Cracked

Cracked

      — Да, милый брат, ты становишься предсказуемым.       Тор склоняется над Локи, бившемся в конвульсиях на полу под действием диска подчинения, который был прикреплён к задней части плеча как раз на случай, если кому-то понадобится управлять им. И этот случай настал.       — Я доверяюсь — ты предаёшь. И так раз за разом по кругу… — улыбка Тора угасает, и он с абсолютным ужасом смотрит на то, как пульсирующие кровеносные сосуды, видимые лишь на одной половине лица Локи, начинают менять цвет — с насыщенного фиолетового до синего, — змеясь во всей полноте, словно трещины на мраморе.       Глаза Локи медленно расширяются, он открывает рот в попытке что-то сказать, хотя и не получается издать ни звука, кроме хрипа от удушья. Трикстер продолжает биться в конвульсиях, и Тор бросает взгляд на его руки: ладони частично закрыты перчатками, и видны те же оттенки синего, кровоточащие, как трещины на коже; сверкающие трещины с серебристым ободком, и невозможно скрыть, что эти трещины значат для Локи.       Или что они значат для Тора.       Они, как бы Громовержец ни хотел думать, несмотря на цвет, не являются метками отличия Ётуна. Тор сражался с ними, и несмотря на то, что ему говорили о Локи как о ледяном великане, он считал, что тот, хоть и слишком мал, должен выглядеть так же.       Трещины с серебристо-голубым контуром бегут к кончикам его пальцев, уплотняются, сливаются друг с другом в центрах ладоней и в коже под скулами, откуда они вытекают.       Они также скользят под рукава и за вырез декольте, и Тор не решается предполагать, что скрыто от его взора; он отказывается представить себе остальную часть кожи брата, разбитую на мозаику из бледного и голубого, измученную мешаниной беспорядочно нарисованных шрамов. Представить, что это — отображение страдания, пронзившего всё его существо, оставленное в качестве напоминания, что Локи был…что он сломлен. Тор отказывается осознавать это.       Но он прожил полтора тысячелетия в битвах — пусть большинство из них и не имели таких масштабов, как войны между царствами, — поэтому знает.       Он может распознать пытку.       И он может распознать магию.       И Тор отказывается думать, насколько глубокий физический и психологический ущерб нанесли Локи все эти люди. Локи. Локи, которого он знал всю свою жизнь, был самым стабильным, настойчивым и сдержанным человеком на свете.Тем самым, который шутил, острил, устраивал шалости, но также и братом, в верности которого он не сомневался. Тем, кто был неразрывным компаньоном, и в уме, и в сердце, чьё мастерство владения Сейдом и кинжалами, хоть и было нетипичным для аса, но являлось показателем его силы, контроля и достоинства.       И теперь Тор совершенно не знал, почему, или хотя бы как долго, Локи скрывал свою повреждённую форму от него — он даже не знал, смог бы брат когда-нибудь свободно сказать ему об этом. Или это тоже стало бы очередной семейной тайной, тщательно запрятанной так, чтобы он никогда не догадался, будто вообще недостоин доверия. Ещё одно тихое сражение, скрытое ото всех.       — Ты всегда будешь лжецом, Локи, — разочарованно заключает Тор, с тяжестью на сердце понимая, что это чистая правда. Ведь кто, кроме труса, станет скрывать подобное? То, с чем Тор мог бы когда-то помочь, но в данный момент у него не было ни необходимых подробностей, ни сочувствия, чтобы пощадить, — не для него.       Тор выпрямляется, отворачиваясь от умоляющего взгляда Локи, слегка качая головой, будто в попытке опровергнуть вскрывшуюся правду.       Он был слишком обижен и зол на обман Локи, чтобы заботиться о чём-то прямо сейчас. Тор хочет вернуться в Асгард и спасти то, что может, тех людей, которых знает, которым доверяет, которые не будут прятать за ложью свою ущербность, а особенно говорить, что они в порядке, когда на самом деле всё не так.       Тор жмёт на кнопку контроллера, отключая диск подчинения на Локи, чтобы тот мог восстановить любую иллюзию, за которой, без сомнения, захочет укрыться, и уходит по направлению к кораблю.       Тор сожалеет, что освободил брата от боли, не дождавшись, пока сам окажется подальше, когда прерывистое дыхание позади начинает складываться в голос, и то, что он видел на руках Локи, предстаёт перед его внутренним взором: трещины, проходящие через тонкие пальцы и мягкие ладони, кобальтовые разводы вокруг запястий, которые, несомненно, не становятся бледнее дальше по руке. Ещё один очаг разложения на плече; самые крупные завитки, бегущие прямо из костей его грудины, насквозь пронзали его спину и грудь, осколками создавая иллюзию разбитого стекла. Следующие точки находились немного выше бёдер с обеих сторон; голубые трещины змеились во всех направлениях из пространства между нижней частью бедра и коленом, а со стороны лодыжек поднимались новые, вьющиеся вокруг ног, словно виноградные лозы. И, конечно же, рваные голубые порезы, которые он видел на его лице.       В то же время он видит брата и таким, каким знал его на протяжении веков: что бы ни случалось, его тело всегда было чистым, без шрамов. Та же структура лица, те же костлявые запястья, мягкость — но теперь он сомневался, было ли что-то из этого на самом деле.       Тор зажмуривает глаза, чтобы сдержать наворачивающиеся слёзы, ведь всё, что говорит Локи, может быть неплохой попыткой оправдаться — как будто можно простить такое пренебрежительное сокрытие чего-то подобного. Того, что повлияло на него настолько сильно, что позволило его собственной магии запятнать его тело таким кощунственным способом защиты: собрать воедино все части его тела и сквозь боль держать их так отчаянно под давлением горя, с которым он, очевидно, столкнулся в одиночку.       Локи произносит, почти достаточно громко, чтобы Тор услышал сквозь угасающий звук сигнализации, когда тот даже не останавливается, делая вид, что слова Локи в первую очередь нужны для его собственного утешения, а Тор в этой ситуации — просто зритель:       — Моя кожа уже была ложью; я лишь добавил к ней несколько собственных слов.       Сердце Тора сжимается, и он чувствует, как вся решимость рушится. Он игнорирует боль в груди и продолжает уходить.