Rip me open, baby

— Ого, а у тебя тут уютно. Майкл изучает свалку токсичных отходов, которую Тревор называет своей лабораторией по производству метамфетамина. Его взгляд скользит с предмета на предмет, отчаянно стараясь не задерживаться на владельце дома, который в этот момент с видом крайнего облегчения мочится в угол. — О да, разумеется, ты ведь не мог промолчать, а? — огрызается Тревор, застегивая ширинку драных джинсов. — Дешево и грязно. Но знаешь что? — он театральным жестом вскидывает руки, указывая на дырявые стены и голый бетонный пол. — Это моё место, и я сам заработал на него. Прошло уже почти десять лет с Северного Янктона. Десять лет попыток забыть и двигаться дальше, отказаться от всего, что было в прошлой жизни, выбросить бывшего напарника из головы. И все же Майкл с прежней легкостью предугадывает каждое его слово. — Ладно, расслабься. Просто сарказм. — Нахрен сарказм, — кривится Тревор. Он не смотрит на Майкла. На самом деле, он смотрит куда угодно, только не на Майкла. — В мире и без него достаточно дерьма. О, эта его извечная ненависть к иронии. Один из миллиона нелепых триггеров. Так просто — дерни рычаг, и Тревор заведется с тем же оглушающим грохотом, что и его старый разъебанный пикап. — Понял, понял, молчу, — отзывается Майкл, чтобы не нагнетать. Тревор застывает в дверях, оборачивается, переминается с ноги на ногу, как делает всегда, когда ему неуютно. — Ты? — недоверчиво переспрашивает он, и Майкл с трудом давит раздраженный вздох. Ничто в мире не способно заставить Тревора заткнуться, если он решил говорить. — Ничего ты не понял — ты такой же идиот, как и все остальные. Стал куском дерьма, едва только засунув в карман пачку денег. Ну разумеется. Майкл мрачно фыркает и выходит вслед за Тревором в соседнюю комнату — такую же отвратительную и грязную, как и первая. — Да что ты говоришь? У меня для тебя новость века — я всегда был куском дерьма. Он повторял эти слова снова и снова — выкрикивал в лицо Аманде, бормотал в кабинете психолога, выливал вместе с пьяными слезами в плечо каждому, кто готов был слушать, в очередном мерзком баре или стрип клубе. Почему же сейчас говорить это так больно? Потому ли, что Тревор — единственный, кто когда-либо считал его кем-то особенным? — Нет, — без разгона срывается на крик Тревор, снова рывком оборачивается к Майклу. — Ты не был таким, ты был… Особенным. Но теперь, Майки, ты такой же, как это место — просто оболочка, а внутри гниль и грязь. Таунли вздрагивает. Это странно — слышать свои мысли, произносимые чужими губами. Но красная пелена ярости от последних слов Филипса затмевает рефлексивные мысли. — Пошел ты нахуй, — орет он в ответ, вкладывая в это всю свою злость, ненависть, страх, весь свой стыд за все, что он сделал с Тревором, в этот крик. — Ты-то у нас, разумеется, мудак не простой, а святой, высокоморальный? Да ты просто чокнутый психопат! — Я честный, — Тревор дергается вперед. — А ты гребаный лицемер. Майкл запрокидывает голову, смеется так, что самому жутко становится. Отрицание — лучший из его талантов — вдруг подводит, в груди что-то давит и колется. — О да, конечно, а ты, гребанный герой, выше всего этого. — По крайней мере, — в голосе Тревора ярость пополам с чем-то, что Майкл никак не может уловить, — я все еще не вскрыл твои гребанные ребра, чтобы посмотреть что там у тебя вместо сердца. И вот она — едва уловимая тень маленького мальчика, каким Тревор был однажды, задолго до того, как Майкл впервые встретил его. Она всегда в нем — обычно тщательно скрываемая, но иногда случаются моменты… люди… которые пробуждают ее. Озлобленный, недолюбленный ребенок в Треворе, с ослепляющей яростью жаждущий узнать почему лучший друг так с ним поступил. Невыносимо. — Так вскрой их! — чеканит Майкл, раскидывая руки в стороны. — Вскрой и посмотри, Ти. Я не против. Это правда. В глубине души он всегда, с первой их встречи знал, чем это все закончится. Может быть, если Тревор сумеет ударить достаточно сильно, запустит руки прямо в его грудную клетку, они оба, наконец, получат ответы, в которых так отчаянно нуждаются? Тревор напротив него напряжен, как струна — взгляд мечется из стороны в сторону, пухлые губы сжаты, будто он боится того, что может