По мере необходимости

      Ночью Ёнэ приходит в себя и прежде всего, в первую очередь, замирает. Стоп, что бы это ни было. Затем долгим и тревожным усилием разлепляет глаза и отшатывается назад, спиной на сучок дикой сливы.       Красный меч, насквозь проткнувший Ясуо под лопаткой, тускнеет и гаснет, клинок исчезает, и на осенние листья падает пустая рукоять.       Другой меч прочно вогнан в землю напротив его головы, так, что лезвие почти достаёт Ясуо до лица. Когда Ёнэ в потрясении отпрыгнул от его тела, Ясуо подставил ладонь, чтобы из-за внезапного толчка не порезать глаза.       Правая рука у него заведена за спину. Ёнэ ещё чувствует, как сжимал её и давил на локоть, пока бёдра вталкивали внутрь то, что до сих пор саднит и пульсирует. Ясуо лежит на животе. Он сводит ноги, на левой руке поднимается на четвереньки и с осторожностью шевелит правой.       — Кх-яс... Ясуо! Что происходит?!. — Собственный голос настолько глухой и ошарашенный, что даже имя далось Ёнэ не сразу. Он поправляет одежду и пояс — неловкими пальцами получается со второго раза. Затем единожды, быстро, оглядывает и оценивает то, что видно в разорванной дыре штанов. Серьёзных травм нет, и Ёнэ отводит взгляд.       Ясуо медлит:       — В тебе проснулся демон.       Ответил он почти бесстрастно. По крайней мере, безучастно.       С некоторым усилием Ясуо переводит руку из-за спины в нормальное положение, потом, не поворачиваясь и не глядя Ёнэ в глаза, встаёт.       — И?.. — Ёнэ не знает, как закончить этот вопрос. Ясуо же, кажется, не знает, как ответить.       — ...Ты видишь.       Дует ветер и шевелит опавшие листья, красные в лунном свете, а также ветки полуголых кустов, пряди волос, края и лоскуты одежды. Ненадолго просыпаются и снова пропадают в темноте угли костра.       По дуге Ёнэ обходит то место, где вопросительно замер идущий с ним мечник, и возвращает себе оружие. За другим же оружием приходится подойти на шаг ближе и наклониться.       Пауза. Оглядываясь, будто что-то ища или пытаясь решить, Ясуо проводит по штанам правой рукой (спереди они выглядят целыми). С другой руки, левой, стекает кровь, и ей он за одежду не берётся. Движения отрывисты и скованны.       — Тебе больше нельзя со мной оставаться, — отворачивается Ёнэ. Голос он взял под контроль: теперь говорит не слишком громко, на одной ноте и в то же время резко — интонация, усвоенная за последние полмесяца или меньше. До встречи с Ясуо он в основном молчал.       — Нет, — подходит Ясуо. — Я останусь.       Скрывая раздражение, Ёнэ интересуется:       — Ты растерял последние мозги?       Он понимает, что до сих пор держался за пояс и только теперь, в порыве злости, стряхнул руку.       — Я пообещал помочь тебе бороться с демонами, — Ясуо напряжён и смотрит в землю, — а не убегать, как только один из них проснётся.       Только договорив, Ясуо поднимает глаза. Оба долго изучают друг друга, словно взглядом можно победить или проиграть.       — Ты не можешь никуда идти в таком виде.       — Не беспокойся. Одежду я зашью.       Ёнэ мрачнеет.       — Одежду?.. — выплёвывает он. — Допустим. И каким образом?       — Не беспокойся.       Глядя через плечо, на этого человека, который вызывает досаду и гнев, вероятно, у любого, с кем бы ни заговорил, Ёнэ отступает вглубь леса.       — Ты сказал, что я могу тебе помогать! — догоняет его тот. — Ёнэ! Если демон проснулся, как ты собираешься справляться с ним один?       — А ты как поможешь мне с ним справиться?! — Он ускоряет шаг.       — Я хотя бы могу его сдерживать, пока ты не очнёшься!       Какое-то расстояние Ёнэ преодолевает, не глядя по сторонам.       Вокруг всё равно один и тот же пустой засыпающий лес.       — В следующий раз, когда соберёшься сдерживать демона, — выплёвывает Ёнэ, — хотя бы достань меч.              Ясуо, полураздетый, сидит у костра. Мышцы его бёдер настолько заматерели и закалились, что уже не расслабятся так же, как кованая сталь не станет мягче. Накидка прикрывает руки и грудь, а если не прикрывает, то затеняет. Ясуо отломил стебелёк року-хо, заточил его на конце, как писчее перышко, и теперь вытаскивает им нити из штанов вокруг большой дыры. По треугольной форме разрыва Ёнэ представляет, как дёрнула ткань его собственная рука и на штанах возникла дыра.       Иголку Ясуо сделал из того же стебелька. Когда нитей набирается достаточно, Ясуо принимается кропотливо ремонтировать порванное.       Ёнэ не ложится спать, но и на Ясуо смотрит лишь искоса и нечасто. Нужно заняться медитацией. Поможет ли она, или азакана снова сменит Ёнэ, когда тот будет спать, неизвестно.              Спустя две ночи Ёнэ пытается проснуться от смутного ощущения угрозы.       Ладони что-то крепко сжимают — ему снится, что шею, шею Ясуо, и это злит его до такой степени, что он стискивает их крепче, а затем сильнее вбивает своё естество внутрь тела, раз и ещё раз.       Но тут он окончательно приходит в себя, опешив, разжимает руки, резко отталкивается назад; в этот момент семя извергается на скорчившегося под ним человека. Ясуо с силой втягивает воздух и, пытаясь не кашлять, обхватывает шею руками. Его меч брошен на землю далеко в стороне. Красный же меч демона, воткнутый ему в спину, гаснет, и падает пустая рукоять. От этого меча сквозь накидку просвечивает призрачный след, который быстро тает, словно и не было.       — Если ты ещё раз меня не остановишь, — выдавливает из себя Ёнэ, — дальше я пойду один.       Он как можно быстрее поправляет длинную повязку и пояс. Но под тканью, которая, может, и выглядит прилично, остаётся плоть, и она саднит и издевательски пульсирует возбуждением. На Ясуо одежда снова порвана и к тому же испачкана.              Ёнэ идёт чуть впереди, Ясуо — позади, и ни один не нарушает молчания. Будь такое возможно, Ёнэ не заговорил бы с Ясуо больше никогда. Одновременно его, наоборот, подмывает высказать всё, но всего слишком много. Даже если бы такие речи приличествовали мечнику, говорить не получится, потому что слова толпятся и отпихиваются.       Мелкую речку, заваленную сухими ветками, прошли ранним вечером, ощутимо раньше ночной стоянки, где случилось несчастливое пробуждение. Теперь вернулись.       По другую сторону завала Ясуо чистит одежду и промывает порез на левой руке.       Ёнэ стоит по пояс в холодной воде, в самом глубоком месте.       От ветра по отражению луны идёт рябь.       — В этот раз на мне снова не было маски? — осведомляется он.       — Не было, — вздрагивает и гаснет голос Ясуо.       За буреломом его почти не видно, но слышно каждый всплеск и почти каждый сдержанный выдох.       Сейчас маска на лице, как и обычно. Ёнэ сдаётся и ощупывает её пальцами: если этого не сделать, то кажется, будто та шевелится. Только кажется. Пальцы твёрдо чувствуют неподвижность.       А если наклониться, то в отражении станет видно, как у этого тела светятся глаза. Когда-то у Ёнэ были обычные человеческие глаза, обычное человеческое лицо и неисполненный долг. Ещё раньше у него были честь, семья, невеста и вера в будущее.              Когда Ёнэ через ночь просыпается от опасности, демон в его теле стискивает что-то в руке, упираясь и давя перед собой. В конце концов от этой хватки ломаются кости, Ясуо кричит, и тогда же к Ёнэ возвращаются маска и зрение.       Сломано предплечье, но зато Ясуо одет и выглядит прилично. Меч был воткнут под ключицей, и опустевшая рукоять хлопается ему под ноги.       Ёнэ отступает на шаг назад.       Ясуо ведёт себя напряжённо и растерянно, и держит свою сломанную руку на весу и отведя подальше. По лицу видно, что перелом болезненный и не на шутку его тревожит, а в особенности, кажется, Ясуо озабочен тем, что не знает, стоит ли перевязать предплечье, и как, или, наоборот, оставить что есть. Свой меч Ясуо передвигает на правый бок, и Ёнэ размышляет, каким образом тот собирается орудовать левой рукой, если так и не стал этому учиться.       По-ночному морозный ветер расшвыривает Ясуо нерадиво связанные волосы. Тот перематывал их одной левой рукой, сначала собрал и скрутил в жгут, потом прижал этот жгут затылком к стволу дикой вишни и пропустил ленту в получившуюся петлю, и затянул узел, также засунув ленту между головой и стволом. Ветер не щадит и волосы Ёнэ.       Отойдя, он трёт лицо — только скулы и глаза, потому что лоб и нос закрыты маской и их потереть не получится никак.       — Нужно найти лекаря.       Ясуо не отвечает.              Но, разумеется, найти лекаря не выходит и не выйдет. Позади на много миль только редкий лес и холмы, впереди, должно быть, тоже. Чтобы выйти к заселённым местам, пришлось бы идти, может, ещё дней пять, и неизвестно, нашёлся ли бы в ближайшей деревушке врач или заклинатель.       Однако вечером, после дня пути, на вершине холма становится различимо голубоватое свечение. Проламывая дорожку в кудрях засыхающих колосьев, оба поднимаются туда. Один бы Ёнэ мог пройти легче и неприметнее, но у Ясуо рука распухла, как надувшаяся жаба, и он идёт медленнее обычного, и в колосьях между кустами остаётся зримый след. Ёнэ злится на эту медлительность. Однако хуже всего то, что злость его безосновательна, по крайней мере, сомнительна. Уже несколько суток он не может выспаться, из-за азаканы ему приходится просыпаться через каких-то три-четыре часа после того, как желание спать берет верх и глаза бессильно смыкаются. В таком состоянии ещё неизвестно, кто на самом деле более неуклюж.       Холм. Добираются до вершины. Голубоватое свечение исходит от камней, выложенных кругом у ручья. На обратной стороне холма ручей переходит в узкий водопад, а внизу парит горячий ключ, и пар перетекает в туман. У камней же наверху — узнаваемый очаг от костра, какие складывают некоторые монастыри ниндзя, и глиняный ковш.       — Останься здесь, около камней. Это священное место. Ты выздоровеешь быстрее.       Ёнэ искоса наблюдает за Ясуо: тот устал и в раздумье смотрит вниз, на пруд с горячей водой. Он продрог. И Ёнэ вдруг вспоминается, какой тот непереносимый мерзляк. Каждым, буквально каждым зимним вечером этот ребёнок ныл и действовал на нервы, пока в печи не уничтожали лишние несколько поленьев. Ёнэ с матерью обходились бы меньшим, но Ясуо каждую зиму вгонял семью в долг.       