***
Свежезаваренный чай в стеклянном чайничке источал приятный запах чабреца. Светлые занавески едва колыхались, когда в кухню через открытое окно проникал весенний ветерок, и было слышно, как оживленно чирикали утренние пташки, радующиеся медленно отступающим холодам и редкому и такому долгожданному теплу солнца. Ольга отпила чая из кружки и внесла несколько изменений в дизайнерский проект на планшете, в то время как Ксюша завтракала испеченным бисквитом. Девочка и женщина почти не разговаривали и не общались друг с другом, только изредка обменивались дежурными фразами. Земцова без лишних слов чувствовала неприязнь к себе, как к причине участившихся столкновений супругов. Не нужно быть экстрасенсом: семейная чаша с каждым днем давала новые трещины, норовя окончательно расколоться в любой момент. Оля и Данила на самом деле обладали очень похожими характерами: два сильных свободолюбивых человека, которые ревностно защищают то, что любят. Однако это вовсе не играло на руку их отношениям: женщина пыталась сохранить семью, боялась потерять мужа из-за его нагловатого ребенка. А вот сам Багров оберегал дочь, будучи Ксенькиной крепостью, центром, вокруг которого крутится ее маленький мир. Девочка допила чай, и встав из-за стола, направилась к лестнице, ведущей на мансарду. — А свою кружку в мойку можно поставить? — раздалось вслед. — В детдоме не научили убирать за собой? Колкое замечание обидно ударило по вискам. Ксения невольно сжала кулак, поджав губы. Меньше всего она сейчас хотела устраивать разборки. Внутренний голос убеждал промолчать и просто выполнить просьбу, но не тут-то было. — А можно не тыкать мне при любой возможности, что я из детдома? — девочка подошла к дверному проему, ведущему на кухню и твердо посмотрела женщине в глаза. — На правду не обижаются, — резонно ответила на это Ольга и продолжила как ни в чем не бывало вносить правки в проект. — Или ты правда думаешь, что у него отцовские чувства проснулись? Ксения холодно окинула взглядом женщину, которая была издевательски спокойна, словно спросила у девчонки как ее дела. — Задевает, что мой отец любит не только вас? Или чувствуете, что он от вас отдаляется и боитесь? — заметив, как напряглись черты лица Ольги, девочка удовлетворенно усмехнулась, осознав, что дернула по перетянутым струнам. — Да-да, вы боитесь, что он уйдет от вас к моей матери, — довольно заключила она, внутренне понимая, что ошибается. Светлана была не ровня красивой, молодой, образованной, знающей себе цену Ольге. — Ксения, девочка, у меня нет проблем с самооценкой, — снисходительно улыбнулась женщина, забавляясь напору ребенка. — Я ничего не боюсь, а тем более твоей матери, и судить так — это глупо. Так же глупо, как считать меня монстром, который тиранит тебя при удобном случае. Я в который раз предлагаю тебе взглянуть правде в глаза. Земцова, нахмурившись, сложила руки на груди. — Твой отец чувствует вину и это единственная причина, почему он общается с тобой. Потому что так надо, понимаешь? — невозмутимо продолжила Ольга и твердо посмотрела на Ксению, — У него очень тяжелое, страшное прошлое. Его спасла семья, но не брат, не ты, а мы с Мишей. Он был таким счастливым, когда впервые взял сына на руки. А ты — часть того ужасного прошлого, о котором он всегда хотел забыть. Женщина схематично оставила пометки на белом листе остро заточенным карандашом. — Он тебе никогда не скажет, что ты заставляешь его ворошить это самое прошлое, разрываться между тобой и Мишей. Ты ему чужая, пойми меня, пожалуйста. Я хочу счастья для своей семьи. Ксюша молчала, оценивая взглядом сидящую перед ней женщину. Ольга видела, как пляшут ядовитые искорки в льдистых-отцовских глазах, выражавших обиду, негодование и… боль. Она ожидала от Земцовой