произнести, если вдруг позволит себе заговорить, и он снова переминается с ноги на ногу. Живое олицетворение картины «Я получил, что хотел, и теперь не знаю, что с этим делать». Воздух вокруг них будто бы сжимается, накаляется, когда Филипс, наконец, встречается взглядом с Майклом. Маленький мальчик все еще здесь, но подпитывают его тридцать лет гнева и боли взрослого Тревора, и сидит он в сильном, испытанном в бою теле, которое, наверняка, в разы сильнее изнеженного десятью годами отставки тела Таунли. Возможно, вдруг осознает Майкл, в этом-то и есть вся проблема. Почему Тревор никогда не дерется с ним? Ведь и правда, если подумать, за всю их многолетнюю историю… Неважно, насколько злыми они оба были, неважно насколько близко к краю толкал Тревора Майкл, Филлипс — садист, психопат, наркоман, конченый аморальный ублюдок — всегда отступал за мгновение до драки. Так происходит и сейчас. Пока Майкл переваривает свалившееся на него откровение, в Треворе что-то едва уловимо меняется. Он тяжело сглатывает, опускает взгляд в пол, его кулаки разжимаются и безвольно падают вниз. Момент уходит и больше никогда не случится, ничего между ними больше никогда не случится, и Майкл вдруг понимает, что он не согласен. Тревор может быть настоящим ублюдком, когда речь идет о ком-либо другом, так почему он не может просто взять и выбить из Майкла ответы, которые ему нужны? Времени думать об этом нет. Взревев, Майкл бросается на Тревора, толкает его через дверь в соседнюю комнату. Не важно, что Тревор быстрее и сильнее — на стороне Майкла вес, эффект неожиданности и давно позабытый талант нападающего, и они падают на пол вместе. Филлипс с размаху прикладывается затылком о бетонный пол, Таунли в ту же секунду оказывается на его бедрах и замахивается для удара. Майкл бьет изо всех сил. Может быть, он и не так силен, как Тревор, но он зол, и ему больно, хоть он и сам понять не может почему. Тревор не защищается — даже не пытается увернуться, — и кулак прилетает прямо ему в нос. Мерзкий хлюпающий хруст отдается дрожью в позвоночнике Майкла, и он снова заносит кулак, но в это мгновение Тревор с низким гортанным рыком подается вперед. На мгновение мир вокруг Майкла начинает кружиться, а когда останавливается, он уже лежит на полу, и стальное, будто вылитое из железа, тело Тревора оплетает его со всех сторон, сковывает, не позволяя двинуться. Пальцы Филлипса на его шее сжимаются, перекрывая воздух, разъяренное лицо напротив лица Майкла. Таунли пытается пнуть его в пах, но угол неудачный, поэтому он собирает все оставшиеся в ослабевшем без кислорода теле силы и с размаху бьет Тревора по ушам. Рука мужчины с шеи не исчезает, но хватка ослабевает, и Майклу удается вырваться. Перекатившись через бок, он вскакивает на ноги и оборачивается, готовится принять удар. Тревор медленно поднимается с колен, его лицо до жути безэмоционально. Майкл использует передышку, чтобы снять и отбросить в сторону рваную грязную куртку. — Ну же, Ти, — зовет он, задыхаясь. — Ты хотел вскрыть мне ребра? Вот моя грудь — давай проверим, достаточно ли ты был честен, высказывая свои желания. Или ты тоже всего лишь лицемерный мудак? Майкл дергает полы рубашки в стороны — пуговицы дождем сыплются на пол, отскакивают, с оглушающим в повисшей тишине стуком сыплются на пол, будто леденцы. Тревор сжимает кулаки, костяшки его пальцев белеют, и он срывается, его будто бы вышвыривает вперед, на Майкла. Их тела сталкиваются, и Майкл отлетает назад, впечатывается в холодную стену. Тревор вжимается в него спереди, и его пальцы врезаются неровными, изломанными ногтями прямо в грудь Таунли. — Ну, давай же, неженка, сделай это, — тяжело выдыхает Майкл. — Ты хочешь понять, почему я сбежал, ублюдок? Тогда сделай это! Тревор с громким, каким-то нечеловеческим рычанием, вонзает ногти глубже, так, что по голой груди Майкла начинает тонкими струйками стекать кровь. Таунли смотрит на это с отстраненным удивлением. Кровь? Так там, внутри, и правда есть кровь? А если засунуть руку еще поглубже? Он шипит от боли, которую практически не чувствует, инстинктивно дёргается, пытается ударить Тревора головой. Сил не хватает, и Тревор тянет его на себя, а затем швыряет обратно о стену, как