~
В тот момент ей, как никогда, нужна была поддержка. Хотелось выговориться, признаться в своих сомнениях и страхах. Попросту разреветься. Лиз нашла Мими в столовой. В некогда помпезном и шумном зале царил полумрак и гнетущая тишина. После нападения Сатаны основное крыло было частично разрушено и выглядело весьма плачевно. В первые же дни группа инициативных студентов выразила искреннее желание помочь заново отстроить эту часть здания, затем оставили как есть — среди окровавленных тел и болезненных стонов раненых всем оказалось не до того. Витражи были разбиты, в западной стене зияла дыра, пропуская в помещение вечерний свет. Закат на небесах больше не был нежно-розовым, обрамленным мягкими лучами солнца. Он был кроваво-красным, переполненным оттенками вулканического пепла и пропитанным железным запахом смерти. Мими сидела на скамье в самом углу и с тоской в серых глазах наблюдала за Люцифером, что опрокидывал в себя глифт бокал за бокалом. В гордом одиночестве наследник Ада расположился за столом в другом конце зала, явно не настроенный делить с кем-то личное пространство. Элизабет тихо присела рядом с подругой. — Не могу смотреть, — сдавленно пробормотала Мими, не отрывая взгляда от демона, — не могу видеть его таким. От прежней озорной и хитрой дьяволицы, что встречала ее в первый день на небесах, осталась лишь помятая оболочка. Пухлые губы больше не украшала яркая помада, вместо соблазнительного наряда — черный свитер крупной вязки. Нынешний мир менял их всех, заставлял ломаться, подстраиваясь под новые реалии, о которых прежде можно было прочесть лишь в книгах. Столько смертей, необходимых и никчемных, уже принесла эта война. А сколько было впереди? Элизабет поджала губы, прогоняя горечь. — Ты же знаешь Люцифера, — через силу твердо, — он со всем справится, он сильный. Люцифер... самоуверенный, дерзкий и обаятельный дьявол, которого обстоятельства не обошли стороной. Теперь право на престол полностью принадлежало ему. Но еще вчера одержимый жаждой вернуть трон, сегодня он, как и все, прогнулся под неизвестностью грядущего. Все было в ее руках. Буквально. А Элизабет, даже глядя на угасающих друзей, еще позволяла себе колебаться. Непризнанная скрипнула зубами и убрала камень преткновения в карман куртки. Хотелось рассказать подруге все, разделить с ней это бремя. Посетовать на несправедливость этого мира, признаться, как ей страшно, как она ненавидит возложенную на нее ответственность! Но Лиз не могла. Не имела права. Она знала о красноглазой слабости подруги еще с первых дней в школе, когда Ади и Сэми в шуточной игре на чтение энергии приоткрыли ее секрет. Потом Элизабет сама не раз замечала, как самоуверенная и коварная дьяволица превращалась в слегка рассеянную и очаровательно-молчаливую девчонку рядом с сыном Сатаны. Однажды, когда непризнанная осмелилась спросить Мими напрямую, та зашипела, как взбесившаяся кошка, отчаянно отрицая очевидное. Но, успокоившись, с грустью призналась, что Люциферу она не интересна, и ее влюбленность на веки вечные обречена остаться тайной. — Мими, если это наша последняя ночь… — Замолчи! Я не хочу ничего слышать! Но она продолжила: — Никто не знает, что будет завтра. И будет ли оно… Дьяволица порывисто повернулась к ней, в по-детски испуганных глазах стояли слезы. Элизабет поняла, что тоже держится из последних сил. — Нет... Мальбонте... пусть подавиться своим ключом! Ему не под силу убить самого Шепфа! Создатель на нашей стороне! Он вмешается, и мы победим. Все станет как прежде, вот увидишь! — Мими, — Лиз сглотнула тугой ком в горле, ласково взяла ее ладони в свои и прошептала, — иди к нему. Пожалуйста. Мими пискнула, отчаянно мотая головой, как болванчик, ее губы задрожали. — Иди и скажи ему. — Я не… Нет, нет. Влажная