чего угодно: очередной грубости или же того, что та не выдержит и расплачется — потемневшие синие глаза ее предательски заблестели. Но ошиблась. — Да пошла ты, — равнодушно, со стальным спокойствием в голосе бросила девчонка и, взяв куртку из шкафа, вышла из дома. Ольга вздрогнула. Но не от хлопка входной двери в прихожей, и не от того, как треснул грифель карандаша в тонких пальцах. От осознания, насколько сильно, дьявольски, похожа Ксения на своего отца. Холодные голубые глаза, темные брови, длинные черные ресницы, острый язык, немногословие и абсолютная уверенность в своих действиях. Маленькая женская Багровская версия. Так не бывает.***
Утром ты стремишься скорее уйти, Телефонный звонок, как команда: «Вперед»! Ты уходишь туда, куда не хочешь идти, Ты уходишь туда, но тебя там никто не ждет.
Как по накатанной: подъем в шесть утра, пятнадцать минут на то, чтобы умыться и одеться, закинуть в рот печенюшку и быстро уйти из дома. Каждый день серый Петербург открывал свои двери, и Ксюше уже не было страшно заблудиться на его улицах. Она чувствовала, как этот сильный и огромный город наблюдает за ней свысока, меняет ее, незаметно и безвозвратно, проверяет на прочность, оставляет на душе необыкновенный туманный, чарующий шлейф. Она ненавидела Петербург всей душой. Огромная серая тюрьма в исторической обертке, крючок для любознательного туриста. Всегда было необъяснимо сильное желание покинуть его, сбежать далеко-далеко от жестоких лопастей, что вот-вот затянут в безвозвратную пучину. Город сжалился, не позволил пропасть, подарил отца, то самое бесценное, что есть в жизни, но странная тревога не отпускала — безжалостная северная столица обязательно возьмет за это плату. Ксюша слушала Светлану вместе с группой учеников. Это были ребята чуть старше, из обеспеченных и благополучных семей, имеющие разряд по стрельбе, сосредоточенные и знающие, чего они хотят. Некоторые из них с интересом смотрели на Земцову, искренне не понимая, что она здесь забыла. Простенько одета, невысокого роста, худенькая, видно, что спортивной подготовки никакой. Ксения никогда не считала себя застенчивой девочкой, которая чувствовала бы неловкость из-за неодобрительных взглядов. Она расправила плечи, стараясь придать лицу эмоцию наивысшего внимания, однако слова Ольги надежно отложились в подкорке мозга, пилили наждачной бумагой, постоянно всплывали в мыслях, и неимоверно злили. И как бы Земцова не стремилась их отвергнуть, в них была та самая горькая правда, которую она предпочла бы никогда не признавать. Обведя взглядом пространство, Ксения постаралась заметить и запомнить каждую мелочь, происходящую вокруг и отвлечься. Вроде, немного получилось. Первое, что удивило — восьмиугольные картонные мишени с тремя зонами для попадания с обозначениями А, С, D. Девочка видела их, когда приходила в стрелковый комплекс с отцом, но вот стрелять по ним не доводилось, она оттачивала технику выстрела по зеленой фигурной мишени. — А что обозначают эти буквы? — шепнула Ксюша рядом стоящему юноше. — Альфа, чарли, дельта, — ответил он с нескрываемым удивлением во взгляде. «Видимо, это слишком глупый вопрос», — сделала вывод Земцова, судя по его реакции, но нисколько не чувствовала себя уязвленной — лучше спросить сразу, чем потом тупить. Разминка прошла успешно. Попасть в «альфу» было просто, если нет ограничения по времени. Да, очень непривычно, но Ксюша приноровилась мысленно переносить линии с фигурной мишени на картонную, представляя вместо «альфы» заветную и родную ей десятку. — Выполняем короткое упражнение на десять выстрелов, — дала задание Малахова. — Ваша цель — свести к минимуму переносы по времени между мишенями. Упражнение казалось легким только на первый взгляд: пять мишеней, три из