Дебби

Мать была виновна когда ее ноги слишком рано разъехались. Противный комок разрывает ее на части. Дебби то просыпается, то снова засыпает красным сном, черным сном, белым-белым сном, ее мокрое тело прилипло к потной тонкой простынке. За семьдесят два часа ее чувства приспособились к запахам выделений, крови, ее геморроя, разодранной пизды, спирта (особенно к нему), тяжелому запаху сигар на врачебном халате, комков эпидермиса матки. Брюс то есть, то нет. Может, его вообще никогда не было. Вьются медсестры с недобрыми лицами. Дебби вспоминается запах внизу после их первого раза, в те годы, когда мокрые трусы и эрекция не должны соприкасаться. Мокрые трусы в таком возрасте — это повод для отцовского ремня и красных щек матери. Мокрые от крови ли, от смазки, от желтоватых выделений, которые постыдно показывать врачу. Как-то мальчик обнял ее в кино, а Тереза сказала, что от этого бывают дети, и Дебби бросала себе на впалый живот камни. Сейчас она гордилась своим круглым так же, как если бы мальчик на ярмарке вручил ей воздушный цветной шарик. Может, она выталкивает из девственной вагины спасителя человечества, и ангел присматривает за ней? И придут волхвы с дарами, старыми ползунками, дешевыми пластиковыми игрушками из масс-маркета, с запахом дыма от одежд. Но не похоже, чтобы она была девственницей — слишком хорошо она помнит боль и кровь. Если только мученицей. Святыми мощами. Семья пришла целовать ее в забальзамированные останки. Брюсу стало плохо, он вышел на воздух; лучше бы он затащил сейчас в неубранный туалет молодую акушерку. Бедный, бедный усталый Брюс. Прилив крови в паху — и он сидит и смотрит на пожелтевшие стены и грязный пол, и нюхает кровь с эндометрием. И ее наспиртованные духи, впитались в арендованное свадебное платье в шкафу до сих пор не выветрились. И время тянется, как красная пуповина. Дебби была виновата, когда позволила. Кажется, ее слабые руки и ноги действительно сгнили за трое суток. Затем она снова отключается, как будто овощ, напичканный трубками для жизненно важных функций. Кровь напитывает простынь, пеленку, окропляет пол, руки акушерки, твои собственные ноги. И картинки скачут перед глазами: бесконечные коматозные сны, как под оранжевыми таблетками ЛСД в тоннеле любви, таблетками любви. Разве дети это не счастье? Она просыпается от перелива упокойного колокольчика в большой руке пастора. Первое, что Дебби стыдливо спрашивает у врача сиплым голоском: «Сколько нужно доплатить за обслуживание во время ее комы?» — как будто ей есть, чем платить. Хорошие маленькие девочки никогда не доставляют неприятности. Хорошие девочки говорят «пожалуйста» и «спасибо», не впадают в кому, не заставляют лица родственников надуться от волнения, а их уголки губ опуститься. Затем ей вновь дают Маршалла на руки. Бледный и тихий. Жалобное личико. Серое вещество в ее мозгах, или особый инстинкт в подкорке, или что-то сверхъестественное не позволяет отпустить мальчика, отнять его от себя. Это был один из двух моментов их нейронной близости, независимо от сказок о материнском счастье, от Брюса, от комы, от двух работ, от… У Маршалла от Христа только бледная кожа с пробивающимися костями (как будто наружу хотят вырваться иголки) и в то же время водянистые жалобные глаза. Его глаза не поменялись с тех пор, как она увидела его всего в крови и фиолетовых венах, сморщенного. Маршалл выпал прямо в бурную египетскую реку. Он барахтается, бьет маленькими ручками, но река неумолимо относит его к стоку, чтобы он застрял в решетке, как ненужный склизкий мусор. Лучше бы он растворился в лужице отбеливателя. Ему записан грех по праву рождения. В наследство от матери — наркозависимость и слабая эрекция, пока у Бушей — начальный капитал и теплые местечки в губернаторских креслах, перед телекамерами. Твой начальный капитал это измененная структура ДНК. Все, что ты получишь от матери-страны — бумажку-гражданство. Мать срывает запретный плод — Маршалл безвозвратно изгнан из Рая. Дебби любит Брюса. Ей сказали, что стоит показать перед его опухшим от спирта лицом плод их любви, выстраданный за трое суток, и Брюс преобразится, взыграют животная привязанность до трех лет и… три месяца брака. Отцовство — это тяжелый труд. Ты виновата, что не сумела сохранить брак. Твоей порванной целки недостаточно, чтобы удержать мужчину, Дебби. Твоей разъебанной пизды и коматоза, и даже маленького Маршалла от его спермы не хватит. Всей жизни не хватит. Лучше бы ты кидала здоровые камни себе на живот, а Брюс дальше трахал бы тебя и твоих хиппи-подружек в вашей накуренной халупе. Твоя мать рожает каждый год, а маленький костлявый мальчик с недостатком тестостерона — это все, что ты можешь? Брюс справедливо предпочел детей получше Этого. Любовь амбивалентна, как сценический образ певца. Как рай и ад. Как биполярное расстройство. Как чудо рождения и как смерть матери от кровопотери. Кипящая злость, обида, отчаяние не находит выхода в сознание хорошей девочки. Это нужно проглотить, как когда тебя толкает