куклу. Голова Майкла бьется о гипсокартон, болтается, как на шарнирах. Окровавленная рука Тревора впивается в его плечо, большой палец ложится повдоль ключицы, а свободная рука взлетает, и через мгновение кулак Филлипса бьет по грудине. Дышать тяжело, больно и не очень-то хочется. Майкл прикрывает глаза, а Тревор бьет снова и снова, и снова, и Таунли в какой-то момент осознает, что больше не чувствует боли — только болтается туда-сюда, повинуясь ударам. Тревор бьет слабо, неровно. Майкл открывает глаза и видит напротив себя искаженное лицо друга, разрезанное напополам мокрыми солеными дорожками. Майкл думает, что идея была дерьмовой. Лучше не стало. Возможно, стало только хуже. Возможно, здесь уже просто нечего спасать. — Тревор, — зовет он шепотом. Его голос — боже, это его голос? — звучит надломлено, сорвано. — Пошел ты, Майкл, — так же тихо отзывается Тревор. — Ты хотел, чтобы я вскрыл тебе ребра? Ну так я сделаю это. — Я ничего не чувствую, Ти. — В этом-то и проблема, — выдыхает Тревор, нанося очередной неощутимый удар. Свободной рукой Майкл перехватывает вновь занесенный кулак, без особых усилий прижимает к своей окровавленной груди. — Прости, Ти. У меня нет ответов на твои вопросы. Никогда их не было. — Пошел ты, Майкл. — Мне жаль, Тревор. Я никогда не был тем, кем ты меня считал, не был другом, который тебе был нужен. Я ненавидел того, кем я был, и единственное, чего я хотел — стать кем-то, кем никогда не смогу стать. — Нет, — упрямо качает головой Тревор. — Ты был особенным, — он прижимает раскрытые ладони к груди Майкла. — Ты был кем-то особенным для меня, а я всегда был для тебя ничем. Что сейчас, что тридцать лет назад. Мне нет нужды вскрывать твои ребра, чтобы убедиться, что у тебя просто нет блядского сердца. И-и вот оно. Бинго. Момент просветления, думает Майкл. Мгновение, когда последний человек на Земле, веривший в меня, наконец видит, что я такое. Он смотрит невидящим взглядом на испещренный пятнами крови хлопок футболки Тревора напротив, разжимает пальцы, отпускает запястье Филлипса. Их руки падают, болтаются вдоль тела, будто не знают куда еще себя применить кроме драки. Без поддержки Тревора тело Майкла не слушается, он сползает вниз, заваливается вперед, и он утыкается лбом в плечо Филлипса, обхватывает руками его плечи прежде, чем успевает себя остановить. Впрочем, это не помогает, и Майкл опускается вниз, на каменный пол, и Тревор отчего-то сползает вместе с ним, придерживает его за талию. — Ну вот, ты наконец-то выбил из меня все дерьмо, — фыркает Майкл, ощущая на языке привкус крови. — Как ощущения? — Как будто тебе это было нужнее, чем мне, — безэмоционально отзывается Тревор. Это заставляет Майкла поднять голову — за все года, что он знает Тревора, «безэмоциональный» никогда не было подходящим для него описанием. Филлипс стоит перед ним на коленях. — Я просто хотел, чтобы ты увидел… — Увидел что? — злость все еще искажает каждый миллиметр его лица. — Увидел своего двуличного друга во всей его лицемерной красе? Или правду о том, что ты из себя представляешь на самом деле и насколько ничтожно мало наша «дружба» значила для тебя? В одном я был прав — ты идеальный преступник, лжешь лучше всех. Майкл ничего не может поделать с проклюнувшимися в нем крохотным ростком радости, надежды, что, возможно, Тревору все еще нужно что-нибудь, что угодно от него. — Ты все еще злишься? — Разумеется, блядь, я злюсь! Твою мать, Майки, ты был моим лучшим другом — это должно что-то значить, должно иметь хоть какое-то блядское значение! Почему ты вообще все еще здесь?! Если ты такой отвратительный лицемерный кусок дерьма, почему просто не ушел, а? Майкл смотрит, как вздымается и опадает грудь Тревора, практически в том же ритме, что и его собственная. — Потому что меня заебало, что ты вечно таскаешься за мной. Ты настоящий психопат, Тревор, ты в курсе? Ты можешь убить человека за то, что он надел футболку не того оттенка, но я… Не важно какую херню я творю, как поступаю с тобой, неважно, что я предал тебя и оставил одного почти на десять лет, ведь после этого ты не можешь даже нормально избить меня! Черт возьми, я боялся тебя почти столько, сколько себя помню, но в этом не было никакого смысла! По какой-то