Вынужденный массажист для тирана

— Филя, — проскулил кто-то под окном, а после еще и поскребся в стекло будто бы предсмертно. — Филя! Помоги, Филенька! Век обязан буду! — Да блин! — Фил немного побился головой о клавиатуру, потом порассматривал результат — набор буквенной дичи, который самым красноречивым образом заканчивался коротким и прочувствованным «хуйспзд» — а потом встал и отдернул занавеску. Жил он на первом этаже, и этим привычно пользовались все в их поселке, кому что-то приспичило. За окном было темно, как у негра в жопе, а потом из этой самой жопы вдруг сунулась потная и перепуганная рожа. — Филя, это я, — рожа внезапно расплющила нос о стекло и трагически то ли всхлипнула, то ли икнула. — Беда, Филенька. Беда. Без тебя никак. Фил с тоской глянул на комп, стиснул зубы, зажмурился и принялся считать до ста. Раз. Ну вот почему, стоит только словить вдохновение и сесть писать, как тут же начинается вот это вот все?! Два. Почему, когда он — Филимон Вавилов, пописывавший рейтинговый слэшик под ником Б.Вавилонская, пуст и выдоен, будто соседская корова Мурка, когда Муз усвистал в дальние страны и даже не пообещал вернуться, а один взгляд на клаву вызывает желание скривиться, никто не ломится в дверь и не скребется в окна? А вот когда фантазия так и прет — нате вам, пожалуйста! Три. Елочка, блядь, гори! Синим, сука, пламенем! А ведь как хорошо шло! И сцена такая написалась — ащщщ! Все кинки себе почесал, представляя любимое: будто бы его (ну, то есть выдуманного героя, конечно, хотя кому он будет врать?) — трепетного, душевно тонкого и внешне прекрасного юношу из достойной, но бедной семьи забрали из дома за долги отца, чтобы выставить на рабский аукцион. И вот теперь он нагим стоял на помосте и ждал решения своей судьбы. Заинтересовавшиеся им покупатели — богато одетые, но мерзкие мужчины — подходили, рассматривали, а после, получив разрешение у аукциониста, еще и трогали самым непристойным образом. Заглядывали в рот, считая зубы, взвешивали в потных ладонях яички и член, совали толстые, унизанные перстнями пальцы между ягодиц и даже заглядывали туда, раздвигая половинки. И только затем, чтобы загадочным, но им хорошо известным способом проверить правдивость статуса девственника, который разом удваивал цену раба. А потом в зале появился мрачный, укутанный по самые глаза в бурнус мужчина с ятаганом на богато расшитом поясе и… — Филя, — прогудела заоконная рожа, и Филимон вздрогнул. — Филенька, выручай. Иначе жопа. — Сорок два! — с ненавистью в голосе рявкнул Фил, понимая, что считать дальше все равно бесполезно — легче не станет, и полез открывать оконную створку. — Ну чего, дядьПеть?! Какой леший тебя сюда принес-то в такое чудное время? Ты ж говорил, что у тебя баня с этим, как его? С московским гостем. — Пиздец гостю, — прошептал дядьПеть и перевесился через подоконник. — Филя, спасай! У тебя ж золотые руки! — Которыми я сейчас тебя придушу! — Меня и так придушат. Или пристрелят. Если, конечно, не прирежут, как только охрана его прознает. Говорю ж, Филенька, — жопа! — Так жопа или пиздец?! На это дядьПеть — младший братец маменьки Фила, в обычное время вполне вменяемый, выстроивший отличную для их медвежьего угла карьеру и делавший все, чтобы ее сохранить, — просто отодвинулся назад на улицу и поманил за собой. И Фил — дурачина любопытная! — взял да и поманился, высовывая голову в бархатную темноту июльской ночи. У подъезда, под единственным подслеповатым фонарем стояли люди. Кажется, четверо. И все они держали за углы что-то подозрительно похожее на дверь, на которой была навалена здоровенная куча какого-то тряпья. По крайней мере, так показалось на первый взгляд. Но потом Фил заметил торчащие из этого кома голые мужские ноги. И правда пиздец! — Что вы натворили, мать вашу?! — Мы ничего, Филя, клянусь! Он сам! Решил после парной-то водичкой холодненькой облиться, нагнулся за бадьей и — вот. Уже не разогнулся. Заколдобило, как Иваныча в прошлом году, помнишь? Филимон помнил. Своего старого школьного учителя русского языка и литературы он тогда, конечно, разогнул, но после отправил старика в райцентр обследоваться. И в итоге оказался прав: межпозвонковую грыжу у него диагностировали и пришлось делать операцию. С тех пор Иваныч называл себя не иначе как киборгом — из-за титановой пластины в спине. Но это Иваныч, ему сто лет в обед. А этот-то чего? Вроде ж, судя по тому, о чем болтали в поселке, молодой же мужик — этот самый московский гость. Даром, что владелец заводов, газет, пароходов! ДядьПеть (в миру Петр Демьянович Зотов, главный инженер единственного в их краях более или менее крупного предприятия, вокруг которого и ради которого в свое время и был построен их поселок городского типа) всякий раз, заговаривая об Илье Медынцеве — новом владельце, недавно купившем все их застрявшее в прошлом веке производство с потрохами, кривился, словно от зубной боли, ругался страшно, называя его не иначе как тираном, самодуром и деспотом, но при этом голос понижал, будто тот услышать его и на расстоянии мог. Услышать и покарать. Не иначе анально… Гм… Фил покосился на начавший засыпать комп с текстом внутри и вздохнул. Треклятый реал! Как не вовремя! С другой стороны, а когда такое вот вовремя? Да и потом дядька ж родной… И болезного жалко… Лежал он на снятой с петель двери, и лицо у него было потным и бледным — только глаза лихорадочно горели и кривились стиснутые в тонкую линию губы. Подробности эти Фил рассмотрел уже с близкого расстояния, когда прямо в тапках выскочил на улицу. Мужики — сплошь поселковые важняки, — принесшие московского гостя прямиком из бани, сопели и делали независимый вид, при этом распространяя вокруг себя крепкий запах алкоголя. Сам же страдалец мало того что маялся от боли, так еще и явно бесился от собственной беспомощности и дебилизма ситуации, в которую внезапно влип. И правда не понять — то ли жопа, то ли пиздец. — Заносите! — приказал Фил, распахивая пошире сначала дверь подъезда, а после и своей однушки, доставшейся ему от умершей пару лет назад бабули, мир ее праху — хорошая тетка была. Получив отдельную жилплощадь в доисторическом, но еще крепком двухэтажном кирпичном доме на три подъезда, Фил еще какое-то время выжидал — будто бабуля обидеться могла, что он на ее вещи посягнул. А потом все здесь переделал под себя, для своих нужд. Так что теперь на кухне он жил, а в комнате работал. Точнее, подрабатывал, хоть эта самая подработка и давала ему львиную долю прибытка, потому как в поселковой поликлинике платили копеечно. А так — личный кабинет прямо на дому. А что налоги не платит, так государство далеко, а его единственный представитель — участковый Синчуков — и сам радикулитом мается. Так что жили Фил и закон в дружбе и согласии и, несмотря ни на что, спали совершенно спокойно. Оба. Только в периоды обострений с Синчуковым расплачиваться натурой приходилось. Ну, в смысле — услугами мануальщика и массажиста, которым Филимон Вавилов, собственно, и являлся. Конечно, когда не выступал в интернетах, прячась за аватаркой модного сетевого автора Б.