По цепочке

Над рекой догорает закат, окрашивая небо яркими красками. Вода шумит внизу, под обрывом, а деревья шумят в лесу, за спиной — к перемене погоды. Там же, за спиной, на поляне, где они ночуют, учитель возится с костром и в кои-то веки не бубнит ничего ворчливо. Потому что Курапика рисует. Рисование тоже часть тренировки, как и облизывание цепей, ощупывание их, долгое нудное разглядывание. Но рисование хотя бы приятно. Карандаш скользит по листу, а за ним остается темная линия. Бумага вся уже почти изрисована: звенья отдельные, звенья сцепляются между собой, звенья образуют цепочку. Сама цепь, позируя, лежит рядом, на земле, изгибается змейкой. Курапика поглядывает на нее и добавляет штрихи. Рисунок уже закончен, но он все еще не стремится прекращать рисовать. Ему нравится это. Очень умиротворяюще. Пусть от этого и болит рука, шея и спина — все равно. Он откидывает голову назад, смотрит прищурившись и крутит в пальцах карандаш. Без лишнего стеснения можно заявить, что рисует он красиво: цепь получилась совсем как настоящая, кажется, протяни руку и возьмешь. Люди получаются хуже. Он оглядывается, убеждаясь, что учитель не смотрит, и переворачивает лист и, снова склонившись низко-низко, позволяет грифелю плясать на бумаге. Вот небрежные наброски сплетаются, приобретают форму, становятся лицом, шеей, широкими плечами. Курапика увлечен, старательно воскрешает в памяти образ и оживляет его в своем творении. Вот у нарисованного человека появились и волосы: черные, колючие на вид, стоящие торчком. Лицо глупое, длинное, но красивое, у Курапики оно выходит даже красивее, чем он помнит, однако исправлять здесь он ничего не намерен. Очки игнорируются специально. Дурацкий аксессуар. Была бы воля Курапики он бы их выкинул или, может быть, забрал себе. Широкий рот нарисованного человека улыбается, а в голове звучит его громкий голос, так что Курапика невольно улыбается тоже. Он думает секунду, оценивающе глядит на рисунок и возвращается к рукам. Их прорисовывает с особенной тщательностью, несколько раз стирает, переделывает все, потому что у него плохо получаются пальцы. В итоге смотрит недовольно и морщит нос. Не так, все не так! У Леорио совсем не такие руки. У него они большие, широкие, крепкие, немного шершавые и покрытые мелкими шрамами. Но такое разве можно передать на рисунке? Тем более любителю вроде Курапики. Он вздыхает и комкает рисунок, достает следующий лист. Но почему-то не продолжает свое занятие. Курапика грызет карандаш и думает. Думает о Леорио. Что он делает сейчас? Сумел ли воспользоваться лицензией, как хотел, и подать документы на поступление? Сидит, готовится, наверное. Читает умные книжки по медицине. У него такое сосредоточенное, далекое от мира лицо, когда он читает. Скулы немного вытягиваются, улыбка пропадает, а взгляд спокойный. А может, он пишет шпаргалки? Хотя это вряд ли, все-таки желание стать доктором у него искреннее, значит, он будет стараться честно. Интересно, каким доктором он станет? Будет это нескоро, но все же. Забавно, будет, если Курапика однажды в будущем станет его пациентом. Придет в какой-нибудь госпиталь, а там Леорио. «На что жалуешься?», — спросит тот и, приподняв Курапике кофту, приложит к груди холодный стетоскоп. Дышите-не-дышите. У материализатора должно быть хорошее воображение, а Курапика на свое не жаловался никогда. В голове живо появляется непрошеная картинка: Леорио высокий, в простой, голубого цвета врачебной форме, а поверх — белый халат, не застегнутый, полы развеваются. Стоит, улыбается… Нет, лучше серьезный. Стоит серьезный, читает историю болезни, качает головой. В руках у него ручка, дорогая, от известного бренда, потому что Леорио любит дорогие вещи и может себе их позволить как известный врач и охотник, спасающий жизни. Он эту ручку вертит, как свой раскладной нож. А Курапика, рядом, на кушетке. Больной, наверное. Леорио смотрит почему-то осуждающе, и Курапика жестом умирающего протягивает руку и говорит… — Эй, Курапика! Ты там закончил? Курапика вздрагивает и выныривает из своих фантазий. Неожиданный вопрос наставника, как ушат холодной воды. Леорио не врач и его здесь нет, Курапика не болен, но, черт возьми, наверное, да, потому что забыл, что скомкал законченный рисунок с цепью, а новый так и не нарисовал, задумавшись о… всякой ерунде. О том, о чем думать вообще не должен. Ведь надо учиться, чтобы стать сильнее, а не мечтать о лучшем друге. — Нет, — качает Курапика головой и смотрит на чистый лист, лежащий на дощечке у него на коленях, используемой вместо стола. — Долго ты. — Скоро закончу. Солнце уже село, хотя небо по-прежнему светлое. Опускаются сумерки, все сереет — в таких условиях рисовать не очень удобно. Но Курапика пересаживается поудобнее и снова склоняется над бумагой. Курапика рисует.