Мощное знамя грозной секиры,
Этот юноша… Он вошёл в нашу обитель незамеченным. Его лицо, оно… светилось, праведная улыбка тронула побледневшие губы. Добрые глаза этого незнакомца напоминают две цветущие шапки гвоздик; они наполнены безгранично трепетной любовью к тем, кто его даже не видит. Ему нравится быть неприметным. В безмолвном приходе проще разглядеть того, кто нуждается в помощи; тех, кто ищет себе утешения.…Серп, что колосья срезает и жнёт,
За что они так с тобой?.. Голоса этих людей — резкие, пронзительные голоса разрывают тонкую пелену благодати, созданную Тобой и Твоим чудом. Великий Зонтик, отчего Ты не сжалился над этим отроком? Почему Ты дал его в обиду?..…Не создавай ты героев, кумиров,
Я чувствую, как чужая ладонь покровительственно накрывает моё плечо. Экзарх Морион мягко прижимает меня к себе; он хочет даровать мне защиту. Огородить от тех, что нерушимым кольцом обступили растерянного незнакомца, намереваясь проучить его. Мысли беспорядочно мечутся в моей голове, одна картинка перед глазами сменяет другую: Великий Зонтик одарил меня новым чувством, но этой картины я предпочёл бы не видеть.…Щит отразит неприятелей гнёт!
Внутри меня теплится благодарность, но вместе с ней в душу закрадывается неизъяснимая печаль. Мне страшно: у меня холодеют ладони, немеют губы, меня охватывает дрожь. Я снова становлюсь потерянным, несуразным, перепуганным малышом, каким нашёл меня отец Морион. Неужели он не может ничего сделать?.. Нет. Его рука лишь крепче сжимает моё плечо, а поражённый взгляд устремлён куда-то вдаль. С его губ слетает беззвучный вопрос, тут же теряясь в этой толпе. Экзарх больше не говорит ни слова.…Глаз озирает окраины мира,
Я больше не калека, и мне хочется убежать. Выхода нет: во время молитвы моё бегство будет расценено, как неблагодарность, как непростительный грех. Я выстою эту службу. Я справлюсь. Я докажу Зонтику, что Его исцеление было даровано не зря. Это искушение, и его надо переступить. Я стараюсь не смотреть на странника, но именно его наружность приковывает мой взгляд. Этот юноша не такой, как все. Он не похож на грешника: его стремления чисты и бескорыстны, а душа открыта для тех, кто его отвергает. Глядя на него, я вспоминаю Великого Зонтика, и на мгновение мне кажется, что Он мог бы оказаться именно таким — смиренным и кротким, готовым понести любое страдание от рук тех, кого любит.…Мудрость и свет венок лавра несёт,
Я закрываю глаза и отстраняюсь от постамента. Экзарх Морион больше меня не удерживает, не прижимает к себе. По моим щекам текут слёзы: впервые я чувствую, как влажная пелена затуманивает взгляд, и меня захлёстывает холодный ужас. — Великий Зонтик, нет! Прошу, не отнимай его, не надо! Я плачу. Прихожанам нет до меня дела. Они учинили над ним расправу, нарушив неприкосновенное правило о любви и уважении друг к другу. Но они не будут наказаны, нет… Им этого не зачтётся. И никто из них моих слёз не увидит.…Будь ты до смерти кроток и смирен,
— Армет, что с тобой такое? Мальчик мой, почему ты плачешь? Глубокий, протяжный голос Мориона выхватывает меня из оцепенения. Я теряю контроль над своими чувствами. С тихим всхлипом, я обхватываю его ослабшими руками, как единственного в мире человека, способного мне помочь. Я стараюсь заглушить рвущиеся наружу рыдания, пряча своё лицо в складках его просторной рясы. Я снова похож на ребёнка; моё поведение неприемлемо, но я ничего не могу с собой поделать. Ладонь Экзарха ложится на мою макушку, второй рукой служитель осторожно прижимает меня к груди. Молитва подходит к концу; до меня отчётливо доносится его тягучее, баюкающее шептание, вторящее гулу певчих и чтецов. Я прикрываю глаза, подхватывая вместе с остальными:— И любовь Зонтика нас упасёт!