пелена застилает взор, Элизабет позволяет слезам сорваться с ресниц, потому что чувствует — иначе ее попросту разорвет. Ей так отчаянно хочется, чтобы кто-то был счастлив в эту ночь, хотя бы на мгновение, на самый короткий миг, испытал нечто отличное от глухой обреченности, сдавившей их глотки. Если не перестать бояться сейчас, то когда..? — Черт, Мими! — мокрые от слез глаза вспыхивают раздражением, Лиз отталкивает от себя чужие дрожащие пальцы, — Я прошу тебя, иди! Дьяволица колеблется около минуты, несколько раз возвращая взгляд к Люциферу, прежде чем резко подняться и отправиться в его сторону. На ходу она размашистыми движениями вытирает слезы и приближается к демону со спины почти вплотную. Что-то говорит ему: сначала робко, кусая губы, затем уверенно, с каждым произнесенным словом обретая большую горячность в интонации и жестах. Говорит долго, эмоционально и вдруг замолкает, переводя дыхание. Она бы стала прекрасной актрисой. Непризнанная наблюдает, как Мими накрывает своими ладошками плечи Люцифера и в страхе застывает, кажется, даже не дышит. Демон, что до сих пор не проявлял никакого интереса к происходящему, поднимает пылающий взгляд через плечо и испытующе смотрит на девушку. А в следующий момент тянет за руку, вынуждая присесть рядом. Она завидует ей. Сердце Мими принадлежит тому, кто достоин им распоряжаться, в то время, как ее собственное давно ведет безапелляционную войну с разумом. Затяжную и кровавую, подобно той, что ожидает их с рассветом, без единого шанса на перемирие. Элизабет встает, не привлекая внимания, и покидает столовую. Последнее, что она видит, как Мими порывисто обнимает Люцифера и утыкается носом в его плечо.~
Свежий воздух касается лица через приоткрытое окно, но прогнать прочь тяжелые мысли он не в состоянии. Сердце отчаянно колотится о ребра, замирает через два-три-четыре удара и падает вниз, разбиваясь. Элизабет упорно смаргивает позорные слезы каждый раз, когда они застилают обзор на растрескавшийся потолок, и понимает, что остаться наедине с собой — очередное худшее из принятых решений. Она чувствует себя дурой. Такой безнадежно глупой дурой! Закрывает глаза и вспоминает Его руки. Большие горячие ладони с длинными, почти изящными пальцами. Перестает дышать, когда осознает, что эти руки не знали жалости, когда демонстрировали свою власть, заковывали в цепи, вырывали крылья. Эти же руки минувшей ночью зачем-то прикасались к ней с отравляющей нежностью, заставляя чувствовать себя слабой маленькой девочкой в крепких мужских объятьях. Воспоминания вихрем врываются в голову. — Если хочешь убить меня — убей сейчас, пока я не принесла тебе проблем! Взгляд Мальбонте темный и напряженный, будто мужчина вот-вот набросится и взаправду снесет ей голову. Он прищуривается. — Ты права. Стоит убить сейчас. Его внезапно тихий голос пробуждает в ней совершенно странные, иррациональные ощущения. Хотя разум кричит, что следует бежать — раз уж додумалась подкинуть такую "блестящую" идею. Но предпринять что-либо Уокер так и не успевает. Она запоздало осознает, как внутри что-то с треском ломается, когда чужие губы жадно накрывают ее собственные, а горячее дыхание проникает в легкие и обжигает не хуже расплавленной вулканической магмы, которая разливается по телу и венам, отключая разум напрочь. Нетнетнетнет! Какого черта! Один единственный шаг в сторону мог спасти ее от смертельного падения в пропасть. Но Мальбонте был слишком близко и, как паук, настигший добычу, опутывал ее тело в кокон из своих противоречивых чувств, что выжигали изнутри их обоих. Она могла бы залезть в душ и попытаться смыть с себя все, что напоминало об этом случае — так ведь всегда делают героини в фильмах и книгах — но Элизабет знала, что это не поможет. Его энергия, весь