***
Мигающая зебра полосок света и тени бежит по салону, облизывая стекла и кожу заднего сиденья, срывается в пустоту, чтобы с ровным тактом начаться вновь — бесконечная кинолента ночной Москвы. Он пытается растворить свои мысли в этом мелькании огней и в музыке, негромко льющейся из колонок. Ритм мелодии по началу упрямо спорит с ритмом мелькания фонарных строчек за окном, пока, наконец, по мере успокоения роя мыслей в голове Сергея, они не сливаются в единый медитативный рефрен. Воспринимаемое слухом и взглядом приходит в гармонию. Обрывки фраз и кадры моментов — он смотрит на них отрешённо, со стороны. «Саша сегодня опаздывает?». «Нет, сегодня у неё тренировка в другое время. Отец Александры просил сообщить, что она приняла решение прекратить ваше сотрудничество». Всё чертовски неправильно. И немного нелепо. «Пожалуйста, заберите меня отсюда. Иначе, наверное, я уйду просто в никуда. В конце концов, какая разница — сезоном раньше, сезоном позже…». Но разве он мог принять другое решение? Наверное, да. Если бы он был тем самым расчётливым карьеристом, которым его пытаются нарисовать заголовки. Или просто если бы это касалось не её…***
Работа над программами для Александры в качестве хореографа изначально в его планы не входила, но пандемия перемешала карты в колоде для многих. Поборов внутренние сомнения, Сергей с видимой решительностью и даже энтузиазмом взялся за дело. В конце концов, с Сашей они говорили на одном языке — это обнадёживало. Короткая родилась быстро и была обязана своим появлением сошедшимся в одной точке случайностям: его новообретенной привычке поздних бесцельных поездок по центру города, репертуару одной из московских радиостанций, щеголяющей неоклассикой, и отвлёкшей его в процессе перещелкивания между частотами вибрации телефона, небрежно кинутого на пустое пассажирское сиденье. Сергей бросил взгляд на экран — в уведомлении мессенджера светилось имя, которое он не ожидал увидеть. На мгновение он задержал взгляд на телефоне, отпустив кнопку на приборной панели. Обезличенный голос из колонок анонсировал «Аппассионату». Недолгие колебания и последовавшее решение отложить ответ до того момента, когда он будет не за рулём, дали мелодии время зацепиться в его сознании. Вернувшись домой, Сергей несколько раз переслушал точно выпавшую ему в рулетке композицию и понял — да, это оно, и он знает, как это поставить. С произвольной все было несколько сложнее с точки зрения выбора музыкальной темы. Трёхчастный образ выкристаллизовался давно: беспощадная Судьба, простирающая проклятие над двумя домами одним жестом рук в начале программы. Обещания любви — сердце, протянутое на ладони — рассказ-пантомима от Той или Того, кем пишется любая история. И разбитые разгорающейся враждой надежды, под издевательски насмешливый танец Фатума, примерявшего одежды Смерти. Сила и мощь, затем маска нежности и трепета — игра в иллюзии, позволяющая ненадолго обмануться, но в финале рассказчик остаётся верным замыслу — неминуемой трагедии. И Александра здесь — не Джульетта, она — тот самый кукловод-рассказчик, находящихся над всем сюжетом, где-то там, в вышине, над Вероной. Очередная репетиция. Четверные точно приземлены в музыкальные акценты, в хоровые раскаты грома, и вот, наконец, «O Verona» сменяется небольшой вставкой из «Hanging», под которую Саша завершает первую треть программы вращением. Над катком тихо раздаются трепетные, как первое прикосновение, начальные ноты «Come, gentle night», сейчас важен хореографический переход к теме влюбленных. Он отмечает, что линии рук у Александры стали мягче, привычная излишняя резкость уходит. Когда Сергей искал подходящий набор композиций для воплощения задумки, в его плейлисте поселилось несколько десятков мелодий, среди которых из списка