Вавилонской, гомогейскими порно-опусами которой зачитывались сотни людей. Эх… Фил опять покосился на экран к этому моменту окончательно уснувшего компа и пошел мыть руки и надевать белый медицинский халат — для солидности. К тому моменту, когда он вернулся, Илью Медынцева уже переместили на высокую кушетку. Операция вряд ли прошла безболезненно, так что он теперь лежал и даже не дышал, а свистел сквозь стиснутые зубы, периодически еще и беспомощно, но яростно взрыкивая, — будто дикий зверь, оказавшийся в западне. Фил подхватил под локоток дядю и вывел его на кухню. Тот сразу бросился к мойке, выкрутил вентиль с холодной водой и приник к крану так, будто собрался всосать в себя всю воду из поселковых труб, какой бы ржавой она ни была. Заемным железом себе размягчившееся мужество укрепляет? Ну-ну. — Водки много было? — Да нет, не очень. — Так я и поверил! Или ты не собирался его подпоить и на этой почве с ним скорешиться себе на пользу? ДядьПеть сделал страшное лицо, в один прыжок оказался рядом и зашептал Филу в самое ухо: — Тише ты, тише, господи ты боже мой! Смерти моей хочешь? — Так с выпивкой-то что? Не праздно ж интересуюсь. Мне ж про него точно знать надо, до какой степени он «под наркозом». ДядьПеть красноречиво свел большой и указательный пальцы до микронной щели: — Неполная бутылка пива. Сказал: не пьет, когда парится. И нам не советует. — Обломал, значит. Дядя в ответ только руками развел, а Фил развернулся и потопал обратно в комнату, к пациенту. — Что ж вы так-то? — Старая травма… вылезла… С-сука! Вы точно сможете?.. — Я не волшебник! Разогнуть — разогну, боль немного сниму. А там — блокаду новокаиновую и… — А там вас волновать вообще не должно. — Ну не должно, так не должно… — миролюбиво согласился Фил и взялся за ком из банных простыней, в которые, напоминая собой гигантскую куколку неизвестной науке, но явно хищной бабочки, был замотан его вынужденный пациент. — А нельзя ли без лишних свидетелей? — Медынцев, которого так и тянуло продолжать глумливо называть не иначе как московским гостем, смотрел высокомерно. Впрочем, нетрудно было понять, что за этим взглядом, выставленным будто щит, на самом деле прячется: приехал, понимаешь, на предприятие шорох наводить, местных строить, а в итоге оказался беспомощным и голым в квартире какого-то левого типа. Интересно, где его охрана, которую дядьПеть поминал? Такие-то обычно всегда ходят в компании парочки мордоворотов. Если, конечно, верить кино и детективным книжкам в мягких переплетах, которых Фил в свое время перечитал немало. Или этот решил, что сам себе и шофер, и охрана? Здоровенный, конечно, что твой медведина — мощный и широкий, но такой… отяжелевший. Широкая квадратная фигура, ранее наверняка спортивная, теперь стала грузной. И животень отрос. Не совсем еще жирный и даже не отвислый, как у некоторых вконец запустивших себя мужиков, а такой… плотный. Но лишний вес наличествовал со всей очевидностью — когда-то литые мышцы сальцем таки затянуло. Собственно, очень типично для тех, кто некоторое время назад серьезно занимался силовыми видами спорта, а потом был вынужден это дело бросить. — Что за травма? — Штангой увлекался. Тяжелый вес. — Тут Фил кивнул, сам себе подтверждая свои же предположения. — А потом всё. Пришлось отказаться. Ну и разжирел после… В голосе московского гостя звучало острое раздражение, и Фил только сокрушенно покачал головой: — Почему ж не возьмете себя в руки? Вам бы по-хорошему килограммов двадцать скинуть, и было бы вашему позвоночнику счастье. Сказал и тут же пожалел, потому что то самое раздражение, зревшее в Медынцеве, но ранее направленное вовнутрь, теперь предсказуемо обратилось на Фила. — Когда мне потребуется чей-то совет, — неприятным тоном сообщил ему этот тиран и деспот, — я его обязательно спрошу. И уже сделайте что-нибудь, что вы там можете. И если можете. А для начала избавьте меня от зрителей. Вот ей-богу — не до шоу мне! Сказал и опять глянул так, что даже не по себе стало. И правда — медведина, в капкан угодивший. Редкий говнюк, наверняка привыкший гонять всех: и подчиненных, и обслугу, и близких. Вот только Фил ему был не первый, не второй и уж тем более не третий. Тоже мне — тиран! С другой стороны, топтавшиеся вокруг мужики из руководства поселка и заводика реально мешали, так что Фил цыкнул на дядю и тот, опамятовавшись, всех собравшихся увел за собой на улицу — покурить и подождать, чем дело кончится. — Нуте-с! — Фил окончательно размотал простыню и теперь просто прикрыл ей Медынцева в стратегических местах. — Давайте-ка потихонечку на спину ляжем. — Больно, с-сука! — Обследовались по этому поводу? — Да, конечно. — МРТ? — И МРТ, и СНТ, и ЛГБТ, мать его! Ах ты ж! Су-у-у-ка-а-а! Фил тихонько заржал и помог московскому гостю окончательно выпрямиться на жесткой ровной поверхности массажного стола, установленного посреди «рабочего кабинета». — И что показали обследования по части ЛГБТ? — Что все через жопу! — рыкнул тот и оскалился. Глаза у него по-прежнему лихорадочно блестели и казались абсолютно черными. Издеваться над ним вдруг расхотелось. — Так. Ладно. Шутки шутками, но что там с МРТ? Грыжу не диагностировали? — Нет. — Хорошо. Тогда можно будет над вами немного поколдовать. После полежите дня три… — Не выйдет. Мне в Москву надо. — Ну, если вам охота над собственной спиной издеваться, тогда, как я уже говорил, новокаиновую блокаду надо делать будет. А как в столицу приедете… — Сразу к нормальному медику. А вот это «к нормальному» оказалось реально обидным. С другой стороны… Фил вспомнил, чем вот только совсем недавно занимался, надрачивая при помощи буковок на порнушный кинковый текст, чтобы после еще и словить кайф, читая восторженные отзывы от многочисленных поклонниц и редких поклонников. Ну ясно ж, что с нормальностью у некоей Б.Вавилонской не совсем все в порядке! Так что — чего ж?.. Фил с трудом подавил раздраженно-сожалеющий вздох. Очень хотелось вернуться к оставленному тексту, который звал и манил, будто бы проглядывая сквозь черноту уснувшего монитора, но увы — свободный вечер, а вернее, начало ночи, украденное у собственного сна, приходилось тратить на этого типа, который еще и хамить изволит. Не обращать внимания? А с хуя ли? Фил сходил к стене напротив кушетки и по очереди снял с нее вставленные в рамочки дипломы и сертификаты, а после вернулся и плюхнул их этому засранцу на его крепкий волосатый животень. — Это вы чего? — Пытаюсь наглядно показать, что если я живу и работаю не в этом вашем засратом Москвабаде, то все еще могу быть «нормальным медиком». Был бы ненормальным — вышиб бы уже вас на улицу, а сам спать лег, памятуя, что завтра вставать в семь утра и топать на работу других, благодарных мне за это людей лечить. — Простите, — чуть помедлив, буркнул гость и вдруг протянул широченную ладонь: — Илья. — Филимон Феликсович, — церемонно представился Фил и ответил на рукопожатие. — Издеваетесь, — уточнил Илья и осторожно дернул уголком губ, явно не понимая, как ему реагировать — то ли и на самом деле думать, что оскорбленный «деревенщина» решил довести тему своей дремучести до полного абсурда, назвавшись идиотским доисторическим именем, то ли что. Но Фил совершенно точно не издевался. Так что в ответ просто поднял с живота болезного один из своих дипломов и подсунул его поближе. — Филимон Феликсович Вавилов, — прочитал Илья и, кажется, все-таки смутился. Фил полюбовался на его физиономию, собрал свои «почести», отнес их на стол, решив, что развешивать обратно будет как-нибудь потом, вернулся и изволил смилостивиться: — Но друзья зовут меня просто Фил. Потому что за Филю или Филеньку в рожу не рискуют схлопотать только родичи, все это счастие мне и устроившие. И то только потому, что их все равно не исправить. Ладно. Как? Полегче? — Да. Хоть дышать теперь могу. А то так скрутило, что даже испугался. — И от этого только хуже стало. Понятно. Ничего. Сейчас. Фил сначала аккуратно ухватил Илью за голову — ладони под