них по центру отделены от двух других «стенами» из зеленой ткани. Загвоздка была в том, что все мишени не видны с одной точки, их нужно было поразить с хорошей скоростью. Девочка принялась следить, как более опытные стрелки выполняли поставленную задачу. Совершаемые ими действия занимали доли секунды, понять и запомнить их тактику было еще труднее, чем выполнить задание. — Земцова на огневой рубеж, Руднева готовится, — и тут мнимая уверенность и спокойствие испарились как по щелчку пальцев. По спине пошел холодок, ноги вмиг стали ватными, а пистолет в руке слишком тяжелым. Ксения выдохнула, пытаясь взять накатившее волнение под контроль. Сердце гулко стучало в груди, а растерянный взгляд голубых глаз был направлен прямо на мишени, которые казались недосягаемыми. В детстве, когда становилось больно или страшно, Земцова думала об отце. Он как будто всегда был рядом, всегда с ней. Когда она лежала на диване комнаты в коммуналке, сжавшись в комочек после очередного скандала и побоев отчима, представляла, как отец укрывал бы ее и садился рядом. Вытер бы слезы на ее щеках и легонько щелкнул по носу, утешая легкой усмешкой: — Ничего, Ксенька, прорвемся. И она верила. Представляла его взгляд и голос, закрывала глаза и на душе становилось так спокойно, и боль утихала, и страх не смел нарушить мерное сердцебиение. От него веяло приятным запахом одеколона, сигаретами и каким-то холодом. Холодом? Да, словно на улице очень морозно, а он вернулся откуда-то издалека, к ней. К своей дочери. Но на самом деле его с ней не было. Потому что он никогда ей не принадлежал, потому что у него своя жизнь, потому что… И разрушительный поток мыслей, о которых хотелось никогда не вспоминать, выбросить из памяти как гору ненужных безделушек, сорвался с цепи, возобновил свой противный ход, червяком кусал изнутри. Она решительно вытянула руку с заряженным пистолетом. «Ты часть того ужасного прошлого, о котором он всегда хотел забыть». Выстрел. «Думаешь, у него отцовские чувства проснулись?». Ксюша поджала губы. Рука предательски дрогнула. Вновь выстрел. «Ты ему чужая». Промах. Выстрел вдогонку. «Я лишь хочу счастья для своей семьи». У Ксении этой семьи никогда не было. Может и правда она ни на что не годится? Ольга была права? Она всего лишь ошибка? Подкатившие слезы помешали увидеть прицел. Вновь в никуда две резко выпущенные пули. Если так, тогда она отберет у Миши отца. Заставит мальчишку также рисовать облик Багрова у себя в голове перед сном, заставит думать, представлять, мечтать быть с ним рядом, заставит плакать от невозможности поделиться тяжким грузом на душе, заставит рвать на себе волосы от звуков ругани родителей за стенкой, заставит смотреть, как разрушается семья, все то, чем он жил, заставит выть от собственной беспомощности. Ведь если есть правда на свете, он заслуживает того же самого. Так готова ли она принести столько несчастья в его жизнь? Да никогда! — Земцова, в облаках витаешь, — встряхнул ее упрекающий тон Светланы. Ксюша застыла и в ужасе словила себя на том, какие страшные мысли бушевали в котле зависти и ненависти. — Не можешь взять себя в руки и показать результат — не задерживаю! — сурово продолжила Малахова, повысив голос. Земцова сжала кулаки, услышав, как по залу для тренировок раздались смешки. Нескрываемые злые слезы текли по ее щекам. — На сегодня все, до пятницы, — скомандовала Светлана, и ребята, положив разряженные пистолеты, постепенно вышли. Девочка продолжала стоять у столика, не в силах пошевелиться. — Напоминаю, ты пришла сюда работать, — тон Малаховой продолжал оставаться суровым. — Все головняки, обиды и прочее — оставляешь на улице, ясно? Ксения спешно стерла со щек слезы. Сглотнув комок в горле, твердо произнесла: — Ясно. — Не