наверняка безумной причине я, мать вашу, неприкасаемый! Возможно, я просто хотел наконец узнать каково это — жить и знать, что ты не следуешь за мной каждую секунду, как какая-то побитая собачонка. — Я не чья-то собачонка, — медленно произносит Тревор. — Ага, блядь, конечно, — фыркает Майкл. — Прежде, чем ты начал таскаться за мной, ты таскался за своей мамаш… Разумеется, он ожидает какой-нибудь реакции, но скорость, с которой Тревор оборачивается к нему, ошеломляет. В мгновение ока Майкл вновь оказывается на полу, и Тревор несколько раз прикладывает его головой о голый бетон, с каждым ударом выплевывая слова прямо в лицо: — Не. Смей. Говорить. О моей. Матери. Ты. Грязный. Ублюдок. Пошел ты! Пошел ты! Пошел ты! В глазах темнеет, к горлу подступает тошнота. Хочется закрыть глаза и сдаться, понадеяться, что Тревор таки добьет его, но инстинкты сильнее. Собрав остатки сил, Майкл цепляется за сжимающие его плечи руки и бьет Тревора коленом в солнечное сплетение. Тревор давится воздухом, заваливается вбок, и Майкл бросается за ним следом. У него нет ни сил, ни желания защищаться, и в глубине души он сам изумлен, что не валяется сейчас на полу окровавленный и бесчувственный. Тревор кашляет, пытаясь восстановить дыхание, но Майкл не дает ему времени оклематься — толкает в грудь, наседает сверху, одной рукой удерживает запястья Филлипса над его головой, пальцы второй руки сжимаются на беззащитном горле. Глаза Тревора распахнуты, его лицо темнеет, и Майкл отпускают шею. Вместо этого изо всех сил бьет мужчину в грудь. — Око за око, говнюк, — выдыхает Майкл и бьет снова. Он отпускает руки Тревора, чтобы тот смог ответить, но Филлипс не пытается защищаться. Он смотрит куда-то в потолок, расслабленные ладони остаются лежать на полу. Майкла трясет. — Дерись со мной, ты, сукин сын! Он бьет снова, но Тревор не реагирует. Удары — хаотичные и навряд ли сильные — сыплются на Филлипса градом, но тот даже не пытается закрыться. — Ради всего святого, Тревор, ударь меня! — но ответа нет, и Майкл перестает бить, обхватывает ладонями его лицо, склоняется ниже. — Почему ты не бьешь? Почему ты никогда не отвечаешь на мои удары, ты, гребанный психопат? Ты бьешь всех подряд, так почему не меня?! Он выкрикивает это Тревору в лицо, вплетает пальцы в его растрепанные волосы. Комната вдруг кажется слишком маленькой, Тревор дышит рвано, его взгляд скользит мимо, старательно избегая Майкла. Майкл хочет чтобы Тревор отреагировал, ему необходимо, чтобы Тревор отреагировал хоть как-то прежде, чем Майкл снова все проебет. — Сделай же что-нибудь, Тревор, что угодно, — практически умоляет он с отчаянием, сжимает пальцы на лице Филлипса, буквально силой заставляет его взглянуть себе в глаза. — Иначе зачем ты меня нашел? Тревор вздрагивает, и у Майкла перехватывает дыхание, когда эта дрожь передается и ему. Руки Тревора, наконец, оживают: они опускаются вниз вдоль тела, сильные пальцы впиваются в бедра Майкла. Напряжение вокруг них нарастает, и Майкл просчитывает, как именно будет блокировать неизбежный удар, когда Тревор вдруг приподнимается на локтях и накрывает губы Майкла своим — солеными, потрескавшимися. В ушах звенит, и окружающий мир сужается до крохотного пятачка бетонного пола, на котором они лежат. Ладони Тревора скользят по бедрам, талии, груди Майкла, оглаживают шею и зарываются в его волосы, большие пальцы осторожно касаются скул. Майкл замирает, а губы Тревора продолжают исследовать его собственные, он на удивление осторожно прикусывает его губу. Со странным сдавленным звуком Филлипс обвивает руками шею Майкла, притягивает его ближе, почти вплотную к себе. Все рациональные мысли вылетают из головы Майкла, и он со стоном приоткрывает губы. Поцелуй глубокий, грязный, и каким-то диким образом так выходит, что эти ощущения — лучшее, что он испытывал за последние… очень много лет. Таунли расслабляется, сам углубляет поцелуй, позволяет Тревору вытворять все, что ему захочется. Его руки взлетают вверх, скользят по груди Филлипса, выше, сжимают разорванный край футболки. Майкл стонет — снова, какой позор, — Тревор сглатывает этот звук, притягивает его ближе, одной рукой обхватывает мужчину за талию, притягивает к себе вплотную, и его