Отвернувшись, чтобы не раздражаться сильнее, Ёнэ оживляет костёр. Ясуо пытается помогать, но он его отгоняет, и тот отходит за водой, извлекает мешочек с запасом сухого чая и в который раз заваривает его неправильно. Затем, усевшись не слишком далеко от костра, к пруду спиной, он зажимает коленями и раскручивает надвое свой разборный кувшинчик, наполняет обе получившиеся чашки густо-зелёным отваром и ставит одну перед Ёнэ. Что это, если не издёвка? Ёнэ в который раз не знает, как сообщить Ясуо о том, что чай заваривают целиком не так, и нужно ли вообще об этом говорить, и в который раз не прикасается к чашке.       Темно. Под ногами ломаются заиндевевшие по краям листья и травы.       Ёнэ спускается со священного холма и возвращается с парой зайцев и отцветшими душистыми травами. Ещё на подходе слышно, что Ясуо пытается играть. Но пальцами правой руки он едва двигает, и руку поднимает с трудом, да и сидит в неподходящей позе, а кроме того, на длинных нотах дыхание дрожит и сбивается.       — Спустись в источник, — говорит Ёнэ, показываясь. — Ты согреешься, а я пока приготовлю ужин.       — Я могу тебе помочь. — Ясуо неуклюже прячет флейту в карман.       — Нет. Я всё сделаю. Иди вниз.       Тот отвечает долгим, ничего не выражающим взглядом, опускает голову, разворачивается и уходит.       У огня остаётся чашка с остывшим чайным заваром.       Ёнэ обходит костёр, чтобы случайно её не задеть, пока свежует добычу. Вспоминается, как ловко расправлялась с дичью Ло-лэ. Разве было хоть что-то, в чём она проявляла неловкость или нерасторопность? В его невесте сошлись все женские добродетели: невинность и стать, искусность и послушность, терпение и мягкосердечность. Нет, она была лучше: она была умной и свободолюбивой. Кроме того, Ёнэ не сомневался, что она его любила. Ло-лэ над ним не смеялась, как бы он ни сглупил, однако при этом развила в себе умение отвечать так, что Ёнэ начинал смеяться сам, легко и от чистого сердца. Однако давно пора перестать называть её невестой.              Ко второй половине ночи холодает ощутимее. На вершине холма Ёнэ один.       Ясуо обнаруживается внизу, на туманном берегу пруда, и одежда на нём даже не влажная, в воду он не заходил.       Ёнэ рассматривает обе его руки. Правая придёт в рабочее состояние ещё нескоро, но ладонь левой уже подзажила, и корка засохшей крови стала толстой и потрескалась от того, что Ясуо постоянно что-то делает.       На пристальное разглядывание тот отвечает единственным непрямым взглядом и отворачивается обратно, к пару, складывающемуся над водой в текучие картины.       — Ясуо. Я ухожу.       Тот вполголоса откликается, не глядя:       — ...Понятно.       — Я пришлю сюда лекаря, когда встречу.       — Не стоит.       — Это необходимо.       — В этом нет нужды. Сюда сложно добраться, к тому же, как ты знаешь, я убиваю тех, кто идёт за мной. Не присылай беззащитных людей к убийце. Всё заживёт.       Ёнэ выдыхает, смиряя неподобающее раздражение, что с каждым разом даётся ему всё труднее. Однако голос звучит спокойно, вернее, бесчувственно.       — Не в твоём положении капризничать. Тебя больше не преследуют. От обвинения в убийстве твоё имя очищено. Тем более тебе не станет угрожать лекарь.       Ясуо долго не отвечает и потом наконец даёт себе труд повернуться.       — Ёнэ?..       — Что?       За исключением этого поворота головы, Ясуо не шевелится, что создаёт впечатление, будто в тумане застрял старый одеревеневший дух птицы с огромным клювом — там, где волосы у Ясуо собраны в неопрятный торчащий хвост.       — Существует ли что-то, что могло бы принести мне твоё прощение?       — Я уже сказал, что простил тебя, — отвечает Ёнэ с неожиданной для себя холодностью.       Опустив голову, Ясуо отворачивается.       Больше они никак не прощаются. Возможно, Ёнэ не заговорит с Ясуо больше никогда, как и хотел.              Ёнэ не разрешает себе засыпать, пока не отходит от холма на полдня пути.       В какой момент он позволил демону пробудиться и завладеть этим телом?..       Он разглядывает демонический меч, перед тем как устроиться на ночлег. Замахивается и вгоняет себе в грудь.       Это не больно, Ёнэ много раз делал это ради проверки. Это приносит оцепенение и какую-то предгрозовую оглушённость. В противном случае решиться бить этим мечом людей было бы ощутимо сложнее.       Но убить им собственного демона Ёнэ не может, и не сможет, пока не узнает его имени. Из-за этого принуждённого соседства Ёнэ не считает себя в полном смысле человеком, хотя и демоном тоже назвать не может.       Они мешают друг другу, как два краба в одном ведре. Ни один не даёт другому выбраться и ни один не может своими клешнями умертвить другого окончательно. Пока что.       Возможно, тот демон, что живёт в этом теле, это демон мести?       Ёнэ мается и не может уснуть. Про себя он знает, что не хочет мстить Ясуо; но если не хочет, то почему азакана пробуждается? Что означает поведение этого существа? Неизвестно; и не у кого спросить.       В сотый раз одни и те же мысли. Они настолько надоедают, что Ёнэ начинает разговаривать с собой вслух; однако сколько себя ни спрашивай, он не узнает ничего нового. Если бы только можно было выговориться Ло-лэ... Да, пожалуй, ей бы единственной он рассказал о том, что у него на душе. Ей он рассказывал всё и слушал её обо всём. Они говорили часами, даже о таких вещах, которые должны обсуждать только подлинные муж с женой. Но сколько ни вспоминай эти разговоры, в них тоже не найдётся ответа, что пробудило азакану и как его одолеть.              Этой ночью, ближе к рассвету, Ёнэ снова неожиданно приходит в себя: от собственного беспокойства и азарта демона. Вокруг горячая вода. В кулаке зажато что-то вроде водорослей, и он прижимает их к каменистому дну; в другом кулаке меч.       Но то неясное вырывается, и Ёнэ обдирает костяшки пальцев о камни. Он это выпускает, какое-то давление заставляет его отвести меч, и неверный ещё глаз ловит, как Ясуо выныривает из-под воды и хватает воздух. Его всегдашний хвост растрёпан и съехал набок, словно с силой дёрнули в сторону. С одеждой не лучше, и Ёнэ снова был в его теле.       Он нашаривает на дне пустую рукоять погасшего меча и косится на Ясуо. Второй, собственный, меч был наставлен ему на горло и чудом его не проткнул, когда Ясуо выныривал. Тот держал в левой руке свой меч, но он никогда ею не дрался, у него совсем нет в этом опыта. Ёнэ же всю жизнь тренировал обе, чем демон мог бы, вероятно, воспользоваться. Ясуо сейчас ему не соперник, определённо нет, хоть по некой причине и не ранен.       Ёнэ долго изучает его взглядом. Кажется, кроме руки, ничего больше не сломано.       — Я в порядке, — произносит Ясуо хрипловато и отворачивается.       — Очевидно, я был неправ. Больше не сопротивляйся ему, — решает Ёнэ. — По-видимому, это его дразнит, и он начинает с тобой играть. Если бы я не проснулся, он мог бы тебя утопить.       Вылезая на берег, Ясуо оглядывается словно бы вопросительно. Что ему нужно, неясно, и он не говорит. Ёнэ в глухом раздражении задвигает свой меч в ножны, делает по дну два шага к Ясуо и останавливается.       — Прости, — прикрывает он глаза и застывает. — Я слишком долго думал, что ты до сих пор сильнее меня.       — Не проси у меня прощения. Я достаточно силён, чтобы ему сопротивляться.       — Нужно что-то делать. — Игнорируя обращённые к себе слова, Ёнэ тоже выбирается на берег.       Ясуо усмехается, отчего у Ёнэ раздражённо напрягаются плечи.       — Расскажи мне, когда это началось, — говорит он, не пропуская в голос негодования.       — Ты знаешь.       — Возможно, нет. Я вспомнил, что чувствовал во сне тревогу ещё за несколько дней до того, как проснулся в первый раз. Но тогда это было только ощущение во сне.       Ясуо левой рукой отжимает волосы.       — Не беспокойся. Всё было в порядке.       — Ясуо. — Ёнэ садится на пятки с ним рядом, но не слишком. — У тебя нет права скрывать правду. Мы говорим о демоне, а не просто о том, что происходило между тобой и мной. Я хотел как можно скорее выйти из леса к деревням, но сейчас не рискну этого сделать, пока не удостоверюсь, что держу азакану под контролем. Азаканы приходят пировать на боли, на печали, на беде, на человеческих горестях. Если я появлюсь в деревне в таком состоянии, то могу не помочь, а только навредить. Мне нужно знать правду, чтобы понять, что происходит и как поступить дальше. Так когда он напал на тебя в первый раз?       Ясуо с заметным трудом поднимается и проходит кругом, медлительно и осторожно собирает ветки посуше, кору, листья и колосья, складывает. Прижимает ступнёй недлинное кресало и с какого-то раза высекает из него искры. Но стебли не занимаются. Искры на них почти не попадают — гаснут на земле.       Ёнэ подходит на два шага ближе.       — Будешь чай?.. — спрашивает его Ясуо, не оборачиваясь до конца.       — Нет.       — Что ж, ясно. — Вздохнув, тот пробует ещё, но даже когда искра вроде бы может разгореться, на неё почти сразу капает с волос. — В первый раз этот демон проснулся за три дня до того, как... ты это увидел.       — И случилось то же самое?       — Да.       — Как?       Ясуо опускает глаза и медлит с ответом.       — Твоя одежда... была целой, — уточняет Ёнэ, не сводя с него глаз.       — Я мылся. Одежда лежала на берегу.       — Значит, ты не спал.       — Я думал, что лучше одному из нас на всякий случай следить за тем, что происходит вокруг.       — И ты не спал каждую ночь?       — Нет. Просто в ту ночь мне показалось, что лучше... чем-то заняться.       — Почему?       — Почему-то.       — Ясуо. — Ёнэ подступает ещё на шаг и, сложив за спиной руки, наблюдает, как тот неуклюже высекает огнивом искры рядом со стеблями. — Мне нужно это знать.       — Я не знаю. — Ясуо снова отжимает волосы и сосредотачивается. Его пристальное внимание приносит плоды, и по стебельку ползёт красное пятнышко. Опираясь на левую руку и бережно держа на весу правую, Ясуо его раздувает, затем поднимается и отступает от будущего костра. — Это было ощущение.       — Стой. Куда ты?       — Просто отошёл.       — Не уходи. Расскажи мне, что с тобой происходило в ту ночь.       — Какие подробности ты хочешь знать? — спрашивает Ясуо устало.       — Чем та ночь отличалась от предыдущих? Почему ты именно тогда решил не ложиться? Ты видел какие-то признаки того, что азакана может пробудиться?       — Нет.       — Тогда почему ты не лёг спать?       — Это было всего лишь ощущение и желание, я не рассуждал.       — Ясуо.       — Да?       — Ты обещал мне помочь бороться с азаканами.       Тот садится на пятки чуть в стороне и потерянно трогает левой рукой навершие рукояти.       — Мне нечего тебе рассказать, кроме своих ощущений. Я не мог заснуть, потому что... Я просто не смог заснуть рядом с тобой. Ты выглядел так, словно... не хотел, чтобы я спал рядом с тобой. Или не хотел спать при мне.       Ёнэ выпрямляет спину. Хочется нахмуриться, но даже этого он из-за маски толком не может.       — В самом деле? Я как-то странно вёл себя той ночью?       — Так же, как и все прошлые. С самого начала, когда ты позволил мне идти с тобой, мне казалось, что ты этого не хочешь. Ты спал в такой позе, будто готов в любую секунду вскочить. И сжимал меч во сне. Каждую ночь во сне ты передвигал меч так, чтобы он лежал остриём ко мне.       — Я вынимал во сне меч?       — Нет, ты двигал его вместе с ножнами.       — И из-за того, что я неудачно положил во сне меч, тебе показалось, что я не хочу, чтобы ты спал рядом со мной?       Ясуо выдыхает и медлит.       — Я пробовал ложиться по разные стороны от тебя. Ближе или дальше. Ты всегда наставлял меч на меня. Если я вставал и ложился с другой стороны от тебя, ты переворачивался на бок и делал то же самое.       — Я не помню ничего подобного, — вынужден признаться Ёнэ.       — Ты спал.       Они молчат.       — Но в предыдущие ночи... мы оба спали рядом.       — Да, просто в ту ночь я... больше не смог. Я ходил неподалёку от тебя, и ты как будто следил за мной даже во сне. Я понял, что ты меня ненавидишь. Тогда я решил дождаться утра, чтобы не уходить без предупреждения, и пошёл освежиться, чтобы не заснуть. Но потом увидел тебя без маски...       — У него моё лицо?       — У тебя и сейчас твоё лицо. По крайней мере, то, что не закрыто... Когда он напал, я решил, что лучше всё-таки остаться с тобой и помочь тебе с ним справляться. Прости. У меня ничего не вышло.       — Ясуо... — Ёнэ слышит, как его собственный голос дрогнул. — Я же сказал тебе, что простил тебя. Почему тебе больно?!       — Нет, — утыкается тот носом в колени. — Я знаю, что тебе намного больнее.       — Мне не больно, — чеканит Ёнэ. — Я сказал, что это всё в прошлом и для меня значения не имеет.       — Хорошо.       — Ясуо! Прекрати пытаться быть хорошим. Ты не такой!       — Нет.       — Это притворство, ты ведёшь себя тихо не потому, что ты привык поступать как должно и уважаешь других, а потому что пытаешься сделать вид, что это так.       — Нет. Я не пытаюсь сделать вид, что я хороший.       — С той самой ночи я только и делаю, что медитирую и не даю себе чувствовать ничего. Мои чувства не могли пробудить азакану ни сегодня, ни вчера.       — Я с тобой не спорю.       — А должен.       — В самом деле?       — Ты споришь всегда.       Ясуо усмехается.       — Нет, не всегда. Видишь: я спорю о том, что я не спорю... Вероятно, нам следует разойтись на большее расстояние. Будет лучше, если мы пойдём в разные стороны, чем если я продолжу сидеть на месте. Если ты не хочешь покидать лес...       — Нет, — перебивает Ёнэ. — Ты останешься здесь, пока не исцелится рука. И я останусь здесь, потому что смысла уходить всё равно нет. Но ты должен тоже начать медитировать.       — Ёнэ, — вздыхает Ясуо, — будет проще, если...       — Видишь: ты споришь. Когда я разрешил тебе пойти со мной, ты обещал, что будешь слушаться.       — Больше не спорю, — уступает Ясуо.       — Посвяти хотя бы час медитации перед сном.       — Ладно.       — Это должно тебе помочь. Ты помнишь, как медитировать на спокойствие?       — Да.       — Займись этим...       Ясуо раздражённо выдыхает (Ёнэ это возмущает, но он, в отличие от Ясуо, способен сдерживать порывы).       — Как скажешь.       — Ясуо, как этот азакана той ночью уснул?       — Просто... в какой-то момент... всё прекратилось. Ты спал, и на тебе снова была маска. Я отнёс тебя туда же, где ты заснул. Одежда не высохла за ночь полностью, но она к утру и так всегда влажная от росы.       — Ты пробовал сопротивляться? Противостоять ему? Разбудить меня, пока всё не прекратилось?       — Да.       — Как?       — Я тебя звал и разговаривал с тобой.       — Это всё?       — Я должен был сделать что-то ещё?       — Ты мог бы.       Ясуо медлит.       — Это тело принадлежит тебе.       При этом ответе Ёнэ вдруг сжимает кулаки от раздражения. «Когда тебя это волновало?!». Однако вслух он спрашивает:       — А в другие ночи?       — Я пытался тебя разбудить. Это не работает.       — И он каждый раз втыкал в тебя красный меч?       — Да.              Рассвет. Ёнэ начинает медитировать, и Ясуо вместе с ним. В голову лезут разные мысли. «Всё началось с того, что его осквернил демон, — думает Ёнэ, — а потом он оделся, лёг и утром не подал вида».       Возможно, Ёнэ и вправду ненавидит Ясуо.       Но не настолько, чтобы от этого просыпался азакана, совсем иначе.       Костер так и не разожгли. Грело осеннее солнце, и под лучами, свернувшись на охапке травы на левом боку, Ясуо заснул.       Ещё раньше на рассвете Ёнэ успел заметить, что зайцы, оставленные перед уходом, не съедены, а сожжены в жертву духам.       Ему всё равно.       Сам он спать не ложится. Пока ещё есть силы терпеть.              Однако медитации не работают. Сказать вернее, не работают медитации Ясуо.       В ту ночь, когда Ёнэ не может больше не спать, он обнаруживает себя в знакомой ситуации; Ясуо выныривает над водой и глотает воздух. Правая рука у него дрожит, потому что ей тоже пришлось давить на обух меча. И он раздет.       — Ясуо! Я говорил тебе не сопротивляться.       — Я не сопротивлялся.       — Он пытается тебя убить?       Ёнэ собирает мечи, и в это время Ясуо раздумывает.       — Сначала мне казалось, что нет.       То же самое, почти, в общих чертах, случается через ночь (одну ночь Ёнэ не спит), и через три ночи (в предыдущую не спит тоже).       Медитации Ясуо не работают; однако Ёнэ, медитируя, чувствует демона всё лучше. Теперь он знает, что тот что-то замыслил. Каждый раз, просыпаясь и обретая зрение, он чувствует предвкушение некого неожиданного блага, злорадство, жажду и радость мести, а также предчувствие свободы. Он чувствует, что хочет убить Ясуо.       Это не собственное его желание. У него оно осталось только одно — выспаться.              — Он не может тебя сожрать, — сообщает Ёнэ. — Теперь я уже различаю это точно. Пока он делит одно тело со мной, он многого не может. И пока не сожрёт или не убьёт меня, его силы останутся ограничены. Поэтому ему приходится довольствоваться теми переживаниями, что он может вытянуть из тебя через демонический меч.       Ясуо сидит в светящихся камнях и слушает; Ёнэ прохаживается вокруг.       — Поэтому, — продолжает он, — возьми и спрячь его.       Он протягивает Ясуо пустую рукоять.       — Ты хочешь, чтобы я спрятал твой меч?       — Это не мой меч, Ясуо. Один мой меч у меня в ножнах, другой разбит. — Ты его разбил, перед тем как убить меня, дополняет Ёнэ у себя в мыслях. — Это меч азаканы. Если бы это было возможно, в нынешней ситуации я бы его уничтожил. Но я не знаю, как это сделать. Поэтому унеси его подальше, спрячь где-нибудь и не говори мне где.       — Если у тебя не будет этого меча, ты не сможешь убивать азакан, — замечает Ясуо.       — Возможно, когда-нибудь я найду другой ему на замену. Возьми. Если у тебя получится, сломай его. У меня не получилось.       Ясуо отсутствует два дня. Вероятно, длительный срок связан с тем, что передвигается он до сих пор не лучшим образом, тем более вне святилища. Ёнэ не спит и в глубине души надеется, что Ясуо сбежал и это сработает, хотя сам велел ему остаться: не так уж и часто встречаются священные места, найти одно — уже везение. Но спустя два дня Ясуо возвращается. За то время, что он провёл вне святилища, сломанная рука снова распухла и покраснела.       Они вместе медитируют и вместе отходят ко сну. Или, по крайней мере, расходятся в разные стороны и делают вид, что сразу засыпают.       Ёнэ приходит в сознание, насилуя Ясуо и держа красный меч у того в груди.

***

      Своё детство Ёнэ помнит ярко, но отрывочно.       Когда ему было пять лет, отец погиб.       Вот что ему помнится хорошо: тогдашние размышления. Не те, что появились сразу после смерти — о том, какими были те, он уже только догадывается; и не тягомоту похорон. Разве что запах пудры, которой закрывали лицо мертвеца и которая четыре дня пропитывала главную комнату в небольшом жилище. Зато Ёнэ помнит, что было потом.       Сначала он, можно сказать, не осознавал трагедии в смерти отца. Гораздо больше его беспокоило, что мать начала целыми днями плакать и ничего не говорила. Только через месяц Ёнэ по-настоящему соскучился и до него вдруг дошло, что отца не будет больше никогда.       Мать прежней уже не стала, даже годы спустя. Тогда, сначала, он хотел стать для неё вместо отца. Ему думалось, что он отныне будет её единственным мужчиной, её настоящим защитником. И с ним она не будет плакать, как с отцом. У Ёнэ были причины так считать: он никогда её не расстраивал, его она измождённо хвалила и целовала.       Какое-то время Ёнэ помогал матери по хозяйству во всем, в чём мог, и гордился тем, что никого к ней не подпускает.       Когда ему оставалось меньше месяца до шести, в их доме появился другой мужчина. В тот короткий промежуток времени на лице матери снова возникла улыбка, и Ёнэ она совсем не нравилась.       Когда исполнилось шесть, тот мужчина исчез.       Когда еще не исполнилось семи, появился другой ребенок.       Потом оказалось, что из них двоих лучшим был Ясуо.

