So take me and hold me tight

Кейл Хенитьюз три дня к ряду матерился как сапожник. Мысленно. Пока читал умные книжки про особенность здешней гендерной сегрегации, пока взглядом мертвым глядел на свое поместье с небольшим штатом слуг и трех деток от пяти до тринадцати лет с грустными и холодными глазами. Кейл Хенитьюз, точнее, Ким Роксу, поджимал губы, вздыхал и детей кормил супами домашними, откармливая и отогревая, вечерами прикладывался к вину и долго смотрелся в зеркало на красивого сухопарого мужчину тридцати двух лет с тонким костяком, острым изящным лицом и локонами алых, как расцветающий в синеве рассвет, волос до пояса. И грязно, грязно, очень грязно ругался, потому что Кейлом Хенитьюз звали графа-опекуна главной героини одной очень дурацкой книжки, которую во всех подробностях рассказывал Сухек. «Золушка». Так она звалась, это наивная глупая сказка про смелую девушку по имени Он, выросшую в условиях далеких от идеальной американской семьи, воспитывающую двух младших братьев — Раона и Хон, — под гнетом очень строгого и нелюдимого опекуна-дяди, брата погибшего от рук разбойника отца и его жены. Сухек его описывал как недолюбленного и озлобленного человека, срывающего горечь на бедных детках. Тот еще мерзавец да. Он с детства упражнялась с мечом, в семнадцать сбежала на бал с доброй руки проходившего мимо колдуна, познакомилась с принцем и на почве общей любви к оружию они сошлись. Современная трактовка классической «Золушки», чудесно, просто феерично, думал Кейл и молился всем Богам в благодарность за то, что попал в тело Кейла Хенитьюза до того, как тот успел все разрушить. Так что матерился, нанимал на первое время Он учителей (благо, денег у него было по самое горло), сиделок Раону и Хону, и разбирался с условностями гендерной сегрегации этого мира. Не сразу конечно, первые два дня он твердо решил в принципе ничего не делать — вырастить Он, отпустить ее на бал и устроить под бочком этого неизвестного, по словам Сухека «темнокожего красавца с пронзительными глазами», — но неделю спустя и один вопрос лекаря о «цветении» Кейл решил поближе познакомиться с устройством этого мира. Омеги и альфы — чудесно, Сухек об этом не рассказывал. Цветение, способность выносить детей — просто замечательные перспективы для тридцатидвухлетнего омеги Кейла Хенитьюза, которого по законам этого мира можно класть уже только под вдовцов. Кейл вздыхал, глаза плотно закрывал, чувствуя подкатывающую головную боль, и чем дальше читал, тем сильнее светлело его лицо. Он еще раз поблагодарил Богов (даром в них не верил) за такое удачное время попадания в этот мир, потому что после тридцати весь тот крайне неприятный процесс, именуемый «Цветение», предначертанный омегам, ему уже не грозил. Максимум — легкое возбуждение и излишняя чувствительность, но это, право слово, такая мелочь. Так что на исходе второй недели он вернулся к своему первоначальному плану жить спокойно, тихо и мирно, как не жил до этого никогда. Ему, на самом деле, довольно легко далось осознание происходящего. Он даже не тосковал по родному миру — не по кому уже было тосковать, — так что со своей знаменитой рассудительностью принялся методично и не спеша налаживать дела. Первым делом он проредил штат и так небольшой прислуги, упразднив так же и нанятых для отсрочки гувернеров и сиделок, оставив только повара, дворецкого, пару горничных и конюха для поддержания порядка в основном поместье. После — переехал в небольшой домик подальше от шумной столицы с ее грохотом колес экипажей и вечно-светлыми от огней магических светильников улиц, справедливо решив, что для здорового роста детей и собственного спокойствия пастораль зеленых лугов, небольшой багряной рощицы чуть поодаль, синих гор с заснеженными пиками и свежего сладкого от меда трав воздуха подходит лучше. И только после этого — уже обосновавшись на новом месте, — занялся детьми. Детей он не любил, но еще больше терпеть не мог несчастливое детство, так что кормил хорошо, заботился и давал все, что их душе угодно. Первым растаяли мальчишки. Два озорных сорванца восьми и трех лет — Раон и Хон, — робко попросили почитать Кейла на ночь сказку, а тому это было несложно. Они росли смышлеными — задавали много вопросов, интересовались устройством мира, пакостили и шутили, прося Он показать пару приемов с мечом. Та косилась на них с теплом, на Кейла — тронувшимся по весне льдом, — но все же выдавала деревянные мечи и показывала стойки. Он росла красивой девушкой-альфой. У нее было породистое изящное лицо с золотыми, как янтарь тысячелетний, глазами, белоснежная грива волос и благородная тонкая фигура с гордо-развернутыми плечами. Сухек говорил, что в семнадцать та была угрюмая и сутулая, с холодным взглядом и грубыми руками, но сейчас Кейл видел лишь раненного и ранимого ребенка, искренне любящего своих братьев-альф. В его задачах было сделать так, чтобы раны на нежном сердце затянулись прочно и навсегда, так что он притащил со столицы повара-бывшего-убийцу — Бикроса, мужчину тридцати пяти лет, нелюдимого и хмурого, лично попросив научить молодую госпожу уже Хенитьюз владению мечом. Повар смотрел подозрительно, но кивнул. За ним подтянулся и его отец — дворецкий Рон, старик сухопарый, со стальным и цепким взглядом. У него тоже была очень волнующая предыстория — король наемников, патриарх-альфа дома Молан, помнится, Сухек долго и нудно ныл на эту тему, называя его «лучшим дедушкой на свете». Кейл ежился от каждого внимательного взгляда, но игнорировал. На исходе первого месяца Он пришла к нему вечером, когда Кейл по обыкновению цедил вино из бокала, глядя в окно на сумрачную даль тихих полей, укрытых светом луны и звезд, и тихо сказала. — Спасибо. У нее был очень серьезный и мелодичный голос. Кейл тогда кивнул спокойно, отставил вино и спросил. — Вам что-нибудь еще нужно? Он посмотрела на опекуна долго, покачала головой и молча вышла, но было видно Кейлу, как потеплело холодное золото ее глаз. С тех пор к веселым высказыванием мальчишек прибавились за завтраком еще и меткие, ехидные комментарии Он. Та была рассудительной, с цепким умом и взрослыми взглядами на жизнь, и Кейл ей искренне симпатизировал — она с каждым днем оживала, из холодной статуи превращаясь в чуть язвительного и колкого ребенка с хорошим чувством юмора и заботой, горящей в груди, к тому же, она пристрастилась помимо оружейной науки к музицированию и сбору информации (тут скорее всего не обошлось без заботливой руки Рона), и каждое утро радовала последними сплетнями из всевозможных областей жизни. — Герцогиня Гуэрра на прошлом благотворительном приеме купила галерею «Водоворот», — закидывала она удочку, нарезая приборами хорошо прожаренный кусок мяса. Кейл, вытирая непоседливым мальчишкам измазанные в соусе рты, кивал, — потому что, кажется, грядет новая волна художников. — Рисовать! — вскрикивали мальчики, сияя глазами — лазурными, как весеннее безоблачное небо, и золотыми, оттенка чистого дорогого меда, — матушка, порисуешь с нами сегодня? Кейл на режущее слух слово глаза закрыл уже в конце второго месяца. Так уж традиционно сложилось, что омег называли «матушками» вне зависимости от пола и происхождения, потому что только омеги могли дать омегу. Быть омегой считалось едва ли не более престижно, чем альфой. Их было очень мало, они зачастую обладали очень развитой интуицией и имели вес трех «Слов» — отголоска древней магии и инстинктов, — способных запретить альфе довлеть за счет физического превосходства и менять мир. Хлесткое «Нет», отказ в Цветении, против которого никто не мог пойти, не менее чудесное «Благослови», способное изменить раз в жизни чью-нибудь жизнь чуточку к лучшему, и деликатное, необходимое «Живи», исцеляющее незначительные раны. Чудеса. Последним Кейл пользовался довольно часто — Хон и Раон уж очень были непоседливыми, и ему приходилось лечить их ободранные коленки каждый день, вздыхая горестно. Скорее всего, к оригинальному Кейлу Хенитьюзу сватались с первого Цветения все, кто только мог, заваливая подарками, умасливая медом слов и песней серенад. Как он остался непокрытым до такого возраста, как пережил болезненные и неприятные Цветения до тридцати непонятно. Скорее всего, притворился бесплодным, решил Кейл, а дальше сыграл скверный характер и защита отца и мачехи. В конце концов, дом Хенитьюз был крайне богат и способен потакать в любых прихотях драгоценной омеге при учтете того, что к любой омеге в принципе всегда прислушивались очень внимательно и ловили каждое слово. — Хорошо, — говорил Кейл, отвечая на просяще-умоляющие взгляды маленьких альф, — после обеда. До обеда он планировал приказать Рону вложиться в какого-нибудь художника новой волны, чтобы в будущем иметь процент с его известности. Вот так тихо, мирно и спокойно пролетели три года. Кейл ел, спал и переживал Цветения, закрывшись в своих покоях. Ему не было необходимости говорить кому-либо «Нет» — Рон относился к нему скорее всего как к непутевому сыну, Бикрос как к брату, кажется, вообще ни к кому не питая каких-либо плотских желаний. — Тебя надо защищать, — однажды сказала ему Он, хмурясь, — ты слишком беспечен. Кейл пожимал плечами и отмахивался. Ему тридцать пять, он богат, живет тихой мирной жизнью, у него нет явных врагов (за этим очень тщательно следил Рон), и в его возрасте к нему вряд ли кто посмеет свататься кроме авторитетных вдовцов, но подите найдите вдовца-герцога или маркиза, способного заманить безбожно богатую и свободную омегу в свои сети. Однако временами — когда они выбирались в столицу славного королевства Роан, — Кейл чувствовал словно бы повышенную опеку (иронично) от своих детей. Мальчики держали его за руки крепко, Он шла впереди и щурилась на каждого встречного-поперечного цепко и неуютно, да даже Бикрос или Рон словно бы усиливали концентрацию феромонов. Это, кстати, тоже сначала приносило определенные неудобства. Запахов было много — всевозможных, от жженной карамели до металла, — они окружали где бы Кейл не находился и куда бы не пошел, вызывая то головную боль, то раздражение, но вскоре он адаптировался и начал различать тонкости местных ароматов, находя и приятные, и не очень. У Рона был темный и густой феромон, опасный, почти неслышный, Бикрос пах огнем, сверху ложился шлейф выпечки от каждодневной рутины, мальчишки пока пахли детьми — каждый индивидуально по-своему, но этот молочный легкий аромат ни с чем невозможно спутать. Он, перейдя порог шестнадцатилетия, начала источать нейтральный и приятный феромон влажного тумана и чуть терпковатый древесный. Приятный, как дорогой парфюм, невесомый и успокаивающий. Так должна была пахнуть здоровая, выросшая в комфорте альфа, думал Кейл — ему нравилось слушать этот родственный аромат. За полгода