возможных вариантов была сразу решительно вычеркнута «Forbidden love» из того же саундтрека А. Коженевского. Никаких неосознанных реминисценций. Наблюдая за катанием Александры под мелодию «темноокой ночи» (1), он сосредоточенно подмечает детали, которые предстоит дорабатывать. Но стоит ему лишь ненадолго прикрыть глаза — кобальтово-синий цветок с золотой пылью на лепестках раскрывается на фоне белоснежного льда. Память быстро обретает фокус — и вот перед ним силуэт другой девушки. Лёгкое, невесомое скольжение, лезвие конька рисует на льду фигуры, словно на листе бумаги пером. Практически невидимые чернила теряются среди чужих росчерков, но её «почерк» он не перепутает ни с чьим. Ему хочется встряхнуть головой, отгоняя от себя до странности навязчивое воспоминание. Её последнее сообщение осталось без ответа.***
Через неделю после возвращения со сборов в Кисловодске Сергей приглашает на один из вечерних прогонов сестру, чувствуя, что нуждается в мнении со стороны и правках. Татьяна проводит в их с Александрой компании целый час, даёт множество советов по мелочам, порой остававшимся вне поля его зрения. Отпустив Сашу по завершении тренировки, они задерживаются, чтобы подвести итог встрече. — Спасибо за все замечания, которые ты дала в процессе. Знаю, что торопишься сейчас. Поэтому кратко: что скажешь? — Спрашивает он, опираясь о бортик и повернувшись в сторону сестры. — Кажется, ты влюблён. — Татьяна бросает ему почти серьезно, с еле уловимой подтрунивающей ноткой. Сергей явно ждал не такого ответа. — В работу если только. — Слегка недовольно отвечает он и обращает взгляд в сторону льда. — Помнится, раньше ты о подобных программах часто отзывался как о «лирически-сопливых». — Равнодушным тоном отвечает она. — Я просто понимаю, что ее пора вытаскивать из однообразного амплуа. — Охотно верю. В целом с короткой получилось неплохо, хоть и много шероховатостей пока. По ряду деталей я вижу, что эта лирика ставилась под нее. И все же она не про нее. — Татьяна делает на это «про» ударение и точно ставит жирную точку в последнем предложении, отбивая ее указательным пальцем о бортик, как бы говоря «это мой вердикт», и пружинящей лёгкой походкой направляется к выходу, не дожидаясь ответа. — А про кого же? — недоуменно бросает ей вслед Сергей. Она оборачивается на ходу. — Про тебя, дорогой братец. — Он успевает уловить ироничную улыбку, вздёрнувшую уголки её губ, перед тем как она отворачивается от него вновь. Сергей не торопится уйти с катка в тот поздний вечер. Облокотившись локтями о борт, он смотрит на опустевший лёд, испещренный рисунками лезвий: карты дорожек, клубочки-борозды вращений, сколы - следы зубцов. Какие глупости... Лёд всегда оставался на первом месте, с его холодом, искристым сверканием, с шепотом плавного скольжения, с его способностью дарить полёт и разбивать вдребезги мечты. Лёд был божеством, а потому не терпел конкуренции ни с чем. Он вытаскивает телефон из кармана, чтобы, задумчиво покрутив его в руках, положить обратно и снова погрузиться в оцепенение. И только неожиданно потухший над катком свет - напоминание от персонала заставляет его вздрогнуть и, наконец, отправиться вдоль борта к выходу.***
Тусклый свет загоревшейся лампы резал глаза, уже приспособившиеся к темноте. Убрав руку с выключателя, она обратила внимание на книгу на прикроватном столике и потянулась за ней — «Romeo and Juliet». Слегка потёртые края — незавидная участь всех мягких бумажных переплётов, в которых обычно издают подавляющее большинство книг за рубежом, не делая реверансов даже перед Шекспиром. — Ты читаешь «Ромео и Джульетту»? — В ее голосе прозвучало звонкое, немного детское удивление. — Перечитываю. Точнее, выборочно перечитывал летом. Она пролистала несколько страниц, явно не