Взгляд свысока

Мне хочется домой, в огромность Квартиры, наводящей грусть. Войду, сниму пальто, опомнюсь, Огнями улиц озарюсь. Б. Пастернак

В замочной скважине беззвучно повернулся ключ, сдвигая шестерни, собирая головоломку хитрого механизма. С тихим шелестом отворилась дверь. Вспыхнул свет, пронзая пространство миллиардами фотонов. Предрассветная мгла испуганными призраками расступилась, таясь в углах. На пол упала тень высокого худого мужчины. Неслышно он закрыл дверь, разувшись, прошелся вдоль зеркального шкафа. Черный кожаный портфель занял свое место на небольшом столике. Четкими, давно выверенными, доведенными до автоматизма движениями, мужчина расстегнул длинный ряд пуговиц на легком кашемировом пальто, тщательно выпутывая каждую из плена соответствующих петель, повесил на плечики, придирчиво выровнял по симметрии, повесил в шкаф, отправил следом пиджак. Бесшумно прошел в гостиную, светло-серый с длинным ворсом ковер отлично заглушал шаги. Мужчина чуть ослабил галстук, провел рукой по своим темным вьющимся волосам, растрепывая их. Привычно скользнул взглядом по комнате — идеальный порядок. Она была обставлена в нейтральных тонах и со вкусом, но казалась какой-то неживой: отсутствовали милые безделушки, призванные создавать уют, фотографии, вещи, оставленные под рукой в творческом порыве — ничто не указывало на личность человека, живущего здесь. Он подошел к панорамному окну во всю стену, всматриваясь вдаль, стараясь не выхватывать взглядом темные очертания строений. Он жил в одном из самых высоких зданий города на верхнем этаже, и каждый день, по возвращению домой, свысока смотрел на бурлящую жизнь столицы. Свечение уличных фонарей и неоновых вывесок почти не достигали квартиры, однако легкие отсветы, словно в насмешку, вырисовывали его профиль, резко очерчивали линии скул и подбородка, тенями ложились на лицо мужчины. Он сдул со лба непослушную челку, посмотрел на занимающийся рассвет. Это было прекрасное, завораживающее своей красотой, зрелище. Паутинка облаков просвечивалась, искрилась сквозь утреннюю дымку. Палитра цветов, от темно-синего до разгорающегося оранжевого, уже начала окрашивать краешек небосклона. «Влекущий в своем великолепии, — думал он. — Никогда не любил закат, только рассвет. Первый всегда наполнен грустью, сожалением об уходящем дне, а второй дарит надежду. Надежду, что все изменится, сегодня повернется вспять, сойдет с рельсов истории, а заход — каждый день, будто рассмеявшись в лицо, твердит, что все бесполезно…». Он редко приходил домой столь поздно, обычно возвращаясь до полуночи. Мужчина тонко улыбнулся. Он работал. С юности он знал, что хочет быть аналитиком в области международных отношений, и он им стал. Он, словно играючи, составлял прогнозы на будущее, предвидел, что ждет мир. Каждый день он проводил расчеты, пытаясь найти выход из вероятных лабиринтов, в которые ход жизни, подобно Дедалу, добавляет все новые коридоры. Он считал, что делает недостаточно, не мог предотвратить наступающий хаос. Иногда он ненавидел свою работу. Она не позволяла просто жить, никогда. Он смотрел на людей, живущих вокруг, видел их жизнь, непроизвольно, просто по мимике, блеску глаз, угадывал их мысли. Он читал их, будто раскрытую книгу, и отлично знал, что при желании мог бы ими манипулировать. Но он не мог заставить их думать! Ему было тесно в этом мире, в окружавшей его глупости и нежелании что-то менять. Он был другим, чужим возможно, или это не он был неправильным, а те, кого он видел? В любом случае он был одинок. Мужчина отвернулся от окна. Возле одной из стен стоял книжный шкаф. Причудливые полки располагались под разными углами, они, все кроме одной, на которой лежали темные наушники, большие, с широкой дугой, были заставлены книгами. Мужчина надел их, включил. Как только зазвучали первые аккорды, он расслабленно прикрыл глаза, наслаждаясь мелодией. Он снова взглянул на комнату. Она словно преобразилась, наполнилась жизнью. Теперь она носила отпечаток личности хозяина, те же строгость и элегантность, наполненные легкой горечью. Книги, расставленные в каком-то непостижимом порядке, известном лишь этому мужчине, будто нашептывали о его загадочности, отличии. Научные труды, художественная литература перемежались с историей мировых экономики и политики. Все они были написаны на разных языках и на самые несочетаемые темы. Некоторые корешки, чуть выступающие по сравнению со своими соседями, свидетельствовали о том, что их регулярно брали, перечитывали. Музыка звучала в голове у мужчины. Она дарила спокойствие, умиротворение, подергивала мысли туманом звуков, пряча их в самых дальних углах сознания. Музыка была его спасением: она помогала бежать от реальности, заменяя ее хрупкой иллюзией. Он часто обещал, что прекратит это — нельзя все время прятаться, но, каждый раз, снова и снова, надевал наушники, погружаясь во вселенную звуков. Мужчина всегда слушал музыку в наушниках, никогда не включая музыкальный центр. Они (наушники) создавали отдельный, никому не известный, идеальный мир. Он был одновременно очень мал и безграничен одновременно, словно химера, состоящая из призрачной дымки. Он стоял, смотря на разгорающийся рассвет, ставший приветливым и ласковым, будто ведя с ним безмолвный диалог, что-то обещал и просил, получая в ответ никому не известные заверения.