до бала Кейл заказал детям портных, обусловив встречу за месяц до главного события. Он хмурилась (она совершенно справедливо считала, что у нее и так валом брючных костюмов и роскошных платьев), мальчишки недоуменно переглядывались, но молчали. Кейл же справедливо считал, что выцепить хорошего портного в предпраздничный ажиотаж будет делом заранее гиблым, так что подсуетился уже сейчас, бессовестно пользуясь знанием будущего, и, морально удовлетворенный, целыми днями безвылазно сидел в своем небольшом домике, наслаждаясь спокойной мирной жизнью. Он стала уезжать на прогулки все чаще и чаще, седлая коня и возвращаясь затемно. Кейл волновался, несмотря на то, что девушка просто превосходно управлялась с мечом и могла скрыться от любого преследования, но волнение это давил, не смея давить свободолюбивую и открытую ко всему новому натуру. В один день он сидел чуть поодаль от дома в раскидистой тени багряных деревьев — они считались священными и их было запрещено рубить на территории семи союзных королевств, — устроившись на пледу, нежась в ласковом майском ветру, цепляя с вазы ягоды. Погода была хорошая — лазурь неба с белоснежными замками облаков, цветущая зелень, запах медового луга и чуть терпкий нагретой солнцем коры, журчание ручья неподалеку и пение птиц. Кейл прикрыл глаза, укладывая голову на большую подушку, подготовленную предусмотрительным Роном, расстегнул пару пуговиц на рубашке, давая телу свободу. Таким его и нашел незнакомец — разморенным пригревающим солнышком, сонным и умиротворенным. Паренек (молодой совсем, лет восемнадцать) вышел со стороны леса. В простой рубахе, с копной золотых волос, сверкал он океаном глаз на красивом благородном лице, заслонил внушительной фигурой с крепкими плечами и грудью солнце, заставив Кейла приподнять лениво веки и устало посмотреть. — Прошу прощения, — вежливо и ярко улыбнулся парень, и веяло от него благородным и совершенно обезличенным феромоном альфы, — но не найдется ли у Вас воды? Жажда мучает дикая. И в правду — на высоком лбу и шее блестели капли пота, щеки были красные, губы сухими. Кейл вздохнул, сел, опираясь на руку и, подхватив кувшин с водой, молча протянул незнакомцу. — Спасибо, — опустил тот голову, двумя ладонями — большими, с ухоженными ногтями и мозолистыми пальцами, — обхватил обожженную глину. Осмотрелся быстро, сел чуть поодаль и принялся жадно глотать прямо из горла, и вода хрусталем лилась по крепкой шее и подбородку. Кейл моргнул, поняв, что засмотрелся, и снова вернулся к созерцанию неба. Ему было хорошо и лениво, и он не собирался выходить из этого состояния. Интуиция молчала, и компания нежданного гостя оказалась неожиданно приятной — от него приятно пахло, он не задавал вопросов и молчал. Чудесно. — Вы тут живете? — поспешил разрушить симпатию паренек, напившись воды как следует. Кейл скосил на него взгляд лениво и чуть раздраженно. Кивнул, стараясь не думать, что эта картина очень похожа на классический сюжет полотен средневековых художников «дева дала испить воды доброму молодцу», снова отвернулся. — Красивый дом. И так близко к священной роще, — между тем продолжил паренек, — и хозяин подстать. Кейл моргнул и недоуменно выгнул бровь. Паренек смотрел на него светло, улыбался приятно и ни разу не пошло. Просто комплимент, подумалось графу, вежливая попытка поддержать разговор. Он опустил ресницы задумчиво цепляя с вазы ягоду, снова обвел долгим взглядом гостя. Над золотой макушкой с шумом пролетела стрекоза, сверкая пленкой тонких крылышек, а на подоле серой рубахи виднелись зеленые пятна от молодой примятой травы. Гость сидел, сложив руки на расставленные колени, смотрел внимательно и уважительно насыщенным синим взглядом, и солнце скользило по его влажной и светлой коже. — Спасибо, — чуть помедлив ответил Кейл и слабо улыбнулся, впрочем, не собираясь разговор продолжать. Паренек хмыкнул, потер переносицу длинными пальцами — перемычка между большим и указательным была надорвана и воспаленно покраснела. Больно, наверное, подумалось Кейлу мимолетно. — Вы не знаете в какой стороне Столица? — между тем спросил паренек, глядя в ответ не менее внимательно. Кейл при упоминании этого шумного и вечно суетного места чуть нахмурился, смахнул упавшую на лоб прядь и указал на запад. — В двух часах езды на лошадях, идите на запад и выйдете к хорошей дороге, — он подставил лицо солнцу, и карминовый локон скользнул по открытой взору ключице. — Не нравится Столица? — тут же спросил паренек, поддавшись вперед. Кейл неопределенно повел плечом, сделал глоток вина из кружки. — Кому может нравится муравейник? — усмехнулся он, а потом, чуть помолчав, добавил, — шумно. Собеседник громко и звонко рассмеялся, запрокинув голову. — Какое точное определение, — весело сказал он тоном сложным и чуть досадливым, и показалось графу, что перед ним сидит не простой юнец-странник, но жерновами столицы давно перемолотый благородный, — однако и там есть тихие местечки. — Может и есть, — покладисто согласился Кейл, — однако в моем возрасте люди начинают ценить тишину постоянную. Паренек неопределенно хмыкнул — словно бы нотка сарказма проскользнула в этом коротком звуке, и словно бы едва заметным раздражением отозвалась в графе. Но он проигнорировал, подавив едкий комментарий. — Позвольте спросить Ваше имя на прощание? — полчаса спустя гость поднялся с земли, отряхнул мелкую траву с темных штанов и подал кувшин. Кейл посмотрел на надорванную перемычку между большим и указательным пальцем, дернул бровью и приложил кисть к руке. — Живи, — прошептал он, и рана начала быстро затягиваться на глазах, — Кейл. Он забрал кувшин из теплых больших рук, пахнущих медовыми травами, не видя, как на секунду задрожал и поплыл взгляд юнца, а когда снова повернулся, тот снова сиял вежливой тонкой улыбкой. — Спасибо, господин Кейл, — бархатно сказал гость, — я Ал. Мне все равно, подумалось графу, но он кивнул в знак внимания, а потом наблюдал, как удалятся с каждым шагом высокая статная фигура с по-королевски гордым разворотом плеч, обтянутых тканью этой простой белой рубахи. Отвел взгляд, вздохнул длинно и тоже поднялся — солнце начинало клониться к закату медленно и нехотя, а значит пора было возвращаться домой. Портной долго хлопотал вокруг детей, обмеривая с ног до головы. Мальчишки непоседливо вертелись, и приходилось снимать мерки по несколько раз. Мужчина — бета практически без аромата с приятным и незапоминающимся лицом, — вздыхал, давал указания помощницам и уговаривал постоять смирно, прикладывая к плечам то кружево, то шерсть, то шелк, бормоча что-то про фасоны и последние модные веяния. Кейл особо не вслушивался, предпочтя тихо отсидеться в углу и предоставить работу профессионалам, попивая драгоценный чайный лист из тончайшего сервиза. День мирно клонился к полудню, и Кейла с недосыпа морило так сильно, что он практически полностью пропустил обсуждение платья Он, хмурящейся недовольно. — Зачем? — повернулась она к нему, поджимая губы. Кейл встрепенулся, пожал плечами и цокнул. — Ты старшая альфа дома Хенитьюз, и именно ты будешь его представлять как наследница. Тебе нужно выглядеть подобающим образом, — сказал он буднично, цепляя с вазочки печенье, — Он из дома Хенитьюз. Он замерла напротив окна, обвешанная отрезами роскошных тканей. Серьезно глянула на него своими янтарными глазами долго, так долго, что у Кейла пересохла роговица, в воздухе сгустилось незаметно напряжение, а потом кивнула. — Как будет угодно, матушка. Кейл замер. Это был не первый раз, когда Он называла его «матушкой», но в голосе ее скользили сложные, глубокие нотки, граничащие со звериным урчанием. Словно она… использовала альфий тембр, еще одну отличительную способность, присущую только альфам в моменты, когда эмоции переполняли их и они не могли сдержать чувства. Кейл никогда ранее вживую его не слышал, только читал, но производил он впечатление довольно… сильное — мурашки пробежали по коже непроизвольно, а тело напряглось. Он вздохнул длинно и медленно кивнул. — Никаких проблем, — сказал в воздух, успокаивая скорее себя, чем собеседника. Дальше снятие мер прошло спокойно. Портной обещал сотворить для Он лучшие платья, то и дело мечтательно прикрывая глаза — видимо, предвкушал творческий полет, — а потом кивнул Кейлу на пьедестал. — Мне не нужно, — отмахнулся он и встал, будя закемаривших мальчишек, поправляя каждому сбившиеся воротнички белых рубашек, — уведомите за несколько дней до первых примерок. Он уже собирался выйти — не нужна ему морока со всеми этими тряпками, в ней нет смысла, в оригинальной истории его роль вообще декорация, — но его схватили за руку крепко. Кейл развернулся — альфа смотрела на него и серьезно и чуть раздражено. — А Вы, матушка, представляете дом Хенитьюз сейчас, — низко проговорила Он, глядя остро. Мальчишки встрепенулись, глянули любопытно. — Костюм для матушки! — закричал Раон, и глаза его сверкающие наполнились тем самым детским искренним предвкушением, — самый красивый костюм! — Да! — подхватил Хон, хватая за свободную руку, — наша матушка будет самой красивой! Они смутно представляли для чего все это вообще предназначалось, но, захваченные идеей, не собирались отступать. Такие маленькие, а уже альфы. Кейл раздраженно цокнул, но под давлением взглядов — ожидающих и восторженных мальчиков, пристального и серьезного Он, — нехотя кивнул. — Хорошо, — согласился он, скидывая жакет на спинку кресла, — хорошо. — Столь благородному господину нужен наряд его достойный, — закивал портной, принимаясь сноровисто обмеривать Кейла, — Ваши дети правы, абсолютно правы. Тот закатил глаза. — Что-нибудь простое, — устало попросил граф, и портной кивнул, глядя на сложившую крестом руки Он, стоящую позади. — Все будет, — клятвенно пообещал бета, — в лучшем виде. Кейлу оставалось только стоять смирно и ждать. Портной приходил еще трижды, подгоняя детям наряды иголками, а потом незаметно наступил день, когда на все королевство протрезвили колокола и побежали гонцы с вестями чудесными — созывала королевская семья на бал всех молодых господ любого высокого титула, созывала громогласно, поднимая пыль из-под копыт лошадей, да раздавались крики то тут, то там, да начался ажиотаж страшный, да побежали все по портным и ювелирам, стоя в очередях и цепляя каждого первого шарлатана. Наследный принц жениться вздумал. Вернее, как говорил Сухек, его заставили ультимативно хотя бы посмотреть на кандидатов и кандидаток, грозя обвенчать с принцессой-омегой соседней страны. Кейл суету эту мимо ушей пропустил — его дети были полностью подготовлены, — так что мирно и тихо поживал в маленьком своем домике, просыпаясь далеко за полдень и наблюдая, как медленно и неспешно жаркое лето вступало в свои права. Вот уже на