***

      Ёнэ просыпается, насилуя Ясуо, и в груди у того — красный меч, который должен быть спрятан.       В первые секунды он чувствует удовольствие и плотское желание. Замирает, как только обретает над телом контроль, отодвигается и встаёт как можно быстрее, но всё равно чувствует.       Ясуо лежал молча, раздетым и напряжённым, глядя в сторону и сжимая левой рукой рукоять своего отсвечивающего серебром меча. Одежда в стороне, но меч наготове, в левой руке, и Ёнэ помимо воли отмечает, что хват неправильный.       — Где ты оставлял меч азаканы?       Ёнэ всё ещё чувствует. Чувствует всё телом и, кажется, уже ничего душой. Про меч он спрашивает потому, что задать этот вопрос полезно и даже необходимо, но не от желания узнать ответ.       — За день пути отсюда.       Ясуо отвечает тихо и хрипло. Зажившей левой рукой он отряхивает спину и волосы, разбирает аккуратную стопку своих штанов и накидки, начинает одеваться. Выходит, раз Ясуо этой ночью снял одежду, он не верил, что азакану их усилия остановят. Не верил, но не спорил и в своём печальном состоянии проделал день пути, чтобы спрятать от Ёнэ меч, и потом день обратно. Ёнэ зажмуривает глаза и стискивает виски. Вздыхает. Он просто не способен испытывать сочувствие, даже к Ясуо, тем более к Ясуо. Тело хочет спать. Немногое и неяркое удовольствие этого тела, которому не рад никто, наконец затухло окончательно.       Однако спать нельзя.       — Что ты чувствуешь, когда это происходит? — спрашивает Ёнэ, не поворачиваясь к Ясуо до конца.       Тот молчит, и на этот раз Ёнэ не решается настаивать на ответе. О некоторых вещах лучше молчать; раз Ясуо молчит, быть может, он сохранил какие-то крохи достоинства. Но и полностью избежать обсуждения нельзя. Ёнэ спрашивает по-другому.       — Если бы этот демон обитал не в моём теле, ты бы чувствовал то же самое?       — ...Не думаю.       — И эта разница велика?       С силой выдыхая, Ясуо заканчивает с сандалиями и отходит к дереву, чтобы прижаться к стволу и завязать пояс:       — Я посвящу медитации больше времени.       Такой ответ Ёнэ не устраивает:       — Если ты посвятишь ей ещё больше времени, то у тебя его не останется на то, чтобы спать и есть.       — Значит, я буду прикладывать больше усилий.       — Ты хочешь сказать, что все эти дни их не прикладывал? Ясуо. Он не может питаться моими чувствами. Что бы я ни испытывал по отношению к тебе, даже если я чувствую нечто плохое, он в любом случае вонзает меч в тебя. Он питается через меч. Меня же самого в те периоды, когда он действует, всё равно что нет. Я ничего не чувствую, когда он бодрствует.       Ясуо возвращается за накидкой. Теперь осталось надеть только её, но из-за правой руки это сложно.       — Я понимаю.       — Мы пробовали убрать от тебя демона, который питается твоими чувствами, пробовали убрать от демона меч, который даёт ему питаться, и это всё бесполезно. Остаётся только убрать твои чувства.       — У меня не получается этого сделать. — Ясуо замирает перед старым деревом, складками коры похожим на клён. — Прости.       — Расскажи мне, что ты чувствуешь плохого? Чем именно он питается?       С ответом Ясуо долго медлит и в конце концов повторяет:       — Я буду прикладывать больше усилий.       — Ты чувствуешь себя осквернённым?       Ясуо расправляет складки на своей потрёпанной одежде.       — Мне не привыкать жить без чести, Ёнэ.       — Когда-то ты говорил мне, что убегаешь, чтобы её вернуть. Теперь тебя оправдали.       — Прошёл не один год... Без крыши над головой, спокойного сна и чести. При мне были только меч и раскаяние. Иногда ещё выпивка.       — Значит, ты чувствуешь вину и не можешь перестать?       — Я к ней привык.       — Вину перед старейшиной Соумой?       — Перед ним... — не отрицает Ясуо.       — Передо мной? — предполагает Ёнэ.       — Прости.       — Прощаю, — тут же отзывается он равнодушно. — Тебе стало легче?       Но Ясуо смеётся и закрывает лицо руками, и Ёнэ снова давит раздражение.       — Я имел в виду не это, а то, что не могу справиться со своими чувствами.       — Какая разница?.. Вопрос в том, что позволит тебе не чувствовать этой вины. Она разрушительна.       — Да.       — Ясуо, ответь мне на один вопрос.       — Да? — Тот оборачивается.       — Ты хочешь умереть? Ты чувствуешь, что хочешь, чтобы я убил тебя?       Тот медленно качает головой, и поскольку пустой этой голове верить можно лишь с достаточной осмотрительностью, Ёнэ настаивает:       — Подумай хорошо.       По счастью, к этому требованию Ясуо прислушивается. Губы у него растягиваются, но не в улыбке.       — Может быть, хотел бы, если бы знал, что этого хочется и тебе.       — Мне этого не хочется. — Ёнэ замечает, что его голос прозвучал не так, как раньше, когда говорил «Я тебя простил». Не пусто.       Словно бы в отклик на этот потеплевший голос Ясуо хочет что-то добавить, и Ёнэ его подталкивает:       — Что?       — ...Я не знаю, что могу тебе отдать, кроме своей жизни.       Ёнэ хмурится.       Вернее, только хочет нахмуриться. Маска словно приклеена к коже. И снаружи всё равно не заметить, как напрягается лоб.       — Ты это чувствуешь, когда азакана просыпается?.. Ясуо! Что ты сейчас почувствовал?!       — Что? — Тот настораживается.       — Я ощутил его, он только что пытался проснуться... Значит, можно предположить, что ты чувствуешь, будто не знаешь, что можешь мне отдать? И то, что он с тобой делает, это твоя расплата?       Ясуо поднимает руку, то ли отрицая это, то ли заслоняясь.       — Я не считаю, что тебе нужна от меня постель. Или от кого бы то ни было другого. По крайней мере, не так.       — Тогда что ты чувствуешь? Почему он не пытается тебя просто убить?.. Ясуо. Как бы ты себя вёл, если бы азакана начал тебя убивать? Что бы ты стал делать тогда?.. Хватит молчать. Ответь.       — ...Возможно, я не смог бы тебя не покалечить.       — Значит, всё это время ты сдерживался, чтобы меня не покалечить? — повышает голос Ёнэ. — И азакана понимал, что пока не пытается убить тебя всерьез, он фактически в полной безопасности и может делать что хочет! Прекрасно! — Он выдыхает и принуждает себя успокоиться. — Забери у меня мечи перед сном и спрячь. И больше не сдерживайся.       — ...Я не смогу сделать того, о чём ты просишь.       — Не сможешь забрать мечи?       — Забрать мечи могу.       — Тогда забери и спрячь.       Ясуо раздумывает.       — Нет, я сказал не подумав. Я больше не собираюсь оставлять тебя без оружия. Это не то.       — Ясуо, — объясняет Ёнэ, — обычно азаканы просто насылают на своих жертв видения и тяжёлые мысли. Этого пропитания им достаточно — до тех пор пока жертва не будет готова к тому, чтобы её съели. Тогда азаканы воплощаются и пожирают жертву. Но поскольку мы делим одно тело, этот демон присутствует в материальном мире всегда. Ему не нужно тратить на это дополнительных сил. То есть он может пользоваться телом, чтобы вызывать у тебя тяжёлые мысли. Он не говорит с тобой, но это и не обязательно.       — ...Я понимаю. — Ясуо будто бы чего-то не договаривает.       — Однако он мог бы с тобой говорить, — продолжает Ёнэ тем не менее. — Он мог бы тебя избивать или истязать. Но делает нечто другое. Значит, это кажется ему более действенным. Иными словами, это принесёт ему больше еды и займёт меньше сил. То, что он делает, вызывает у тебя больше отчаяния. Больше страданий.       — ...Может быть.       — Значит, то, что с тобой происходит, это хуже, чем если бы тебя покалечили?       Ясуо рассматривает пожухлые листья под ногами.       — Возможно, если бы он попытался, я бы тоже не смог не покалечить то тело, в котором он живёт.              Беседа не работает. Медитация не работает. То, что Ясуо спрятал мечи, тоже не работает.       Неожиданным образом в момент пробуждения Ёнэ улавливает не удовлетворение и дрожь азарта, а беспокойство. Когда возвращается зрение, оказывается, что меч Ясуо был наставлен ему в глаз и прямо сейчас он медленно его убирает. Учитывая, что рука левая, Ёнэ не решается его подталкивать. Свой же меч прислонён лезвием Ясуо к горлу, и с него капает кровь.       — Он попытался тебя убить? — Ёнэ встаёт, отыскивает рукоять демонического оружия, поправляет одежду и подавляет крайне несвоевременный зевок. Ясуо раздет, как и в прошлый раз.       — ...Возможно.       — И он испугался. Что ж, хорошо.       Давая Ясуо возможность привести себя в порядок, Ёнэ разворачивается и отходит. Ветер завихряет вокруг его ног тёмные листья.       В этот раз его разбудила не опасность и не тревога — ему словно бы неохотно вернули контроль. Он вспоминает свой сон.       — Ясуо, — приближается он, когда проходит достаточно времени.       Тот пытается раздуть костёр.       — Да?       — Есть один случай из твоего детства.       — Да?..       — Может быть, он пришёл мне в голову не просто так.       — Что за случай?       — Однажды во время тренировки мы забирались вверх.       — А... — Ясуо прикрывает глаза ладонью. — Прости.       — Ты сразу понял, о чём я говорю.       — Ты говоришь о том случае, когда мы лазали по верёвке?       Том случае, повторяет про себя Ёнэ, будто бы несколько удивлённый тем, что у них двоих есть общие случаи. Но ведь и вправду есть, и разговор он завёл о нём сам.       — Тебе было одиннадцать-двенадцать. И ты захотел залезть по той же верёвке, по которой лез я.       — Прости, — очевидно пристыжённый, Ясуо трёт глаза и кланяется.       А ведь это был поступок весьма в его духе, отмечает Ёнэ с сонным отстранением.       Он не помнит точно, сколько тогда было ему самому. Может, семнадцать, а может, уже восемнадцать. Он забрался уже до половины, когда Ясуо заскучал и полез следом. Нагнал тот довольно скоро: Ёнэ тренировал руки, поэтому ноги держал скрещенными и поджатыми. И Ясуо, вскарабкавшись до его уровня, принялся дразниться, а потом и вовсе полез дальше прямо поверх него. Ёнэ попытался его сбросить, но тот удержался, победительски хлопнул его пониже спины и удрал выше, оттолкнувшись носками ему от бедра, локтя и плеча. Ёнэ поймал его за пятку, и Ясуо тогда посмотрел на него вниз с недовольством. Сначала — с недовольством.       — Больше никогда так не делай, — пригрозил Ёнэ.       Сейчас, когда он увидел эту сцену во сне, собственный голос прозвучал до того чуждо и угрожающе, что он и сам почувствовал какой-то мороз по коже. Ясуо же тогда переменился в лице, затем спрыгнул, хотя никто не велел ему ничего подобного, глубоко поклонился и ушёл из зала в странном, заметном потрясении. Этот очевидный шок Ёнэ потом долго пытался понять. Ясуо вёл себя как шёлковый, и Ёнэ прокручивал в голове детали небольшого происшествия, одновременно с неприязнью и интересом.       Всё это было весьма в духе Ясуо. Он не плохой, однако думает уже после того, как дело сделано.       