мальчишка-одноклассник. Но оно глубоко пустило корни где-то рядом с серым веществом, нейронами, отвечающими за материнство. Она уносит Маршалла далеко от Брюса и его равнодушия ко всему, кроме супружеского долга и выпивки в баре, и женщин. В страхе, как будто Маршалл — ваза из тонкого китайского фарфора в пеленке. Она задушит его этой пеленкой, лишь бы тот не выпал. Маршалл любит Бэтмэна, и Спайдермэна, и Халка, и даже пидорского Супермэна в его леггинсах. Дебби дает ему выкупленные у соседа старые выпуски, и Маршалл радуется всемогущим парням в костюмах с красивыми девушками на руках, хотя еще плохо читает подписи. Когда он падает в своем плаще-простыне, она ловит его. Вот твои комиксы, вот твои три работы и синяки под глазами, и грыжа, и жизнь под откос, и искусственная молочная смесь, только не разбейся, моя ваза. Я так тебя люблю. Со временем она все больше боится за мальчика. Ей это снится: бог заберет его за то, что она была плохой женой, плохой девочкой, и… Иногда она встает в холодном поту посреди ночи, чтобы проверить Маршалла; она слушает его тихое дыхание и даже щупает пульс. Он спит беспокойно. Иногда возвращается снова, будто невротик дергает дверную ручку. Что она будет делать, если тот задохнется во сне? Похоронит его в коробке на заднем дворе? А если он очнется под землей и начнет плакать и звать ее?.. Маму?.. Дебби покупает самое дешевое пиво, чтобы заглушать эти мысли. Чтобы черное и вязкое не грызло ходы в ее сознание, оставалось внутри¹. Или оно в ее желудке?.. А если это передастся ее мальчику как глисты, жжение в области ануса? Нужно отвести его на обследование и поставить свечку. Она много пьет и запивает таблетки пивом. Понимающие врачи выдают бедному больному мальчику много рецептов. Много, много рецептов и целый шкаф цветных пилюль, даже цвета оранжевого солнца. Привязанность и любовь уже не могут существовать без ненависти, прямо как Дебби без своих… Три года любви прошли, ее все сильнее грызут черные крысы ненависти. Они жгут и шепчут ей просто задушить мальчика в его беспокойном сне, чтобы не пришлось проверять пульс дважды за пять часов сна. Она никогда этого не сделает. Она боится своих мыслей. Она не дает им превратиться в осознанное побуждение и иногда просто кормит его лишней дозой средства от боли в животе. Или затягивает ему шарф чуть туже, чем нужно. Случайно забывает на парковке на десять минут. Она хотела желанного ребенка, плод любви, красивый, здоровый и боялась выкидышей и патологий — грехов. Но забота о зверьках или самодельных игрушках доходила до оторванных лапок. Для самоуспокоения, как ритуал, у нее есть хороший Маршалл и плохой. Хороший заслужил посмотреть телевизор. Он мягкий и ранимый, мой супермэн. А плохой существует для ее черных-черных крыс в норах и белых-белых таблеток. Он тощий и грубый. (И неизвестно, кто более реален). Плохому она приписывает все вредные привычки вроде онанизма, бунта, тунеядства, брани, и затем «наказывает». Приписать ему любые грехи у себя в мыслях. Фаза «плохого» наступает спонтанно — когда крысы укусят мягкие ткани. И, вдруг, Дебби снова готова таскать его на руках и закармливать как младенца. Но она чувствует, что норы в сознание все больше. Когда-нибудь они выйдут наружу, оставив ее полусъеденную. И поселятся в моем мальчике. И он совсем не будет хорошим, мягким и ранимым, болезненным мальчиком, которого обижают в школе. И ей некого будет заслонять грудью, пеленать и ходить разбираться в школу, чтобы услышать о его неуспеваемости и индифферентности торчка. Есть хорошая Дебби, есть плохая. (И неизвестно, кто более реален). Хорошая Дебби сделала для мальчика все, она нашла, где нам жить, она его одела и накормила. Плохая Дебби виновата в том, что у парня мертвые глаза и безотцовщина. В своих мыслях. И что письма, которые мальчик пишет для «папочки», не получают ответа. Мама ищет тебе нового папочку, но «папочки» находят только косяки и громко разговаривают, от чего голова гудит. Дебби приятно-хорошо-отлично, а потом ей очень плохо, а потом в ее памяти опять дыры. Но побеждает хорошая. Она должна победить, чтобы Дебби не взяла бесхозный мужской ремень и не повесила их обоих. Чтобы Маршалл не оказался в порно-журнале на заправке, вместо престижного колледжа. Верно? Ты желаешь своему сыну счастья, так? Внешний мир слишком враждебен. А может, крысы просто всегда жили в нас с Брюсом и поселятся в мальчике. И напрасно ты травишь их, лучше взращивай их и раскармливай, пока сам не станешь грязной сифилисной крысой, которая жрет нечистоты, а не варит спагетти с утра до ночи и моет тарелки и полы. Их уже никогда не вывести, даже самыми искренними молитвами, потому что они давно твоя природа. И не только твоя: они в канализациях города, в каждом доме, в каждом телеящике, в бургере из тошниловки, в твоем парикмахере. Молитвы Дебби читает быстро и не задумываясь, даже стыдливо. Сказки так же, если есть время. Она выполняет свой, один из многочисленных, ритуал и выключает свет: завтра рано вставать.