видно. Может, все же бисер себе купишь? Видишь, есть действительно талантливые люди. — Значит буду стрелять столько, сколько нужно, чтобы стать лучше них, — уверенно ответила на это девочка. — Можно еще патроны взять? — Бери, но это не поможет, — Светлана присела на стул и сложила руки на груди, всем видом выражая свое безразличие. Она проверяла Ксюшу на прочность. На автомате указывала на ошибки, изредка сопровождала это колкими фразами. Ждала, когда Земцова не выдержит и бросит пистолет. А на что девчонка рассчитывала? Легко достается только сыр в мышеловке. Если хочет достигать результата, пусть усердно работает не смотря ни на что. Через не могу. Несмотря на уязвимое состояние, овладевшее сознанием, слова Светланы отрезвили, заставили подойти к стартовой точке и начать анализировать упражнение. Перед Ксенией была цель, а в правой руке верный помощник для ее достижения. Теперь она поняла, что имел в виду отец, когда учил стрелять на «холодные мозги». Не думать ни о чем, ставить цель. Неважно, какое перед тобой препятствие: собственные мысли, страх, неуверенность, бардак в голове… Да хоть крейсер «Аврора» — все равно этой цели добиваться. Девочка сделала шаг влево, затем ее взгляду открылась крайняя левая мишень, затем, по мере перемещения вправо, каждая мишень в средней позиции и пятая справа. Система была придумана, осталось только отработать ее без промахов и дельт. Перезарядив пистолет, Земцова начала выполнять задание заново, не думая, сколько бы секунд это заняло. Решительно и холодно, как учил отец. Взгляд Светланы изменился. Она с удивлением отмечала, с каким упорством и азартом Ксения все же добивалась своего. Доказывала, что Малахова не зря рискнула, когда решила обучить ее. — Заряжай пистолет с первым шагом влево, — посоветовала она, когда девочка сосредоточенно смотрела на неплохо пораженные мишени. — Сэкономишь время. — Хорошо, — Ксюша кивнула, разрядила пистолет и положила его на столик рядом с очками и наушниками. — И еще. Если хочешь стать лучше них — никогда не реви, — в привычно серьезном, стальном тоне проблеснули мягкие нотки. — А поверь мне, ты станешь, Земцова. И в душе от этих слов вдруг стало так необъяснимо тепло. Отступило ощущение тяжести, обиды, собственной ненужности, незначительности, и улыбка, такая искренняя, радостная и светлая, расцвела на лице. В нее верят. Светлана в нее верит.***
С того момента Ксения все больше времени проводила на тренировках. Каждый день с самого утра и до позднего вечера, прерываясь только на то, чтобы поесть и немного отдохнуть. Она дала самой себе четкий приказ стать той, кем Светлана могла бы гордиться. Впитывала знания, как губка, читала статьи в книгах, спрашивала совета у отца, отрабатывала тактику и работала над скоростью выстрелов, делала все возможное, чтобы не оплошать перед наставницей. Как оказалось, за маской «железного канцлера» скрывалась обыкновенная простая девушка, серьезная, но с хорошим чувством юмора и музыкальным вкусом. И, как ни странно, даже нашлись общие темы для разговора. Малахова была строгой и дисциплинированной, но в то же время прямолинейной и доброй, что очень импонировало Ксюше. Вскоре стрельба поглотила ее без остатка, и Светлана отмечала, с какой искоркой в глазах девчонка выполняла задания, ошибаясь, промахиваясь, но все равно добиваясь результата. Возвращаться вечером в Павловск Ксении не хотелось. Тренировки настолько выматывали, что стоило только автомобилю покинуть Питер и выехать на ровную трассу, как веки тут же тяжелели и девочка, склонив голову на плечо, быстро засыпала под мягкий звук мотора и тихое пение из динамиков в теплом салоне. Если ранее слова Ольги раздражали ее, теперь же Земцова начала ее понимать. Женщина просто хотела сохранить семью, дать