Ёнэ ловит в себе и давит злость.       — Так я прав? Ты сразу понял, о чём я заговорил?       У Ясуо опускаются плечи.       Они стали такими широкими с пор той тренировки.       Такими широкими, словно того шкодливого мальчишку Ёнэ помнит, а этого измождённого мужчину — не знает. И почему измождён он, если не спит Ёнэ?       — Я тоже вспомнил этот случай, пока... тут был азакана, — даёт Ясуо тихое и краткое пояснение.       — Ты вспомнил. Не в первый раз?       — ...Уже нет. Тот день вспоминался мне и раньше.       — Что ты тогда почувствовал, когда это случилось? Чем я тебя так сильно напугал?       Ясуо некрепко сжимает пальцы.       — Ты так смотрел на меня, что мне показалось... что... из-за того, что я сделал, у меня... больше не будет брата. Как будто ты готов был отказаться от меня во всеуслышание прямо в ту самую минуту.       Ёнэ давит откуда-то взявшееся возмущение, но полностью оно не успокаивается.       Вслух он произносит то, что имеет значение:       — Когда ты залез на меня, я будто бы ощутил, что, — Ёнэ с неудовольствием отмечает лёгкую запинку в своей речи, — что ты испытал телесное возбуждение.       — Демоны, ты всё-таки это почувствовал... — Ясуо подаётся назад и встаёт. — Прости, этого не должно было случиться.       — Не должно было. Потому что такое поведение недопустимо. Но мне необходимо знать, что ты тогда чувствовал и почему.       — Ничего. Ёнэ, это было... не настоящее возбуждение. — Он мучительно стонет и упирается лбом в дерево. Потом поднимает глаза и глядит с немой просьбой, но Ёнэ не собирается помогать ему в объяснении. — Это просто дело возраста. Мне было тринадцать... Я не пытаюсь себя оправдать, просто... Я возбуждался даже от того, чтобы просто надеть штаны...       Он снова стонет, и Ёнэ его перебивает:       — О чём ещё ты вспоминаешь, когда вместо меня появляется азакана?       В который раз Ясуо отказывается отвечать, и в который раз Ёнэ приходится растолковывать ему важность вопроса. Наконец тот признаётся:       — Я почти всегда вспоминаю, как однажды подсмотрел за матерью.       — Подсмотрел? За чем ты подсмотрел?       Ясуо вздыхает. Усаживается и, сложив кулаки на коленях, отворачивается. Почти как зеркальное отражение Ёнэ, только голова повёрнута в другую сторону.       — Как она занимала дрова. Однажды зимой, когда у нас кончались дрова, она пошла к Сонхо Гу, чтобы занять у него. Помнишь его?       — Разумеется.       — Она ушла довольно поздно, когда мы спали. Я просто проснулся, потому что стало холоднее из-за того, что она ушла. А ты спал так крепко... Я так хотел уметь не мёрзнуть так же, как ты... Пытался тянуть до последнего, прыгал и бесился, чтобы согреться и не тратить дрова... А потом в результате всё равно ревел от холода...       — Да... — «А мы с ней вечно спали по бокам от тебя». — Значит, ты просыпался, когда кто-то уходил?       — Да, я просыпался. Я спросил у неё, куда она пошла, и она ответила: «За дровами. Спи». И взяла тележку на полозьях и ушла, а я оделся и незаметно прокрался за ней.       — И я не проснулся...       — Нет, наверное. Я не видел. Я так и бежал за ней и прятался за углами... и ужасно гордился, что она меня не замечает... — Ясуо мрачнеет. — Потом она пришла домой к Сонхо Гу. И... Я подсмотрел за ними через окно.       — Что там было?       — Ты не знаешь? — Ясуо этого словно не ожидает, и Ёнэ понимает, что вопрос был глупым. Но без сна он не может нормально соображать.       Однако по лицу Ясуо и так всё понятно. Пояснения уже не требуются. Ёнэ проводит рукой по лбу. По маске. Лоб даже не чувствует, что к ней прикоснулась рука.       — Она спала с ним...       Как бы в подтверждение Ясуо опускает голову. Ёнэ его окликает.       — Это не означает, что ты должен расплачиваться со мной через постель.       — Нет, конечно, нет... Я... Ёнэ, я не пытался этого сделать.              Заверения не работают. Признания не работают. Медитация не работает. Когда Ёнэ просыпается, азакана волнуется меньше, чем в прошлый раз.       — Тогда я просто сделаю это сам, — в конце концов решает Ёнэ.       — Что?       — Если именно это вызывает у тебя больше всего чувств, если тебе в глубине души кажется, что так можно расплатиться, — он отворачивается и складывает руки за прямой спиной, — я приму эту оплату. И ты на этом успокоишься. Так будет лучше, чем будить азакану.       — Ёнэ... — тихо тянет Ясуо, — послушай... Я на самом деле не думаю, что... Проклятье... Я уверен, что... это не сработает... И тебе не стоит этого делать.       — Почему?       — Потому что это не сработает.       — Мы что-то теряем?       — Ты... Тебе не будет... — он вздыхает. — Тебе это не нужно.       — Это я решу сам. Что ещё?       — ...Я понял.       Ясуо молча раздевается, собирает одной рукой одежду и откладывает меч.       Проходит немного времени, и он стоит к Ёнэ спиной, голый и неподвижный. Тот смотрит ему между лопаток. Если не обращать внимания на хвост, то перед Ёнэ — незнакомый живой мужчина со сломанной рукой.       Ёнэ проделывает со своей одеждой то, что проделывал азакана. Нет. Так он не сможет. Ёнэ не хочет оставаться в одежде.       Но не хочет и раздеваться.       Хочется только спать. Или хотя бы закрыть глаза.       Ёнэ понятия не имеет, что делать; у него нет никакого желания выполнять то, что пообещал. За всю свою жизнь Ёнэ многократно приказывал себе сделать то или иное, но у него нет ни единой идеи, как приказать той части своего тела, что он умеет лишь успокаивать, возбудиться. Внизу всё саднит.       Он кладёт руки на верёвочный пояс меча и через голову снимает.       И в мысли приходит, что из-за этого полузнакомого мужчины они и попали в эту глупую ситуацию. И Ёнэ не хочется с ним возиться, хочется только закрыть глаза, плюнуть на всё и заснуть. «Я должен», — говорит он себе, и внутри вспыхивает такой гнев, что на язык приливает горечь.       Зажав в кулаке одновременно край ножен и рукоять, Ёнэ замахивается верёвкой и, пересилив себя, медленно её опускает.       Проходит не одна минута, прежде чем он снова пытается себя заставить, снова утопает в гневе и уже не имеет сил ему не поддаться. За это время Ясуо замерзает и покрывается мурашками. Он не подаёт вида, что слышит потяжелевшее дыхание Ёнэ.       Отпрыгнув, тот отводит трясущуюся руку и с беззвучным криком ударяет сложенной верёвкой по дереву, отчего куски коры разлетаются в разные стороны. Он лупит несчастное дерево, и осенние серёжки облетают и извиваются в воздухе, как червяки. Ёнэ хочется выместить злость на том, что не ощущает боли. Оборачиваясь кругом, он бьёт по земле у себя под ногами, но это всё не помогает. И закричать не получается, потому что Ёнэ не может пересилить в себе пристойность. Он дышит через рот, и перед глазами чернеет то ли из-за ярости, то ли из-за постоянного недосыпания. Ясуо оборачивается и тянется к нему:       — Ёнэ...       Это сочувствие окончательно выводит его из себя, и Ёнэ бьёт Ясуо верёвкой по руке. Тот машинально её приподнимает и отворачивает голову, однако на этом и замирает. Ясуо стоит к Ёнэ полубоком. Выждав секунду, тот снова замахивается. Он бьёт по плечу, спине, ягодицам, ноге, и полностью осознаёт, что делает — избивает Ясуо. И понимание того, как давно хотелось это сделать, ошеломляет.       Ясуо не издаёт фактически ни звука — только раз, когда Ёнэ попадает по сломанной руке — да ещё для устойчивости расставляет ноги шире. Ни слова не произносит ни один; они общаются через молчание, через стиснутые зубы и через верёвку: один — ударяя, другой — не уворачиваясь. Ёнэ продолжает бить, пока хватает злости, а потом глубоко втягивает воздух и сдерживает тошноту. Он прикладывает руку к лицу: на миг кажется, что маска шевелится. Только кажется. Потом он убирает руку и видит на верёвке кровь и частицы кожи.       Рука с омерзением отбрасывает верёвку и меч, и Ясуо медленно поворачивается на звук падения. Он в крови, по всей спине набухают следы ударов. Ёнэ какое-то время смотрит ему в глаза и, не решив, что можно здесь сказать, словно преодолевая паралич идёт к ручью. Пальцами он трогает углы маски. Впервые за долгое время спать не хочется.       Через некоторое время он возвращается и подбирает верёвку со своим мечом. Ясуо кое-как сидит на коленях у раздутого огня, сместив вес тела на одну ногу. Кровь немного подсохла, но полностью не остановилась. Ёнэ относит верёвку к ручью, бросает туда и снова стоит у воды. Что ещё делать?       По дуге он возвращается к костру.       На костре в глиняном ковше греется вода. Перед Ясуо — единственная чашка с сухими иголками чая на дне. Вода закипает, и Ясуо медленно и осторожно тянется к ручке ковша.       — Чай не заваривают так, — тихо говорит Ёнэ.       Ясуо поднимает глаза, едва двигая при этом головой: на шее тоже след от верёвки.       — Да... Это у меня плохо получается. Обычно я наливаю себе что-то покрепче.       — Здесь нечем гордиться. Дай воде остыть. Ты не помнишь стихи для заваривания чая?       — Нет...       Пока Ёнэ читает первую часть, о цветении лотоса на озере, вода успевает остыть до нужного уровня, и, закончив, он заливает чашку на три четверти. Ясуо бросил чая не посмотрев, как обычно, и этого хватит на три четверти чашки, хотя по правилам полагается заваривать половину.       Ёнэ без усилий воспроизводит вторую часть стиха, о плодах лотоса, собранных и попавших в далёкий город, и наблюдает, как разбухают и расправляются чаинки.       — Держи. — Ёнэ протягивает чай Ясуо. — Можно пить.       Тот берёт левой рукой и пробует.       — Ага. — Он улыбается уголком губ. — Кажется, теперь это и вправду можно пить. Пахнет... чаем, а не варёными сорняками. Спасибо...       — Не благодари. Не за что.       Улыбка грустнеет. Но Ясуо действительно не за что его благодарить.              На следующий день тот не может есть и пить, хотя Ёнэ пробует напоить его только отваром слабых осенних трав, а через день впадает в беспамятство.       Протирая для бодрости глаза углом накидки своего брата, Ёнэ сидит с ним почти неотрывно и не даёт в бреду встать или перевернуться на спину, как тот пытается неоднократно. Спать старается понемногу. Вообще отлучается от Ясуо он только за травами и в самом начале — к ручью. Вода что-то вымыла, но на верёвке держатся красные пятна.       Однако оставаться без оружия нельзя.       Ёнэ сидит на коленях и пытается понять, почему такое произошло с ним и с его младшим братом. Если бы можно было сейчас вернуться назад к прошлому себе, он бы скорее привязал того Ёнэ к дереву, чем дал ему повести себя так. Ему казалось, что в мыслях было так ясно, пока он размахивал верёвкой, но в следующие два дня пришло осознание обратного. Он пошёл на поводу у гнева и испытал удовлетворение мести. Удовлетворение было неярким, но словно изменило что-то внутри, как щелчок огнива, сам по себе неприметный, но поджигающий фитиль. Ёнэ думает о прошлом.       