шейные позвонки, а большие пальцы под подбородок — и потянул на себя. Так, что тот проехался по столу. А после обошел его и взял пациента за щиколотки, чтобы плавно, без рывков протащить обратно. Бедра у тирана и деспота были мощными, голени мускулистыми и волосатыми, а вот щиколотки неожиданно оказались узкими и сухощавыми, будто у породистой лошади. Но удивили все же не они, а ногти на пальцах — ровные, здоровые и, кажется, даже отполированные. Педикюр, что ли, ходит в салон делать? Или к такому вот барчуку сами на дом являются? Перед глазами тут же предстала картина: в назначенное время Илья ждет специалиста, которым конечно же оказывается симпатичный молодой парень. Тот приходит, переодевается во что-то удобное для работы и начинает заниматься ногами клиента: делает ванночку, обрабатывает пятки, стрижет и полирует ногти, а затем принимается за массаж. Разминает стопы, покручивает по очереди каждый палец… И вдруг видит, что клиент под халатом, в котором он мастера и встретил, совершенно голый — между волосатыми ляжками, широко раздвинутыми в расслабленной позе, свисают крупные яйца и убедительно-толстый член! Этот заинтересованный взгляд, брошенный между разведенных коленей клиента, не остается незамеченным. Илья усмехается понимающе со знакомым высокомерием, а потом встает, развязывает пояс халата, ухватывает Фила… ну то есть, парня, прибывшего делать педикюр, за затылок и, притянув к себе, настойчиво тыкает ему в губы своим естеством: — Соси. И тот сосет. Давится рвотными спазмами, вытирает с подбородка слюну, но не смеет спорить. Лишь смотрит снизу вверх влажными оленьими глазами — пугливо и покорно. А после Илья кончает ему на лицо, все с той же высокомерной брезгливостью вытирает чистой салфеткой себе член, запахивает халат и уходит. Только в дверях оборачивается, чтобы бросить: — С тобой расплатятся на выходе. Я прикажу удвоить сумму… — У тебя пальцы как кипяток. Ты болен? Или это я помер и потихоньку остывать начал? — Что? — Фил, целиком погруженный во внезапные мечтания, не сразу понял, о чем речь, а потом только хмыкнул: — Дар такой вот у меня. Какая-то внутренняя энергетика. Делюсь ей, когда лечу. И когда хочу. Говорят, помогает. И давайте-ка теперь осторожненько перевернемся. Я помогу. Не имея перед глазами результатов медицинских обследований, Фил не мог рисковать, а потому действовал очень осторожно. Никаких жестких и глубоких воздействий. Лишь растяжка, которая могла помочь поставить на место, возможно, сместившийся позвонок, снять спазм в мышцах и запустить кровоток. Опытные руки, через которые за время учебы, службы в армии и рабочей практики прошли сотни людей, действовали, считай, сами: изучали, прощупывали, а попутно грели и аккуратно раздергивали — позвонок от позвонка. Илья кряхтел, но терпел — лишь впивался пальцами в край стола. — Вы ж, поди, небедный человек. Завели бы себе постоянного мануальщика, раз такие у вас случаи бывают. — Да ерунда. Просто как-то неудачно повернулся… — Ну да! Конечно. И давняя травма плюс лишний вес тут совершенно ни при чем. Других строите, к дисциплине и порядку призываете, а сами… Илья раздраженно дернул плечом, но при этом чувствовалось, что физически он наконец-то расслабился: дышал теперь ровно и глубоко, перестал напрягаться и вздрагивать после каждого прикосновения. Судя по всему, боль его постепенно отпускала, а значит, зажим удалось снять. Так что теперь Фил просто бездумно водил руками по широкой загорелой спине, грея и легко разминая забившиеся во время приступа мышцы. Накинутая на Илью простыня, в которой мужики его из бани и приволокли, сползла, открыв ложбинку между светлыми, в отличие от остального тела, ягодицами, и мысли Фила, еще и подогретые недавней порнофантазией, сами собой вернулись к тому, что он давеча написал: раб, купленный каким-то мрачным типом и уведенный им… Ну да, точно! Уведенный им в гарем к страшному и ужасному тирану — владыке тамошних земель! И в этом самом гареме… Ух, что с ним там принялись делать! Многочисленные слуги под командованием главного смотрителя мужской части гарема первым делом избавили свежекупленного раба от тех одежек, в которых его привели с рынка. А потом принялись тщательно изучать его тело — вертели, показывая во всех ракурсах тому, главному, и только кланялись, выслушивая его приказы: здесь побрить, тут промыть, а там умастить благовониями. — Алмар не ошибся с покупкой. Раб красивый. И анус розовый — все как любит господин. Позаботьтесь о ненужной растительности на его теле и поставьте банки на соски, чтобы сделать их завлекательными и припухшими. В итоге секунду спустя раб, имя которому Фил так и не придумал, наверно, потому, что по-прежнему постоянно примерял его роль на себя, оказался в купальне. Здесь его неторопливо, с тщанием помыли с головы до пят, а после он обнаружил себя распростертым на мраморной лавке, установленной в центре помещения. Его уложили на спину и широко развели ему ноги — так, чтобы открыть доступ к интимным частям тела. Несколько пар глаз следили за происходящим, и это для раба было постыдным до дрожи, а вот для самого Фила возбуждающим. Нет, сам он точно не хотел бы оказаться в том же положении, что выдуманный им персонаж, а вот пофантазировать… Пофантазировать было неплохо. Тем временем промежность рабу намылили, а после чисто выбрили, как и велел смотритель: убрали растительность вокруг ануса, на яичках и в основании члена, оставив лишь на лобке неширокую полоску волос, которые еще и тщательно накрутили на мелкие бигуди для последующей укладки. После еще двое слуг принесли странный раструб, заканчивавшийся узкой изогнутой трубкой. Был он, кажется, из чистого золота и размером с вытянутое, расширяющееся кверху ведро. Для чего он нужен, стало ясно сразу после того, как раба вынудили прижать поднятые колени к бокам. Трубку, к которой сужался раструб, смазали маслом и аккуратно ввели ему в анус, после чего емкость наполнили теплой водой, пахнущей розами. Это было не просто унизительно, но еще и неприятно, но изменить что бы то ни было раб не мог, а потому терпел. Впрочем, это состояние относительного покоя, когда можно было просто лежать, чувствуя, как вода вливается внутрь тела, длилось недолго. Тот служитель, который до этого брил рабу промежность, теперь перенес к лавке невысокий столик, уставленный какими-то ларцами и кувшинчиками. В них оказались различные благовония и ароматические масла. Выбрав нужное, служитель первым делом смазал рабу соски. Размял их, пощипал, а после пристроил на каждый что-то вроде маленьких баночек. Вот только были они гуттаперчевыми и прозрачными, и, когда служитель сжал им бока, а после крепко приложил их к груди раба и отпустил, получилось, что соски втянулись внутрь баночек, вздувшись пышными бутонами. В них тут же закололо, захотелось почесать если не под баночками, то хотя бы рядом, но сделать что-то подобное не удалось — двое служителей завели рабу руки за голову и прижали их к скамье. В то время как тот, что и проделал все это с сосками, теперь взялся за свежевыбритые яички раба и его член и стал втирать в них новую порцию ароматического масла неторопливыми ласкающими движениями. Отвлекался он от этого занятия только для того, чтобы промассировать медленно наполнявшийся вливавшейся через анус жидкостью живот. На короткое время становилось легче, но после кишечник вновь начинали скручивать спазмы, которые странно сочетались с ощущениями в сосках и, главное, в паху, где стало копиться чисто механическое, вызванное движениями