Он, теперь был в ней самой, циркулировал по венам, жил под кожей. Как смертельный яд распространялся по крови, мутил рассудок, путал мысли, горячими импульсами подчинял тело. Изводил. Убивал медленно, мучительно. Сладко. Она осторожно дотрагивается ладонями до его напряженной груди, словно опасаясь обжечься, заглядывает в глаза снизу вверх, спрашивая разрешения на эти несвойственные заклятым врагам прикосновения. Хотя какая, по большому счету, разница, если они уже переступили черту? Мальбонте первым стер все мыслимые и немыслимые границы в порошок, а теперь наблюдал за ней, как пытливый ученый, серьезно и бесстрастно, все еще удерживая хрупкое тело в своих руках, на самом краю крыши. Но Элизабет замечает, как напрягаются желваки на плотно сжатой челюсти, когда ее пальцы несмело перебираются на мощную шею. Эта едва заметная реакция пьянит, и здравый смысл покидает ее окончательно. Не его высокий рост, великолепно сложенное тело или мрачная красота так поражают Элизабет, а то, что притяжение кажется настолько сильным и осязаемым, что не исчезает, когда накатывает четкое осознание: происходящее — не сон, не видение и даже не плод ее бурной фантазии. На мгновение она замирает, перестает дышать, но вовсе не от страха, а от...предвкушения? Тело прошибает холодный пот, словно ее с ног до головы окатили ледяной водой. Уокер должна его ненавидеть! Презирать, убегая так далеко, насколько это возможно. Чтобы датчики угрозы в голове, наконец, смолкли, когда расстояние между ними будет исчисляться сотнями, тысячами небесных миль. Но вместо этого, она привстает на носочки, снова приближаясь к его лицу, к невероятно красивым губам. Что ты делаешь, Элизабет? Ты погибнешь. Непременно погибнешь. Она ведь целовала эти губы до войны, и поцелуи те были для нее самыми нежными, возвышенными и чистыми. Может быть, дело в этом? Все то же лицо и то же тело, что без ведома хозяйки обрели власть над ней еще в первую случайную встречу в школьной башне. Но пронизывающий серьезный взгляд напротив не оставляет сомнений в том, что перед ней — не тот, воспоминания о котором Элизабет так бережно хранит в своем сердце, чьи черты стремится найти в том же лице и том же теле. Не находит. Бонт всегда казался ей нереальным, подобно волшебному мальчику из доброй сказки, слишком чистым и светлым, даже по меркам небесных созданий. Нет, их встреча не была случайной. В этой истории не было места случайным совпадениям, все было предрешено, спланировано наперед. И вот перед ней тот, кем ее идеальный ангел был рожден. Теперь же искаженный пережитой болью, с истерзанной душой, ослепленный местью от незаслуженной участи, изнывающий от ярости той своей стороны, что знала лишь бесконечные страдания и беспросветный мрак. Заколдованный мальчик стал чудовищем из ночных кошмаров. Но почему ее тянет к нему, как прежде, если не сильнее? Почему после всего пережитого, это тело все еще имеет над ней власть, даже являясь самым опасным врагом? Потому что, как бы Элизабет ни пыталась, она не видит в нем чудовища. Его пальцы сильнее сжимают ее талию, и Лиз сама сокращает кажущееся невыносимым расстояние. Целует мягко, почти трепетно. Мальбонте принимает ее условия, отвечает спокойно, без прежнего исступления, и Лиз готова поклясться, что узнает эту сокрытую в нем нежность! Кружится голова, сердце вот-вот выпрыгнет из груди. В один момент, все перестает иметь значение: кто они такие, где находятся, как относятся друг к другу. Тихая ласка длится не более минуты, в конце концов мужчина в ее объятьях совсем не ангел. Ладонь Мальбонте соскальзывает ниже, до треска сминая ткань ночнушки, лаская бедро через тонкий шелк, и вдруг подхватывает девушку под колено, вынуждая ее лодыжку обвить его талию. — Ах! — она могла бы