полях вокруг буйно и пышно цвели цветы, и сменили нежную зелень молодых листьев деревья, облачившись в бутылочные темные тона, и небо из лазурного и светлого становилось с каждым днем васильковое и насыщенно-синее, как сапфиры на запонках, и пели не прекращая птицы по утрам. Он начала выбивать у Бикроса из рук меч, страшно и тихо этим гордясь, мальчишки допоздна бегали по лугам под бдительным присмотром Рона, а Кейл все так же вечерами читал им сказки, следил за последними новостями, грамотно вкладывая и преумножая и так немаленькое богатство Хенитьюз, временами гулял, хотя в последнюю неделю было так жарко, что он предпочел отсиживаться в прохладных и светлых комнатах дома, засыпая в кресле-качалке и у камина. И вот наступил день бала. С утра конным экипажем привезли наряды, и одна из помощниц портного готовила деток, затягивая в костюмы, заплетая волосы и увешивая украшениями. Он была блистательна — легкий и нежный шелк океанскими волнами струился по гордой и ладной фигуре, и алые рубины в золоте отлично дополняли этот светлый и очень свежий образ, оттеняли янтарь глаз. Белый ее волос собрали в драгоценную сетку, выпустив пряди на лицо, и выглядела она как вольные и дикие воды. Мальчишкам сшили милые костюмчики — практически одинаковые, только цветов разных — стальной для Раона и охровый для Хона, — и сидели они непривычно неподвижно, боясь растрепать наглаженные воротнички и оборвать рукава, вышитые серебряной нитью. Их на этом балу быть не должно было — возраст далек от дебюта, — но Кейл негласные правила так же негласно игнорировал. Он одинокий омега с тремя детьми, и ему не на кого оставить их оставить, по крайней мере такова была официальная версия, тем более, все всегда можно списать на присущую его полу интуицию. Против этого никто и никогда не возражал. — Ваше Сиятельство, — поклонилась помощница, — Вам помочь? Кейл спиной почувствовал цепкий взгляд Он, сидящей за клавесином и развлекающей мальчишек, и кивнул. Ему была непонятна эта фиксации девушки на его внешнем виде, но раз уж это было так для нее важно, он мог потерпеть. Помощница — женщина дородная и сноровистая, с быстрыми пальцами и подвижным круглым лицом, обрамленным кружевом рабочего чепчика, утащила его в покои и облачила в темного цвета строгий костюм с широкими манжетами, ворохом кружев. Шейный платок закрепила сапфировой брошью, рукава сапфировыми же запонками, а потом неловко кашлянула. — У Вас есть сетка или гребни? — она отвела взгляд. Кейл недоуменно выгнул бровь. У его предшественника такое было, но все осталось в столичном поместье, так что омега, чуть подумав, открыл шкатулку с шелковыми широкими лентами. Женщина застыла ненадолго, а потом, спрятав глаза, принялась быстро оформлять карминовые локоны в длинную косу с вьющейся золотой лентой. Лицо у нее при этом было столь сложное и темное, что Кейл предпочел сохранить молчание до конца. Ему правда неинтересно, чем была вызвана подобная реакция. Когда помощница закончила и, поклонившись, вышла, Кейл подошел к зеркалу. Даже столь строгие и темные одежды украшали его — он выглядел… хорошо. Отлично даже. В коробке объемные и бесформенные тряпки на нем смотрелись неожиданно изящно и роскошно, открывая взору длинную шею и обнятые кружевом узкие запястья, а ноги… Кейл хмыкнул. В прошлой жизни он был определено выше ростом, но в этой его ноги казались длиннее. Правильно говорят — красивое лицо лучшая приправа для любого образа, — потому что несмотря на скептическую маску, Кейл все еще был… красивым. Что ж. Он вздохнул и спустился в холл, бросая взгляд на часы — пять вечера, пора было и выдвигаться. Мальчишки, увидев его, тут же вскочили с места и окружили веселым смехом. — Наша матушка действительно красивая! — восклицали они, хватая за руки. Кейл недовольно цокал, но молчал. Он окинула его долгим взглядом и удовлетворенно кивнула, сложив пальцы в жесте одобрения. Это что — показ мод? На балу Кейл действительно понял причину и сложного лица помощницы портного, и энтузиазм молодой альфы. Омег в толпе было легко выцепить взглядом и без феромонов — они сверкали подобно рождественской ели, блистали как первая дива на званном ужине и вокруг них кружком собирались последователи, ловя каждое слово. Их было немного — около двадцати, а молодых и того меньше пяти, и все воплощение спокойствия и элегантного изящества. И дело было не в том, что альфа и беты облачились в одежды более скромные, нет — от них шел какой-то незримый свет на периферии, почти мерцающий золотой ореол, обнимающий мягким теплом. На это тепло хотелось лететь и хотелось греться им даже ему, Кейлу, что уж говорить об альфах, которых было поровну с бетами? Дети окружили его недоступной стеной — мальчишки вцепились в руки, Он стояла чуть впереди и распространяла такой густой и благородный феромон, что к ним просто не смели приблизиться. Глядя на это едва уловимое превосходство, Кейл даже испытал что-то вроде гордости. Все-таки он три года их растил, стараясь дать все для комфортной жизни и спокойствия, так не время ли пожинать плоды? — Матушка, — шепотом хихикнул Раон, — люди вокруг нарядные, а зала все равно наряднее. Кейл усмехнулся. Королевская семья явно не бедствовала — дворец изобиловал сдержанной подавляющей роскошью золотых гобеленов, мрамора и медового паркета. По стенам стелились зеркала в старинных оправах и вились розовые розы, лились в воздухе поверх шлейфа всевозможных привычных феромонов ароматы цветов, и сверкали начищенные до блеска огромные хрустальные люстры. Стоял сдержанный гул голосов, шелестели ткани, стучали каблуки, и в целом выглядело все в крайней степени торжественно. В конце зала стояло два трона, обитые бархатом, и издалека можно было увидеть внушительные силуэты короля и королевы. Они о чем-то тихо переговаривались, бросая взгляды на толпу, и в залитой золотых ярким светом зале ясно виднелась гармоничность их пары. — Матушка, — заканючил Хон, дуя губы, — я устал стоять. Кейл подхватил его на руки. — Мы пойдем к диванам, — сказал он молодой альфе, — ты главная гостья, так что я оставлю все на тебя. Он хотела было что-то сказать, но потом сдержанно кивнула. Серьги в ее ушах тихо качнулись, отбрасывая алые блики на чистое белое лицо. — Смотрите осторожнее, — сказала она мальчишкам, и те, будто уловив второй смысл, глянули на Кейла серьезно. — Мы будем, — ответил Раон и потянул его за руку, — матушка, пошли, я тоже устал. Кейл нахмурился, но решил ничего не спрашивать. У детей должны быть свои тайны и свое личное пространство, думал он, усаживая непосед на диванчики по обе от себя стороны, это нормально. Даже у таких маленьких. — Матушка, а сколько стоит отделка этого дворца? — любопытно сощурился Раон, внимательно глядя на изобилие роскоши. Он рос умным и очень пытливым ребенком. Точные и гуманитарные науки давались ему поразительно легко, этому маленькому гению, и рассуждения его были интересны даже Рону. — Хм… — задумался Кейл, чуть расслабляя туго затянутый шейный платок. В помещении не было жарко (на распашку были открыты окна и балконные двери), но ворот сорочки душил от обилия ароматов, — не дороже, чем ожерелье на шее Их Величества королевы. Вот та редкость может потянуть на годовой бюджет небольшого королевства. Раон прищурился. — Значит, длинная предыстория ценнее труда, — кивнул он, этот невероятно умный ребенок, — я учту. Кейл мысленно поежился. Голос у ребенка был совсем недетский, скорее, даже жадный и воодушевленный, и мельком подумалось графу — а не растит ли он будущего афериста? Что ж, даже если растит, главное научить его обманывать правильных людей. — Прошу прощение, — бархатно улыбнулся высокий немолодой альфа, подойдя ближе, чем кто-либо смел, — мое имя — маркиз Эссен Кройсбергский. Кейл поднял на него взгляд. Мужчина обладал статной фигурой, затянутой в парадный мундир, и благородным приятным лицом. От него веяло сандалом и дубом, а в манерах читалась безукоризненная вежливость. — Граф Хенитьюз, — утвердил он, продолжая приятно улыбаться, — Вы еще краше, чем о Вас ходила молва. Кейл поднял бровь. Видно, решивший попытать удачи вдовец, подумалось ему ленно. — Благодарю, — сдержанно кивнул он, не проявляя особого интереса. Альфа дрогнул лицом, но впитанное с молоком матери уважение не позволило обличить за грубость. — Вы, верно, давно не появлялись в столице, — его голос стал ниже и гуще, — иначе бы весь Свет давно заметил Вас. Все мои друзья весь вечер только и говорят о Вас. Кейл мысленно поджал губы, не зная, что делать с назойливым ухажером. Внимание мужчин не было ему неприятно — в конце концов он всегда относился к категории людей с открытыми взглядами на отношения, — но назойливость вызывала глухое раздражение. Он не обязан был отвечать альфе. Он вообще мог вздернуть подбородок и довольно невежливо послать — и все указали бы только на грубость без привязки к полу, — однако Кейл обладал сдержанной и натурой с нелюбовью к открытым конфликтам. — Матушка! — закричал Хон, этот непоседливый семилетний мальчик с трогательным лицом, — матушка, я хочу есть, матушка! — Матушка, а Он скоро придет? — с другой стороны вклинился Раон, глядя невинно и грустно. Кейл прикрыл глаза, улыбнулся равнодушно и вежливо. — Прошу прощения, — без сожаления в голове произнес он ровно, — дети. Маркиз так же безлично и чуть разочарованно кивнул и, поклонившись, ушел. — Спасибо, — он погладил деток по голове, на что те довольно улыбнулись, подставляясь под ласку. Вступили скрипичные партии. Первый танец вечера. Тот момент, когда принц Альберу Кроссман должен был увидеть Он и, посчитав довольно интересной, пригласить составить пару. Самое волнительное действие в книге по словам Сухека, жаль только, что Кейлу не было видно из-за столпившихся в круг аристократов. Он верил в воспитанницу. В любом случае, его целью было просто проверить сюжет, не более — Он была самодостаточной и уверенной в себе девушкой, и Кейл мог обеспечивать ее хоть до старости. Не было никаких причин сбагривать ее первому встречному, будь он хоть трижды принцем и четырежды — «прекрасны темнокожим незнакомцем», — но если это ее судьба, нет ничего плохого в том, чтобы лишний раз убедиться и перепроверить. Ничего же не должно произойти? К третьему танцу Он привела за собой Их Высочество Альберу Кроссмана. Они тихо переговаривались и выглядели вместе очень гармонично. У принца — юноши-альфа девятнадцати лет, — была действительно выдающаяся внешность. Он был высок, отлично сложен, имел темную кожу, шелковые шоколадные пряди и прекрасное лицо с чуть резковатыми, истинно-альфьими чертами, к тому же, на нем прекрасно сидел белоснежный костюм с золотой канителью по плечам и краям манжет, обтягивающий широкие плечи и крепкую грудь. На секунду даже