смазанных маслом рук служителя, но все равно приятное напряжение. Наконец раструб опустел, и рабу было позволено встать с лавки и опорожнить кишечник в расписную ночную вазу из тончайшего фарфора, поднесенную ему еще одним — кажется, уже шестым по счету служителем. После раба подмыли, и все повторилось. Загнутая трубка раструба вновь оказалась введена в анус, и еще одна порция воды стала неторопливо вливаться внутрь, в то время как теплые и умелые руки по-прежнему массировали яички и член, втирая в них розовое масло и вполне осознанно возбуждая раба. Зачем? Логичным казалось единственное объяснение — чтобы приучить его к подобным подготовительным процедурам, чтобы он уже от них начинал получать удовольствие, мысленно готовясь возлечь со своим хозяином. К тому моменту, когда вторая порция воды из раструба перетекла внутрь тела раба, его член стоял, а яички поджались, готовые выплеснуться. И это произошло. На этот раз рабу было предложено опорожнить кишечник лежа на лавке. И пока он тужился, с шумом выбрасывая из себя воду в подставленную под струю чашу, служитель продолжал ласкать ему член. И таки добился того, чтобы раб излился не только сзади, но и спереди. Старик с длинной белой бородой и в дорогом наряде собрал его семя в хрустальную склянку, а после изучил — рассмотрел, поднимая к лампе, понюхал, попробовал на вкус и кивнул, как показалось, благосклонно. После этого раба вновь обмыли, опять умастили ему член и яички благовониями, а затем отвели к большому зеркалу и усадили напротив. Настала пора привести в порядок его лицо и волосы. Но сначала все тот же служитель, и проводивший основную часть подготовительных процедур, выпустил на свободу его полностью втянувшиеся в баночки соски. Боль от вернувшегося кровообращения была почти нестерпимой. Легче стало только после того, как мягкие пальцы закружили вокруг покрасневших ареол, смазывая их чем-то приятно-прохладным и разминая. Следовало признать, что после этой процедуры они действительно стали пышными, будто у красивой молодой женщины, и такими же нежными, чувствительными. Еще один служитель, вооружившись кисточками и специальными красками, еще и подрумянил их, сделав еще более яркими. Краска легла и на губы, на щеки и веки, а довольно длинные волосы раба заплели в красивую прическу. Бигуди теперь сняли и с волос на лобке, а получившиеся тугие кудри уложили волнами. Драгоценные цепочки украсили шею раба, запястья и щиколотки, а шальвары, пошитые из тончайшего шелка, скрыли ноги, оставив нагими ягодицы и гениталии. В таком виде раб и предстал перед главным смотрителем. Тот, осмотрев новое приобретение гарема придирчиво, остался доволен и лично смазал рабу анус — снаружи и внутри, на ту глубину, на которую доставали его опытные мягкие пальцы. А вот слова, произнесенные им в это же время, были куда более жесткими: главный смотритель велел рабу быть покорным и делать все, что прикажет ему в опочивальне господин. Иначе, если вдруг получится так, что тот будет не удовлетворен, порка может стать самым слабым наказанием. Убедившись, что раб все понял, что соски его алеют, будто две розы, член уже не возбужден и оттого максимально уменьшился, а яички чистенькие, нежные и благоухают розовым маслом, главный смотритель повелительно махнул рукой в сторону двух высоченных чернокожих слуг, замерших у высокой двери, которая, как видно, вела в сторону опочивальни господина: — Он готов! — Более чем… Голос, вторгшийся в яркие сексуально насыщенные фантазии, показался знакомым. Фил моргнул и с ужасом уставился на свои блестящие от массажного масла пальцы, в этот момент крепко сжавшие светлые половинки приятно ухватистых ягодиц владельца заводов, газет и пароходов, тирана, самодура и деспота Ильи Медынцева. Твою ж! Извиняться, тем самым признаваясь в преступности содеянного, было совершенно невозможно, так что пришлось делать рожу кирпичом, а собственные действия выставлять как самые обычные — массаж, батенька, профессиональный и действенный! Ага! А что, вам раньше никогда так не делали? — Отчего же? — откликнулся Илья голосом настолько медовым, что у Фила желудок от страха свело. — Всякий раз именно так! Сам не знаю, с чем такое связывать, однако ж вот. — Харизма, не иначе, — раздраженно отфутболил Фил, которому хотелось провалиться под землю прямо через бетонные перекрытия дома и сидеть там, в этом личном аду, пока московский гость не выкатится прочь из квартиры, а в идеале и из города. — Харизма, — смешливо согласился Илья и осторожно шевельнулся на столе. — Как думаете, у меня получится встать… Ну, в смысле — принять вертикальное положение? — Как ощущения? И… И настроение? — Приподнятое. — Тогда давайте попробуем. Только без резких движений. Сначала садитесь и спустите ноги вниз. А потом я помогу вам выпрямиться. Илья уселся с такой осторожностью, будто был стеклянной вазой, еще и треснутой у самого основания. Фил, по-прежнему смущенный, но уже несколько успокоившийся — благо дела лечебные сразу вернули ему временно утраченную почву под ногами, — проследил за ним, а потом, когда Илья начал аккуратно сползать с кушетки, шагнул ближе и подхватил его под мышки, принимая на себя часть немалого веса. И сразу стало ясно, что «приподнятое настроение», о котором московский гость Филу только что сообщил, было фигурой речи лишь отчасти. Неплохо так возбужденный член Ильи плотно притерся к не менее заинтересованному в «продолжении банкета» детородному органу самого Фила. Оба замерли, всматриваясь друг другу в лицо… И ровно в этот момент дверь в комнату открылась, а всунувшийся в нее дядьПеть с бесконечно смущенным подобострастием сообщил, что прибыла машина Ильи Григорьевича, а в ней его шофер и охранник, которые еще и привезли шефу одежду и обувь, оставленные им в баньке. — Вам придется помочь мне надеть брюки, а главное, носки и ботинки, — Илья по-прежнему смотрел на Фила очень внимательно — будто мерку снимал. «Для гроба, не иначе!», — решил тот и потупился. — С остальным я справлюсь, а тут точно нет — боюсь, опять скрючит и все ваши старания пойдут псу под хвост. Поможете? Фил хотел послать окончательно обнаглевшего московского гостя на все четыре стороны и… сам не понял, как оказался на коленях перед ним в откровенно рабской, униженной позе. От которой, сука, и не подумавший опадать член и вовсе задрался к носу — хорошо хоть надетый перед процедурой белый врачебный халат это дело спрятал. А ведь раньше Фил был категорически убежден, что сексуальные фантазии, которые он с удовольствием выплескивал в писательстве, к его реальным интересам в этой области не имеют никакого отношения. Потому что он ненавидел насилие и быдлячество. Потому что видел, что одни люди могут сделать с другим просто из-за того, что этот другой от них отличается. И плевать, что он ничего и никому не сделал плохого и все знают его с детства… История была давней, еще доармейской, но впечатлила Фила так, что он решил: «Уеду! Не буду жить в этом дремучем месте, в котором гомосексуалу верная дорога сначала на бутылку под хохот недавних вроде как друзей и соседей, а потом, как из больнички выпишут, хоть в петлю, хоть головой вниз с водонапорной башни — пораскинуть мозгами о бетон…» Решил… И так никуда и не уехал. Потому что родина-уродина. Потому что не к кому. И главное, потому что трус! Хорошо, что тиран, деспот и московский гость, неожиданно подпущенный слишком близко, скоро свалит, а после рядом и не появится никогда.

