париж

      Алекс ощущает чужое преследующее его по пятам присутствие сразу же. Разворачивается на коньках резко, выскакивая из-за спины удивленного мальчишки.       У которого глаза оказываются синей и насыщеннее, чем то самое бескрайнее море, что снится ему каждую ночь. — Следишь за мной? Преследуешь? — Алекс кружит вокруг него, наслаждаясь палитрой эмоций, что так легко считываются у мальчишки с лица. Он для него весь как открытая книга. — Вы обронили, — незнакомец дышит все еще загнанно, протягивая к нему руку в нелепо-большой варежке, на которой поблескивают только что украденные им, Алексом, часы. Тарасов усмехается в ответ своим мыслям о том, что в огромном Петербурге, похожем на одну сплошную клоаку из человеческих пороков, поступок мальчика воистину можно считать восьмым чудом света.       «Догнать, чтобы вернуть, а не присвоить. Забавно.» Имя "Матвей" перекатывается на языке мятной тянучкой. Алекс смотрит на него, пытаясь понять, кажется, самого себя, ход своих действий, всегда выверенных и четко выстроенных, но его слепая привязанность к людям возникает и здесь, прожигая застывшее сердце насквозь. Он зовет Матвея на встречу к мосту в полночь, чувствуя, как слепо повинуется искаженному зову рока, который в опере "Пиковая дама" соединил Германа и графиню — его же с Матвеем с первой секунды их встречи. Матвей присоединяется к ним, а Алекс бьет кулаком о кулак Мухи, чувствуя разливающуюся эйфорию от собственной победы. Матвей рядом. И ощущение этого пьянит лучше шампанского, коего на фрегате навалом. Алекс знает, что он — застарелое кровоточащее одиночество, запертый в лабиринте собственных ошибок и страхов. Матвей же другой. До слепящего солнечный, вопреки всем своим невзгодам ждущий от жизни пресловутого чуда, верящий в него всем своим сердцем. И Алекса к этому свету тянет, Алекс убежден наверняка, что сгорит. Он жаждет его дружбы и чувств до алой пелены собственной эгоистичности, что застилает глаза. Тарасов все же удерживаться на расстоянии пытается, но бесполезно. Мальчишка повсюду, заполнил собою все, словно пелена снежная, и Алекс в этом вихре пленен, кажется, уже навсегда. Но для него «навсегда» — нечто иллюзорное, несуществующее. Для Алекса вся жизнь — это лишь сплошная череда гонок со смертью, где он неизменно остаётся, а она даёт вновь и вновь ему отсрочку. Но рано или поздно и этому придет конец. У Матвея от мороза щеки горят алым заревом, а в глазах искрами, что ярче солнца, светит радость. Мальчишка кричит: «Десять из десяти!» — и Алекс чувствует на себе его вопросительно-ждущий взгляд. Он поднимает на него глаза, отрываясь от книги, тут же встречаясь с ним взглядом. Момент — и мир вокруг даёт трещину, позволяя собственным чувствам, что были все еще скрыты, вырваться наружу. Алекс улыбается ему в ответ краем губ. Алекс думает о том, сколько времени есть у него в запасе.

***

      Он взглядом выцепливает чужое, недоступное для него самого счастье. Оно читается легко — в их словах, обращенных к друг другу, прикосновениях будто бы случайных и взглядах, в которых застыло обещание будущих перемен только для них двоих. Странно, но к Алисе Алекс не испытывает неприязни, скорее, наоборот. Она умная, дерзкая, сильная, с альтруистическими взглядами для изменения мира. Они с ней чем-то схожи, Алекс и сам когда-то рассуждал так же, пока реальность не задавила мечты под спудом серого «невозможно». — Они прекрасно дополняют друг друга, — над ухом раздается шелестящий голос Марго, и Алекс кивает. — Тебе не стоит за него волноваться. — Я полностью согласен с твоими словами, дорогая Марго, но ты, кажется, забыла, кем является он, а кто есть она. Общество не даст им право на будущее. — А вдруг у них получится то, чего лишили нас, Алекс? — Марго сжимает его руку, и он отвечает ей, касаясь сухой, чуть шершавой кожи. Алексу искренне хочется в это поверить. Он застывает в своем безверии, словно апостол Фома, и от этого впервые ему самому становится страшно. Алекс отдает Алисе "Капитал" Маркса, но в этом подарке скрывается чуть больше, чем просто содержание и революционный пыл. Он смотрит, как тонкие девичьи пальцы скользят по потрепанным страницам экземпляра, а после она поднимает на него глаза. Лед сталкивается со льдом, высекая снежное крошево. Немое обещание сберечь повисает невысказанным, но понятым лишь им и Алисой. Обещание, что соединило их даже против собственной воли.

***

      Париж в апреле — это череда ярких солнечных дней, цветущих красок и гулящего повсюду аромата свежей выпечки, который доносится из маленьких уличных кафе. Алекс улыбается белозубо, флиртует с француженками, получая от Марго нагоняй, и пьет кофе вместе с ней в ближайшей кондитерской. О прошлом напоминает лишь шрам, который в нескольких сантиметрах от сердца, и сожженный фрегат. Но Алекс не сожалеет. Без этого не было бы второго шанса. Не было бы душного и яркого Парижа, спасенной команды. Не было бы Марго рядом.       Осталось последнее. Самое важное, то, что тяготило месяцами, давя в ожидании скорейшего совершения. Матвей. Адрес госпожи и господина Вяземских в руке сжат плотно, Алекс хмыкает на вычурную фамилию, которая с образом Матвея, которого он помнит, не вяжется совершенно. Но он доволен — девчонка все-таки и вправду оказалась именно такой, какой он себе и представлял. Не подвела. Дверь после длительного, пронизывающего тишину подъезда звонка открывается сразу же. Тарасов чувствует, что, кажется, сердце практически не бьется. Он застывает изваянием в долгожданном мгновении. — Алекс, ты совершенно невыносим! Ну, сколько раз я могу говорить, что мама запрещает брать свои колбы для опытов? — Матвей, морщась, отнимает у зеленоглазого мальчишки колбы, пронизывая его недовольным взглядом, лишь после замечая Тарасова, стоящего на пороге. — Я абсолютно согласен, что я невыносим, ты прав, друг мой. Но очевидно, невыносимым для тебя теперь является кое-кто другой, не так ли? — Алекс подмигивает удивленному мальчику, что смотрит на него с раскрытым от удивления ртом. — Алекс… — у Матвея в глазах блестят слезы и клубок эмоций, что Алекс читает сразу же, как и в их первую встречу. Тут слова не нужны, они им всегда, кажется, были ни к чему. Алекс тонет в чужих крепких объятиях и понимает, что отныне и навеки его новое начало настало.