Кейл залюбовался его красотой. — Их Высочество наследный принц Альберу Кроссман, — поправ правила этикета коротко сказала Он, — моя матушка — граф Кейл Хенитьюз. Кейл растянул губы в вежливой улыбке, встал, ссадив Хона с колен. — Ваше Высочество, — обезличено-приятно улыбнулся он, отдавая поклон. Принц Альберу подхватил протянутую руку, приложился в поцелуе к тыльной стороне ладони очень деликатно, полностью проигнорировав грубость Он. — Ваше Сиятельство, — сказал, сверкая темными глазами, — какая честь познакомиться с опекуном столь невероятной леди. Мед с его языка лился липкой рекой, вымазывая в патоке уши неприятно и совершенно неестественно. — Это для меня большая честь заиметь знакомство с Вами, — ввернул комплимент Кейл так же сладко, — Вы еще лучше, чем Вас описывали в геральдических книгах. Альберу замер. Глянул бархатом глаз внимательно и сложно — на его высокий лоб упали темные пряди шелковых волос, и с такого ракурса черты обострились еще сильнее. Хорош, стервец, подумалось Кейлу отстраненно. — Позвольте пригласить Вас на танец? — неожиданно сменил тему принц, снова склонившись в поклоне, — я не переживу Вашего отказа. Кейл нахмурился и, вот стыд, взглянул на Он почти умоляюще. Та, впрочем, вопреки всему, едва заметно пожала плечами и равнодушно развела руками. — Я не умею танцевать, — вежливо отказался Кейл, поджимая губы. Юноша ничуть не смущаясь подмигнул озорно. — Я умею, этого достаточно, — настаивал на своем он. Пауза затянулась. Аристократы начали бросать взгляды на замершую в поклоне венценосную особу и на омегу со сложным хмурым лицом. — Матушка, иди! — тихо воскликнул Раон, толкая маленькой ладошкой сзади. Кейл про себя выругался грязно, вложил ладонью в протянутую руку. — Отдавлю Вам ноги — я предупреждал, — чуть раздраженно сказал он, позволяя втянуть себя в круг танцующих. Альберу легко рассмеялся. Вблизи от него веяло жаром, пылающей энергией молодости и этим непередаваем бархатным феромоном — древесные ноты, пряный и амбровый шлейф, едва уловимые вплетение цитруса и мускуса. Приятный, дорогой, чувственный, льющийся в ноздри естественно, с каждым вздохом все привычнее и гуще, и Кейл по достоинству оценил это сложное и тонкое сочетание. — Мои ноги давным давно отдавили на плацу, — в шутку пожаловался он, ведя уверенно, крепко и плавно. Кейлу было удивительно просто подстроиться под его длинный летящий шаг и жар чужих ладоней на талии, и мир вокруг кружился искрящимся золотом — в этом смазанном водовороте музыки и ароматов только лицо Альберу оставалось четким и прекрасным. Молодость и красота — убийственное сочетание. — К слову, я более чем уверен, что я даже не почувствую Вашего веса, — принц прикрыл внимательные глубокие глаза, — я уже его не чувствую. Кейл, прижатый к чужому телу плотно (он подозревал, что плотнее, чем в стандартных танцах вежливости), почувствовал кроме крепкой груди и крепкой хватки что-то неладное. — О нет, Ваше Высочество просто прекрасный и замечательный партнер, — отмазался он, принимая сладкий и насквозь фальшивый тон, чувствуя, как внутри зреет то ли раздражение, то ли смущение. Ему никогда не делали комплиментов за все его две жизни. Профессиональным навыкам — возможно, — но никогда внешности. Может боялись его угрюмого лица, может страшились холода, окружающего статную и гордую фигуру, однако кроме уважительного, уничижительного и дружественного тона Кейл (Роксу) ничего не слышал. И несмотря на это, он ловил много взглядов — в основном восхищенных и опасливых, но были и посылы иного толку, — и проблем с уверенностью в себе у него не было. Какая может быть неуверенность в себе в разгар тотального пиздеца, право слово? Однако такой откровенно любующийся и темный взгляд на секунду дезориентировал Кейла. Жаркий, чувственный и бархатный, как летние ночи, восхищенный и деликатный, как прикосновение крыла птица к щеке, очень честный и открытый. — Я же говорю — ничего, — ухмыльнулся Альберу, не разрывая зрительного контакта, когда граф все-таки оступился. Отводить глаза первым было не в характере Кейла, поэтому он уставился в ответ — прямо и недоуменно, но твердо. — Сколько стоит отделка дворца? — бесцеремонно спросил он, меняя тактику, растягивая губы в фальшивой улыбке, — мой подопечный интересовался. Альберу удивленно приподнял темные брови, закружил в пируэте и снова прижал к твердой груди. Кейл позволил себе опереться на партнера — столь интенсивные и долгие физические упражнения ему не доводилось выполнять уже года три, а хозяин этого тела, к тому же, следил за внешней красотой тела и гибкостью, но никак не за выносливостью. — У Вас замечательные подопечные с крайне интересными мыслями, — низко сказал Альберу. И если слова не несли никакой смысловой нагрузки, то тон — опять этот чувственный шершавый баритон подобно шуму прибоя ночных океанских волн, как мед и трепещущий сердечный ритм, — откровенно обхаживал. Блять. Кейл уже скорее ждал, когда этот чертов танец закончится, чтобы отделаться от непонятного, странного чувства, расцветающего в груди. — Мне столь лестно слушать Вашу похвалу в отношении детей, — расплылся он в сахарной улыбке, чуть задыхаясь от быстрого темпа, — столь великолепный человек, как Их Высочество дал высокую оценку. Альберу вдруг глянул пронзительно — безбрежная бездна, наполненная жаром густой тьмы, — прижал еще сильнее, ломая все рамки приличий. — Вы невозможны, — шепнул он на ухо, почти перенимая весь вес омеги в своих руках, — еще тогда Вы показались мне прекрасным. Теперь Вы сводите меня с ума. Кейл ударил его по руке на талии несильно, но ощутимо, отпрянул и взглянул раздраженно. — Имейте вежливость обращаться с людьми старше как того требуют приличия, — обронил он холодно, обнажая истинную суть, обнажая едва видный румянец на белоснежных щеках и цепкий блеск кленовых глаз. Альберу добровольно чуть отступил, признавая ошибку. Последние ноты танца они совершили в молчании, и только в самом конце — целуя руку, почти прижимаясь горячими губами, — альфа глянул остро и жарко. — Вы пахнете как розы и амбра, — на прощание сказал он, — как чудо. Кейл ничего не ответил. Он чувствовал глухое раздражение, маскирующее безбожное и нелогичное смущение. Перед глазами стояло прекрасное лицо с эмоцией сложной и ласкающей. Сладкой. Восхищенной. — Матушка, дети устали, — сказала Он, притрагиваясь к плечу и вырывая из дум, — едем домой? Она подошла чуть ближе чем обычно и принюхалась, хмурясь необычайно серьезно. Хон и Раон схватили за руки и закивали. — Хочу сказку, — заканючил Хон, глядя умоляюще, — поехали домой? Кейл кивнул. Ему и самому хотелось в ванну, чтобы смыть этот тревожащий душу феромон юного альфы и забыть этот бархатный взгляд. Их Высочество Альберу Кроссман очень четко обозначил свои намерения уже следующим утром — когда к их небольшому дому в глуши пригнала карета, запряженная белоснежной четверкой, и оттуда выкатились три лакея, вытаскивая огромное количество коробок, обвязанные золотыми лентами. Они заполонили холл почти до потолка, отбрасывали тень на клавесин, лежали на софах и креслах, и мальчишки, сверкая любопытными глазами, бегали по кругу, непоседливо перекрикиваясь. Кейл прикрыл глаза. К этому бесцеремонному дару прилагалась записка. «Я заметил, что Вы крайне не любите себя украшать. Однако Вы достойны самого лучшего. Впрочем, я не смею настаивать и Вы можете распорядиться этим как будет угодно Вашей прекрасной и невозможной натуре». Отправитель: Альберу Кроссман. Получатель: Кейл Хенитьюз. Лицо Кейла приобрело выражение крайне сложное и нечитаемое. Он сухо кивнул лакеям и отправил их восвояси, а потом, вытащив бутыль вина из холодильной камеры, приложился сразу к горлышку. Он с Бикросом тренировались. Рон стоял рядом с винной пробкой и посмеивался в кулак. — Матушка! — воскликнул Раон, — мы можем открыть? Это же бесплатно? Эмоция на лице Кейла сделалась еще более сложная и нечитаемая. Он задумчиво оглядел груду подарков долгим взглядом. Кивнул. — Распакуйте все. А я… я пойду прилягу, у меня что-то разболелась голова. На следующий день к вереницам золотых нитей, драгоценных тканей, масел, гребней, книг и алкоголя (за что Кейл даже на секунду проникся к принцу уважением) прибавились игрушки и оружие для детей, географические карты, учебные пособия и энциклопедии. «Мои наставники обучали меня именно по этим книгам. Я более чем уверен, что Ваши чудесные воспитанники разберутся в них куда быстрее, чем разобрался я. С уважением и восхищением, Ваш Альберу Кроссман». Эту записку Кейл решил не сжигать, потому что к ней прикладывался целый список учебных программ, заметок. С удивлением он обнаружил личные дневники с пометками и записями на полях по поводу тех или иных предметов, а так же — в самой глубине одной из коробок, — широкий браслет, усеянный первоклассными сапфирами. Драгоценность была не в пример изящнее и элегантнее чем все, что было в шкатулке у предыдущего владельца тела, и взгляд Кейла то и дело падал на эту милую сверкающую безделушку. Ему, вообще-то, не нравились драгоценности раньше. Видимо, он просто не видел достойных. Учебники он посчитал грехом выкидывать, так что Рон полностью перестроил расписание мальчишек. Те от новой программы визжали и наперебой за ужинами обсуждали то то, то это, непременно ссылаясь к пометкам принца в дневниках, то оспаривая, то приводя в аргументы. Он, глядя на это, кивала своим мыслям одобрительно. Подарки продолжали сыпаться как из рога изобилия. Через день, приятные безделушки или полезные удобные предметы — от пера с черепаховым держателем до довольно редких изданий интересных книг, — и с каждым днем у Кейла все больше возникало подозрение, что Их Высочество просто грабил личную сокровищницу. Что ж, это было не его дело, тем более, все его подношения (кроме того первого) были действительно… приятны. Они не кичились роскошью и помпой, и несли хороший функциональный характер (Кейл закрывал глаза на временами прибывающие отрезы роскошных тканей и нитей, приказывая Рону отдать все это на одежду детям), и занимался своими обычными делами. И уже засыпая, ему мерещился стойкий пряный древесный феромон, окутывающий густо, мягко и бархатно, и виделись внимательные темные глаза. Кейл в преддверии Цветения всегда становился еще более ленным и разморенным, чем обычно. Его настроение оборачивалось крайне меланхоличным и спокойным, и мог он подолгу смотреть в одну точку без особых мыслей — просто созерцать, как цветут багрянцы за окном, или слушать щебетание птиц. Детки быстро привыкли к подобным переменам и старались лишний раз не беспокоить матушку, чтобы не нарушать тонкий миг отрешенности. Он в это время занимала их целыми днями, перекладывала на себя и часть обязанностей главы дома, за что