***
Под рубаху закрадывается ветерок, щекочет кожу и теребит смольные волосы юноши. Гуанхэнь под нос бубнит троицкие песни и ложится на землю, выдыхая. Он по-ребячески пытается сосчитать звезды на прояснившемся небе, наблюдает за тем, как ветер гладит ветви березы, развевая их, и ему спокойно становится на душе. Про брата он забывает. Спустя время песнопенья вдалеке замолкают, девчушки толпятся у краюшка озера, радостно хихикают, да одна за другой пускают по воде веночки из трав и полевых цветов красивых, все про чудь болотную приговаривая. Гуанхэнь улыбается, украдкою засматривается на нежные руки, длинные косы, румяные щечки и обшитые тесемкою подолы юбок, и одергивает себя вдруг, от смущения закрывая горящее лицо руками. Где-то в груди томится сладкое очарование. Соседские парни толпой двигаются прочь, к деревне, лишь стоило костру, похоронившего Кострому, догореть. В воздухе стоял жар от полымя, и маленькие тлеющие угольки томились в траве. Опустилась мирная тишина на холмок. Гуанхэнь дышал глубоко, да осматривал водную гладь с пригорка, возвышаясь над обителью глупых бабушкиных сказок и ренджунового страха. Ничего чудного здесь нет, и никто его в воду не утащит – чушь все это. За спиной слышится насекомий стрекот и шорох лесной живности; вдруг Хуан замечает, как движется что-то там, в воде у дальнего берега. Он медленно подбирает под себя босые ноги и вглядывается в необъятную толщу воды перед собой – такое созерцание заставляет его желудок скручиваться в узел в любопытстве. Крошечные волны ласкают глинистый берег, облизывая торчащий камыш, когда из воды медленно показывается черная макушка; Гуанхэнь испуганно вздрагивает. Вдруг копна волос исчезает, будто бы и вовсе не показывалась, а затем из озера со всплеском выныривает юноша, стройный и изящный. Его темно-каштановые волосы облепили лоб, закрывая глаза, поэтому он, наклонившись в воде, зачесывает их назад своими тонкими длинными пальцами, заставляя Хуана нервно сглотнуть. Он немного подается назад в замешательстве и ловит лукавую улыбку таинственного незнакомца. Тот исподлобья гладит, сверкая раскосыми глазами, и неторопливо подплывает все ближе и ближе. Гуанхэнь поднимается с земли, не замечая, как сухие ветви щекочут его пятки. Лес будто замирает, и вокруг воцаряется полнейшая тишина. Ее нарушают тихие плесканья озерной воды и гулкое биение сердца Гуахэня. Он глядит на мягкое лунное свечение на коже парня напротив и совсем не понимает, откуда он, этот Стрибог во плоти? Хуан завороженно наблюдает за тем, как юноша выходит из воды, совсем нагой и безумно красивый, ступает на берег и, ничего не стесняясь, останавливается перед ним. Невидимый шлейф преследует движения его тела. К неестественно бледной коже прильнули маленькие лепесточки душицы и клевера, а к ногам – пристали водоросли со дна. Он мягко улыбается, достает из-за уха ромашковый цветочек и аккуратно цепляет в сухие хуановы волосы. Гуанхэнь дрожит и теряется в глазах напротив: они – два иссиня черных омута, сверкающих в свете ночи. От незнакомца пахнет свежестью и сладким чабрецом, он – само изящество, его тело – кровь с молоком, и Гуанхэнь никогда еще не чувствовал такого – как же его хочется потрогать. Неужели он совсем не мраморная статуя?.. Порыв ветра теребит его густые ресницы, и вызывает у Гуанхэня мурашки. Он одергивает себя. - Не холодно тебе? – оглядывает парня с ног до головы, и борется с желанием коснуться пальцами острой – гляди, и впрямь порежешься ненароком – скулы. Но вместо этого, тянется ладонью к его тонкому, обтянутому перламутровой кожей запястью и овивает его теплыми пальцами, вздрагивая. – Какая кожа ледяная! Он уже было распахивает рубаху, чтобы накинуть ее на плечи этого странного юноши перед ним, как тот с улыбкой его останавливает: - Всуе ты тревожишься, дорогой друг. Я холода не страшусь. Гуанхэнь, очарованный, почти что опьяненный, совсем не вникает в суть его слов. Его голос так сладок и приятен ушам, он словно самая нежная мелодия проникает в самые глубины его сердца. Ноги предательски подкашиваются, когда незнакомец медленно наклоняется вперед, обжигая таким же