сыну то, чего у Ксюши никогда не было. Наверное, так поступила бы любая мать. Каждый вечер Мишка выбегал в прихожую встретить отца, а тот, поставив в кухне пакеты с продуктами и всякими вкусностями, поднимал его на руки и целовал в щеку, на что мелкий смешно морщил нос: — Ну па-а-ап, я уже взрослый! А ты колючий! А Ксения опускала глаза, чувствуя, как на душе скребли кошки от нахлынувшей зависти и ощущения, что она здесь лишняя. Девочка понимала, что никогда не сможет быть любимым ребенком в семье, а для отца она, как ни крути — ошибка прошлого. И как бы Земцова не пыталась оправдать мать в том, что та ни разу за пять лет не пришла к ней в детдом, в такие моменты Ксюша осознавала, что если бы она была действительно дорога ей, то женщина хотя бы раз навестила своего ребенка, чтобы посмотреть, как меняется ее лицо из совсем детского, как остреют скулы, а глаза из доверчивого ярко-голубого превращаются в сине-холодные. Данила замечал эту перемену в дочери. Кому угодно Ксюша могла искусно морочить мозги и изворачиваться, уходя от ответа, но вот Багрову — едва ли. К желанию дочери проводить больше времени со Светланой, отнесся с пониманием, несмотря на то, что его тревожил тот факт, что Ксения начала отдаляться. Она не хотела говорить истинную причину, он не давил и не задавал лишних вопросов. Чувствовал, что лезть в душу — дело никчемное. Наступило то самое долгожданное воскресенье. Ксения почти бегом спустилась с крыльца стрелкового клуба, заметив на парковке машину отца, когда услышала, как кто-то удивленно присвистнул совсем рядом: — Земцова, ну сколько лет, сколько зим! Не узнать этот противный вальяжный голос было невозможно. Ксюша остановилась, моля всех богов, чтобы это был не тот, о ком она думает. Молитва долететь не успела — перед ней, оперевшись на перила лестницы, в черной куртке, стоял Ермилов собственной персоной. Девочка, как будто не заметив юношу, продолжила идти к парковке. — Куда спешишь? — на плечо настойчиво опустилась чужая ладонь. — Не твое дело, — огрызнулась Ксюша, обернувшись к нему. — Не груби мне, ты же знаешь, что тебе за это будет, — смерив девчонку оценивающим взглядом, серьезно предупредил ее Саша, а затем продолжил, — Смотрю, стрельбой занимаешься, хорошо на свободе устроилась. — Сунешься ко мне — пристрелю, — Земцова дернула плечом, сбрасывая ладонь собеседника. Данила нахмурился и смахнул пепел с сигареты, наблюдая за их разговором через лобовое стекло автомобиля. — Не поговорим сейчас, я зажму тебя в подсобке, — парень сложил руки в карманы джинсов, пристально глядя в спину Ксении. Багров удивился поведению дочери. Она послушно развернулась и подошла к юноше. Тот начал что-то ей говорить, а девочка слушала, скептично глядя на Ермилова снизу вверх. Затем, отрицательно покачав головой, вновь попыталась уйти прочь, но парень, схватив ее за руку, протянул ей небольшой клочок бумаги. Ксюша отказалась взять его, тогда Саша, расстегнув левый карман ее куртки, сам положил бумажку, застегнул замок и только тогда позволил Ксении уйти. — Мерин зачетный! — похвалил он, когда Земцова открыла переднюю дверь, присаживаясь в автомобиль, который, миновав парковку, повернул на проезжую часть. — Кто это был? — поинтересовался мужчина. Ответа не последовало. Ксюша с напускным увлечением рассматривала питерские улицы за окном. Она не придавала большого значения приходу Ермилова и его опасному предложению, поэтому не считала нужным волновать отца лишний раз. Очень не хотелось врать, но разорвать нависшую тишину все же пришлось. — Друг, — ответила Ксения и отвела взгляд на дорогу. — Грубовато тебя за руки хватает, — резонно заметил Багров. Ксюша вздохнула. Деваться было некуда. — Это пацан из детдома, с которым мы подрались в последний