Десять лет назад никто бы не предположил заранее, что Ясуо его убьёт. Или что Ёнэ вообще погонится за Ясуо, потому что на того ляжет тяжесть убийства лучшего из людей их деревни. «Я ведь не верил тогда, — думает Ёнэ, — что ты сам его убил... Да?.. Кажется, не верил. Нет, я хорошо помню... как долго я пытался понять и определить... Но в глубине души, наверное, не верил?.. Это не имело значения».       Он вспоминает, как не смог больше терпеть этих слухов, и своё отчаяние, когда увидел трупы. Говорили, что Ясуо оставлял их прямо на дороге. Ёнэ не смог себе этого представить и не смог вынести этой мысли. Но его брат оставлял на обочинах тела тех, с кем тренировался, учился и делил трапезу. Своими глазами Ёнэ видел два тела, уже дома у родителей, в похоронных халатах, с руками, сложенными поверх мечей. В домах пахло пудрой мертвецов.       Тогда он и не выдержал. Тогда Ясуо убил его. Когда Ёнэ догнал его, чтобы убить.       Ёнэ вслушивается в его свистящее дыхание, вымачивает угол обтрёпанной накидки в травяном настое и протирает ему плечи, спину и ноги, особенно заметно распухшую правую, и заодно себе глаза. Ему кажется, что вокруг ходят чёрные духи в человеческих телах и дразнят шагами, которые невозможно разглядеть.       Что случилось, и в какой момент, что руки Ёнэ оказались способны на такое? Он мог бы убить Ясуо когда-то давно, но никогда не думал, что обойдётся с кем-то жестоко. Может быть, с тех самых пор как Карма нарушила запрет и совершила То Самое, вся Иония заражена жестокостью и лишена гармонии.       Или он избил своего младшего брата, и больше в этом ничего нет.       Ёнэ бы прежде не подумал, что предложит своему брату осквернить его тело; или что не попытается выполнить того, что пообещал. Или же что, оставшись голым в воде, Ясуо испытает нечто такое, из-за чего азакана станет вытягивать из него чувство вины через плотскую близость. С Ясуо он лишился телесной чистоты. Если не при первом пробуждении азаканы, то потом, когда не сдержал те два постыдных толчка бёдрами, из-за которых Ясуо пришлось чистить одежду в реке. Своё право называться мужем он приобрёл со своим младшим братом.       Времени на размышления у Ёнэ хватает. Мысли ворочаются небыстро, но и неостановимо. Всё глубже они скатываются в прошлое.       Ёнэ много раз целовался с Ло, больше пятнадцати точно. Они держались за руки и обнимались вполне привычно, и однажды это привело их к чему-то более важному и глубокому; из всех драгоценных моментов в жизни Ёнэ тот стал самым личным. Он настолько осмелел, что спросил: «Ло-лэ, — он называл её Ло-лэ, Ло — верхний лепесток орхидеи, — Ло-лэ, скажи...» — «Что?» — «Ответь мне на один вопрос...» — «Какой вопрос заинтересовал этого доброго юношу?» — «Раскрой мне один секрет...» — «Какой секрет хочет узнать этот статный господин?» — «А ты расскажешь мне?» — «Расскажу тебе всё, что способны сказать мои губы» — «Могут ли самые прекрасные губы в мире шепнуть мне, что написано на жемчужине, которая спрятана в раковине в твоих мыслях, госпожа моя?» — «Ты что-то задумал, Ёнэ, не правда ли?.. Какую раковину хотят эти сильные пальцы? Пусть они обращаются с ней аккуратно. Не будет раковины, не будет и жемчужин. Дай мне уже наконец услышать твой вопрос» — «Скажи, Ло-лэ... Каким должен быть муж своей жены, когда они остаются вдвоём в спальной?». Ёнэ не боялся сказать перед ней что-то смешное, поэтому не следил за речью. И тогда, подразнив его немного, она ответила. Этот тайный разговор до сих пор оставался в жизни Ёнэ самым трепетным и откровенным, что только случалось.       Свадьба Ёнэ и Ло была почти договорена. Вся деревня уже поплакала и махнула рукой, какая хорошая невеста достаётся чужому дому, причём бедному и непорядочному. Но если про Ясуо когда-то посмеивались, что за него пойдёт только такая, которая по доброй воле вывозится в дёгте, вываляется в перьях и так выйдет перед всеми — вот и будет ему достойная невеста, красавица, каких больше нет — то Ёнэ с самого начала привечали и приглашали на весенние праздники. Там, на таких смотринах, устраиваемых обычно в первые десять дней месяца розовых цветов, интересовались, кто чем собирается заниматься, обсуждали мастеров, дававших своё слово за каких-то учеников (старейшина Соума давал своё за обоих, и за любимчика Ясуо, и за упрямца Ёнэ); ещё тайком шептались о ноксианских лагерях и ни слова не произносили о братьях Медо и Сензэ, которые сбежали, чтобы бороться с захватчиками силой. Сваха протоптала дорожку между домом, где жила семья Ло, и скромным жилищем Ёнэ, Ясуо и их матери. И тогда произошёл Тот Самый Случай с Кармой и ноксианским кораблём, и свадьбу отложили, сначала от растерянности, потом от тревоги, а потом не сыграли вовсе. А потом Ясуо убежал, а учителя и старейшину убили. Ясуо, думает Ёнэ, на тебя спустили всех собак. После того как Карма сделала То Самое, злость словно витала в воздухе, каждый был напряжён, все только и ждали, что шанса объявить виноватого.       Насилие не приводит к хорошему. Однако можно ли осуждать Карму за то, что она потопила корабль, присланный ради уничтожения её соотечественников? В любом случае бессмысленно и недостойно сравнивать с ней себя, поскольку Карма защищала страну.       Соума учил держать силу под контролем и избегать насилия, особенно мести, и этого Ёнэ не смог. Ему кажется, что пока он бил, демон замер от удовольствия и не дышал.       Такие мысли занимают его голову, пока он сидит при Ясуо.       Всё время, что тот не возвращается в здравый рассудок, азакана не побуждается. Один раз Ёнэ позволяет себе выспаться.

***

      — Подожди. Не вставай, — просит он, присаживаясь рядом.       Ясуо с осторожностью приподнимается на левой руке и вслушивается в ощущения. Осматривается.       — Знакомый запах... Тащит, как в аптеке... Ты что, меня вылечил? Ёнэ? — усмехается он с чем-то вроде сочувствия.       — Ещё нет. Выпей. — Ёнэ протягивает ему смесь чая и травяного настоя, и Ясуо смотрит с лёгкой растерянностью. — Прошу тебя.       Затем, по следующим движениям, становится понятно: Ясуо пытается освободить руку, и это сложно, потому что лежал он на животе. Ёнэ помогает ему сесть на пятки (тот переносит вес на одну ногу) и протягивает питьё. Свою неглубокую чашку Ясуо осушает залпом и оглядывается. Ёнэ раскрывает и переворачивает ладони знаком су`дэ и, выставив их перед собой, наклоняется над коленями.       — Ясуо, прости меня. Я никогда больше не сделаю ничего подобного.       — Перестань, тебе не за что просить у меня прощения. — Ясуо трогает его за плечо.       — Это не так. Я делал всё неправильно с самого начала.       — Нет... Ты поступил, как должно. Я ошибся и признаю это... И в любом случае, как ты и говорил, это ведь не имеет больше значения?       Ёнэ осмысляет его слова. Выпрямляет спину и отводит взгляд.       — Верно, — шепчет он, отстранившись. — Ты прав.              Они заваривают и пьют чай: Ясуо двигается не без труда, но лучше, чем можно было ожидать. Правая нога, с которой он переносит вес на другую, собирается заживать ещё не менее пяти дней даже в этом священном месте. Ёнэ нередко доводилось прикидывать, сколько и в каких условиях должно исцеляться то или иное повреждение, однако никогда ещё — после того как он кого-то избил. Неверный поступок не заканчивается на том, что он совершён; далее наступают последствия. Ёнэ не собирается от них отворачиваться, он признаёт за собой зло и будет его исправлять. Неожиданность, однако, заключается в том, что этого зла, по всей видимости, не признаёт Ясуо. Он общается с Ёнэ так, словно ничего не случилось. Вернее, словно случилось иное: будто они вернулись на десяток лет назад или же негласно достигли примирения. Они обсуждают, где может находиться ближайшая деревня. Думают, сможет ли Ясуо спуститься к горячему источнику. Во второй половине дня Ёнэ отлучается за травами.       Две ночи тревожного сна всё нормально.       На третью снова появляется азакана.       Ёнэ вваливается в рассудок оттого, что тревога и страх трезвонят на все лады.       Ещё не видя, что происходит, он плавно перестаёт давить на мечи, чтобы Ясуо понял, что перед ним больше не демон. Правая рука серьёзно ранена, и, когда зрение возвращается, становится видно, что внутри — меч. Демон мог бы снести Ясуо голову, если бы тот не проткнул ему руку насквозь, между костями предплечья, поймав её тем самым в ловушку и не давая продвинуть ни вперёд, ни назад.       Кровь промочила весь рукав; крупные сосуды не тронуты скорее чудом, нежели благодаря умениям Ясуо. Тот опускает меч вместе с тем, как Ёнэ опускает дрожащую от боли руку, и торопливо отрывает от вымоченной в отваре накидки длинные куски. Руку вдвоём перебинтовывают, а меч Ёнэ вынул из раны сам, поскольку у него это получилось левой рукой аккуратнее, чем вышло бы у Ясуо. Штаны у того, однако, целы. Стоит предположить, этой ночью помысел азаканы лежал за пределами разорванной одежды.       — Он хотел тебя убить, — сообщает Ёнэ сдавленным голосом.       — Я понял.       Оба медитируют в кругу камней, и в очередной раз Ёнэ отмечает, как им повезло оказаться в этом исцеляющем месте.              — Я всё же схожу за змеиной травой, — собирается Ёнэ ближе к вечеру.       — Зачем сегодня? Уже поздно. И за ночь подзаживёт рука. — Ясуо очевидно не верит в полезность этой задумки.       Но Ёнэ необходимо любым возможным способом остаться одному, без своего младшего брата, хотя бы ненадолго, хоть на сколько-то.       — Я буду недалеко, — обещает он. — Как раз успею вернуться до захода.       И он действительно отходит недалеко. Чтобы скрыться, выдохнуть, опустить плечи, сесть на землю и закрыть голову руками.       Он больше не может спать так редко. И, разумеется, больше не предложит Ясуо то, что предлагал. Это тупик. В следующий раз, когда пробудится демон, один из них убьёт другого, даже если не захочет. Возможно, думает Ёнэ, стоит решить эту проблему заранее. В конце концов, он уже умер и не должен был снова ожить. Если он убьёт это тело, умрёт ли вместе с этим азакана? Или только развоплотится и придёт к его младшему брату во сне и мыслях?       Из размышлений Ёнэ выводит звон меча. Слышится боевой выкрик Ясуо, и Ёнэ мчится на шум.       Помимо его брата, там трое, и Ёнэ понимает, почему не заметил их прежде и счёл духами. Это собиратели, ниндзя, которые убивают, потому что верят, что к ним перейдёт сила их убитых. Ясуо справляется с трудом, но такого блеска в глазах Ёнэ не видел... долгие годы, вдруг понимает он. Как не слышал и его самоуверенной брани. Придурок, проносится в мыслях, экономь дыхание, я ещё не добежал!.. С одной стороны Ясуо закрылся своим магическим ветром, но ненадолго, и к тому же, ему приходится развернуться и левой рукой отбивать летящие дротики.       