***

— Филь! Филя! Филенька! Это я! Открой, ну! Очень надо! Я ж видел, что у тебя свет горит! Фил по традиции побился лбом о клаву, а потом прилег рядом с ней — виском на прохладную лакированную поверхность старенького письменного стола, и с отчаянием скосил глаза на входную дверь. Как там по пословице? Ты их в дверь, а они — в окно? Тут было все наоборот — теперь дядьПеть не скребся в стекло, а стукотел в дверь, но от этого, вот честно, было совсем не легче. А ведь так хорошо все шло, так славно и с таким удовольствием вновь писалось! Полное погружение! Аццкая кинкоческа, писавшаяся воистину с рукой в трусах, приносила физическое удовольствие и даже, кажется, нервишки успокаивала. С момента, когда черт (не иначе!) занес в дом к Филу владельца заводов, газет и пароходов, тирана, деспота и московского гостя Илью Медынцева, прошел уже месяц. И за это время текст уже тогда, в июле, почти полностью дописанного миника претерпел существенные изменения, а главное, начал неудержимо разрастаться в макси. А все потому, что в историю своевольно и нагло — будто в дверь своего кабинета, а то так и собственной спальни — вошел новый герой. Точнее, он был старым, но получилось так, что теперь владыка, которому продали безымянного раба, и выглядел иначе, и вел себя по-другому. Это произошло незаметно. Просто в какой-то момент Фил вдруг понял, что вместо задуманного изначально тирана и деспота восточной наружности теперь описывает московского гостя — его лицо, его фигуру… Да, с-сука, даже его сухощавые щиколотки, которые с одной стороны противоречили общей мощи и даже грузности его тела, а с другой подходили идеально, будто бы рассказывая заинтересованному наблюдателю что-то такое, особенное про господина Медынцева, приоткрывая некую завесу над глубинами его непростой личности. Фил было попытался бороться с этим наглым, воистину тираническим вторжением в свой же текст, а потом махнул рукой и с головой ушел в переписывание начала. Не целиком, конечно, — еще не хватало! — но везде, где шло описание владыки… Для того, чтобы попасть в характер и образ (конечно, только для этого!), Фил принялся выискивать в сети любые сведения об Илье Медынцеве. Читал статьи о нем — хвалебные и ругательные. Рассматривал фотографии и даже редкие видосы. Так московский гость постепенно стал казаться давним и хорошим знакомцем. И в то же время остался скорее фантазией, чем реальным человеком. Уж слишком большим было расстояние между ним — столичным бизнесменом не из последних, и неким Филимоном Вавиловым — костоправом из поселка Дальние Пердыщи Ужопинского района. Нет, понятно, что на самом деле назывался он не так. Но суть это опять-таки меняло мало. Вот и оставалось разве что фантазировать. И дофантазировался в итоге Фил до того, что как-то незаметно изменился даже сюжет его внезапного порно-макси. Теперь так остро хотелось, чтобы ранее задуманная жесть и стеклище каким-то образом переросли во флафф и «жили они долго и счастливо», что хоть задвигай на хрен логику и прощайся с обоснуем. Но Фил не был бы Б.Вавилонской, если бы позволил себе такое вот безобразие. А значит, требовалось все продумать, а потом вписать в те же многострадальные первые главы — где-то отдельными легкими штрихами, а где-то и целыми блоками, которые должны были объяснить поведение и психологию героев. Ну и чтобы совсем уж не лажать, натягивая сову фантазии на глобус реала, пришлось выстроить и грамотно вставить в текст еще и детали выдуманного мира, которые могли бы позволить свести все уже написанное к хэппи-энду. Так бедная, но достойная семья купленного на рынке раба стала даже не просто аристократической, но высокопоставленной и из другой страны. А главное, Фил везде самым тщательным образом пронамекал, что тиран и самодур со сложным составным именем (спасибо за помощь списку ста величайших деспотов, действовавших в реальной истории Земли) Ясон Андроник Домициан не просто так творил зло и произвол! Нет! Теперь получалось, что он и родную страну раба завоевал, и семейство его до разорения довел, а после и самого его тиранил не просто так, а из давней и великой любви. Любовь через рваную жопу — она ж самая крепкая! На все это выстраивание, дописывание и последующую редактуру ушел как раз почти месяц. И вот теперь, закончив «подготовку», Фил наконец-то добрался до самого сладкого — начал сочинять, как промытого, подбритого, местами завитого и накрашенного, а главное, обряженного в сексуальный наряд раба двое чернокожих слуг привели в опочивальню владыки Ясона. Добрался! И даже успел начать. Написал, как возлежавший на кровати тиран, одетый в один лишь халат из тончайшего шелка, обрисовывавший его мощное тело, поднял тяжелую руку и поманил к себе раба, желая рассмотреть его поближе. Изобразил, как тот приблизился и опустился на колени, смущенно отводя взгляд от властного лица владыки Ясона, но не имея сил перестать украдкой рассматривать его широкую грудь, покрытую жесткими черными волосами, плотный живот, внушительно выпиравший ниже, а под ним четко различимый под мягким шелком контур огромного и совершенного по своей точеной форме чле… Нет! Нет! Не члена — нефритового жезла, который очень скоро восстанет во всей своей могучей красе, чтобы погрузиться в пещеру анальной страсти… Или все же в шоколадный грот запретной любви? Гм… Гм… — Встань, — приказал владыка Ясон. — Мне сказали, ты все еще девственник. Это так? — Да, господин. — Значит, сегодня ты впервые возляжешь с мужчиной? Впервые ощутишь в себе его страсть и покоришься его воле? — Да, господин. — Ты будешь послушным? — Я… Да… — Первый раз будет болезненным, но ты должен понять: чем чаще я буду брать тебя к себе на ложе и погружать в тебя мой скипетр страсти, тем легче тебе будет ублажать меня. Девственный проход в твой грот наслаждения растянется, рот полюбит вкус моего семени, а сам ты станешь опытным и развращенным. — Я… Нет! Я ведь мужчина! Как можно? — Вот как? В таком случае я все-таки прикажу слугам держать тебя, пока сам стану овладевать тобой. — Не надо слуг! Это так стыдно — пасть так низко на глазах у других люд… Звонкая пощечина заставила раба замолчать. — Ложись на спину. И запомни: рот тебе позволено открывать, только чтобы принять в него мою плоть. Или чтобы ответить на мой прямой вопрос. А теперь… Владыка Ясон сделал жест в сторону чернокожих слуг, и они шагнули к испуганно сжавшемуся рабу. Его схватили и растянули на кровати. После один из слуг поднял за голову руки раба и прижал их там за запястья, словно кандалами, второй занялся ногами — раздвинул их и ухватил за щиколотки, тоже крепко удерживая. Раб прикрыл глаза, понимая, что уединения не будет и что тиран будет растлевать его самым извращенным и противоестественным способом прямо на глазах у слуг, ничуть этим не смущаясь. Показавшиеся прохладными пальцы коснулись горячего после всех проделанных с ним манипуляций соска и сжали его. Раб изогнулся от боли, дернулся, но избежать дальнейшего не смог, удерживаемый сразу двумя крепкими мужчинами. Владыка Ясон поиграл сначала с одним пухлым и напряженно торчащим соском, потом со вторым, тиская их, перекатывая и оттягивая. А потом его рука двинулась с груди через алебастрово-белую раковину живота раба вниз — к развратно обнаженному гаремными шальварами паху. — Твоя плоть так свежа! Мне нравится, что твои соски припухшие и горячие, но сам ты не возбужден. Это делает тебя более женственным и покорным. Ты должен помнить: теперь ты не мужчина! Ты мой наложник, тот, кто должен своим телом удовлетворять мою похоть, покоряться мне, отдавая свой рот и анус в мое распоряжение. И кончить ты сможешь