рухнуть вниз, если бы не крепкие руки, что из-за разницы в росте держали ее почти на весу. Мальбонте разрывает поцелуй, склоняется над ней, гипнотизирует взглядом, еще более темным, чем обычно. На дне этого взгляда пляшет что-то дикое, первородное, пробирающее до мурашек и обещающее нечто, за что хотя бы раз стоит умереть. Отравляюще медленно мужчина ведет ладонь от колена обратно вверх, задевая край юбки, увлекая послушную ткань следом, обнажая ее ногу до края нижнего белья. Его руки горячие, как огонь, который непременно оставит на ее коже отметины, в котором она, как лист бумаги, в конце концов, сгорит дотла. Элизабет приоткрывает рот, но не для того, чтобы воспротивиться, а для того, чтобы судорожно выдохнуть в его губы. Влечение становится непреодолимым. Желание скручивает, сдавливает, причиняя дискомфорт и почти физическую боль. Лиз смотрит на мужчину перед собой и не может поверить в то, что испытывает — все барьеры в ее голове летят к чертям собачьим. И чем дольше она смотрит, тем слабее сопротивляется животной силе, что подчиняет себе ее рассудок и тело. Мальбонте, безусловно, видит это в её глазах. Полукровка бессовестно ухмыляется ее реакции, чем повергает Уокер в состояние легкого потрясения. Но от улыбки не остается и следа, когда вмиг осмелевшая Элизабет тянется к его лицу, за поцелуем и, игнорируя губы, невесомо касается щеки, скулы, угла челюсти. Она дерзко целует его в шею, слегка прикусывая кожу, обводит дыханием очертания ключиц, оставляет прикосновения в яремной впадине, прежде чем Мальбонте издает утробное рычание. Его рука, что удерживала за талию, зарывается в волосы на затылке и оттягивает назад, срывая с губ очередной рваный выдох. Она сводит брови к переносице, как раскаявшаяся грешница, но частые вздохи и тихие стоны говорят об обратном. Элизабет прикрывает глаза, растворяясь в каждом последующем прикосновении горячих губ. — Не этого ли ты ждала тогда, — шепот ласкает шею, в то время как ладонь сжимает ягодицу до сладостной боли, — раздеваясь для меня перед зеркалом? Что? Элизабет потрясенно распахивает глаза. — Ты..? Но он не позволяет ей продолжить, он и так знает ответ. Снова целует в губы жестко и требовательно, почти насилует ее рот, а она отвечает с не меньшей страстью. Сотни различных чувств, как запертые птицы, бились о грудную клетку. Но в тот момент, не было ничего в целом мире, чего бы она желала больше. Несмотря на обиду, злость и причиненную боль, Элизабет желала только Его. Она хотела быть на его стороне. Часть рассудка, не подверженная влиянию Совета Цитадели, понимала — Мальбонте во многом прав. Но цена, которую он был готов заплатить, ужасала. План мести, который он намеревался осуществить, повергал в шок. Убийство Создателя казалось верхом безумия, но Мальбонте был непреклонен. Все здравомыслящие существа боялись его или ненавидели. Но Элизабет Уокер никогда не принадлежала к числу здравомыслящих. Происходящее на крыше — прямое тому свидетельство. Так что же ее покорило? Его внутренняя сила, стойкость, целеустремленность? Его врожденное благородство, уверенность в своей правоте, твердость характера? Или его история и слова об изменении мира к лучшему? А, может, она просто так же безумна, как и он? — Не давай мне выбора, — шепчет в поцелуе, — потому что иначе я не смогу... Слова срываются против воли, обнаженные вскрытыми чувствами, как самое тайное откровение. Вопреки здравому смыслу, вопреки всему святому. С ленивой усмешкой Мальбонте отстраняется и утыкается носом в ее висок. — Нет. Элизабет теряется в догадках, что за игру он ведет. Сначала держал в плену, затем позволил сбежать, теперь это. У нее была его сила, но он великодушно оставлял право выбора за ней. У него была власть, но он ею не пользовался. — Эта война