возбужденный член упирается Майклу в пах. Это так ярко, безумно, так непохоже на все, что он когда-либо ощущал. Майкл думает о том, чувствует ли Тревор его возбуждение так же очевидно. Филлипс разрывает поцелуй, и Таунли хочется взвыть от столь внезапной потери, но он лишь смотрит мутными глазами на то, как Тревор торопливо стягивает с себя футболку. Разумеется, он не раз видел Тревора без футболки, но теперь это ощущается иначе, будто Майкл вдруг прозрел и увидел лик Иисуса на тех вафлях — или блинах? На бледной коже мужчины уже начинают проступать синяки после их драки. Так много шрамов — часть из них Майкл видит впервые. Будто загипнотизированный, Таунли тянется к ним, но Тревор перехватил его ладонь и направляет к брюкам Майкла. — Стой, Ти, подожди, — выдыхает мужчина. — Что… Я не… Что мы делаем? — Хватит болтать, — рявкает Тревор, грубо дергает пояс его брюк. Видит Бог, обычно это Майкл в отношениях тот, кто предпочитает действовать, а не болтать, но он не уверен, что это тот самый случай. Пальцы Тревора с легкостью справляются с пуговицей и скользят внутрь. — Вхоа, эй! — Майкл с присвистом втягивает воздух через зубы. Глаза — чертовы предатели, — закрываются сами собой, и он усилием воли заставляет себя поднять ресницы, вцепляется в запястье Тревора, пытаясь удержать его, и один дьявол знает насколько сильно ему хочется, чтобы тот все же продолжил. — Ти, ты… Мы мыслим не рационально, нужно прекратить… Я женат, у меня дети… Мы же сейчас даже не друзья! Пальцы Тревора обхватывают подбородок Майкла. — Ты знаешь, что мне поебать на стриптизершу, которую ты зовешь женой, и твои дети достаточно взрослые, чтобы принять твой выбор. Так что слезь уже с этой дохлой лошади и позволь себе, наконец, быть с тем, кто действительно знает тебя. Эти слова, как сладкий яд, перекатываются эхом в опустевшем от шока мозгу Майкла. Тревор касается поцелуями его шеи, и лишь гордость, да придирчивый голос, настаивающий на том, что последние десять лет не были жалкой ложью, заставляют Майкла ответить. — Ты не знаешь меня, Ти, в этом-то и проблема. Ты думаешь, что знаешь, но на самом деле… Он ослабляет хватку на запястье Тревора, и тот пользуется этим — сухие, мозолистые пальцы тут же скользят внутрь и обхватывают член Майкла. — Ебанный пиздец! — позорно взвизгивает Таунли, хватается за бедра Тревора, чтобы не упасть. Мужчина медленно проводит ладонью от основания его члена к головке, стирает пальцем выступившую каплю смазки. — Хватит. Болтать, — на этот раз это звучит, как приказ. Ти легко и — насколько это возможно, когда ты псих, садист и уебок — бережно опрокидывает Майкла на спину, скользит следом, нависая сверху. Его губы прокладывают влажную дорожку от ключиц до линии скул. — Я знаю тебя, Майки. Я могу угадать каждое движение, на которое способно твое жирное тело, каждое слово, которое ты можешь выплюнуть из своего блядского лживого рта. Я знаю каждую мысль, которая скрывается за этими голубыми невинными глазками, — он сгребает в кулак пояс брюк Майкла и тянет их вниз. — Я видел, как ты умер, как ты воскрес, я видел, как ты ненавидел свою семью, себя, меня. Я видел тебя в твои лучшие моменты и в худшие, ты, гребанный сукин сын, и никто не знает тебя так хорошо, как я. Поэтому ты сбежал, бросив меня, умчался жить в своем «долго и счастливо» — потому что старый добрый Тревор видел слишком много, и ты… — брюки Майкла отлетают в сторону. — Ты предпочел сбежать, поджав хвост, вместо того, чтобы встретиться со своим страхом лицом к лицу. — Иди нахуй, — выдыхает Майкл, надеясь, что его голос звучит хотя бы немного зло. — Может быть, в следующий раз, — кивает Ти и целует его. Нет никаких сомнений, что он чувствует возбуждение Майкла на этот раз — их тела прижимаются друг к другу так плотно, так тесно, и Тревор начинает плавно двигаться, скользить по нему, то вжимаясь ближе, то легко отстраняясь. Майкл шипит сквозь зубы, уговаривая себя просто находиться в моменте, не позволять мыслям выскальзывать за пределы этой обшарпанной комнаты. Вина и злость придут позже, но сейчас он впервые за долгое, очень долгое время с тем, кто знает его, на самом деле знает, насколько он прогнил изнутри — и при этом продолжает его хотеть. Ощущение грубой