уделяя внимания тексту. Сергей наблюдал за ней, подперев рукой подбородок и опершись локтем о кровать. — Почему мне кажется, что твоё знакомство с этим сюжетом ограничилось просмотром фильма с Ди Каприо и Дэйнс? — спросил он с лёгкой добродушной ухмылкой. Алёна положила раскрытую книгу на одеяло у себя на груди и, вздохнув и закатив глаза — эти любимые ею ужимки — ответила, повернув к нему голову: — Наверное, потому что ты считаешь меня маленькой дурочкой. — С укоризной посмотрев на него, она вновь взяла в руки книгу и начала целенаправленно что-то искать. — Я прочитала её два года назад, летом. Тебе надо чувствовать, что ты ставишь, а мне — что я катаю. Она снова посмотрела на него. Вопросительно. Ему оставалось только поджать губы и хмыкнуть, подтверждая резонность её последних слов. Она осталась вполне удовлетворена подобным ответом и вернулась к своим поискам, прикусив нижнюю губу. Но что же она искала? — Мне нравилась одна сцена… Но я плохо помню, в каком акте она была, кажется, где-то в середине. Да и потом, я не могла читать на английском. — Что за сцена? — Джульетта ожидает Ромео. И говорит с ночью. «Приди, любящая ночь…» — как-то так, уже, правда, не смогу вспомнить. — Я помню. — Он протянул руку, она поначалу не торопилась, но всё-таки отдала ему потрёпанную книжку. Он быстро нашёл нужную страницу и, прочитав пару строк, отдал ей её обратно. — «Come gentle night, come loving black-browed night…» (2) — вот здесь, третий акт. Алёна попыталась прочитать следующие строки про себя, еле заметно шевеля губами. Запнулась, улыбнулась самой себе и встряхнула головой. — Нет, не представляю себе, когда я смогу это прочитать вот так просто. Мой английский ужасен. — Алёна закрыла книжку и вернула её на законное место. — Не переживай, когда-нибудь прочитаешь. Если будет желание. А пока — у меня где-то стоит и перевод. — Дома у меня есть свой. А пока… Ночь от нас ещё не ушла. — С этими словами она нажала на выключатель у изголовья, и комната погрузилась в темноту одной из последних, удивительно безоблачных летних ночей. Полчаса до восхода — время, когда небо начинает выцветать в глубокую ван-гоговскую синеву. Белые простыни кажутся серо-голубыми, как снег на новогодних открытках. Их губы встретились в поцелуе, и он чувствовал, знал — за долю секунды до она улыбалась. Ночь нежна, а «мгла — не мгла рассвета» (3).***
Трансцендентный кобальт обратился в орхидею крайола. Мираж прежней «Джульетты» растворился в переливе колокольчиков — в медленно падающей, искрящейся в лучах фонаря россыпи снежинок. «Мой день, мой снег, светящийся во тьме…» (4). Бутафорские снежинки в хрустальном шаре, закручивают её в своём вихре, чтобы затем, успокоившись, незримо лечь ровным слоем на лёд, когда она застынет со вскинутой вверх рукой и взглядом, обращённым к небу, точно фарфоровая статуэтка. Завершающая поза и предшествующие ей движения были изменены всего лишь за несколько дней до отлёта в Казань, и он до последнего сомневался, стоит ли оставлять столько работы рук на самую концовку, ведь нужно было точно попасть во время — только тогда оно того стоило. Алёна уставала к концу прокатов, на тренировках не всегда получалось успевать, но утренний предстартовый прогон, уже в соревновательном платье, прошёл на удивление гладко. «Оставляем», — кивнул Сергей, когда Алёна подъехала к бортику. Она хотела, чтобы это была история любви. С нелепыми запинками, припоминая слова и иногда слегка коверкая их, пыталась объяснить свои пожелания на-английском Ше-Линн Бурн, когда ей дали возможность лично побеседовать с хореографом онлайн. Искренняя улыбка, которая во время этого диалога светилась даже в ее глазах, последнее время часто наполненных тщательно маскируемой грустью, искупила, он уверен, все несовершенство