Кейл был ей тихо и очень искренне благодарен. В его возрасте Цветение проходило спокойно, и сопровождалось только излишней чувствительностью и легким томлением тела. Даже приятно — постельное белье и ночные сорочки приятно льнули к коже, а сон был крепким и сладким, как хороший портвейн, который в эти дни чувствовался по-особенному. За несколько дней до Кейл любил выходить на улицу и лежать в тени деревьев — это вообще было его излюбленным местом. Август уже вовсю вошел в свои права, так что днем он не рисковал совать нос за дверь, и только ближе к мягким сумеркам наказывал Рону расстелить плед в траве сладкого полевого меда, и ложился, нежась на больших роскошных подушках, глядя в небеса и отдыхая. В его жизни была и напряженная работы, и — смешно говорить, — карьера, и ни то, ни другое ему не понравилось. Тихая спокойная жизнь, вот что действительно было хорошо. По обыкновению Кейл разлегся в тени могучих древ, ловя на коже тепло и уходящее марево жаркого дня. Ветерок легко обдувал лицо, солнце клонилось к горизонту оранжевым полным кругом, и тихо стрекотали в траве кузнечики, и лилия в воздухе мед и сладость луговых трав. Было хорошо. Тепло. Спокойно. Гость вышел той же дорогой — из-под сени священных древ, все в той же свободной рубахе и простых штанах, сверкал золотом волос и синевой безбрежной глаз. Кейл лениво скосил на него взгляд, отпил вина и снова обратился к наливающемуся слабым пурпуром небу. — Здравствуйте, господин Кейл, — широко улыбнулся гость, садясь в двух шагах от расстеленного пледа. Вел он себя как старый знакомый, как давний друг — непринужденно, открыто и свободно. — Доброго времени суток, Ваше Высочество, — ленно отозвался Кейл, даже не оборачиваясь. Он расслабил ворот сорочки — вместе с гостем пришел и волнующий феромон молодого, здорового альфы, но Кейлу давно было не двадцать, чтобы реагировать излишне остро. Принц улыбнулся. — Ал, пожалуйста, — попросил он мягко и удивительно искренне, — иначе на этот титул сбегутся советники в радиусе всего королевства. Кейл снова посмотрел на Их Высочество и словил темный искренний взгляд. — Помнится, в прошлую нашу встречу Вы были на несколько тонов официальнее, Ал, — выделил он имя особенным тоном. Альберу замер, вдруг перестав дышать, а потом улыбнулся нежно и чуть горько. — Из Ваших уст мое имя звучит как грех, — пожаловался он, — нечестно. Кейл закатил глаза и цокнул, но без энтузиазма. Ему не хотелось ссориться или раздражаться — настроение было спокойное и меланхоличное, подстать размеренным бессодержательным разговорам. — Ваши ежедневные подарки, вот что грех, — ответил он, растянувшись как большая кошка, — в кладовых кончилось место, умерьте энтузиазм. Альберу тихо рассмеялся. Он подвинулся еще на шаг, почти заслоняя внушительной фигурой небо и бросая тень на лицо, но Кейл только поморщился. — Я действительно считаю, что Вам чудесно подойдет могорийский шелк, — бархатно и мягко сощурил глаза альфа, — и что Вы прекрасны. И невыносимы. — Я Вам в отцы гожусь, Ваше Высочество, — отмахнулся Кейл, приподнимаясь и делая глоток из бокала, — умерьте пыл, еще раз прошу Вас, иначе клянусь, я ритуально сожгу все, кроме книг под Вашими окнами. — Меня это не волнует. Он повел носом в воздухе и прикусил губу. — То есть мне сжигать? — выгнул бровь Кейл. — Меня не волнует разница в возрасте, — уточнил Альберу, — и если хотите — сжигайте, рубины и сапфиры не горят. Кейл закатил глаза. — В моем возрасте, — с нажимом произнес он, ловя темный нежный взгляд, — людей не волнуют любовные перипетии. Это наваждение, оно скоро пройдет. Альберу длинно и тяжело выдохнул. Сложил голову на руки, задумчиво уставился на зыбкую линию сизых гор вдалеке. — Вы — не другие люди, — тихо ответил принц, прикрывая глаза темными густыми ресницами, — другие просто не приблизятся к Вашей сладкой бесцеремонности. Кейл фыркнул еще раз, совершенно беззлобно. — То есть Вы не отступитесь? Альберу повернул к нему голову, глянул серьезно — на лицо его прекрасное падала рябь тени, ветер трепал золотые пряди, и дышал он весь солнцем, выдыхая раскаленный жар. — Нет. Я люблю Вас, — легко сказал он, улыбаясь, — и я хочу узнать Вас ближе. Кейл поджал губы. Сел, разминая шею и потягиваясь, и вырез рубашки очертил белые ключицы. — Вы прекращаете слать подарки, и я приглашу Вас на чаепитие, — четко обозначил он, — на одно. В конце концов, этот юнец вскоре поймет, что на одних эндорфинах долго не уедешь, и потеряет интерес, переключившись на особу ему подстать. Альберу впился взглядом в открывшийся участок кожи, глубоко втянул носом воздух — черты его лица едва уловимо ожесточились, феромон наполнил воздух терпкой древесной пряностью, забиваясь в ноздри маслом. — Я согласен. Но сейчас мне лучше уйти, — рокочуще сказал он, и голос его вибрировал мелко и часто, низкий, бархатный, густой. Прикрыл нос ладонью, отвел глаза и чуть заалел кончиками ушей. — Просто Вы… Вы так пахнете, — прошептал он, а потом резко поднялся и отступил на шаг, — я… Прикусил губу будто бы мучительно, снова коротко глянул на Кейла, разморенного, размякшего и растрепанного — гречишный мед глаз, кармин губ, мрамор белой кожи, вино и рубин заплетенных в небрежный пучок волос, небрежная же вальяжная поза, — коротко выдохнул. — Не сидите вот так, в одиночку, это опасно, — напоследок попросил он, — Ваш аромат сведет с ума любого. И ушел — быстрым шагом, скрываясь в сени раскидистых багрянцев, оставив Кейла с неожиданно пылающими щеками и непонятным густым чувством в груди. Это Цветение Кейл сладко ласкал себя пальцами, и в нос лился призрачный аромат древесных нот и амбрового шлейфа. Он вздыхал, кусая подушку, поджимал пальцы на ногах и забывался в тягучем призрачном удовольствии как люди забываются в вине. А перед глазами стояло прекрасное лицо с темным бархатным взглядом, и в ушах шепоток отдавались густые нотки чувственного чуть хрипловатого баритона. И ты, великовозрастный глупец, говорил про наваждение, облекал он сам себя, смеясь с ироничности ситуации. Альберу был сказочно красив, невероятно обаятелен и чудесно-молод, веяло от него этой раскаленной молодой ноткой, вплеталась она в феромон сладко и горько, и что же ненормального в том, что Кейл предпочел фантазии о нем вместо ровного небытия размеренности? Верно, ничего, но нисколько это не приносило успокоение в ранее тихие воды его души. Сейчас там мутнело дно и поднимался тяжело серый ил, смущая разум странными ветряными мыслями, и Кейл снова вернулся к своей привычке грязно ругаться про себя. Альберу Кроссман заглянул на чай якобы инкогнито. «Якобы» потому что он предпочел скрыть гербы на карете, но все равно запряг ее восьмеркой златогривых белошерстых красавцев, прогнав по главным дорогам. При учете того, что он мог просто обернуться златовласым синеглазым красавцем и прийти через задний двор, Кейл очень четко понимал мысль, которую принц хотел донести. «Я ухаживаю за графом Хенитьюз», блять. Он прикрыл глаза, но приказал сопроводить принца в столовую на пять персон. В основном она стояла пустующей и задумывалась как будущее место переговоров для Он, когда та повзрослеет и захочет обзавестись неприметными, но крепкими связями. Не в личных же покоях их принимать, право слово, и вот ждала эта комната своего часа. Тот случился раньше, чем предполагалось. Стол застелили белоснежной накрахмаленной скатертью, Бикрос приготовил сладости и чай, Рон разливал ароматный лист по чашкам. Кейл категорически не хотел оставаться с принцем наедине, так что посадил посередине Он, заслоняясь ее изящной фигурой как щитом. Мысленно он извинился, но не искренне. Он скосила на него взгляд скептический и очень усталый, а потом незаметно обвела рукой маленький круглый столик, сервированный на три персоны. Альберу сидел с другого боку и очень ярко улыбался. Надо было все-таки оторвать мальчишек от книг, подумалось Кейлу бледно, но он только опустил взгляд и сделал жест рукой. Рон поклонился и, покашливая в кулак, удалился из комнаты. — У Вас чудесный вкус, — не преминул нежно улыбнуться Альберу, отпивая чай, — чай просто восхитителен. Кейл лично выбирал этот чайный лист, чтобы ненароком не подать преподнесенный в дар сорт. Это казалось ему очень важным — не показать юноше, что он пьет его в принципе (хотя чай оказался вкусным, что теперь омега пил его постоянно). — Столь высокая похвала от Их Высочества греет мое сердце, — меж тем медово отозвался Кейл, растягивая губы в улыбке польщенной, но совершенно неискренней. Он молчала. Полуденное солнце (Кейлу пришлось встать раньше положенного, и он украдкой прятал зевки) заливало помещение золотом. Пахло ненавязчиво благородным феромоном двух альф и свежей выпечкой, и было тихо и… умиротворенно. Кейл снова прикрыл рот ладонью и зевнул. — Не любите ранние подъемы? — тут же спросил принц, поддаваясь чуть ближе. Мужчина посмотрел на него длинно и чуть скептически. — У меня есть причины вставать рано? — вопросом ответил он, — не считая Вашего визита? Альберу вдруг чуть отвел глаза словно бы в смущении, шоколадные пряди упали на высокий лоб. Он поджала губы и смежила веки, явно сдерживаясь, чтобы не прикрыть лицо ладонью. На ней сегодня был строгий брючный костюм, придавший ей вид серьезный, но от этого не менее изящный и элегантный, волос ее белоснежный был уложен в простой хвост. — Я учту, — тихо сказал юноша, а потом снова глянул прямо и открыто, — по нраву ли пришлись Вашим подопечным книги? Взгляд обжег. Кейл вздрогнул — на дне черных зрачков плескалась горячая густая нежность, и, кажется, они дрожали в такт биению сердца, в такт глубокому тихому дыханию принца, отчего грудь его крепкая раздавалась, натягивая плотную шерсть белого жакета. — Пришлись, — ответил граф, не отводя взгляда. Не в его привычках было отступать первым, однако чем больше он смотрел, тем сильнее тонул в глубине чужого взора. Словно бы проигрывая самому себе. — Я рад, — замурылкал альфа, придвигаясь незаметно еще ближе, — они были воспитаны Вами. В конце концов, логично предположить, что у них Ваш ум. Кейл фыркнул чуть раздраженно, отпил чай. — В этом не меньшая заслуга Он, — возразил он, не видя, как на периферии альфа сложила руки крестом и закатила глаза. «Врет». Альберу чуть прикрыл глаза. «Знаю». — А Вам, лично Вам, — бархатно и низко спросил Альберу, — что Вам приходится по душе? Что волнует Ваш взор? Выглядел при этом он столь лукаво, улыбался столь мягко и тонко, что, право слово, можно было писать картину хоть сейчас, запечатляя эту выдержанную, сложную эмоцию. Как вино, подумалось Кейлу. Тут же нахлынули воспоминания прошлого Цветения и морок густого феромона, и сладость плотских ласк… Жар согрел щеки и что-то внутри, заставляя прикусить губу неосознанно, а у Альберу зрачки