош уже появлялась потребность к самопомощи по утрам, после жарких, смущающих своей далекостью или же наоборот реалистичностью, снов, его высочество только краснел, вплоть до корней волос. Как-то неопределенно пожимал плечами и от таких тем старался держаться подальше, ещё подумают, что он несведущ и совсем зелёный в этом вопросе. Но ведь и был. Самого себя не обмануть. Везде казаться взрослым и опытным, ну совершенно никак не получалось, он правда никогда от такого не страдал. Его путь требовал много тренироваться и отказаться от всех благ, буквально от всех радостей жизни простого человека, не увенчанного венком цветов и надеждами родителей, наставников, богов. В частности, с девушками-то он общался не часто. Откуда бы подобным снам взяться? Се Лянь искренне считал, что он попросту слишком хорошо владеет своим телом и потому, к счастью, обделён подобными проблемами. К нынешнему времени, некогда наследный принц, привык осведомлять всех, кто пытался залезть к нему в штаны, о сотни раз ложном и тысячи раз выдуманном «бессилии». Кстати, вполне неплохо держался за свой совершенно бессмысленный путь, только чтобы во что-то верить и к чему-то стремиться. Кто же мог подумать, что спустя восемь сотен лет скитания по земле и десятки тысяч знакомств, он впервые ощутит утром жаркое томление внизу живота и слишком ярко гуляющий по открытым участкам кожи ветерок, всего этого вкупе с мокрым тесным бельём было много, слишком много. Не то чтобы он раньше не ощущал чего-то похожего. Возбуждение его уже трогало, ещё в моменты юности и, о боже, рядом с Сань Ланом, но не после сна же. Стыдно. Стыдно, будучи таким взрослым и, как ему казалось, довольно сдержанным человеком, просыпаться, после смущающе горячего сна, ощущая липнущую к влажной коже одежду и очень тесные, в некоторых неописуемых местах, штаны и наконец понимать, почему ему в юношестве, да и в последующей жизни, не снилось подобное. Ни одна девушка — а он был наивен и уверен, что ему совершенно точно нравятся девушки — не сможет похвастаться тем, что она градоначальник Призрачного города. Собиратель цветов под кровавым дождём, который держит в страхе все три мира, а в руках, подобно хрупкой вазе, нежно баюкает сердце одного влюбленного божества. Да и мужчина, впрочем, тоже не смог бы. Ни один кроме Хуа Чэна-его Сань Лана. Се Лянь не представляет, как ему теперь в глаза смотреть, после того, какие бесстыдства они вытворяли в его грёзах и пусть это только сны, от одной маленькой мысли, что он совершенно не против повторить нечто подобное в жизни, становится неловко. Во истину, мысли недостойные небожителя, пусть даже такого трижды недостойного как Се Лянь. Погруженный в свои волнующие думы, он не заметил, что второй человек на кровати давно уже не спит и только тихо наблюдает за его метаниями, возможно, ему даже весело, но только возможно. Рядом заворочались, скорее просто, чтобы напомнить мечущемуся по перине его высочеству о своём присутствии. Крепкая рука скользнула на талию, к виску прижались мягким поцелуем и немного хриплый ото сна или может, просто долгого молчания, но от того не менее приятный голос раздался прямо возле самого уха, а такое ощущение, будто и вовсе внутри его головы. — Уже проснулся, гэ-гэ? Се Лянь встрепенулся, опустил взгляд вниз, судорожно втягивая воздух, и пригладил тонкое одеяло, поправляя невидимые глазу складки, будто старался что-то скрыть от внимательного взгляда. Будто не знает, что Хуа Чэн всегда просыпается раньше — если вообще спит — и подолгу просто лежит и смотрит на своё божество, свое сокровище, своего принца, самого прекрасного и единственного, продолжать сыпать такими искренними комплиментами можно до бесконечности. Он больше, чем влюблён, пленён этим робким взглядом из-под ресниц, закушенной губой и неровным румянцем на щеках. Так и хочется протянуть руку и заправить выбившуюся прядь волос за ухо. Он никогда себе в этом не отказывает. Открывает вид на красную от смущения мочку и мягко, касаясь губами, целует впадинку за ухом. — Сань Лан, я... не смотри! — Се Лянь тушуется, но голову поворачивает и взгляд уже не отводит, смотрит, будто с вызовом, надеясь, просто выждать момент и сбежать из спальни, чтобы проветрить голову на прохладном утреннем воздухе, возможно, даже зайти в купальню, окунуться с головой в бассейн с холодной водой. Да, это определённо хорошая идея. Но все его мысли, возможно, даже некие мечты, рушит смешинка в чужом глазе. Хуа Чэн поддаëтся ближе и трётся кончиком носа о щеку, прежде чем оставить на ней очередной поцелуй. Он всегда такой ласковый, независимо от времени и места, но по утрам особенно. Особенно, когда проснувшийся наследный принц, только открыл свои прекрасные глаза и ещё не собран. Утро, определённо-его любимое время. Лучше может быть только вечер, когда до крайности уставший и очаровательный Се Лянь, становится рассеянным и совсем нежным, иногда даже капризным, но совсем чуть-чуть. — Гэ-гэ снилось что-то приятное? Я помогу. — Его голос тягучий и сладкий, в нём сквозит предвкушение и какая-то даже уверенность. Не отпустит. Залюбит, заласкает, до звёзд перед глазами и сладких стонов. Рука с талии перемещается чуть ниже, пока губы всё ещё несмело касаются задней части шеи и у Се Ляня сердце замирает от той нежности, с которой они скользят по коже едва касаясь, будто и не целуя вовсе, поклоняясь. И ведь поможет, своими сильными руками, бережно прижмёт к груди и подарит море различных эмоций, наблюдая, как Се Ляня размажет от всё ещё непривычных ощущений, как подступающий оргазм сотрёт все рамки и нормы, как его высочество будет прижиматься к нависшему над ним демону, подобному искусителю и, путаясь в словах, объясняться в чувствах. Одной мысли хватает, чтобы из глубин вырвался тихий стон, от которого чужие губы на его шее складываются в улыбку и прихватывают там, где бьётся пульс, вызывая волну мурашек по коже. Поможет и даже внимания не обратит на слабые, несерьёзные протесты смущенного, охваченного жаром, предвкушением и неясным томлением тела, которое в руках его поет и играет не хуже хорошего музыкального инструмента в руках мастера. И ведь, после, не скажешь ему что, а вернее, кто его высочество до такого состояния своими бесстыдными руками, мягкими губами в сладких грёзах довёл и сейчас, кажется, тоже доведёт. Се Лянь только возносит очередную молитву за этого прекрасного человека и отдаëтся на милость ещё более обжигающих, чем во сне прикосновений. Сань Лан и не спрашивает. До чего же стыдно, но как приятно.