только тогда, когда тебе это будет позволено. Когда я прикажу тебе сделать это! В иное время ты не посмеешь демонстрировать свою мужскую суть. Твой член должен оставаться расслабленным, а твоя пещера любви готовой принять в себя мой скипетр страсти. Рука владыки теперь скользнула рабу ниже, и чернокожий слуга отвел ему правую ногу еще больше в сторону, а после еще и согнул в колене, открывая доступ к промежности. Ясон еще немного поиграл с яичками, то оттягивая их болезненно, то ласково перекатывая между пальцами, а потом вдруг погрузил сразу два пальца в анус и задвигал ими, проворачивая то влево, то вправо. Раб невольно вскрикнул и затрепетал, выгибая спину и неосознанно пытаясь уклониться от насильственного проникновения, но слуги держали его, да и сам владыка теперь навалился сбоку: вбивался внутрь ануса пальцами и при этом смотрел в лицо жадно и повелительно. — Я приказал не растягивать тебя, потому что хочу видеть, каким будет твое лицо в тот момент, когда ты потеряешь невинность и впервые ощутишь в себе мою плоть. Хочу смотреть, как потом гримаса боли на твоем лице начнет сменяться страстью. Как ты перестанешь вырываться из рук моих слуг и начнешь толкаться бедрами навстречу движениям моего могучего фаллоса, наслаждаясь ими, но не смея допустить, чтобы твой собственный срамной отросток восстал. Потому что будешь знать: за непослушание тебя станут пороть! Пороть жестоко и прямо у меня на глазах! Ну, отвечай, ты будешь послушен, раб? — Да, господин. Но прошу, не причиняйте мне слишком сильную боль! — Что?! Филя! Филенька! Ты что, племяш? Разве ж я могу? Фил сморгнул и с отвращением уставился на дядьПетю, который, так и не добившись ничего стуком в дверь, теперь смотрел на него через неосторожно оставленное открытым окно, просунув голову в щель между занавесками. Зато теперь все было правильно в смысле поговорки: сначала в дверь, а после еще и в окно. Во все дыры, короче. Во все, сука, дыхательно-пихательные! — Ну что тебе, дядьПеть? А если бы я тут, ну, с бабой был? — Да какая, на хуй, баба, Филенька, если Медынцев приехал? Злой как собака и требует тебя к себе! Массаж желает получить. Выручай! Уж удовлетвори ты его хотелки, а то жопа. Внезапный Илья Медынцев и куда более предсказуемые «хотелки» и «жопы» смешались в какой-то дикий винегрет, и Фил даже застонал, вновь прикрывая глаза. И так-то в прошлый раз совершенно невыносимое, лютое позорище вышло. Фила так и продирало то ли огнем, то ли морозом, стоило вспомнить собственные руки на заднице, по сути, совершенно чужого мужика, а после его явно заинтересовавшийся происходящим «нефритовый», сука «скипетр». Времени, чтобы как-то смириться и успокоиться после этого дикого сеанса порно-массажа, ушло немало. Вздохнул Фил с облегчением только после того, как убедил себя: на этом все, более Илья о нем и не вспомнит! А он — здрасте вам! И в окно, и в дверь! И того гляди в жопу! — Его что, опять заколдобило? — Нет. Бодр, сволота, здоров и даже постройнел. Сказал, на диету сел после того случая и по твоему настоянию. А я так думаю, что это от секса у него! — В смысле? Он, что же?.. — Слишком активно всех взъебывать изволил! — дядьПеть заржал паскудно. — Теперь одна половина руководства враскоряк ходит, а вторая к тому же готовится — вазелин запасли и штаны ширинками назад надели. — А ты? — А я не хочу! Так что, Филя, давай, пошли. — Куда? — На базе отдыха он. В люксовом коттедже, который за ним теперь навсегда закрепили — тоже ж ему с недавних пор база вся с потрохами принадлежит. Так что, Филенька, собирайся. Зовет же… — Зовет, блядь! — пробурчал себе под нос Фил, выпихал голову дяди наружу, чтобы запереть окно, и… полез в комод за новыми трусами и носками. Потому что, ну, навеяло настроение соответствующее писаниной-то! А главное, подпитало дурацкой, ни на чем не основанной надеждой, рожденной ночными фантазиями и острой жаждой… Ну, пусть не любви — такого счастья бедолагам нетрадиционной ориентации, еще и живущим в российской глубинке, днем с огнем, но хоть бы тепла немного. Или — хрен с ним! — пусть простого секса. В нем-то Илья вроде как был заинтересован тогда, в прошлый раз. Иначе член бы у него не стоял на Филимоновы массажи! Следовало признать, Илья действительно выглядел просто отлично: реально похудел, ни на йоту при этом не утратив медвежьей обстоятельности, но вернув себе тяжеловесную грацию этого зверя — совсем не добродушную, а стремительную и хищную. Что-то такое же — опасное — читалось и во взгляде, которым он окинул Фила, замершего на входе в коттедж. ДядьПеть довез его до нужного места, глянул жалеючи и будто бы прощаясь, а после отбыл — только тормозные фонари на съезде с главной аллеи базы с этаким конкретным намеком красным взморгнули. — И? — Фил развел руками, а после все-таки вдвинулся внутрь, прикрыв за собой дверь. — Здравствуй. — И вам не… С добрым вечером, короче. Только, с чего… — С того, что вот гляжу я на тебя и понимаю: мой нефритовый жезл тебе таки исключительно рад. Всего-то и осталось узнать, готов ли встретить его с той же страстью твой грот наслаждения, Филенька. Бляяя… Если бы Фил не совершил глупость и не дошел бы к этому моменту уже почти до середины большой гостиной, он бы точно в тот же самый миг, как услышал это, задал бы такого стрекача, что и с гончими бы не догнали. А тут не успел. Сначала замер примороженным зайцем, буксуя охуевшим мозгом на очевидном: секрет Б.Вавилонской стал секретом Полишинеля; а потом, конечно, рванул на выход, да уж поздно! Только и успел пару шагов сделать, как Илья догнал, ухватил за шкварник, встряхнул, как насравшего в хозяйские тапки кота, а затем поволок вглубь своей медвежьей берлоги — к дивану у разожженного камина. Немного великоватые, купленные по случаю у вытолстившегося из них школьного приятеля джинсы слетели с бедер в два счета — и молнию расстегивать не пришлось. Трусы тоже на заднице не задержались — Фил только и успел возмутиться: «Да как вы?..» и тут же обнаружил себя перекинутым через колени самодура и тирана — как раз-таки «каком» кверху. Тресь! Шлепок, прилетевший по заднице, был звонким и хлестким — кожу обожгло так, будто ее лизнуло близкое пламя, гудевшее за стеклом каминной дверцы. — Ааа! — взвыл Фил и только бесполезно ногами дрыгнул. — Сука! — Не сука, а кобель! Тиран и деспот! Могучий фаллоносец, до жесткой гомоебли страсть как охочий! Тресь! И вторая половинка задницы познала ту же полноту счастья и наверняка украсилась алой отметиной в форме пятерни. — Ааа! — А будешь знать, как про меня такие мерзости писать, блядина ты вавилонская! — Не про вас! Это… Это я просто фантазировал! Тресь! — Любишь фантазировать — люби и отвечать за такое! — А ничего, что вы мой комп взломали и влезли в мой личный аккаунт? Это, между прочим, подсудное дело! Сбор личной информации о гражданах… Тресь! — Да ебаный ж ты в рот! Больно же! — Дальше еще больнее будет! В строгом соответствии с твоими пописами, Филенька! А будешь брыкаться, Сашку и Кольку позову. Они хоть и не негры, но тоже крепко держать умеют. Уж такое дерьмо ты из меня выписал, что… — Не дерьмо! Ясон моего героя в рабы себе захотел забрать, потому что завладеть им иного способа на тот момент не видел! Я еще просто не написал, не дошел до этого, но там хэппи-энд в конце и свадьба. Все по любви! — Хороша любовь! — Хоть какая-то! — проорал зло Фил и снова забрыкался, пытаясь соскользнуть со ставших очень жесткими и недобрыми коленей Ильи. — Правда, что ль, никого и никогда? — вдруг сбавляя тон, поинтересовался Илья и