расширились и затопили радужку беспросветной бездной, тьмой насыщенной и теплой. — Может, Вам по душе тихие спокойные вечера? — голос его упал и стал густым и хриплым, и лился он в уши низкой вибрацией щекоткой, проходился по телу мелкой дрожью. Альфий тон. — Или вид на роскошные закаты теплых жарких океанов? — считывая реакцию, продолжал альфа, и лицо его с каждым словом становилось все темнее и голоднее, — может густые бархатные ночи, наполненные сиянием крупных звезд? Кейл, завороженный, глядел в глаза напротив и слушал. Этот юнец вдруг преобразился во внушительного хищника, демона, утягивающего в сети все слаще и слаще. «Он уже взрослый альфа», — подумалось омеге вдруг, — «он уже может…» — Ваше Высочество, — очень холодно и очень низко сказала Он, кладя ладонь на стол, и голос ее разбил это невесомое нахождение. Кейл моргнул, вдруг осознав, что Альберу сидит близко, гораздо ближе, чем сначала, корпусом словно нависая, тенью словно укрывая, и что глаза его на расстоянии ладони. — Мне нравится спокойствие, — очень медленно произнес он, отодвигаясь и успокаивая бешено пляшущий ритм сердца, — и тишина. Альберу повторил его жест, снова откидываясь на спинку стула, глаза прикрыл будто бы смущенно и недоуменно. — Матушка, — весомо сказала Он, поднимаясь с кресла, — мне всегда было интересно — как хорошо Их Высочество владеет мечом. Вы не против, если мы с Ваших гостем разомнемся? Кейл выгнул бровь, возвращаясь в привычное расположение духа, игнорируя горящие кончики ушей. — Не против, — ответил он, не оставляя Альберу и шанса отказаться, желая приструнить зарвавшегося юнца, — мне тоже. Это было ошибка, понял Кейл спустя час, сидя в удобном кресле чуть поодаль. Альберу был мастером копья, и владел им виртуозно. Он скинул плотный жакет, оставаясь в ночной сорочке, закатал рукава, обнажая сильные предплечья, перехватил древко привычно и ловко, танцующим шагом пошел к Он. — Вы грозный противник, леди, — сказал принц, улыбаясь озорно, — прошу прощения, но я не буду сдерживаться. Он, так же оставшаяся в рубашке, сжала меч. — Ничего страшного, — оскалилась она и бросилась вперед. Альберу двигался плавно, словно в танце, ускользая широкими плавными шагами, пружиняще перетекал из стойки в стойку, с легкостью отбиваясь от примеряющихся атак не менее виртуозной Он, и они танцевали, развлекаясь. Кейл смотрел на то, как с каждым движением ткань все плотнее облепляла торс, очерчивая явные мышцы пресса, грудь и плечи, каждую явную, тренированную мышцу. Смотрел, как руки обхватывали древко копья плотно и крепко, как поворачивались запястья с выступающей лучевой косточкой, как пальцы белели от напряжения и как тяжелые выдохи вырывались изо рта. Как липли шоколадные пряди к вспотевшему лбу. Как взмокла шея, и как темная кожа блестела на ярком солнце атласом. Смотрел и чувствовал, как бьется с все сильнее сердце и теплеет внутри. Блять. Альберу был альфой. Красивой, безбожно привлекательной альфой, рядом с которым было комфортно, на которого Кейл реагировал хорошо — его компания не напрягала, его бархатный голос было приятно слушать, его феромон было хорошо чувствовать. А еще Альберу был девятнадцатилетним мальчишкой, который только вступал на стезю жизни. Кейл свою уже прошел наполовину и даже больше, и он не имел никакого права давать себе свободу ступить на зыбкую почву или в заранее проигранную игру. В этой жизни он превыше всего ценил спокойствие, а увлечение молодым юношей, к тому же принцем, спокойствие никак за собой не влекло. Альберу выиграл. Выбил меч из рук, приставил наконечник копья к шее, улыбнулся так ярко, что даже Кейлу была видна эта дикая озорная молодость. — Было приятно потренироваться со столь виртуозным противником, — сказал он, взмыленный, тяжело дышащий. Он, прикрыв глаза, кивнула. — Взаимно, Ваше Высочество, — она одобрительно кивнула и пронзительно сощурилась, — мне нужно привести себя в порядок. Я оставлю вас ненадолго. Повисло едва уловимое напряжение, причина которого была понятна только этим двоим. Кейл решил закрыть на это глаза, отпил из чашки, глянул на небо, а потом дернулся от густого, весомого, лезущего в нос аромата разгоряченного альфы. — Простите за сегодняшнее, — мягко сказал Альберу, подходя ближе, заслоняя собой солнце. Его кожа влажно блестела, его тело источало раскаленный жар энергии и силы, плывя рябью марева, и Кейлу стало неуютно, но еще сильнее — горячо. — Ничего страшного, — отмахнулся он, даже не зная причины извинений, — Вам предоставить ванную? Альберу покачал головой и сел прямо на траву рядом с креслом, пачкая дорогую шерсть брюк. Он глянул снизу вверх, щурясь от яркого солнца, вмиг ставший молодым и беспечным. — Вы… Вы наверно считаете меня юнцом, и что у меня не обсохло молоко на губах, — рассмеялся принц, — и, возможно, это правда. Мои моральные ориентиры неустойчивы, мой путь неясен, но у меня есть константа. Вы. Кейл нахмурился, поджал губы, отставив чашку на стол, и Альберу перехватил его руку, сжал пальцы своей большой, горячей ладонью, обжигая прикосновением. Омега замерла настороженно. — Нет ничего в этой жизни, что изменит мое решение, — зашептал альфа горячено, — я страшно боюсь не быть Вас достойным и разочаровать Вас. Поэтому я буду стараться еще сильнее. Кейл сглотнул, вдруг ощущая, как крепка и мозолиста ладонь, как она тверда. Уверена. — Я не прошу меня полюбить, — гладя большим пальцем нежную кожу омеги говорит Альберу, — я прошу посмотреть на меня не как на юнца еще раз. Граф молчал, взгляд не отводя, но на этот раз он не был в ловушке. Альберу не наседал, не загонял в ловушку — он просил, просил отчаянно и искренне, так, как могут только молодые, не закостеневшие в прутьях собственной гордости юнцы. — Потому что сегодня за чаепитием я увидел Вас. И я увидел в Ваших кленовых глазах, что Вы не равнодушны, — низко и тихо сказал альфа, — и я хочу видеть это каждый раз, глядя на Вас. И тихо шептал ветер, и ласково он трепал темную макушку, и солнце играло бликами в искренних нежных глазах солнечными зайчиками. Кейл, чуть помедлив, убрал ладонь. — Я не могу дать Вам ответ, — честно признался он, — потому что не уверен. Альберу сощурился, провел пальцами в воздухе, словно все еще держал в руке чужую и ощущало шелковую негу кожи. — Я докажу, — серьезно пообещал он, — что мне можно верить. Кейл не сказал, что не уверен в собственных поступках. Альберу перестал присылать подарки, ограничиваясь цветами. И все снова стало тихо и мирно в жизни Кейла, только наполнилась она еще и регулярными визитами Их Высочества в маскировке. Тот приходил раз или два в неделю, когда Кейл сидел по обыкновению своему под сенью раскидистых багрянцев, на границе неявных жидких сумерек. В свободной рубашке, с вестями ли, с рассуждениями — садился рядом (гораздо ближе чем в первых раз) рассказывал о своей жизни совершенно не ожидая реакции. Терпеливый, думал Кейл, лениво выслушивая пикантную историю о леди Уолдберри и лорде Локейн, которые, будучи двумя альфами, имели темперамент неугасаемый, как огонь в кузнечных горнилах. Не далее чем вчера леди Розалин, навестившая Роан с дипломатическим визитом, застала их в дальней нише королевского дворца за очень недвусмысленным занятием. — Розалин пришла на шум, отодвинула занавеску, а там, — Альберу выдержал театральную паузу, подмигнул и урвал с вазы яблоко, — сиятельная леди Уолдберри играет с сиятельным лордом Локейн. Точнее, играет на нем. Кейл фыркнул, маскируя смешок. Сентябрь выдался теплым. Багрянцы сбрасывали свежую кровь, оборачиваясь алым золотом, трава насытилась тем самым темно-бутылочным, уставшим цветом, а небо налилось пронзительно синими оттенками, раскидываясь невесомо и высоко над головами, и сияло далекое, но все еще греющее ласково солнце. Повеяло холодными нотками запревших мхов и влажной древесной коры, и звучали в воздухе морозные нотки наступающего октября с его проливными дождями, холодной влагой и воем неутомимый игривых ветров. Кейл прикрыл глаза, уложив голову на подушки, и тянул полный бокал вина. Он забрала детей с собой в столицу за покупками еще утром в сопровождении Рона, и день сегодня выдался свежий, ленный и очень приятный. — Двор шепчется о роскошных курортах на югах, — задумчиво продолжил Альберу, не отрывая взгляда от вальяжно раскинувшейся фигуры Кейла, от линии его обнаженной шеи и приоткрытых губ, влажных и вишневых от вина, — говорят, ночи там дивные. Розалин не далее, чем месяц назад вернулась оттуда и подтверждает слухи. — Принцесса Брек? — чуть повернул голову Кейл, глядя из-под опущенных ресниц. — Принцесса Брек, — кивнул Альберу, любуясь игрой света и тени на белых щеках, — моя давняя подруга. Кейл кивнул. Альберу очень мало рассказывал о себе — верно, потому что вся его жизнь связана с политикой, которую граф не очень любил, — предпочитая поить различными забавами, но иногда, как сейчас, он делился крупицами себя ненароком и свободно. С недавнего времени Кейл начал замечать, что ловит эти моменты с особой внимательностью и осторожностью — молодой принц раскрывался постепенно, как цветы по весне, и суть его оборачивалась характером крайне интересным и чуть раздражающим, а оттого еще более приятным. В конце концов, изъяны подчеркивают чистоту камня. — И каковы же ночи на этих югах? — задумчиво спросил Кейл, не глядя потянувшись рукой к вазе за некрупной ягодой. Пальцы наткнулись на горячую кожу. — Жаркие, томные, наполненные сиянием крупных звезд и звонким пением заморских птиц, — Альберу осторожно провел кончиками по нежной мягкой ладони, чуть горячо и щекотно, а потом деликатно накрыл сверху, — Вам бы подошли. Кейл скосил на него взгляд. Альфа смотрел темно и нежно, касался невесомо, давая возможность отступить, его внушительная фигура вежливо ютилась на краюшке полосатого покрывала, штанины были подкатаны, а ноги босы. Он был весь таким болезненно юным с его прекрасным гладким лицом, бьющей под кожей энергией неудержимой сладкой молодости, и пах чуть душно и густо благородными феромонами. Кейл очень быстро привык к этому сложному, дорогому аромату. Он ложился на кожу едва уловимым шлейфом даже без прикосновений, и еще несколько часов после омега мог учуять его на своей одежде и коже. Этот деликатные, ненавязчивые но вместе с тем приятные сердцу ноты древесины, амбры и цитруса, окутывающие словно золотым теплым светом солнца, словно крепкими объятиями. — Какой… как пахну я? — спросил омега, глядя на большую темную ладонь, укрывшую его собственную полностью. Неделю назад Альберу начал сбрасывать маскировку, отпуская ехидные комментарии в сторону придворных мастеров дара и самомнению нахальных глупцов, что-то возомнивших на свой счет. Вид у него при этом был такой довольный, вздыхал он с таким