заберет все, что тебе дорого. Ты должна принять решение. — Серьезно произносит Мальбонте, и реальность обрушивается на плечи сталью в голосе. — Чтобы, глядя на последствия, ты понимала, что сама сделала этот выбор. Каким бы он ни был. Длинными пальцами полукровка касается ее подбородка, вынуждая посмотреть на него: — Я уже говорил, что выиграю эту войну с тобой или без тебя. Но я хочу, чтобы ты сама пришла ко мне. — И ты уверен, что я сделаю это? Мальбонте выпускает ее из своих объятий и делает единственный, но бесконечно далекий, шаг назад, будто проводя черту. Она мгновенно ощущает его недостаток и небесный, почти морозный холод. Едва сдерживается, чтобы не сделать шаг навстречу. Не отрывая взгляда от ее широко распахнутых глаз, мужчина коротко отвечает: — Да. И Элизабет придет к нему. Придет не с пустыми руками. Мальбонте прав. Она должна нести ответственность за последствия своего выбора, что, в действительности, оказалось гораздо сложнее принятия самого решения. Лиз понимала — эта ночь может стать для нее последней, ведь завтра влекло за собой нечто непоправимое, неизбежное. В этой партии не было варианта, сохранить сердце целым. Лишь забраться на вершину скалы до первых лучей солнца и сброситься вниз, не раскрывая крыльев. Элизабет задыхалась от нехватки воздуха в легких, от горячих слез, что душили, от рвущего чувства в груди, что скрутило ее пополам. Насколько было бы проще, считай она его монстром, воплощением вселенского зла. Было бы проще, ненавидь она его до скрежета на зубах. Было бы проще, не знай она другую его сторону, что сейчас покоилась пеплом на задворках искалеченной души под гнетом второй беснующейся половины. Но все было очень сложно. И ее буквально разрывало на части. Ведь она чувствовала его свет, стоило им остаться наедине. Он пробивался сквозь толщу брони теми нежными касаниями и словами, что не давали ей усомниться в том, что еще не все потеряно. Не монстр. Не монстр, — твердила она сквозь слезы, хотя он, кажется, упрямо старался доказать обратное. И сегодня пал его последний рубеж. — Я лишь совершаю то, чего от меня ждут, — с плотоядной улыбкой цедил он, возвышаясь над поверженными бессмертными, сжимая в окровавленной ладони заветный ключ. "Так докажи им, что ты не чудовище, каким тебя считают! Докажи, что они ошибаются! Позволь им увидеть то, что вижу я!" — хотелось закричать ему в лицо, подойти и крепко встряхнуть. Но Элизабет молча продолжала стоять в самом эпицентре кошмара, насмерть пригвожденная к земле. А остекленевший взгляд видел перед собой лишь спину Люцифера, что опустился на колени перед умирающим в муках Азазелем. — Как видишь, я выполняю свои обещания. Лицо Мальбонте мгновенно приобрело безумное выражение, черные зрачки сверкнули ошалевшим блеском, когда она вернула ему осуждающий взгляд. Слова стали поперек горла. Элизабет внутренне сжалась, когда он рывком оказался напротив нее в катастрофически опасной близости. Ей пришлось зажмуриться, чтобы не разреветься от ужаса и собственной никчемности под тяжелым пристальным взором. Мощный поток ветра окатил ее, приведя в чувство. Когда Лиз открыла глаза, Мальбонте уже скрылся за пеленой грозовых туч. Элизабет схватилась за голову, сжимая виски. Прекрати. Ты не сможешь ему помочь. Он увяз, и тянет тебя за собой. Мальбонте способен принести в этот мир лишь боль, отчаяние и реки крови. Этого ты не можешь отрицать, как бы твое глупое сердце не уворачивалось от жестокой правды. Хватит ломать комедию, прими, наконец, решение и приготовься жить с этим! Из двух зол выбирают меньшее, и ты обязана сделать так, чтобы война обошлась всем малой кровью. Обязана спасти тех, кто желает быть спасенным. Ты сделаешь то, что от тебя требуется. Сделаешь выбор в пользу здравого смысла, потому