положил тяжелую ладонь на огнем горевшие ягодицы. — Хрен тебе! — рыкнул Фил, впрочем, брыкаться перестав. — Было у меня! В армии… — А как домой вернулся — так всё, — задумчиво рассудил Илья и сжал пальцы, сминая в них упругую мякотку на левой половинке. — И одна отдушина — интернет. — Если узнают о моем… увлечении — мне пиздец. Со свету сживут, если до того не забьют. Тут же вам не толерантная столица, — понуро, обвиснув даже телом, проныл Фил. — Пожалуйста, не надо никому рассказывать. Я все написанное снесу. И намека на вас не останется нигде. — Даже здесь? — крепкий палец дятлом постучал Филу в затылок. — Даже здесь. Пожалуйста. — И в жопу дашь? — Пальцы вновь сжались, а после вдруг отпустили жопное «мяско» и погладили с неожиданной нежностью. — А и дам! — мрачно пообещал Фил. — И так, без шантажа этого вашего дурацкого дал бы. Потому как мне с того сплошной прибыток — хоть трахнусь с мужиком, на которого до этого только виртуально слюни пускал. — А если я с тобой — как в той твоей пописе? Если снасильничаю до крови, попутно еще и унижая? А после своим орлам из охраны отдам поразвлечься? — Не будете вы так. Это ж видно. Это дядька мой вас как огня боится, но то ж по работе. По бизнесу. Расслабились они тут — на выселках, не привыкли к московским темпам. Вот и… бздят. Но и они мужики нормальные, работящие, воровать не обученные, и вы другой… ну… в личном. Я уверен. — Уверен он… Тогда давай так: раз собрался попису свою сносить, прежде расскажи, что там дальше у меня-тирана с тобой-рабом малахольным было. С подробностями! — Да ничего такого особого… Тресь! — Да ебаный ж… Ну было, было! — С подробностями! И без этой твоей хуйни — без пещерок страсти и нефритовых шлангов! У мужчины есть анус и член! Остальное от лукавого! Давай, зажигай, Блудница Вавилонская! И Фил прикрыл глаза и… зажег. Поначалу-то смущался и заикался, чувствуя на собственном филее ласкающие пальцы, а потом и не заметил, как во вкус вошел. Оказалось, это так круто — доверять свои фантазии не экрану компа, а живому человеку, еще и явственно в них заинтересованному! Так что хоть и начал Фил издалека — с мотивов героев и тайных причин происходящего, но очень быстро перешел от этой, если честно, нудноватой прелюдии к основному блюду: тиран приказал слугам держать раба покрепче, чтобы не вырвался, а сам поднялся на колени, развязал шелковый халат и начал демонстративно, так, чтобы раб все видел, ласкать себя, готовясь к соитию. Член у него был толстый и длинный… («Размер имеет значение? — в этом месте поинтересовался Илья и тут же пообещал: — Будет тебе и толстый, и длинный!»). Раб косился на своего господина со страхом. Его раскрытый взглядам и хорошенько смазанный анус пульсировал, то раскрываясь, то снова поджимаясь, соски по-прежнему торчали припухлыми красными холмиками, а чисто выбритая мошонка, из-за позы съехавшая к животу и частично прикрывшая собой член, выглядела нежной и беззащитной. Владыка Ясон обхватил ладонью естество раба — сразу и член, и яички, — а второй рукой направил себя ему в анус. — Расслабь дырку, легче будет, — шепнул чернокожий слуга, который держал руки раба, и перевел взгляд обратно — туда, где его господин начал проникать в невинное трепетное тело. Раб стонал и пытался отстраниться, но был по-прежнему зажат слугами, а задницей крутить у него не получалось из-за властной руки владыки Ясона, который удерживал его за гениталии. От боли бросило в пот. Раб извивался, запрокидывая голову и сжимая кулаки, но все же принял в себя естество господина целиком. Толстое основание члена раздвинуло ему анус широко. Даже не верилось, что еще несколько минут назад это отверстие было совсем маленьким — небольшой розовой звездочкой, невинной и никем не пользованной. — Какой ты горячий и узкий! — выдохнул владыка Ясон и двинул бедрами, вбивая себя еще глубже. — Прижмите его крепче! Мне трудно себя сдерживать. Сначала тиран брал своего раба так — с ногами, разведенными в стороны и закинутыми наверх, ему почти что за голову. Толкался в покорное тело, вырывая мольбы и стоны, и смотрел безотрывно в место, где его могучий член почти рвал блестевшую смазкой плоть… — То есть, прямо сюда? — уточнил вроде как смешливо, но при этом явственно задыхаясь, Илья и раздвинул Филу половинки ягодиц. — Хм… И правда — розовая и маленькая… Ну, пещерка любви-то… Пойдем-ка ее подмоем, а то мне уже тоже сложно себя сдерживать. Я обычно ничего не имею против спонтанного секса, но у нас-то с тобой, Филенька, совсем другое намечается! У нас-то с тобой не просто порнография, а сюжет! И предупреждения такие стоят, что мама не горюй. Так что… Илья встал, попутно вздернув на ноги и Фила. Дождался, пока тот неловко избавится от кроссовок и стреножившей его одежды, а после помог ему стянуть футболку, игриво ущипнул за правый сосок и, в очередной раз шлепнув по заднице, отправил в сторону ванной комнаты: — Душ отвинти и будет тебе из шланга гигиеническая насадка. Могу помочь. — Спасибо, сам справлюсь! — Не уподобляйся дяде — не бзди. Не хочешь, чтобы я помогал, не надо. Что я… тиран какой? Даже подглядывать не буду. Просто после выебу, чтобы неповадно было про меня небылицы сочинять. — Да не про тебя, говорю ж! — в очередной раз спрыгивая с «вы» на «ты», буркнул Фил. Но Илья, зараза, только чеширился во все тридцать два, так что пришлось просто молча захлопнуть у него перед носом дверь. Вот ведь угораздило! Правду говорят: бойся своих желаний, потому что они имеют неприятное свойство сбываться! Помывшись снаружи и изнутри, Фил замотал бедра полотенцем и вернулся в гостиную. Думал, что Илья за это время тоже обнажится, но ошибся — долбаный московский гость, чтоб ему, сидел на диванчике по-прежнему одетым — лишь галстук на шее расслабил и верхнюю пуговку на рубашке расстегнул. Поманил к себе, сдернул полотенце, уложил обратно на колени и промурлыкал сыто: — Так что-что-что там тиран дальше с рабом делал, пока два негра на все это безобразие пялились? — Они вскоре после этого ушли, — торопливо пояснил Фил, памятуя о желаниях, которые имеют обыкновение сбываться, и о двух уже обещанных Ильей охранниках, умевших крепко держать. — И тиран их вот просто взял и отпустил? — Пальцы заскользили вдоль позвоночника, миновали копчик и, остановившись у ануса, начали разминать его, пока что лишь чуть-чуть проникая внутрь. — Отпустил. Потому что кончил. — Я у тебя там что, еще и скорострел?! — Нет. И не ты… — Фил только головой мотнул, понимая всю бесполезность дальнейших возражений. — Это такой литературный прием, когда для сохранения темпа повествования некоторые моменты пропускают или ускоряют. — Ага. Понятно. И что? — Он… Он слугам, перед тем, как отправить их восвояси, велел привязать раба к кровати лицом вниз, а ягодицами кверху. Сам сел в кресло, пил чай, ел халву и засахаренные фрукты и смотрел на только что распечатанное им отверстие. Оно было красным, натруженным и блестело теперь не только от смазки, но и от начавшей вытекать из него спермы. — Держи в себе, — приказал владыка Ясон. — С сегодняшнего дня смотрители начнут приучать тебя к твоей новой роли. К тому, что твое тело — лишь сосуд для моего семени. И центр его — растраханная дырка, которая сейчас так радует мой взор. Мне приятно думать, что именно я стал тем, кто взял твою невинность. И я буду овладевать тобой снова и снова. Пока ты не станешь зависеть от моего нефри… — Гм… Что ж ты так боишься слова член, Филенька? — голос Ильи звучал насмешливо. — Скажи-ка: член. Член! — Член, — покорно повторил Фил, по-прежнему