день, — начала рассказывать девочка, а затем нахмурилась, — Пап, это мои проблемы, я сама разберусь. — Разбирайся, — спокойно ответил Данила. — Только объясни, зачем он к тебе приходил. — Предложил дело. Дал бумажку с адресом. Багров холодно усмехнулся, обгоняя автомобиль. — Какая ты деловая женщина. Бумажку разверни. — Пап, — укоризненно глянула на него девочка. — Я тебя на мансарде закрою, месяц света белого не увидишь. Ксюша закатила глаза, вынимая записку из кармана, а затем протянула ее отцу. Тот мимолетно глянул на написанное. — Что за дело? — Помочь одному хорошему человеку. — И ты повелась? — Нет, отказалась. — Хорошо, — на перекрестке горел красный, машина остановилась. Ксюша с негодованием повернулась к отцу. — Почему ты контролируешь меня, как маленькую? Я сама могу принимать решения. И я беру за них ответственность. Данила тяжело вздохнул, глянув в зеркало заднего вида. Девочка терпеливо ждала ответа, устремив взгляд на величественную церковь Великомученицы Екатерины, красивейшую окрестность Тучкова моста. — А ты — моя дочь. И я беру ответственность за тебя. Постепенно Петербург снимал с себя парадную маску, раскрывая свою по-человечески противоречивую натуру. Исторические объекты, достопримечательности, высоченные дома и многочисленные магазины, торговые центры и идеально асфальтированные улицы, где можно легко затеряться, сменились иным, совершенно противоположным миром. Город показывал изнанку, свое прошлое, которого наверняка стыдился. Перед глазами Ксении представали местами обветшалая архитектура и желтые стены дворов, поглощенных объятиями хмурого неба и холодного ветра. Мерседес остановился напротив неприметной пятиэтажной хрущевки, и у Ксюши свело дыхание от нахлынувших эмоций и детских воспоминаний. Она во все глаза рассматривала место, ранее служившее ей домом. Выцветший адрес, ржавые решетки на деревянных окнах первого и второго этажей, потемневшие балконы, приоткрытая бордовая дверь подъезда облеплена остатками объявлений. — Подожди здесь, — твердо произнес мужчина. — Нет, — в его же манере ответила на это Ксения. Далее последовал красноречивый серьезный взгляд, который лишних слов не требовал. — Ладно, сижу здесь, — цокнув языком, девочка сложила руки на груди. Багров поднялся по лестнице на второй этаж, убедившись, что в коридорах с 1997 года мало что изменилось. Та же облезлая краска на стенах, деревянные двери, запах сырости и нищета. Словно пятнадцать лет прошли здесь за один день. Звонок в дверь. — Открыто! — крикнули ему из квартиры нетрезвым басом. Мужчина дернул ручку двери и та, скрипнув, поддалась. Данила, стоя на пороге, отметил, что квартира пустовала за исключением только одной комнаты: в разгар рабочего дня в прихожей не было ни соседской одежды, ни обуви. Затем решительно прошел в коридор по дощатому полу, выкрашенному в коричневый цвет. Открыв дверь комнаты, где ранее проживала Светлана, он увидел и ее мужа, поседевшего, осунувшегося. Несколько алкашей сидели возле него за небольшим слолом, пили водку, травили байки. Данила вошел в комнату, сопровождаемый удивленными взглядами Павла и его собутыльников. — Товарищи, — обратился муж Светы к мужикам возле него, — Походу, к нам прискакала белка. Фраза эта звучала как издевка. — Белку в лесу словишь, — спокойно ответил Данила, и, немного расстегнув куртку, присел в кресло напротив сидящей на диване компании. Обвел их взглядом и кивнул в сторону двери. — Убежали. Те непонимающе переглянулись. — Ну, быстро! — повысил голос Багров. Когда они остались один на один, повисла тишина, разрываемая только тиканьем часов на тумбе у зеркала. — Ну как нога, зажила? — кивнув на носки Павла Евграфовича, поинтересовался Данила. — Зажила, — процедил муж Светы, разглядывая незваного