хватки на члене приятно, но этого мало — ему нужны губы, и язык, и кожа. Он хочет — нет, жаждет, — почувствовать жар тела Тревора, его желание. — Штаны, — выдыхает Майкл, приподнимает бедра навстречу движениям друга, — сними свои штаны, Ти. — Твое желание для меня ебанный закон, пирожочек, — Тревор кривится, но подчиняется, стягивает грязные джинсы прямо вместе с бельем. Майкл игнорирует сарказм в его голосе и тянется наверх, прижимается губами к губам Филлипса, позволяет ладоням Тревора соскользнуть на его бедра, тянет мужчину обратно на пол. — Твоя очередь, Майки. Сними их. Майкл опускает взгляд на свои синие с белым боксеры, надеясь, что Тревор не заметит его замешательство. Это же, блядь, ужасно важный момент — если он подчинится, то на самом деле, в самом буквальном смысле останется совершенно обнаженным перед человеком, который и без того видит его насквозь. Ебанное откровение какое-то. Майкл передергивается от слабой дрожи и закрывает глаза. — Сделай это сам. На мгновение в комнате повисает тишина, а затем теплые руки оттягивают резинку боксеров и тянут их вниз. Майкл приоткрывает глаза. Тревор смотрит так, будто не до конца верит, что он настоящий. Майкл сжимает пальцами бицепс мужчины, впивается в него ногтями, и непривычная потерянность, наконец, исчезает из глаз Тревора. Ти обхватывает ладонью напряженный член Майкла и ведет рукой вверх и вниз в такт ровному скольжению своего тела. — Блядь, это охуенно. Не останавливайся, Ти. — Не представляю что вообще в мире смогло бы сейчас меня остановить, — отзывается Тревор, прижимается ближе, обвивает ладонью оба их члена разом. — Что угодно сейчас отдал бы за баночку смазки. — Хреново ты оборудовал свою метлабораторию, д-ааа — Ти сжимает их члены клепче, и Майкл захлебывается стоном. — Этот рот однажды доведет тебя до беды, пирожочек. — Ты немного запоздал с предупреждением, — выдыхает Таунли, толкается бедрами вверх. Тревор подается ему навстречу, и у Майкла темнеет в глазах, когда он касается пальцами напряженных мускулов на спине Тревора. Ти ускоряет движение, он везде, повсюду — его тело, запах, вес, его пальцы, губы, и этого внезапно становится слишком много, и Майкл делает титаническое усилие и толкает Тревора, перекатывает его на спину, садится на его бедра. Это одновременно и жутко, и притягательно. Конечно, было бы намного проще позволить Тревору вести, а затем записать это все на его счет, но привычка держать все под контролем пересиливает страх. — Черт, ты тяжелый, — фыркает Ти, когда Майкл опускается на него, прижимаясь всем телом. — О да, как ты угадал, что лучший способ завоевать мое сердце — это шутить про вес, когда мы делаем… это, чем бы это ни было. — Ты прекрасно знаешь, что именно мы делаем, — оскаливается Тревор, обхватывая задницу Майкла и впиваясь пальцами в нежную кожу. — Так что хватит ходить вокруг да около — найди уже своим толстеньким пальцам достойное применение. Тревор впивается в него взглядом — злобно, яростно и охуительно жарко. Тоненький голосок в голове Майкла — глас той его части, которая упивается ощущением безграничной власти над этим бесконтрольным психопатом и отчаянно мечтает довести его до полнейшего безумия чисто ради того, чтоб посмотреть, что из этого выйдет — советует потянуть, подразниться, чтобы узнать, насколько далеко Майклу удастся зайти прежде, чем Ти потеряет терпение и просто возьмет то, чего хочет. От мыслей об этом стайка мурашек холодной волной спускается по его спине, но, чтобы добиться этого, ему пришлось бы замедлится, а на это Майкл сейчас пойти не может. Решив оставить это на следующий раз, он опускается ниже и обхватывает их твердые члены ладонью. Это ощущается… иначе. Ни в какое сравнение не идет с обычной дрочкой. А потом Тревор обхватывает его ладонь своей, и они начинают двигаться в рваном, до мурашек правильном ритме. Будь на месте Тревора кто-либо другой, Майкл бы выразил ему свое фи по поводу выбора места, но это Тревор, и они оба в грязи и крови, пыльные и потные, словно пробежали стометровку, и это все выглядит… весьма органично. Рука Тревора немного дрожит, ощущения от этого становятся лишь острее. Майкл запрокидывает голову, стискивает зубы. — Черт, Ти, не останавливайся. Тревор