удовлетворением и облегчением, что Кейл предполагал политические игры и борьбу за трон, а учитывая то, что во всем мире не сыскать семьи королевской более дружной, логичнее было предположить испытание. — Как искушение, — честно ответил принц, поддаваясь ближе, плененный внимательным взглядом омеги, — как розы, жасмин и сахар. Сладко. Как амбра и благородная смола, как белый мускус и мандарины терпко и нежно. Его голос упал на несколько тонов. Альберу всегда был словно соткан из бархатных ноток и взглядов, из широких жестов, полуулыбок и нежности, иногда с волнительным шлейфом звонкого смеха и молодой наглости, иногда — трепетной почтительности и почитания, — он льнул к коже неосязаемо и плотно, как драгоценные ткани. Но сейчас — сейчас он был словно вибрация напряженной стали, словно тонкое марево плывущего раскаленного воздуха, рокот обманчиво спокойного океана. Кейл знал — любые вопросы и слова, относящиеся к феромонам, всегда имели недвусмысленный окрас заинтересованности в потенциальном партнере. Это были личные, почти интимные разговоры, и в приличном обществе не полагалось говорить о подобном. Буквально бессовестный и агрессивный флирт, завернутый в тонкие шелка легких иносказаний, вот что это было. Но ему было правда интересно. И его аромат, и Альберу. — Хотите знать, как пахнете Вы? — спросил Кейл, тоже захваченный этой тихой интимной атмосферой. Их лица были на расстоянии пяти дюймов, и можно было ощущать отголоски чужого волнения, спрятанного в ровном глубоком дыхании. — Хочу, — низко и хрипло сказал альфа, опираясь на свободную руку, поддаваясь корпусом еще ближе. Кейл, облокотившись на предплечье, привстал. Три дюйма. — Как амбра, нагретое солнцем дерево и теплые пряности, — прошептал он, прикрывая кленовые глаза густыми темными ресницами, — густо и благородно. Как цитрус, кожа и земля. Волнующе. Альберу сжал зубы, и черты его прекрасно лица ожесточились. Он втянул густеющий сложный феромон омеги глубоко, шумно выдохнул, взгляд его стал черным, диким. Голодным. — Вы… Вы же знаете, что со мной делаете? — вибрирующе прошептал он. Лицо его было так близко, что Кейл мог видеть спрятанный глубоко за масками первобытный, сдерживаемый голод в оковах почтения. Уважения. Кейл не был из тех людей, что строили драму на костях собственного благополучия, ее за всю его долгую и несчастливую жизнь было достаточно. Он не хотел еще и тем более не горел желанием взваливать ответственность за это ломкое напряжение между ними на плечи и без того загруженного юноши. Среди них безусловным взрослым был один человек, и самым взрослым поступком Кейла было бы отступить сейчас и никогда больше не провоцировать горяченного юностью альфу, но он давно научился одной очень простой и взрослой истине. Эгоизму. И сейчас этот эгоизм вел его в воды неизвестные, глубокие, но оттого не менее желанные. Этих нескольких недель вполне хватило, чтобы Кейл принял решение и установил начальный курс — чтобы он решился верить. Себе. Альберу. — Я предполагаю, — улыбнулся рокочуще Кейл, чуть приоткрыв рот, и язык тенью и влагой скользнул по нижней губе. Альберу с громким стоном прильнул к губам, не в силах отказать наваждению, нежно, сладко и голодно, проскользнул языком внутрь, не встретив преград, ладонь его легла шершаво на мягкую щеку, лаская большим пальцем скулу, пока сам он не переставал целовать — глубоко, ритмично и чувственно, — и Кейл раскрывал рот навстречу этому плотскому прикосновению плоти к плоти, неумело отвечал, томно стонал, и феромон его сгущался в воздухе. Альберу повело. Он потянулся еще ближе, упал, утягивая омегу на себя, положил вторую руку меж лопаток, и жар его сильных твердых пальцев ощущался даже сквозь плотную материю хлопковой рубашки. Кейл прильнул к твердой груди, утопая в меду и сладости скольжения языков, тихо и жалобно выдыхая, когда альфа прикусил нижнюю губу, оттянув. — Боже, — выдохнул он, сжимая в капкане объятий, — я… Вы… Кейл облизнул мокрые от слюны, припухшие от поцелуя губы, глянул решительно и серьезно. Лицо принца потемнело — это прекрасное лицо без малейшего следа румянца с бархатными черными глазами, выражающими эмоцию столь сложную и настоявшуюся, что у Кейла тепло разлилось по промежности и бедра напряглись. Он чувствовал грудью чужое сбившиеся дыхание и скачущий гулкий бой сердца, он чувствовал, как благородный и густой феромон альфы окутывает его с ног до головы в плотный парчовый кокон, как обнимает крепко и льнет к коже маслом. Так хорошо. — Вы сказали мне посмотреть на Вас не как на юнца, — прошептал Кейл в губы горячо и жарко, взгляда от чужих глаз не отрывая, — я смотрел. Альберу сжал руки еще крепче, с шорохом притягивая ближе. Улыбнулся нежно и чуть болезненно, и как же его юность бросалась в глаза — каждая черточка, каждый небрежный штрих, будь то локон, пущенный на лоб, ямочка на щеке, скрытая в изгибах плавных озорная непокорность. И как она была притягательна. — Я Вас не разочарую, — поклялся Альберу и снова утянул в сладкий, чувственный поцелуй, гладя большой теплой ладонью загривок. Кейл вдруг всхлипнул, прижался ближе, бедрами чужое обнял и пальцами за плечи схватился. Альфа замер — всосал чужой язык мокро, царапнул пальцами выпирающий позвонок на шее, и Кейл вздрогнул крупно, мыча коротко и хрипло. Альберу зарычал неосознанно, придавленный приятной тяжестью изнеженного тела мужчины, принялся целоваться грязно, шумно и мокро, выласкивая глубину шелкового рта, вдыхая чужое дыхание, и даже оно, кажется, было пропитано этими кружащими голову зовущими феромонами. Кейл несильно ударил по плечу, призывая отпустить, и альфа — дорвавшийся до своего голодный, изведенный жаждой альфа, — послушно отступился, разрывая глубокий плотский поцелуй, хват рук ослабляя. Омега отстранился, упираясь предплечьями в грудь, и как он выглядел! Лицо мужчины — безусловно прекрасное и изящное, — но все еще мужчины, запыхавшегося и раскрасневшегося, с медом зацелованных губ, с кармином заалевших щек, с рябиной встрепанных локонов и мутной тьмой гречишно-кленовых глаз. — На этом закончим, — сипло и тихо произнес Кейл, и как же Альберу хотелось снова его поцеловать. Увести в пучину удовольствия. Но он только прикрыл глаза в знак согласия, оглаживая лопатки и поясницу крупно, ощущая, как в воздухе сплетаются крепко и удовлетворенно их феромоны, и как благородный, жесткий аромат омеги льнет густо и ласково к коже. Льется в ноздри. — Да, — низко ответил принц, — хорошо. Я… словами не передать как я счастлив в этот миг. Кейл глянул в его глаза — светящиеся тускло, трепетные и темные, необъятные и рассредоточенные. — Я представляю, — улыбнулся он, огладив принца по темной горячей щеке нежно, — солнце садится. Альберу обнял его за плечи, переплетя руки, и они смотрели, сидя в объятиях друг друга, как лениво уходило за горизонт алое солнце, окрашивая зелень и золото листвы в багрянец, как бледнели горы и небеса, наливаясь зыбким густым пурпуром, и как с каждой секундой приходил вместе с сентябрьскими ветрами холод. Вечерело. Влага лилась в воздухе, смолкли звери да только шорох и тихое дыхание рядом раздавились невесомо, лаская слух. Опускалась ночь. Но холодно не было. Он принюхивалась долго. Ходила кругами, трепеща ноздрями, смотрела внимательно и цепко. Молчала. Кейл делал вид, что его это не касается. Спокойно трапезничал, поглощая легкий ужин, вытирал мальчишкам рты, отвечая на вопросы общего развития, и просил Рона подлить вина. Тот, кстати тоже по возвращению глянул остро, губой дернул, но ничего не сказал. Кейла действительно не волновали причины подобного поведения у обоих альф и он в ближайшие несколько дней точно не планировал спускаться на кухню — в обитель Бикроса. Не то, чтобы он волновался или что-то подозревал, но для сохранения душевного равновесия и ощущения мягкого, пухового спокойствия решил не проверять. У него было отличное расположение духа. Губы сами тянулись в легкой едва заметной улыбке, внутри все растекалось горячим душистым медом, и с удивлением Кейл отмечал у себя признаки влюбленности. И это было очень хорошее, очень правильное чувство. — Матушка, ты… — поджала губы Он, наконец сев на свое место, — все нормально? Граф взглянул на нее ленно и спокойно. Кивнул. — Да, — односложно ответил он и вернулся к трапезе. Он шумно выдохнула. И замолчала до конца дня. Только под ночь, когда Кейл, уложив мальчишек спать, устроился в своем кресле-качалке, завернувшись в теплый плед с бокалом вина, Он проскользнула к нему в комнату неясной тенью. Постояла у двери, глядя внимательным янтарными глазами. — Если что… ты… скажи мне, — попросила она, поджимая губы нерешительно. Кейл нахмурился. Цокнул и покачал головой. — Конечно, — соврал он, улыбаясь, — я скажу. И Он больше эту тему не поднимала. Наступил холодный и промозглый ноябрь с серым небом, дребезжащими слабыми рассветами на лиловых нотах, с проливными дождями, бесконечной хмурой влагой и голыми черными деревьями, мазками изломанных штрихов набросанных на бледном и морозном полотне воздуха. Земля оголилась, истлела и обратилась в вечные лужи, грязь и мешанину чужих следов, а Кейл совсем перестал выходить из дома. Альберу приходил реже обычного — видно, накопились дела с теми денежными законопроектами, над которыми Кейл временами помогал альфе, уложив вечно-мерзнущие ноги тому на колени. Да, он терпеть не мог ни политику, ни все, что с этим связанно из-за сопровождающих королевскую рутину забот, дел и обязанностей, но ему было несложно пару часов уделить на помощь своему молодому ухажеру. Тем более, тот никогда ни к чему не обязывал и с простой искренней благодарностью принимал этот невинный жест помощи. Кейл однажды сказал. — Ты же понимаешь, что я не смогу стать твоей королевой. Альберу тогда глянул на него серьезно, прижимая к себе еще крепче — они нежились в объятиях друг друга на большом мягком диване в покоях Кейла, — мягко погладил большим пальцем щеку, щекотно тронув мизинцем за ухом. — Я знал, на что шел, — прошептал он, — и я знал, что за этим последует. Кейл хмыкнул, а потом послушно раскрыл губы навстречу глубокому мокрому поцелую, укладывая ладони на горячую крепкую шею. — И я хочу быть с тобой, пока ты мне позволишь это, вот мое эгоистичное желание, — жарко выдохнул юноша, глядя густо и нежно, — и не хочу думать, что будет дальше. Кейл погладил его по темным шелковым волосам, улыбаясь уголками губ. И правда, зачем думать о том, что будет, если есть настоящее? Так что Альберу навещал Кейла несколько раз в неделю, принося с собой не разобранные документы и аромат осенней влаги и сладкого морозного холода, с каждым днем сгущающегося в воздухе в преддверии снежной сказочной зимы. Мальчишки были от него в восторге. Тянули за руки и туда, и сюда, прося