с замиранием сердца ощущая пальцы, кружившие вокруг ануса, теперь все чаще и все глубже проникая в него. — Молодец, — сказал Илья. — А теперь давай, подрочи себе, пока я сзади с тобой забавляюсь, а то я ж не этот твой… тиран. Мне отдача нужна. И я как раз хочу видеть, что трахать собираюсь не девку, а парня, у которого на меня стоит. Давай! И Фил… давал. Ласкал себя, при этом с острейшим наслаждением ощущая движения опытных пальцев внутри своего тела. Господи, неужели это на самом деле может приносить такое удовольствие?! — И не молчи! Рассказывай, Блядина Вавилонская! Долго еще раб-то кверху каком перед господином своим стоял? Новый шлепок по заднице взбодрил. Да и член под пальцами стал наливаться возбуждением. Так что фантазировать и дальше оказалось делом совсем несложным и даже привычным — под дроч-то! — Недолго. Владыка Ясон вскоре еще раз овладел им — уже в такой вот позе на четвереньках. И трахал так сильно и глубоко, что раб, мучаясь от стыда и попранной мужской гордости, вдруг понял: тело предало его. — Предало, стало быть… — Да. Он невольно начал получать от секса с владыкой Ясоном невероятное наслаждение и в итоге кончил, к себе даже не прикоснувшись. За это владыка своего раба наказал: вставил ему в анус толстый золотой плаг с навершием, украшенным бриллиантами и рубинами. Зато потом отвязал и велел занять место у своего кресла — на коленях. Он лично поил раба чаем из своего блюдца и кормил сладостями, вкладывая их ему в рот. — Из блюдца! — Илья было захихикал, но вдруг прервал сам себя и озаботился: — Ты жрать, что ли, хочешь? Тощий такой — одни мослы и жилы. Только на жопке мясцо и наросло. Красивая, — тут на задницу Филу легла тяжелая ладонь. — Я покормлю тебя, обязательно, но попозже. А сейчас… Черт. Ты правда не против переспать со мной? Потому что игры — играми, но я ж… Я ж действительно не этот… из порно-писева твоего. Фил в ответ только головой качнул, а после, не встретив сопротивления, сполз с коленей Ильи и уставился ему в лицо, удивленно вскинув брови: — Ты идиот? Ты правда думаешь, что я делал бы все это просто из страха перед тобой — ужасным таким? Или, тем более, из страха быть разоблаченным? Я трус, конечно, но все же не настолько. Ты мне не начальник. Я от тебя вообще никак не завишу. Ну ославишь ты меня здесь, ну и будет мне в результате лучший из всех возможных пинок в зад, чтобы наконец-то свалить отсюда… Собирался же, после того как Санька в петлю загнали! А потом… — Фил уткнулся лбом в колено замершему и посерьезневшему Илье, а потом, собравшись с силами, вскинул голову и улыбнулся лихо. — Короче, все ж просто: поведешь себя как говно, ну, побешусь или даже, может, пострадаю немного, а потом свалю — и ищи-свищи. Профессия у меня такая, что без работы никогда не останусь, где бы ни оказался. Так что… Так что хватит разрушать столь тщательно наведенные сексуальные фантазии! Приказывай, о злобный тиран! И Илья не заставил себя упрашивать. Спина у него уже пришла в норму, но он все же предпочел ее слишком сильно не напрягать и занял позицию внизу, велев Филу обслужить себя орально, а потом и анально. Но тот был не очень послушным рабом и выполнять программу начал не сразу. Сначала он долго ублажал чудом перепавшего ему московского тирана ласками — проходился руками по его выпуклой груди, тиская налитые мышцы, теребил пальцами, а после и губами темные соски, отирался своим безволосым животом о изрядно схуднувшее, но все еще плотное, а главное, приятно волосатое пузо Ильи, наслаждаясь тактильными ощущениями, а после, наконец-то спустившись вниз к давно стоявшему члену, опять долго дразнил его. Отсутствием внимания. Целовал внутреннюю часть бедер, разводя их пошире, касался самым кончиком языка яичек, зарывался носом в густые кудри в паху, дул в пупок — совсем близко от истекавшей соками головки, по-прежнему касаясь ее только жадным взглядом. Илья ругался и рычал, будто и на самом деле был большим злым медведем, да еще и с острым недотрахом. А потом только стонал и снова ругался. Уже на себя, когда не сумел удержаться от оргазма в самом начале все-таки затеянного минета — а ведь собирался еще и порцию анала в первый же заход получить. Впрочем, возбуждение к Илье вернулось так быстро, что Фил заподозрил: а ведь, наверно, прав он был, когда что-то там думал про острый недотрах. Причем не только свой. Захотелось спросить, и он не стал себе в этом отказывать — терять-то чего? — Да прав ты, прав, — отмахнулся Илья. — И некогда, и не с кем, понимаешь. Лезут все какие-то… цацы. Даром, что с погремушкой между ног. А я цац терпеть ненавижу. — Я не цаца, — вскидывая бровь, сообщил Фил. — Я в курсе. Ты у нас Блядь Вавилонская, плевать хотевшая на мои бабки и мой статус самодура и тирана, — хохотнул Илья, а потом вдруг ухватил, дернул на себя, неожиданно и сильно поцеловал в губы, отстранился и очень серьезно пояснил: — И вот это мне как раз очень нравится. Поедешь со мной в Москву? — В качестве кого? — Вдруг стало не по себе и так тоскливо, что даже торчавший к самому носу член поскучнел. — В качестве мальчика для утех? Содержанца-разъебанца? Нет, благодарствую. Говном себя считать не приучен и привыкать к такому дерьму не намерен. — Ну так и не привыкай. Проблема тоже! Если тебя именно финансовый вопрос тревожит, так сам же мне выговоры выговаривал, что, мол, грамотный мануальщик для заботы о моей спине на постоянку ох как нужен. Вот и будешь присматривать за ней… Днем. А ночью я тебе уж какое-нибудь другое дело поинтереснее массажа спины придумаю. Или ты мне. Такие ведь сюжеты выдаешь, что я поначалу только глаза пучил и челюсть у пола подхватывал, когда мне твои тексты ребята показали. — А что не так с моими сюжетами? Челюсть он ловил! А мне вот показалось, что ты, пока читал, так обдрочился, что после прямиком сюда и стартанул. Не на завод, а ко мне, что бы там дядьПеть ни думал по этому поводу. — А что не так с моим стартом? — смешливо щуря глаза, тут же отзеркалил Илья. — Или, скажешь, сам на мой светлый тиранский облик не теребонькал весь этот месяц? Фил спорить не стал — только руками развел, признавая очевидное, и удовлетворенный Илья тут же рубанул: — Тогда хватит сопли жевать. Едешь со мной или будешь и дальше изображать раба, против желания вынужденного под злобного московского гостя лечь? Да или нет? — Да! При одном условии. — Еще и условия ставит! Ну? — Книжку издать хочу. На бумаге. — Какую еще?.. Погоди! Это ты об этой своей порнухе?! Как там ее, прости господи… «Любимый раб для владыки»? — Не. Эту я снесу. Я ж обещал, не бзди. У меня уже другая идея есть. Вообще офигенная! И название огонь. И обложка будет — ух! Так и вижу: на ней двое. Один суровый здоровяк в костюме, галстуке и с часами «Вашерон Константин» на запястье (тут Илья покосился на свою руку, украшенную именно таким понтовым образом), второй — стройняшка-красотулька в медицинской робе и с трагически-романтическим лицом. Вокруг них, понятно, сердца и розы, а в центре титр: Б.Вавилонская «Вынужденный массажист для тирана». Ну! Хит же! Бомба! А тебе я собственноручно автограф на первом экземпляре поставлю. Если, конечно, будешь диету соблюдать и гимнастикой каждый день заниматься. Причем не только в постели! Илья глянул, хлопнул себя по лбу, рухнул на подушки, да так и лежал все то время, пока Фил, пряча откровенно троллячью улыбку, трудился над его нефритовым жезлом, всячески укрепляя его могучесть для новых подвигов. Не зря же он, в конце концов, свой грот страсти к таинству любви так тщательно готовил!