что так правильно. Правильно, черт возьми! Давай же, скажи, что сделаешь это! Предашь его. Элизабет зажала рот ладонью, чтобы заглушить плач, но вдруг вцепилась зубами в нежную кожу, будто обезумев. Казалось, она сделала выбор, но этот выбор сейчас ломал ей ребра, пронзая обломками стенки внутренних органов. И это правильно? Так должно быть? — Ты пришла в этот мир так поздно, - голос, Его голос, эхом отскочил от стенок черепной коробки. Горькие всхлипы потонули в тишине комнаты, Элизабет ударила кулаками по постели. — Мне нужна твоя помощь, кем бы ты ни была. Взревела, переворачиваясь на живот и заглушая отчаянный крик подушкой. То, что она испытывала в данный момент не подвергалось никакому разумному объяснению. Это все связь. Их проклятая связь... — Велела убить тебя, а погиб в итоге я. Хотелось встать и разнести все к чертям. Но она не смогла. Не смогла пошевелиться, потому что все силы отняло бьющееся в груди сердце. Его вырывала из-под ребер невидимая сила, в висках стучала кровь. Лиз попыталась, но не смогла дышать медленно, и сама не поняла, как вдруг начала выть и все же вскочила с постели, направляясь к выходу. — Ненавижу! — дверь дрогнула от ударов кулаков. — Ненавижу! Ненавижу! Ненавижу! Она тряслась, била и снова вздрагивала, как в приступе, желая освободиться от мук, что приносили воспоминания, почти перестала соображать. От силы, что подарила истерика, даже крепкая с виду дверь начала скрипеть, и немного оставалось, чтобы сбить ее с петель, но Элизабет обессилила так же быстро, как преисполнилась ярости, и просто сползла по стене. Обратив взор к потолку, она закрыла глаза. Шепфа, дай ей сил, о большем она просить не смеет, со всем остальным попытается справиться сама. Но Создатель непреклонен. Создатель, однажды вверивший в ее руки светлую сторону полукровки, сейчас молча наблюдал за развернувшейся на небесах трагикомедией. Что могла сделать простая человеческая девушка, волей судьбы отправленная в поднебесье? Элизабет вдруг, как никогда, ощутила острое чувство одиночества, хотя все близкие и дорогие ей люди были рядом, были живы. Она вспомнила Мими, ее перепуганное лицо, когда непризнанная едва ли не пинками отправила ее к Люциферу. Она слабо улыбнулась этой единственной теплой мысли, но улыбка быстро сползла с пересохших губ. "Эта война заберет все, что тебе дорого." Элизабет зажмурилась и закрыла ладонями лицо. Ей до одури захотелось, чтобы тень в углу обрела очертания высокого широкоплечего мужчины. Захотелось почувствовать запах речного ила и сосновых веток с нотками морозной свежести, всем своим существом ощущая нездоровую необходимость в его присутствии. — Но что, если... ты тоже мне дорог? — прошептала она в никуда. И в оглушающей тишине комнаты вопрос прозвучал, как приговор. "Просто фантастическая идиотка." Разбитой и истощенной ей хватило сил только, чтобы считать бесконечно долгие секунды до рассвета, приводя дыхание в норму. Она провалилась в забытье почти сразу и не увидела, как тень, мощная, медленная, услышала её. Не увидела, как нечто склонилось над ней, перебирая волосы, подхватило на руки и бережно уложило на холодные простыни.~
Стук сердца отдается в ушах барабанной дробью. Когда двери башни оказываются за спиной, она не медлит ни секунды и стрелой взбирается вверх по крутой винтовой лестнице. Мокрые перья тянут тело вниз, но Элизабет упорно продолжает преодолевать ступень за ступенью. Она хватается за перила, удерживаясь от падения, и спустя пару десятков пролетов достигает заветной изрезанной рунами двери. Еще чуть-чуть. Ну же! Непризнанная останавливается, делает глубокий вдох, чтобы считать пространство на наличие посторонней энергии. Почти улыбается, когда не чувствует никого поблизости, но голоса архангелов доносятся