ледяным дыханием кожу теплого Хуана, и губами едва ли не скользит по румяной, словно спелый плод, щеке. - Поди со мною поплавать, - шепчет парень, ведя томительно ладонями по распахнутой было рубашке. Их глаза наконец встречаются, когда лицами они друг к другу стоят так близко, что уже одним воздухом, сладким до невозможности, дышат. В двух черных омутах напротив Гуанхэнь не видит ничего, кроме озорного блеска. Рубашка его безмолвно скользит вниз с его плеч, так же безмолвно оседает на танцующей от ветра траве. Тихо, томно. Ему не страшна темень водной глади за спиной прекрасного незнакомца, не тревожит его мертвецкая тишина вокруг. Он готов взять ледяную руку в свои пальцы и слепо, почти наощупь пойти туда, куда его поведут. Парень забывается совершенно: не чувствует ни ледяной сырости, ни обожженные крапивой ступни, ни даже глухие крики, летящие сквозь березовую рощу сюда, к воде. Едва ли он принимается закостенелыми руками за грубый лен штанов, как вдруг из кустов, со спины на него выпрыгивает перепуганный Ренджун. У того лицо исполосовано мокрыми дорожками от горьких детских слез, все руки исцарапаны ветвями, сквозь которые он стремглав мчался к своему брату. - Нашелся, нашелся, - он кидается в руки старшему, разражаясь в рыданиях. Своим, казалось бы, хрупким, худощавым телом он чуть не сбивает того с ног. - Дурачина, до смерти меня испугал… - Гуанхэнь хватается за сердце, зашедшееся в агонии. - Я, - всхлипывает, - представляешь, чуть ли не поседел! Так за тебя страшно было, братик… Чего же ты раздетый совсем тут стоишь? Ужели в воду собрался… Он ловит взглядом забытую рубаху под ногами, расстегнутую пуговицу на поясе и до него вдруг доходит. Ужас селится меж его ребер: он шокированно приоткрывает свой маленький рот, пальцами впиваясь в правую руку Гуанхэня. Самогó старшего как из ведра окатывает, да так, что холодок по хребту вверх ползет. Он оборачивается – пусто. Ветер колышит камыши зеленые у кромки озерной, да рябью покрывается водная гладь. Незнакомца и след простыл, будто бы его здесь никогда и не было. А на его коже – едва ли растворившийся след холодного дыхания. Очарован? Одурачен.***
Всю ночь неспокойную Гуанхэнь ворочался на своей скрипучей полати, сбивая ветошь к ногам. Глаз сомкнуть не мог, слушая тихие стоны матери. Часов не наблюдая, боролся он с накатившей бессонницей, чтобы в конце концов обессиленно забыться чуть ли не к самой полуночи. И виделось ему во сне все несвершенное. Снился лед чужого тела, опоясывающая разум красота чужого существа. Гуанхэнь слышал то призрачное дыхание, и закрадывалось под ребра неведомое ранее чувство, полошило внутренности. А перед глазами – два иссиня черных омута, наглухо притупившие ощущение реальности. С головой нырнув в царство Шишиморы, он был готов с головой нырнуть в того, кто так бесстыже его охомутал. Нырнуть в того, кто в мимолетных перерывах меж их неспешных ласк назвался таким складным, стройным именем. Юнцинь. И сны его никогда такими реальными не представали, а осязание ни разу не было таким чутким. Трепетный танец их мальчишьих тонких губ, от которого сердце Хэня заходится топотом копыт. Сладость озерной глуби, стрекот живности. В нежной борьбе слились их горящие тела, погружаясь неспеша в воду. Гуанхэню кажется, что он Юнцинем дышит. И нырнув с головой в дурман его прикосновений, пеленой ослепленный, воем животным оглушенный, он под чужой тихий смех ныряет с головой в объятия озерного мрака. Что-то изнутри зверем рычащее заставляет его, ведомого в моменте, в последний раз улыбнуться слабо. И, сжимая эфемерное, вдруг склизкое тело в своих руках, он делает свой последний вдох. И как ведь глупо! Ему казалось, он Юнцинем дышит; а оказалось – не дышит совсем. Нутро насытиться не может хладом той воды, что заполняет легкие, словно два больших кувшина. И ветра нет, как нет и суеты над толщею озерной. К утру раздастся страшный плач из уст ребенка, что кровинушку свою не уберег. Забудется уже вот-вот тот танец нагих тел в ночной прохладе, забудет их и день солнцеворота, и жар костров Русальных. Исчез сын, падший к нежити. И лишь луна была тому свидетелем.