Ладно, от одного, что прыгает с ножом прямо на него, Ясуо увернётся, определяет Ёнэ и нападает на других двоих. Он их отбрасывает и пронзает из них ближайшего, и в этот момент правый бок его брату вспарывает нож. Тот увернулся неудачно, больная нога подогнулась, и он фактически проехал по ножу сам.              Раненых собирателей Ёнэ пинками сталкивает с холма с противоположной от источника стороны и возвращается.       Ясуо лежит в камнях, зажимая разрезанный бок плечом сломанной руки.       — Слава духам... — Ёнэ с облегчением оседает рядом.       Распороты только кожа и тонкий слой мышц. Глубже лезвие не вошло.       Ясуо смеётся, и от боли у него выступают слёзы.       — Великие духи, над чем ты хохочешь...       — Не знаю... — Этот смех тихий и клокочущий, будто кипит вода в ковше.       — Идиот... Зачем тебе сдалось их дразнить? Подержи, я оторву. — Здоровой рукой Ёнэ приводит накидку в окончательно негодный вид и принимается сматывать получившиеся бинты, чтобы прокипятить.       — О, не переживай... Я же просто сделал пару комплиментов тому, как тот парень ловко держал кинжалы. Даже ни один не выронил... Ну, почти. Один раз не считается. Просто у меня длиннее.       Должно быть, Ёнэ нахмурился, потому что Ясуо, знакомо рассмеявшись, указывает взглядом на меч. Теперь, увидев его выражение лица, Ёнэ вспоминает, что слышал эту шутку от него и раньше. Ёнэ тоже усмехается и сдавливает виски.       — Не отходи от меня никуда, — серьёзнеет он, разводя огонь под котелком так же, как это недавно делал Ясуо, при помощи ступни. — И лежи, я справлюсь. Они выбрали момент, чтобы застать тебя одного. Кто знает, сколько их ещё придёт. Тебе нужно оставаться в этом месте, пока не выздоровеешь.       — Тебе тоже. Как рука?       — Паршиво... Я не могу её согнуть. А у тебя?       — Левая в порядке. Правой лучше не шевелить. Впрочем, пока я ей не шевелю, она почти не болит.       — А я говорил тебе, что нужно учиться работать обеими!       — Да...       — А остальное? Как ты себя чувствуешь?       — Как тебе сказать... Чувствую себя, как лепёшка, по которой проехалась телега. Но на самом деле у меня просто нет сил, как будто я болею. Если ты про раны... По сравнению с теми, когда по мне попадали мечом, это ерунда. Ты просто содрал кожу. Они щипятся, но не болят, если не шевелиться.       — Я пойду принесу змеиную траву. Она осталась там, я её бросил, когда услышал, что ты дерёшься... Ты преуменьшаешь. Хорошо, если тебе не больно, но ноге ещё нужно зажить, и кроме того, ты провёл в лихорадке три дня.       — Это не страшно... Подожди... Ёнэ?       — Да?       — Ты охрененно давно по-нормальному не спал.       Тот отворачивается.       — Я думаю... — продолжает Ясуо, немного подождав, — может, всё-таки попробовать то, что ты предлагал.       Ёнэ скашивает взгляд.       — Ну, — принуждённо улыбается его младший брат, — какие у нас варианты? И что мы теряем? — Поскольку ответа нет, тот тихо договаривает: — Ёнэ, я не хочу... никак навредить тебе опять.       — О чём ты думал, когда азакана проснулся ночью? — шепчет тот ему в тон.       — Не знаю... Кажется, ни о чём таком. Просто... Вспоминал обо всём.       — Ни о чём?       — Просто вспоминал о прошлом.       — Азаканы не приходят, когда не думаешь ни о чём.       — Я... не могу думать о прошлом... спокойно.       — Ты всё ещё чувствуешь вину?       — Ёнэ... Есть ещё кое-что, о чём я тебе не рассказал.       — Так?       — Ты спросил, что я чувствовал, когда он проснулся... Нет, я не про эту ночь, а про то, когда всё началось. В самый первый раз, когда я мылся, я увидел на берегу тебя без маски. Я ещё не знал, что это азакана... Он смотрел на меня и улыбался, а я тогда думал, что это ты. Он так посмотрел, что мне показалось, что ты хочешь мне что-то сказать. Я пошёл к берегу... Какое-то время мне тогда казалось, что сейчас ты заговоришь со мной... как раньше. Я подумал, что ошибся, что на самом деле ты меня не ненавидишь, что я принял свои страхи за реальность. И тогда почувствовал... Тогда у меня упал камень с души, но зря. Тогда я поверил в эту надежду слишком быстро. На самом деле меня обманули не страхи, а надежда. Азакана напал, и когда я осознал, что произошло... Думаю, тогда он и выкачал из меня столько, что хватило на то, чтобы просыпаться дальше. Но пока я стоял у берега и смотрел на тебя, мне казалось, что... может быть, у этой истории будет хороший конец.       — Ясуо...       — Постой... Я хочу сказать, что мои чувства точно связаны с тобой.       Ёнэ вздыхает.       — Моё предложение было глупым. Тринадцать лет — это не тот возраст, по которому следует делать выводы.       — Но я в самом деле подсмотрел в детстве за матерью... Ведь я мог это запомнить? Если подумать, я встречал женщин, которые расплачивались за что-то телом. И это не редкость.       — И ты примерял подобную роль на себя?       — Нет. Разумеется, я не делал такого специально. Но если есть вероятность, что я как-то примерил эту роль сам собой, нужно хотя бы её исключить.       — Ясуо... — Ёнэ давит зевок. — Ответь, что это значит, когда двое делят друг с другом постель?       — Это, — дёргает бровями Ясуо, — то, чего я когда-то желал добиться, потом избегал, а потом это перестало иметь ко мне отношение.       — Вот как? Ты избегал плотской близости?       — Когда Соума включил меня в число личных мечников. Я заметил, что на меня стали смотреть девушки, и с одной стороны это льстило, но на самом деле я не хотел их внимания.       — Обычно люди начинают думать о том, чтобы завести семью, когда получают повышение.       — Нет. Я думал о том, что связывать себя не хочу, а таких же внебрачных детей, как я, хочу ещё меньше.       — Вот почему ты не ходил на весенние праздники. Я помню, что тебя как-то звали.       — Я бы не пошёл.       — А теперь? Что теперь для тебя значит делить с кем-то постель?       — Теперь... Что тебе сказать... Ты спрашивал, что я чувствую в те моменты, когда я остаюсь с азаканой. Знаешь, по сути это не больнее, чем порезать руку.       — Значит, ты смотришь на это так...       Ёнэ провёл рукой по лицу.       — Всё было бы проще, если бы я нормально медитировал, да? — невесело ухмыляется Ясуо.       — Да.       — Тебе бы тоже не пришлось в этом участвовать. Прости, я так и не научился правильно медитировать.       — Я уже простил тебя, придурок. За всё, чего хочешь.       — Правда?       — Да. Правда. Ясуо, правда!       Ясуо вдруг тихо смеётся.       — Что это значит?       — Не знаю... Я не знаю, почему смеюсь... — Он снова прыскает. — Прости.       — Простил. Ясуо, существует ли что-то такое, отчего ты перестал бы чувствовать вину?       — Я думал, что перестал. Когда ты выместил на мне злость, я почувствовал освобождение.       — Нет.       — Нет?       — Я больше не сделаю ничего подобного.       — О...       — Ясуо, прошу тебя, не ищи неприятностей! На тебе живого места нет.       — Не поверишь, но я редко ищу их сам. Будешь чай?       — Не вздумай заваривать его самостоятельно. Я сделаю.       — Потому что у меня клешни не из того места?       — Потому что ты больше похож на кусок свинины, чем на человека. Мелкое дурачьё.       — Мелкое дурачьё... — Ясуо снова смеётся. — Ведь ты называл меня так в детстве. Но теперь, если подумать, пока ты был мёртв, я стал старше тебя... Демоны. Я старший брат.       — Прекрати смеяться, Ясуо, ты видел свои рёбра?       — Пха-ха-ха к счастью, нет! Их пока не видно!       Ясуо только сильнее заходится смехом и не может из-за этого толком вдохнуть. Ёнэ с досадой качает головой.       — В любом случае сначала тебя надо перевязать...       Вода в ковше давно кипит.

***

      Ясуо снова раздет. Он лежит на животе, подложив здоровую руку под лоб, и там влажно от стёкшей с волос воды. Кожа в мурашках, Ясуо мёрзнет.       Ёнэ стоит от него сбоку на коленях и аккуратно снимает одежду. В голове так и эдак вертится, что делать дальше. Ёнэ не возбуждён, но, в конце концов, он может сделать ради Ясуо хотя бы это. Странно. Однажды он почти лишил его жизни ради чести, а сейчас собирается лишить чести ради жизни.       Раздевшись, он укладывается рядом (воздух действительно холоден, отмечает он) и поворачивает Ясуо на левый бок, спиной к себе. Тот вопросительно хмыкает. Это больное тело сейчас, наверное, не привлекло бы даже самую добродетельную из женщин. Избегая перевязи на туловище, Ёнэ спускает ладонь ниже и прикасается там, где до сих пор трогал только у себя, и то лишь по мере необходимости.       — Ёнэ! Что ты делаешь?       — Пытаюсь сделать это приятным.       — Перестань, — шипит Ясуо, — давай просто это сделаем.       — Если мне будет неприятно, я не смогу этого сделать.       — Тогда ты нас перепутал!       — Нет. Если тебе будет... слишком неприятно, я тоже не смогу этого сделать.       Ёнэ проверяет, осталась ли у его брата та отзывчивость, что имелась в тринадцать. По истечении некого срока он делает вывод: полностью не исчезла. Когда соответствующая часть тела дёргается, будто подпрыгивая, и напрягается у него в руках, Ёнэ тоже неожиданно чувствует пробуждение плоти и не понимает, радоваться этому или пугаться.       С некоторым облегчением от того, что Ясуо на него не смотрит, он тихо смачивает себя слюной, для надёжности несколько раз. Потом, не сводя глаз с плеча и перевязи, находит пальцами нужное место. Ягодицы такие же твёрдые, как у самого Ёнэ, и между ними после купания влажно.       И... Ёнэ не может.       Оттягивая время, он ласкает Ясуо, пока тот не начинает снова спорить, и в препирательствах оба теряют своё скудное возбуждение, хотя потом с некоторым усилием обретают его снова, и Ёнэ с сожалением думает, как просто было бы, хвати им одних только этих ласк. Происходящее очевидно лишено смысла, лишено пользы, но — что остаётся? Другой рукой Ёнэ снова украдкой переносит слюну на пальцы, и ниже, и делает так, пока Ясуо не начинает над ним подтрунивать (Ясуо, мелкий балбес! однажды в детстве он дошутился до того, что от хохота врезался плечом в раскалённый горшок на печке, чуть его не сшиб и поймал голыми руками; ожоги на ладонях зажили бесследно, а на плече... Ёнэ нашёл его взглядом. Вот он. Плечо было правое). Что ж, по крайней мере, Ясуо твёрд.       Ёнэ твёрд тоже, в необходимой степени. И поскольку это так, он направляет себя положенным образом внутрь (неизбежно вспоминается Ло, которую он тут же выбрасывает из головы), и берёт своего младшего брата.       Это непросто; Ёнэ думает: если добавить слюны сейчас, заметит ли Ясуо, как он суетится? Раз сам он не испытывает нежных ощущений, то, по видимости, так же происходит и с Ясуо. Однако прежде подобное уже как-то происходило, так что... Стоит в очередной раз признать, им обоим повезло найти место, где можно исцелить тело.       