извне настойчивым напоминанием происходящего. В груди теплится хрупкая надежда, хотя Лиз понятия не имеет, что будет делать дальше, когда вытащит Бонта. Просторная темная комната встречает ее почти осязаемым чувством одиночества и тишиной. Дрожащим от волнения голосом Элизабет зовет ангела и, плотно прикрыв за собой дверь, осторожно ступает вглубь помещения. — Бонт? На столе горит пара свечей, освещая исписанные листы пергамента и внушительные стопки книг. Книги повсюду — на подоконниках и полках, на полу, заполняют собой высокие стеллажи вдоль стен. Кроме обилия литературы и мебели первой необходимости здесь нет ничего. — Элизабет, — Бонт делает шаг из темноты, и тусклый свет от огня и луны мягкими тенями обрамляет его лицо. От зудящего во всем теле напряжения Лиз издает облегченный выдох, когда видит его. Она порывисто сокращает расстояние и обнимает ангела, не сдерживая чистой радости. — Боже, я так боялась, что не получится, - взволнованно бормочет Элизабет, комкая в кулаках ткань его кофты, и всхлипывает от захлестнувшей ее эйфории. Бонт обнимает в ответ чуть крепче необходимого, сжимает в своих руках и тихо произносит: — Все хорошо. Она мягко отстраняется, все еще придерживая ангела за плечи. Но тот не двигается, чем вызывает у девушки абсолютное недоумение. Лунный свет проникает в окно, а ветер развевает прозрачные занавески, наполняя комнату запахом озона. — Идем же, у нас мало времени, — ее руки соскальзывают к его ладоням, она тянет Бонта на себя, но он, кажется, совсем не торопится, внимательно глядя девушке в глаза. А затем отрицательно качает головой в знак протеста. — В чем дело? Ты... Ты передумал? Элизабет отчетливо слышит гулкие удары сердца, а тревога мгновенно накатывает неизвестно откуда и почему. Еще совсем недавний прилив радости смывает волнами необъяснимого страха. Так ведь не бывает. Не может все в одночасье измениться настолько, что начинают трястись поджилки. — Прости меня, — раздается вдруг, нарушая тишину. Он глубоко и размеренно дышит, печально улыбается, заметив замешательство непризнанной. Она ничего не говорит. Элизабет вообще теряется и не знает, что ответить, выдерживая на себе его проникновенный, полный неизвестной горечи взгляд. Она испытывает странное чувство дежавю от его слов, и замечает, как пространство вокруг едва заметно подрагивает и покрывается сизой дымкой. Под ребрами скребется нехорошее предчувствие. — Прости меня. Прости, Элизабет, за всю ту боль, что я причинил тебе. И... собираюсь причинить. Бонт с искренним сожалением смотрит на девушку, а Элизабет смотрит на него широко распахнутыми глазами, в которых явственно бушует накатывающее осознание того, что происходит. На лице застывает воистину всепоглощающее изумление. — Я… уже видела это, — шепчет она и пятится назад, пока не спотыкается о край кровати, едва не свалившись на нее, — это видение? Сон? Бонт запрокидывает голову, но она видит, как искажается его лицо, как сжимаются челюсти будто в приступе невыносимой боли. Парень зажмуривается, в уголках глаз собираются капли, но вместо слез по щекам стекает густая кровь. — Я несу за собой лишь разрушение и гибель, — цедит он, а Элизабет, наконец, приходит в себя и срывается с места. — Нет, Бонт, нет! Прекрати! Это не так! Она обхватывает ладонями его лицо, сжимает как тисками, отчаянно цепляясь взглядом за взгляд ангела, в котором теперь лишь леденящая душу пустота и замогильный холод. Жизнь в глазах цвета серебра больше не теплится, а на губах не застывает добродушная улыбка. — Прошу, останови это... Я не хочу бесконечной крови. Алые капли стекают по щекам, капают на белоснежную одежду, остаются на ее ладонях. Элизабет чувствует кровь, бегущую по запястьям вдоль синих вен. Кровь, что обжигает кожу