гостя. — Бегаю. — Какой ты молодец, — холодная ухмылка появилась на невозмутимом лице. Багров бросил взгляд на небольшой ковер с изображением знаменитой картины Васнецова, — Прямо богатырский конь. Павел ничего не ответил, но потемневшие от раздражения глаза говорили сами за себя. Не обращая внимания на реакцию собеседника, мужчина продолжил: — Знал бы, что ты настолько тварь отмороженная, выстрелил бы повыше. Ладно Светка, но моя дочь… Давай так: она подойдет, покажет, где и каким пальцем ты ее трогал, а я тебе отстрелю по сантиметру за каждый удар. Глядишь, так и до плеча доберемся. — Угрожаешь? — вскинулся Павел. — Обещаю, — в руках Багрова сверкнула сталь затвора. Муж Светланы похолодел, глянув на оружие.***
Ксюша сидела в машине и сгорала от негодования, почему отец не разрешил ей пойти с ним. Очень не терпелось увидеть мать, броситься к ней в объятия и спустя столько лет наконец почувствовать желанное тепло родных рук. И наказ Багрова ее не останавливал. Она наклонилась влево и вынула ключ из зажигания. Запахнула куртку и вышла из машины. Фары автомобиля мигнули, символизируя сработавшие замки на дверях. Радостная улыбка тронула уголки губ, девочка почти бегом поднялась по лестнице, ведущей на второй этаж. Как велико было ощущение того неописуемого счастья, что она в тот момент испытывала! Она ждала, когда наступит этот день долгих пять лет. Земцова тихо закрыла дверь на щеколду и, оглядев родную коммуналку, вновь не смогла сдержать улыбки. Тот же дощатый пол, белые двери, светлые стены, обклеенные обоями с незамысловатым рисунком и все тот же несуразный плакат с томной женщиной, держащей ружье в руках. В памяти вновь яркими, красочными картинами оживали воспоминания о времени, проведенном с матерью. Теперь эти мгновения больше не казались пожелтевшими страницами прошлого, они были так близко, всего пару шагов и непременно прикоснешься. Ксюша заглянула на кухню, которая, на удивление, пустовала. Обычно совсем седая баба Маня жарила там ароматные блины на чугунной тяжелой сковороде и следила, аккуратно ли девочка выводила буквы в прописях, пока мама была на работе. Приятные воспоминания развеялись, когда Земцова услышала голос отца, холодный, без эмоций, совсем отстраненный. — Где Света? Ксюша прислонилась к приоткрытой двери и принялась подглядывать через щель. — Нету ее, — нервно усмехался своей ненавистной мордой заметно постаревший отчим. — Подожду, когда вернется, — бескомпромиссно произнес Данила. — А оттуда, — Павел показал пальцем в потолок, — не возвращаются. Сдохла шкура эта, на полу загнулась. В душе у Ксюши все рухнуло, оборвалось. Судьба жестоко насмехалась над ней, забирала последнее, за что Земцова хоть как-то пыталась хвататься, чтобы не превратиться в комок, озлобленный на мир. Она повернулась спиной к двери и, отрешенно посмотрев вверх, не веря в происходящее, медленно опустилась на пол. — За блядки с тобой никогда ее не прощу, — прошипел мужчина, глянув на пистолет, лежащий на столе. — И дочка твоя мне не нужна была. У нее даже глаза, мать его, и то твои. Вот этими бы руками!.. — повысил он голос. — А Светка защищала ее, кричала, что я всю ее жизнь испортил. Надоела она истерить, за то и получила. Брык — и насмерть. На шею словно надели петлю и вышибли стул из-под ног. Ксюша прикрыла рот ладонью, не позволяя отчаянному крику сорваться с губ, чувствовала, как спазмом сдавливает грудную клетку. Слезы хлынули из глаз. Ее мир, все то, чем она жила, был разрушен, безжалостно растоптан. Она готова была поклясться, что уничтожит отчима, причастного к смерти матери. Ненависть к нему достигла апогея, подвела к черте краха всех ценностей, довела обреченность до абсолюта. Сжав кулаки до побеления костяшек, Ксюша поднялась с пола, пытаясь