Порывы тела снова уступают разуму, и Ёнэ приходится скрыть неохоту и неуверенность под маской заботы. Он тянется к Ясуо ладонью. К его удивлению, желание того ещё различимо — и становится отчётливее, когда Ёнэ начинает неторопливо его усиливать.       Ласковым и заботливым, вот что тогда сказала Ло. Они думали, что скоро будут вместе навсегда, и Ёнэ спросил её о таком, о чём ещё не имел права, но скоро должен был возыметь. Ло ответила: каким должен быть муж с женой в постели? разумеется, ласковым и заботливым. Некогда в прошлом эти два слова занимали непозволительно много его мыслей. Теперь же Ёнэ перебирает в уме варианты, как можно во всей этой ситуации проявить о Ясуо заботу и показать ласку.       — Ёнэ, — шепчет Ясуо, — перестань так делать.       Однако рука снова чувствует этот непроизвольный подскок, и на это снова отзывается собственное тело, и теперь можно продолжать. Но как?       — Перестань так делать, — шепчет Ясуо, и Ёнэ слышно, что тот ощущает страх.       — Прости, — отзывается он, — но если я должен взять у тебя это, то могу сделать это только так.       — Ёнэ, ты делаешь мне приятно, — торопливо объясняет Ясуо в ответ.       — Надеюсь.       — Это не похоже на то, что должны делать братья!       — По-моему, мы многого не должны были делать, Ясуо.       — Послушай... Я могу понять, если ты просто можешь сделать это из заботы — но... Если ты делаешь это так, то... Демоны, где твоё чувство пристойности!       Ёнэ заинтересовано хмыкает.       — Так ты, оказывается, бываешь озабочен пристойностью? Я не зря тратил время на твоё воспитание.       — Ёнэ, твоя рука продолжает это делать!       Тот отстраняется.       — Если... это совершенно неприемлемо, то нам лучше перестать.       Ясуо вздыхает.       — Нет. Возьми это у меня.       — Если я это возьму, ты перестанешь чувствовать, что должен мне что-то и не искупил вину?       — Не знаю. Может быть. Я уже ни в чём не уверен. Я не думал, что и вообще чувствую что-то подобное... Хуже не будет. — Поскольку Ёнэ задумчиво выдыхает, Ясуо добавляет: — Да, Ёнэ. Мы ничего не теряем. Сделай это.       — Что ж, но тогда я сделаю это так, как нужно мне. Ты согласен?       Ясуо сдаётся.       — ...Это справедливо.       И Ёнэ снова прижимается и возвращает руку вниз. В выдохе Ясуо слышатся одновременно какая-то беспомощность и решительность. Он чуть сдвигает колено и, опираясь на него, приподнимает туловище и вытягивает левую руку. Практически уткнувшись носом в землю, обхватывает то, что внизу, чуть ниже, чем Ёнэ, но всё равно задевает его руку тоже, и сжимает, сильнее, чем Ёнэ. Его движения быстрее и настойчивее. И он вдруг стонет и обрывает себя на полузвуке.       Ёнэ это почему-то отпугивает, и он чувствует, как горят уши. Он сам настоял на том, чтобы проявить ласку, но лучше бы Ясуо не издавал звуков совсем! Можно смириться с тем, что Ясуо чувствует какую-то приятность, у того никогда не было узды, но Ёнэ — чувствовать подобное не должен.       Однако рука у мелкого балбеса затечёт. Ёнэ даёт ему знак согнуть ноги в коленях и переворачивает, стараясь не касаться глубоких ссадин. Ясуо оказывается на четвереньках, но вскоре смещается, прижимается к земле головой и опирается на плечи и грудь: одна рука ещё не зажила, а второй он намерен пользоваться дальше.       Становится проще, и Ёнэ входит в него до конца. Теперь Ясуо не сдерживает стон, и далее тоже, и Ёнэ осторожно придерживает его бёдра и двигает своими. Звуки, что тот издаёт, притягивают внимание непредсказуемо сильно, и некоторое время спустя Ёнэ теряет в сдержанности.       И в этот момент приходит азакана.       Но не к Ясуо.              Ёнэ чувствует его пробуждение — или, точнее сказать, тот просто как будто открывается и пропускает его к себе в мысли, даёт узнать ему что-то и почувствовать что-то, что знает сам.       Азакана смеётся, хохочет до слёз. Он мог бы задохнуться от смеха или по меньшей мере надорвать живот, если бы имел отдельное тело.       Ёнэ замирает, и его бросает в холодный пот.              В одно мгновение Ёнэ будто снова слышит все те слова, что сам говорил: демон не приходит просто так, он питается худшими переживаниями, он выбирает то, что действенно — иными словами, то, что принесёт ему больше еды и займёт меньше сил. То, что демон творил с Ясуо, их почти не отнимало, и кроме того, не дерясь, он ощущал себя в полной безопасности даже рядом с великим мечником. Этот азакана уже проделывал подобное со своими жертвами. Раньше ему приходилось удерживать себя в материальном мире, что было непросто, но даже и тогда демон получал больше, чем терял. Теперь же ему не требовалось даже разговаривать с Ясуо, подбирать к его горю ключи. Разумеется, Ясуо было плохо, когда тот приходил — и это не имело ничего общего с его чувством вины. Вина лишь пробудила азакану, открыла дверь, но потом, выйдя за эту дверь, тот стал вытягивать из Ясуо всё что мог. Его вину, его тоску, его одиночество, тревогу и неуверенность, его стыд. На этом прилавке имелись самые разные блюда, и весьма по низкой цене.       На самом деле цена была низка настолько, а пищи так много, что азакана стал использовать всякую возможность и повадился приходить каждый раз, стоило только нынешнему хозяину тела заснуть. На какое-то время азакана даже уверовал, что рано или поздно Ясуо даст и убить себя без лишнего сопротивления, если только их встречи продлятся достаточно долго. Однако надеждам не суждено было оправдаться. Вина отпустила его добычу, прекрасного опытного повара, который готовил сам себя. Прошлая ночь, когда Ясуо погрузился в воспоминания, могла оказаться для азаканы последней. Или одной из последних. Пиршество, однако, было недурно. Нет, как таковая смерть Ясуо ему не требовалась. На что он надеялся, так это на то, что произошло бы потом с Ёнэ. Если бы Ясуо умер, если бы его убил демон в этом теле... Не стоит себя обманывать. Если бы так случилось, из Ёнэ получилась бы лёгкая добыча для этого азаканы, и тот остался бы в теле один.       Но то, как всё повернулось, может быть, даже лучше, даже веселее! Как тебе, охотник Ёнэ, кувыркается с младшим братишкой, драгоценным Ясуо? Как тебе делать с ним такое? И тебя никто даже не заставлял, ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха!              Ёнэ бросает в холодный пот.       Ясуо под ним чувствует заминку и пытается повернуть голову. Уже довольно долго он дышит с неожиданной жадностью и не пытается сдерживать звуки голоса. Ничего теперь уже не изменить. У самого Ёнэ сердце колотится так быстро, что в его толчках чудится непристойность. Внутри него, хотя будто бы, скорее, позади, замерла в сладком ожидании ледяная тень, которая не побрезгует сожрать его в тот же миг, как только он хорошенько прочувствует, что произошло между ним и его младшим братом, мелким балбесом Ясуо, которого он должен был защищать от всего дурного.       И тем временем Ясуо чувствует заминку и поэтому приподнимает и поворачивает голову к Ёнэ.       Тот ловит его взгляд, и рука отдёргивается от бедра, где лежала до этого момента. Его рука лежала на бедре у Ясуо, и Ёнэ клал её туда вполне осознанно, полуребром, так, чтобы не трогать больные места. Он осквернил своего младшего брата, и сделал это продуманно. На какой-то миг в памяти всплыла замахнувшаяся рука матери (она тогда отогнала его от Ясуо, которого тот в раздражении толкнул): Ёнэ, он младше тебя, о нём надо заботиться!.. Кажется, что маска на лице шевелится; кажется, что это демон так смеётся. Прости, думает Ёнэ, никакого старшего брата из меня не получилось. Только непонятно, почему ты этого не замечаешь. Я ошибался: польза в происходящем есть, только не для нас. Я боялся, что один из нас убьёт другого, но бояться нужно было того, что демон сожрёт нас обоих.       — Ёнэ?.. — растерянно проверяет Ясуо.       Тот что-то заметил; Ёнэ наклоняется аккуратно, обдуманно, чтобы не прижиматься к спине, и протягивает освободившуюся руку вперёд. Он кладёт её Ясуо поперёк груди, словно обнимает. Глупо и горько было бы рассчитывать, что Ясуо в самом деле хорошо, глупо и даже странно (по крайней мере, Ёнэ надеется, что мелкий олух достаточно умён для того, чтобы не желать в действительности кого-то, кто настолько близок ему по крови). Однако Ясуо больше не чувствует ни вины, ни раскаяния, прошлая ночь была последней. Иными словами, прямо сейчас, в этом состоянии, демон не имеет над ним власти. Только над Ёнэ. Но в отличии от своего младшего брата, Ёнэ умеет медитировать. Как просто было бы утонуть в чувстве вины! Так же просто, как умереть или наконец заснуть. Но проблема (и одновременно спасение) заключается в том, что бесполезность и вину тогда бы ощутил ещё и Ясуо. Это весьма несложно, как обнаружил Ёнэ: уловить, что чувствует тот, кто рядом с тобой, если действительно готов прислушаться. Ничего уже не изменить. Но можно исправить.       Словно в медитации, Ёнэ прощается с размышлениями и растворяется в ощущениях — тех, что возникают, когда он овладевает телом своего младшего брата, обалдуя Ясуо, у которого всегда всё идёт наперекосяк. Ёнэ прогоняет мысли. Под ним Ясуо, оболтус Ясуо, и этот оболтус совершенно не умеет правильно медитировать.       — Всё хорошо, Ясуо, — легко врёт ему Ёнэ. — Извини, мне стало приятно и я замечтался.       — Значит, тебе приятно? — переспрашивает обалдуй с самодовольством.       — Да, — убеждает Ёнэ. — Я должен сказать тебе спасибо.       — Тогда продолжай.       — Да.       Как и требуется, Ёнэ продолжает и через какое-то время доводит дело до конца. Ясуо быстро и глубоко дышит, вытянувшись на боку, и ухмыляется.       Смысла могло не быть, думает Ёнэ. Пользу мог пытаться извлечь твой враг. Но Ясуо показалось, что смысл был, и от этого появилась польза. Если он верит, что отдал Ёнэ нечто, что тому понравилось, то, вероятно, окончательно забудет про вину. Хотя без преувеличения Ёнэ всё это время искал отгадку не там, где она лежала, а там, где было проще искать. По сути же, чтобы Ясуо расстался с чувством вины, потребовалось его простить.       Война с азаканой не окончена, но один бой выигран. Эта дверь для демона теперь плотно закрыта, и Ёнэ будет следить за тем, чтобы так и оставалось. Ясуо, самодовольный болван, ты ничего не понял. Хорошо, что ты таков. Что ж, видимо, его младший брат рождён, чтобы жить самодовольным болваном. А Ёнэ рождён, чтобы осознавать поражение, но он умеет медитировать, и этого достаточно. Ёнэ так и не может для себя решить, был ли странный акт их близости заботой. Однако он мог сделать для Ясуо хотя бы это.       Дальше голова не работает. Ёнэ засыпает почти моментально.