Из двух зол

Это произошло само собой: воодушевляющий крикет, приезд полиции — столь же спонтанный, как и отъезд, солнце, разговоры, мысли, мысли… Оброненное слово, перехваченный взгляд — и внезапная неизбежность, полная настороженной неловкости. Другими словами, мистер Бейтс не планировал приглашать его на чай. Не собирался. Не хотел. Но так сложилось, что, оказавшись напротив Томаса Барроу, всё ещё одетого для крикета и слегка запыхавшегося после игры, он сделал именно это. Неизбежность миновала. Осталось разобраться с неловкостью и настороженностью, хотя Джон понимал: ни того, ни другого у них не отнять.  — А здесь мило, — сообщил Томас, оглядывая почти отделанную гостиную. Конечно, здесь недоставало мебели, обжитости, уютных мелочей, да и непрокрашенный участок стены оставлял желать лучшего, но и гостю кое-чего не хватало. Он придал голосу столь привычные пренебрежительные нотки, а для того, чтобы смыть с лица мистера Барроу надменное выражение, потребовался бы полугодовой дождь без единого перерыва. Скованность в движениях и некоторую зажатость Джон заметил не сразу и вообще заметил лишь потому, что искал их. Любой другой спутал бы это состояние неподвижности с диким зверем, подобравшимся перед прыжком. Томасу прыгать уже некуда, если он чего-то и ждал — то очередного удара.  — Благодарю вас, — мистер Бейтс ограничил себя лаконичным «спасибо», впрочем, он никогда не горел желанием рассказывать в подробностях о том, как они с Анной увлечены домом. Эти моменты — только для них двоих, остальные могут искать следы счастья в глазах и улыбках. Томас исключением не был. Во всяком случае, не из этого правила. — Мы ещё не закончили, но надеемся вскоре довести дело до конца. Этот дом заслуживает счастья.  — Ну конечно, — губы собеседника искривила неприятная усмешка. — Даже дом заслуживает счастья. Какой же вы всё-таки, мистер Бейтс!.. Прикидываетесь ручным зверьком, а потом показываете когти. Строите из себя благодетеля и в то же время унижаете меня моей же завистью… Тонкий ход. Я закурю? Джон разрешил. Обычно Барроу не спрашивал: последний вопрос был точкой в коротком монологе, закрывающей тему, но точку ставит тот, кто держит перо.  — Я сожалею, что это выглядит так, — признался он, почти беззвучно опуская чашку на блюдце. — И я вовсе не собирался растравлять ваши раны. Полагаю, их сейчас растравляет всё, что вы видите, и я не в силах ни препятствовать этому, ни помогать.  — Поразительная забота, мистер Бейтс, — Томас издал короткий смешок и откинулся на спинку стула, продолжил курить, с наглостью борзого щенка пуская дым ему в лицо. Джон не поморщился ни разу, но подумал, что стоит потом проветрить к приходу Анны.  — Поразительная зацикленность на себе, мистер Барроу, кто бы что ни говорил. В моих словах не было намёка на заботу… Я же сказал, что помогать тоже не намерен. В конце концов, ничто не отменяет того, что мы с вами враги.  — Громкие слова, хотя поспорить трудно, — затронув тему вражды, из которой он выходил победителем, Томас как будто перестал напоминать одновременно готовую разжаться пружину и побитую собаку. Мистер Бейтс с умеренным интересом наблюдал за тем, как меняется его лицо в зависимости от хода разговора, и не таил от себя, что ему доставляет удовольствие быть тёмной лошадкой. Пусть он и сам не знал до конца, зачем затеял этот разговор. Таковы они с Томасом — каждый сопротивляется по-своему, но никогда не сдаётся. — Итак… вы помогли мне, сами себя загнали в ловушку и продолжаете называть меня врагом.  — Разве это не так?  — Так, — охотно согласился он. — Просто согласитесь… странно это. Кто же вы теперь? Враг-помощник? Гордый проигравший?  — Играть мы ещё не закончили и закончим вряд ли, — пожал плечами Бейтс. В голове наконец-то оформилась мысль, начатая неспешно при подсчёте баллов и подстрекаемая лакеем Джеймсом, чьё искажённое от недовольства и уродливого гнева лицо мелькнуло среди игроков, непривычно одетых в белое. — Однако вы правы, я дал вам право заблуждаться. Это не так. То, что я вам помог, не имеет отношения к нашему соперничеству, — он не собирался ни прощать, ни забывать, но всегда видел границу между бесконтрольной ненавистью и умеренной неприязнью. Скажем так: Томас остаётся виновником многих бед, этого у него не отнять, и Бейтс не мог быть полностью уверен, что сам не подтолкнул бы его к бездне. Видеть, как подталкивают другие, оказалось свыше его сил.  — Значит, разовая акция, мистер Бейтс. И вы думаете, мы просто встанем и пойдём дальше, забыв об этом?  — Забывать не обязательно, — заметил Джон. — А насчёт остального — да, я так думаю. Томас помолчал, рассматривая что-то невидимое на кончике сигареты, затем с остервенением воткнул её в пепельницу.  — Да, — протянул он в ответ. — Я тоже так думаю.  — Рад, что мы это прояснили, — Бейтсу пришлось спрятать улыбку, пока её не заметили. Звучал он по-прежнему уверенно и невозмутимо. — Налейте себе ещё чаю, мистер Барроу. Дело не в том, что я поборник справедливости или какой-нибудь святой — как вы сами уже заметили, это не так. И, опять же по вашим словам, тюрьма изменила меня… — он умолк ненадолго в ожидании интереса. Томас равнодушно смотрел на него, не давая никаких знаков. — Есть несправедливость, повлиять на которую мы не вправе — глобальные войны, бедность, нищета, смерти от болезней. А есть несправедливость иного рода…  — Я вас понял, — перебил гость с кривой усмешкой. — Вы получили достаточное количество подножек в своей жизни и решили, что не перенесёте, если кто-то подставит меня. Спасибо, конечно, но ваша милость… — лицо Томаса застыло на мгновение, и он продолжил тем же тоном: — Ваша милость и помогла мне остаться здесь, хотя не знаю, выйдет ли из этого толк.  — Выйдет, — пообещал Бейтс, сам не зная, зачем. — Как же вы будете утирать мне нос, если вас здесь не будет, а, мистер Барроу?  — Так мне нравится больше, — Томас поглядел на него исподлобья. Определённо, в атмосфере вражды он чувствовал себя как рыба в воде. Жаль, отметил Джон и оставил эту жалость при себе. В конце концов, он пусть и проявил сочувствие, но не намеревался отметать прошлое. Это дело родителя, любовника или друга, а они — ни то, ни другое, ни третье. — А то можно подумать, что вы обо мне заботитесь. Или играете… Вам понравился тот наш разговор, когда я был не в лучшей форме, верно, мистер Бейтс? И вы решили повторить, но я уже ни в чём не нуждаюсь.  — В одном вы неправы, — вежливо поправил Джон. — Мне это не понравилось. Он знал, как неоднозначно звучала эта фраза, и некоторое время наблюдал за настороженным замешательством собеседника. Вспомнилась тюрьма; разве там велись такие разговоры? Нет, там жили одним моментом, одной подставой, одной местью. Толкнуть, прижать к стенке, угрожать. Угрожать сильнее, иначе не поверят, балансировать между независимостью и умением держать руку на пульсе, быть в курсе местных заварушек и не терять связи с внешним миром, с домом, с прежней жизнью. На фоне этих событий чаепитие с Томасом, пусть и пропитанное неприязнью с обеих сторон, казалось доброй сказкой для малышей. Не для Томаса, разумеется, но Джон не был Томасом. Он был собой, именно поэтому они сидели здесь.  — Мне тоже не понравилось, — хрипловато заметил Барроу какое-то время спустя и оставил недопитый чай. — Думаю, мы друг друга поняли и продолжать этот разговор не имеет смысла.  — Что может быть лучше, чем взаимопонимание со старым врагом… — улыбнулся Бейтс, видя разбегающиеся от глаз морщинки в отражении пыльного зеркала. Лицо Томаса не дрогнуло в ответ, разве что чуть дёрнулась щека от нервов. — Я провожу вас. Будь они друзьями или хотя бы приятелями, можно было б говорить часами. Джон знал, что сказал бы, окажись в такой ситуации близкий ему человек, но границы есть границы: он не скажет, а Томас не выслушает. Добрых людей хватает, жизнь не кончена, просто сейчас ему стоило посидеть здесь. Переждать. Расслабиться, не расслабляясь: лучше уж привычная светская грызня за вежливыми улыбками, чем шквал ненависти, злости и угроз в чистом виде. И, без всякого сомнения, лучше побеседовать с честным врагом, чем оказаться после игры среди разгорячённых, развеселившихся людей, позабывших все свои невзгоды — самозабвенная радость окружающих рикошетит больнее всего. Когда они холодно распрощались на пороге, обойдясь без рукопожатия и прочих любезностей, основная часть толпы уже ушла с поля и вернулась в большой дом. Временное убежище сыграло свою роль. Джон Бейтс смотрел вслед уходящему гостю, опираясь на трость и мягко, незаметно усмехаясь — то ли над ним, то ли над собой. Как там, ручной зверёк, показывающий когти?.. Что ж, никаких сомнений, Томас ещё полюбуется на эти когти, хотя… это уже зависит не от мистера Бейтса.