холодом, заставляя закричать: — Помоги мне! Я не знаю, что должна делать! Не знаю! — Слишком темно и больно, — бессвязно шепчет он, как в бреду, — я не хочy... Мне так жаль. — Бонт... В бессилии она начинает плакать. Хочется вытрясти из него ответы, но отчего-то Элизабет знает наверняка, что он не ответит. Потому что он бессилен также, как она. — Ты должен мне помочь. Я не понимаю, что мне делать... Не понимаю... Ангел остекленевшим взглядом блуждает по ее лицу, а потом смотрит за спину, туда, где магическим свечением все еще переливаются тяжелые мокрые крылья. И вдруг улыбается, но от этой улыбки на окровавленном лице с безжизненными глазами, тело девушки пробирает озноб. — Разве я не говорил, что твой свет поможет найти дорогу..? Она встает на носочки, прижимается своим лбом к его. С дрожащих губ срывается: — Как маяк? — Как маяк. Когда Элизабет подскакивает на кровати, холодный пот катится с нее ручьем, заставляя тело крупно дрожать и покрываться неприятными мурашками. Трясущиеся пальцы зарываются в волосы, и девушка вжимается лицом в собственные колени, прижимая их к груди. Удивительно, как, порой, сложно сбежать от реальности. В прежней жизни это было возможно, и Лиз помнит, как стремилась провалиться в сон каждый раз, когда ее настигало какое-то несчастье. Как будто сон исцелял раны, возвращал силы, решал все жизненно-важные проблемы. Бессмертным не снятся сны, а если снятся, то непременно содержат сакральный смысл. Она резко поднимается с постели и подходит к окну, всматриваясь в пелену тумана, окутавшего все пространство вокруг школы. Он клубится в утренних сумерках, накатывает на стены, пока прохладный ветер завывает в не залатанных дырах крепости. Короткий сон уносит с собой остатки ночного помешательства и немного проясняет разум. Элизабет делает глубокий вдох и сопоставляет в свежей голове все имеющиеся производные. Еще на первых занятиях Геральд озвучил для нее одну простую истину — чувства не врут. А теперь Лиз знала наверняка, что ее сердце болело и не находило покоя не просто так. Ее связь с Мальбонте крепчала с каждой новой встречей. Она почти физически ощущала эти путы, что тянули ее к нему сильнее, ближе. Сплетали воедино. И если ее сон имел хотя бы косвенное отношение к его сознанию..? Она ведь могла видеть его воспоминания. Так была ли она способна чувствовать его душу? — Бонта не вернуть, потому что он никуда не уходил. Бонт — это я, понимаешь? Бонт — это свет в твоей душе, что ты так отчаянно стараешься игнорировать. Подавляешь. Топчешь. Свет, что мечется и изнывает в твоем сердце, пока ты приводишь в исполнение свой многовековой план мести. Ты стремишься к равновесию в мире, но так самозабвенно душишь его внутри себя. В эту самую минуту Элизабет ощущает, как клубок сомнений и противоречий постепенно распутывается в ее голове. Непризнанная с громким именем внезапно четко осознает свою истинную роль в этой истории. Он, Мальбонте, причина всего. Война была предрешена. Она началась тысячелетия назад и началась с него — маленького мальчика, в одночасье лишившегося всего лишь за то, что тот посмел родиться. Чтобы спасти всех, нужно начать с него. Уокер решительно признает, что готова бороться за каждую крупицу света, среди мириады тлеющих в его очерневшей душе. Пока существует капля надежды, она не посмеет опустить руки. Безумно. Непостижимо. Но Элизабет упрямо следует голосу сердца, рискуя всем, что у нее осталось. Любой выбор имеет последствия. Каждое принятое решение имеет свою цену, но именно это — не вызывает в ней горечи, не причиняет боли, не выворачивает наизнанку. Элизабет спешно принимает душ, надевает удобную для длительного полета одежду и выходит из комнаты, бросив напоследок косой взгляд в сторону камня, оставленного на смятой постели.