владения языком. Излишнее на первый взгляд «personal», добавленное к словосочетанию «love story» в ее репликах, было для нее не оговоркой и не результатом путаницы в словах. В конечном итоге все, что она воплощала на льду в этом сезоне оказалось для нее личным. Предложение взять в качестве темы для хореографической дорожки композицию «The cheek of night» было встречено Алёной с нескрываемым радостным оживлением. И вот, наконец, эта мелодия зазвучала не в тренировочном прокате. Он чувствовал усталость, с которой она выдавливала из себя каждое движение во второй половине программы, стараясь выдерживать ритм вопреки сбитому дыханию, и благодарил небеса, что руки его заняты игрушкой-салфетницей и олимпийкой Алёны, которые можно крепко сжать, иначе бы он мог неосознанно вцепиться руками в бортик до белых костяшек на пальцах. Она пыталась оставить на своих местах скромные, намеренно урезанные до минимума акценты, додержать руки, но каждое из ее движений было как на тяжёлом выдохе. Дыши, дыши… Наложенный на завершающий музыкальный отрывок такт, похожий на ускоренный бой часов и удары сердца одновременно, подгонял ее, незримо транслируя тревожный посыл надо льдом и ускоряя его собственный пульс. Перед заходом на последнее вращение Сергей видел, что она неминуемо опаздывает. Алена боролась до конца, но бой с бесстрастно жестокими часами был уже проигран — искрящийся серебром перезвон разлился над ареной за 3 секунды до того, как она приняла финальную позу, запутавшись как в паутине в хитроумных сплетениях рук завершающего хореографического элемента. Утренней сказке не суждено было повториться. Нет, лёд покрыл не невидимый снег. Пепел. Из него предстоит научиться восставать. Пока он сам не знает, как. Алёна бессильно склоняет голову к его груди, переступив через порожек бортика, и когда он осторожно касается её спины, стараясь хотя бы этим скупым прикосновением поддержать — я не могу сделать большего сейчас, она роняет себе под ноги один из чехлов для лезвий. Пока я не знаю, как, но мы пройдём этот пусть вместе.***
День с самого утра был облачным — серость и темень. Выйдя из дворца спорта в обед, они были встречены снегом, а потому опасались задержки вечернего вылета. В аэропорт приехали заранее, и Сергей, ощущая на своих плечах эмоциональную перенасыщенность последних пяти дней, был неимоверно рад, что они оказались в своих креслах и услышали «просим вас пристегнуть ремни безопасности» точно по предполагаемому расписанию. После взлёта Алёна вытащила телефон и наушники, вставила один из них в ухо и жестом предложила ему второй. Не долго раздумывая и надеясь на то, что её выбор музыки сегодня совпадёт с его желанием расслабиться, он забрал наушник. Играло что-то незнакомое, но спокойное. Алёна задумчиво смотрела в темноту за стеклом иллюминатора, пока мелодия размеренно лилась, периодически незамысловато повторяясь. Как только она стала затихать, вот-вот готовясь перейти в короткую пустотную паузу в конце трека, Алёна вновь повернула голову к нему. Вопрос застыл в её глазах, но она так ничего и не сказала. Ты, наверное, жалеешь, правда? Изумрудные океаны, «двух земных полушарий карта» (5), но никаких больше слёз. Нет. Не думая об уместности, он осторожно берет её за руку. Она кладёт голову ему на плечо — вместо ответа. После недолгой тишины в наушниках раздаются знакомые ноты «Letters» (6) — сколько раз они отслушивали и её в том числе при постановке произвольной программы. —Почему ты не ответил тогда, весной, на моё сообщение? — тихо спросила она. —Потому что не знал, что ответить. — Бесхитростно, помолчав несколько секунд, произносит он. Можно быть предельно честным, и, право слово, как от этого спокойно на душе. Аккуратно убрав выбившуюся прядь с её лба, он добавляет: «Сейчас знаю».