смеется — Таунли чувствует этот смех своей грудной клеткой в том месте, где они плотно прижимаются друг к другу — и ускоряется, движется настолько быстро, что у обоих перехватывает дыхание. Ноги Ти обхватывают его собственные, пальцы свободной руки зарываются в волосы, и мужчина без особой нежности тянет его к себе до тех пор, пока они не оказываются лицом к лицу. — Тебе лучше смотреть на меня, пирожочек, — рычит Ти, вглядываясь в его глаза. — Потому что я хочу видеть, как ты кончаешь. Майкл вздрагивает в ответ на эти слова — одна мысль о Треворе, наблюдающим за ним в момент оргазма, лишает остатков самоконтроля. — Блядь, Тревор. Скажешь еще что-нибудь подобное, и я долго не продержусь. Он буквально видит, как крошечные надписи «вызов принят» загораются в расширенных зрачках друга. — Всегда хотел увидеть, как ты кончаешь, Майки. Все эти стриптизерши, которых ты притаскивал в мотели… Представлял себе, как это выглядит. Как выглядишь ты, когда прижимаешь их к картонным стенам, закрываешь ли ты глаза, или, может, выстанываешь имена, пока втрахиваешь их в кровать? — Блядь, Тревор! Тревор крепче сжимает пальцы в его волосах, притягивает ближе, так, что они сталкиваются лбами. — Думал о том, как бы ты трахал меня, выстанывал мое имя, кончая, оставлял засосы на моей коже… Невероятное, дикое ощущение переполняет Майкла изнутри, и он не знает названия этому чувству. Он выгибается, прижимается еще теснее, хотя между ними и так практически не остается свободного пространства. — Блядь, блядь, Тревор, — выдыхает он, в последний раз вскидывая бедра, и горячая волна выплескивается из него вместе со спермой. Ошарашенный, он застывает, не в силах пошевелить ни мускулом, а Тревор возобновляет движение, быстро, рвано, без какого-либо ритма. Майкл распахивает глаза — даже этого крохотное движение требует невероятных усилий, так что он почти герой — и смотрит на Тревора. Ти жмурится, оскалив зубы, и выглядит так, словно ему больно, намного больнее, чем во время драки. — Эй, Тревор… Ти, эй, посмотри на меня. Ти медленно открывает глаза, молча глядит на Майкла. — Я тоже хочу увидеть, как ты кончаешь, — шепчет Таунли. — Покажи мне как это выглядит, когда все эти твои защитные барьеры рушатся. Кончи для меня, — приказывает он и сминает губы Тревора в жестком поцелуе. — Кончи для меня, Тревор, — повторяет он, и Тревор слушается. Он выгибается нечеловеческим, странным движением, стонет, снова закрывает глаза, но его пальцы все еще сжимают волосы Майкла с такой силой, словно кто-то пытается оторвать их друг от друга. Когда он расслабляется и, наконец, ослабляет хватку, Майкл перекатывается на бок и растягивается на полу. Они оба молчат, не глядя друг на друга, до тех пор, пока дыхание не восстанавливается. Майкл пытается сосчитать количество гниющих потолочных плиток над головой, отчаянно стараясь не обращать внимания на то, как быстро тишина становится неловкой. Наконец, когда молчание становится совсем уж невыносимым, Майкл закрывает глаза. — Это правда? То, что ты сказал? — спрашивает он, не уверенный до конца в том, что хочет знать ответ. И все же, это лучше, чем тишина. Ти отвечает спустя пару длинных секунд, когда Майкл уже и не надеется. — Что я сказал? Майкл приподнимается, оглядывается в поисках белья. — О стриптизершах, которых я приводил в мотели. О том, что ты… представлял меня. — А, это. — Да, это, — Майкл заводится с полоборота. — Тебе не кажется, что тут есть, что обсудить? — Что, например? Теперь я знаю, как ты выглядишь, когда кончаешь, больше нет нужды представлять себе это дерьмо. Одной проблемой меньше. Майкл закатывает глаза. — Я никогда не думал о тебе за теми стенами. Просто… я делал свои дела, ты — свои. — Ага, и наши дела никогда не должны пересекаться. Я понял, Майки, давно понял. Очевидно, понял не до конца, думает Майкл, вспоминая безумный взгляд Тревора, когда тот закончил его бить и начал целовать. Звук захлопывающейся автомобильной двери раздается прямо под окнами. — Блядь! — взвизгивает Майкл и подскакивает, озирается в поисках своей одежды. — Это Дэйв и Хэинс. Блядь, блядь, блядь! — Что? — фыркает Тревор. Он не делает ни одной попытки одеться или хотя бы прикрыться. — Боишься, что застукают тебя со