унять бесконечно лившиеся слезы. Боль и накатившая ярость разрывали ее душу на части. Багров молча слушал рассказ Павла Евграфовича. Он казался спокойным, но холод и стальной блеск в глазах выдавали бурю, что бушевала в нем, сметала все на своем пути. — Что, пристрелишь меня, писарь? — остервенело усмехнулся Павел. — А сможешь? — Я смогу, — скрипнула дверь, и Ксюша, удивительно спокойно войдя в комнату, остановилась возле стола, за которым сидели давние знакомые. Багров сурово глянул на дочь, что мертвенно-свинцовым взглядом прожигала отчима. Глаза ее, блеснув жаждой отмщения, с упоением прочертили линию от курка до дула оружия. — Ненавижу тебя, сука. Муж Светы даже ответить ничего на это не успел, он замер, глядя на то, как решительно, молниеносным движением девчонка схватила пистолет с глушителем, зарядила его и направила в грудь отчима. Пальцы ее дрожали, выдавая немыслимый страх перед первым, роковым выстрелом, точкой невозврата. И Багров знал: у дочери хватит сил и ярости, чтобы нажать на крючок. Но позволить ей сделать это он не мог. Ксения сжала губы в тонкую линию и зажмурилась, чувствуя, как Данила перехватил ее запястье и резким движением вбок отвел пистолет от точки прицела. Со звоном разлетелась на осколки фарфоровая статуэтка на телевизоре, и еще две незамедлительные пули быстрыми щелчками прострелили окно, оставляя после себя аккуратно очерченные отверстия в стекле. Вздрогнув, девочка открыла глаза, со злостью и смятением глядя на стоящего рядом с ней отца, удержавшего ее от первого в своей жизни убийства. Он знал по себе — это черта, которая разделит жизнь на до и после, зайдя за которую, выбраться будет уже почти невозможно. Данила обхватил своей рукой ладонь Ксюши, держащую пистолет, и, строго глянув в ее глаза, наполненные страхом, отчаянием и ненавистью, четким и быстрым движением отобрал оружие и прижал дочь к себе, не позволяя ей двигаться. — Убью его, — прошептала Земцова, уперевшись кулаками в грудь мужчины. — Убью, ты не узнаешь… И в этом жутком отчаянии своей дочери Багрову стала ясна та истина, что сначала казалась ему дичайшим и невозможным совпадением. Их словно поменяли местами. Паренька, вернувшегося с войны и девчонку, сбежавшую из детского дома. Обоим некуда идти, у обоих нет тыла. Оба проживают каждый день, как на вершине вулкана, ежеминутно угасая от тяжкого чувства невыносимого одиночества. Они оба стремились обрести семью, а в финале остались с пистолетом в руках и с уничтожающим чувством потери. У обоих глаза чарующего льдистого оттенка, по щелчку безвозвратно влюбляющие, но скрывающие такое огромное количество душевной боли, которую практически невозможно вынести. Оба считали Петербург тюрьмой, и оба они ненамеренно стали его смиренными жестокими узниками. «Вот и ты пропал», — говорил Даниле Гофман, но тогда он не придал значения этим словам. Ольга говорила, что его дочь — ошибка прошлого. Только правда в том, что Ксения платит за ошибки прошлого своего отца. Он никогда не думал, что такое возможно. Что судьба настолько жестоко отомстит за дарованный ему чистый лист. Ксения никогда не думала, что на свете бывают настолько тяжелые чувства. Ужасающая пустота, охватившая душу, была похожа на вакуум, не пропускающий ничего, кроме боли, выжигающей все дотла. Она не ощущала сильных рук, обнявших ее спину, не ощущала, как холодный воздух разрывал легкие в минуты рваных всхлипов, не ощущала успокаивающих поцелуев на лбу. Ощущала только, как пустоту внутри заполняет вязкая, липкая тьма.Ты снимаешь вечернее платье, стоя лицом к стене И я вижу свежие шрамы на гладкой, как бархат, спине Мне хочется плакать от боли или забыться во сне Где твои крылья, которые так нравились мне? Где твои крылья, которые нравились мне?..