спущенными штанами, Майки? — Скорее, вообще без штанов, — шипит Майкл, натягивая трусы. — Картошка, картофель, — вздыхает Тревор. Он медленно поднимается на ноги и принимается натягивать джинсы прямо на голое тело. Джинсы Майкла он находит где-то под столом, швыряет их прицельно, так, что металлическая пуговица бьет Таунли по носу. Майкл сдерживает ругательство и натягивает штаны, затем кидается к засаленному надколотому зеркалу, пытается наскоро привести себя в порядок. Ти за его спиной присаживается на угол стола, наблюдает за его стараниями с усмешкой. — Надень свою чертову футболку, Ти! Тревор в ответ лишь приподнимает бровь. — Парни? — Стив Хэинс входит в комнату с таким видом, будто на всем свете нет места приятнее, чем здесь и сейчас. Он переводит взгляд с Тревора на Майкла и обратно, оглядывает их кровоподтеки и синяки. — Вхоа, леди, что случилось? — Завались, — лениво рычит Тревор. Майкл едва удерживается от того, чтобы велеть Тревору успокоиться. Даже спустя десять лет он все еще не может выйти из роли его личного менеджера по общению с окружающими. — Умерь тестостерон, Тревор, — вместо этого говорит Дейв. — У нас проблемы. — Ага, как и всегда, — бормочет Майкл, и Тревор оборачивается к нему с легкой улыбкой. Дейв продолжает вещать о чем-то, что легко проскальзывает мимо сознания Майкла, пока он наблюдает за тем, как мышцы Ти перекатываются под кожей, когда тот сжимает и разжимает кулаки. Когда федералы уходят, Майкл позволяет себе выдохнуть и присесть на мгновение на стол рядом с Тревором. — Нам стоит позвонить Лестеру. Тревор? Тревор не отвечает — его взгляд расфокусирован, и Майкл хмурится. — Хэй, Ти. Погнали, нам есть, чем заняться. Давай просто… закроем тему, ладно? И да, он видит по лицу Тревора, что попал в цель. — Не оглядываться назад, так? Тебе нужно напечатать это на футболке, Майки. Господи, какой же ты говнюк! — Ну разумеется, — взрывается Майкл. — Это же я во всем виноват! Это же я двадцать пять лет страдал по своему лучшему другу не имея смелости подойти и сказать вслух чего хочу! — Ты хочешь поговорить о смелости? — рычит Тревор, тоже вскакивая на ноги. — Потому что то, что я не говорил тебе, ни в каком месте не сравнится с тем, что ты не говорил мне! Я тебя, блядь, любил, а ты притворялся мертвым девять лет! И вот они снова здесь, там же, где все началось, лицом к лицу, со сжатыми кулаками орут друг на друга. Майкл делает глубокий вдох, прикрывает глаза. — Ты прав, — говорит он, наконец. — Мне жаль, ладно? Я поставил семью на первое место. И теперь… Я не знаю. Чего ты хочешь от меня? Ты знаешь, что я — кусок дерьма, Тревор, и сегодняшний день — очередное доказательство этого. Я постоянно делаю тебе больно. Нахрена я тебе вообще нужен, а? — Потому что все, кого я люблю, бросают меня, ты, говнюк, — орет Тревор, шагает ближе. — А потом ты появляешься снова, живой, и это как будто гребанный шанс для меня начать с начала. Снова обрести кого-то, кого я потерял. Тревор хватает его за футболку, притягивает ближе, выплевывает прямо в лицо: — Не понимаешь, Майки? У меня нет никого. Никому нет до меня дела. Майкл сглатывает, глядя Тревору в глаза. Тот выглядит таким уверенным в своих словах, совершенно беспомощно раздавленным этой огромной истиной, и Майкл думает, что единственное, что он может противопоставить этому — встречная искренность. — Мне есть до тебя дело, — говорит он тихо, кладет руку Тревору на плечо. Тревор набирает воздух, явно готовый разораться снова, но тут он поднимает глаза и сталкивается с Майклом взглядом. Наверное, что-то появляется в его глазах, возможно, отголосок того парня из Северного Янктона, потому что Тревор моргает, и пелена ярости спадает с его глаз. — Лучше бы это было правдой, пирожочек, или я найду тебя и на этот раз наверняка вскрою твою заплывшую жиром грудную клетку. Майкл ухмыляется и хлопает Ти по плечу прежде, чем высвободиться и направиться к выходу. — Если это закончится так же, как сегодня, то я совсем не против. — Лучше бы и это было правдой, Майки, или, клянусь богом, я прокрадусь к тебе когда ты уснешь приклею твою руку к члену суперклеем. Майкл смеется, запрокинув голову, пока садится на водительское место пикапа и дважды сигналит вместо ответа.