показать пару приемов с копьем, а Альберу, широко улыбаясь, охотно демонстрировал хитрые трюки с изящно-подлыми подножками и ложными ударами, рассказывал о дальних странах и диковинных вещах, и Раон с Ходом, раскрыв рты, слушали непривычно тихо и послушно. Кейлу нравилось это. Граф обычно сидел в кресле рядом, слушая тихий бархатный баритон альфа и детский смех, когда Он на диванчике напротив читала книги, закинув ноги на высокий подлокотник. Альберу удивительно быстро и гармонично вписался в их маленькую семью — словно разогретый солнцем мед он заполнил оставшиеся пустоты, объяв липко, сладко и горячо, и теперь каждая комната в доме пахла им. Рон давил смешки в покашливании, но незваного гостя в дом пускал и без прямых указаний Кейла, столовые приборы выставляя на пять персон, а Бикрос уже привычно готовил на порцию больше. За окном сгущались сумерки, а Альберу не было уже неделю. Кейл знал причины его долгого отсутствия — сам в прошлый раз настоял на плотной вычистке королевских «садов» на предмет крыс и сорняков в преддверии зимних холодных дней. Наступили последние деньки ноября, и за окном мерзли лужи и твердела мягкая глина земли. Небо все сильнее наливалось свинцовой тяжестью, и вот-вот должен был грянуть затяжной снегопад. Кейл только надеялся, что Альберу заглянет перед тем, как их разведет по разным домам непогода. Может, это сентиментально, но в преддверии Цветения он всегда ослаблял контроль над чувствами, тем более, в этот раз у него на душе легко и тихо крыльями поднимали ветер перелетные журавли. Что-то внутри сладко и непонятно ныло, отдаваясь нугой натянутых мышц по всему телу, и Кейл грелся среди вороха теплых пуховых одеял, зарывшись в них с головой и почти перестав выходить из комнаты. Он снова взяла на себя присмотр за притихшими по обыкновению в эти дни мальчишками и частью деловых нитей, и Кейл большую часть дня спал в сладком зыбком забытье на границе меж явью и грезами, выбираясь из кокона только к ранним сумеркам, чтобы принять ванну и поесть. Ожидание тяжелыми оковами тянуло его тело к земле, но это было какое-то волнительное, доселе неизведанное ожидание. Снег пошел в день перед началом декабря. Кейл чувствовал, что начинает цвести, и заперся в комнате окончательно, став слишком чувствительным к любым ароматам и прикосновениям. Он уже знал — они с Альберу не увидятся до конца этого затяжного крупного снегопада, выстилающего землю и сад за окном белоснежным пуховым одеялом, скрадывающего линию горизонта в непролазном белом мареве, и внутри как будто что-то тонко и тихо щемило. Кейлу это чувство не нравилось. Он был к этому готов. Альберу имеет много обязанностей, и его жизнь наполнена другими делами, помимо одной тридцатипятилетней омеги. За последние несколько месяцев волей неволей, но Кейл узнавал все больше и больше о делах альфы, его мечтах и жизни, проникаясь им все сильнее. Альберу хотел стать королем, чтобы нести народу процветание. Альберу хотел на следующий День Рождение королевы подарить своей матушке еще один розовый сад, укрытый стеклянным куполом. Альберу хотел, чтобы Кейл гладил его по волосам и обнимал в ответ. Альберу хотел повысить жалование дворцовому штату прислуги, введя в оборот еще и пенсионные в следующие обозримые десять лет. Альберу с детства растимый строгими, но справедливыми родителями, делал все, чтобы его желания претворялись в жизнь. И в силах Кейла было только помогать ему. За окном окончательно стемнело, и Кейл, сморенный предстоящим Цветением, уснул, так и не погоревав всласть, утонув в сладком царстве Морфея, наполненном благородным густым ароматом альфы и его горячими, крепкими объятиями. Снились ему раскаленные шершавые ладони, лезущие под ночную сорочку, и тяжелое шумное дыхание, щекочущее шею влажно, и жмущаяся к спине твердая грудь, обтянутая плотной шерстью одежд, и пахло отголосками талого снега, амброй, цитрусом и древесным пряным ароматом, и Кейл жадно дышал этим плотным густым феромоном, сквозь сон выгибаясь навстречу пальцам, ласкающим сухо кожу на животе и груди, всхлипывая в густом мареве небытия, словно бы слыша низкий грудной стон откуда-то сбоку. — Кейл, — утробно и вибрирующе говорил Альберу во сне, опуская ладонь на низ живота, прижигая тяжестью кожи, — Кейл… И Кейл чувствовал мокрый поцелуй на шее, и послушно откидывал голову вбок, чтобы ласка не прекращалась, и все это было так реально, так хорошо… — Хн! — захныкал он, когда ладонь прижала его к чужому телу крепко, давая ощутить ягодицами напряженный пах альфы, — а… — Проснись… — Альберу шумно выдохнул в ухо и прикусил мочку зубами, и Кейл раскрыл глаза, спросонья не осознавая где он. — Пожалуйста, проснись, — шершаво пророкотал альфа, уткнувшись носом в белую шею, туда, где концентрация феромонов была особенно сильна, и где зубы чесались вонзиться в сливочную плоть, чтобы оставить метку, — пожалуйста… Кейл зашарил руками по постели, заморгал, а потом сорвано застонал, почувствовал намек твердых клыков на коже, откидывая голову. — Кейл, — шепеляво произнес Альберу жалостливо и отчаянно, — скажи мне «нет», умоляю, ты так пахнешь… Перед глазами было мутно, и слепило приглушенным золотом ночных ламп, и в голове вязко оседали остатки сладкого сна, но Кейл точно знал, что ему следует сделать. — Нет, — произнес он сипло и твердо, вложив в это слово Силу. Альберу заскулил сзади, плотно прижимаясь всем телом, а потом положил руку на бедро с задравшимся подолом ночной сорочки, крепко сжимая твердыми пальцами. Кейл задышал глубоко, успокаиваясь, насколько это возможно, и длинно моргнул. Он осознал себя в ворохе сбившихся одеял, прижатым со спины к горячему, одурительно пахнущему телу альфы, в своей кровати, и тускло разгоняли лампы черноту неясными золотом, вымазывая белое постельное белье в охру. Руки Альберу все еще лежали на его теле, одна продетая сбоку гладила живот ненавязчиво, другая нежила бедро, и Кейл вдруг ясно ощутил, как у горячо пылают щеки и сухо вяжет язык. — Альберу, — выдохнул он сипло, — ты… — Я… — согласился Альберу низко, целуя местечко сочленения плеча и шеи, — я пришел, а все уже спали. Хотел повидаться с тобой, а ты… Кейл захныкал сладко от жара дыхания. Тело томительно ныло и ломило, разгоряченное и чувствительное, и даже легчайшие прикосновения отдавались крупной дрожью. — …Цветешь, — утробно заурчал альфа, прижимая к себе еще плотнее, — так оглушительно хорошо, и я не смог удержаться. Кейл повернул голову, слепо шаря взглядом. Рука на бедре сдвинулась вверх, деликатно оглаживая тело, и накрыла щеку, и Альберу, чуть сменив позу, навис сверху — Кейлу хорошо были видны его черные шальные глаза, переполненные горячей соленой нежностью. — Можно я помогу? — спросил он тихо и низко, гладя ладонью скулы широко и невесомо, — просто помогу? Кейл замер. Облизнул губы, и альфа вперился взглядом в мелькнувший розовый язык, и ладонь его на щеке стала ощущаться весомее. Цветение дурманило разум, обостряло чувства, и сейчас омега не видел ничего плохого в том, чтобы поддаться. — Можно, — разрешил он и раскрыл рот. Альберу приник долгим, глубоким поцелуем, лаская лицо и шею пальцами, лаская языком десна и язык, и Кейл с готовностью откликнулся на прикосновение, закидывая руки на шею, прижимаясь ближе к альфе, к его восхитительному горячему крепкому телу, желая ощутить чувствительной кожей чужую, но натыкаясь на ткань одежд. Он всхлипнул в поцелуй, пальцами пытаясь развязать завязки и расстегнуть пуговицы мундира, и Альберу с готовностью помог ему, отстранившись. Ткань обнажила сильное тело и литые мышцы, обтянутые темной блестящей кожей, и при виде этих плеч и груди у Кейла заныло внизу живота еще слаще и еще горячее. Он развернулся на спину и потянулся ладонями к жару пылающей молодостью плоти, трогая подушечками самый настоящий бархат. Альберу улыбнулся, лег сбоку, оперившись на локоть, и скользнул рукой по бедрам, снова целуя — жарко, долго, играясь с нижней губой, и только шумные влажные звуки лились в воздухе, да шорох ткани пугливо крался в тени. — Не могу мыслить здраво, — честно и интимно признался он на выдохе, проминая кожу на внутренней стороне бедра твердыми пальцами, и Кейл замычал чувственно и низко, впиваясь в лопатки, отводя ногу в сторону, — твой вид… Кейл облизнул ноющие от жара губы, сморгнул непонятно откуда взявшуюся влагу в глазах, тонко всхлипнул, когда рука задрала подол сорочки до груди и улеглась на живот, принимаясь медленно и ощутимо поглаживать чувствительную кожу. — В ворохе одеял, разморенный и источающий самый восхитительный феромон, — продолжал Альберу, покрывая влажными поцелуями шею, нежа местечко за ухом, шумно и тяжело дыша, — я не смог устоять. Кейл захныкал, когда ладонь обернулась вокруг члена, сжимая крепко и плотно, застонал, поджимая пальчики на ногах. — Альберу, — выдохнул он, поддаваясь бедрами навстречу восхитительному трению, чувствуя, как удовольствие скручивает мышцы и дурманит разум, — Альберу… Альфа ощутимо прикусил шею — чуть выше основания, — и Кейла подкинуло на кровати от неожиданной стимуляции. Он вскрикнул, впившись ногтями в чужую спину, развел шире ноги и раскрыл рот. — Так хочу отметить тебя, — жалобно зашептал юноша, трогая большим пальцем щель уретры, — твой феромон дурманит мне разум. — Ах! — заскулил Кейл, дурея от концентрации тяжелого мускуса и древесины в воздухе, — а… аа… Дыхание в груди сперло. Он закатил глаза, снова и снова облизывая сохнущие губы, и Альберу, оторвавшись от шеи, темно и голодно пил это развратное сладкое выражение, доводя рукой до края, Кейл дернул бедрами, вскрикнул, когда альфа сжал яички в горсть, и излился на живот, жадно хватая ртом воздух. — Такой красивый, — сипло выдохнул альфа, размазывая сперму по животу, — можно я… можно я прикоснусь к тебе еще? Кейл слезливо посмотрел на Альберу, и влага на глазах мазала картинку — он видел только очертание голодных черт, чувствовал шершавый бархат его горячих ладоней и ленивый вихрь томных благородных нот феромонов. — Да, — слабо всхлипнула омега внутри него, ведомая чем-то первобытным и невыносимо сладостным. Альберу заурчал, слизал сперму с пальцем медленным демонстративным движением, и Кейл тонко и тихо выдохнул, не в силах обуздать ту бурю чувств, что поднял этот плотский и бесстыдный жест. — Можно… я сниму с тебя одежду? — трепетно спросил альфа, касаясь подола задранной до груди сорочки. Кейл замычал, облизывая языком зубы, глаза прикрывая томно и неосознанно. — Можно, — он изогнулся в талии, позволяя шелковой ткани скользнуть еще выше, почти до ключиц. Альберу рывком сел, и рябь нетерпеливости прошлась по его напряженным мышцам. Руки его дрожащие мелко принялись снимать сорочку, стараясь доставить как можно меньше неудобств. Вскоре Кейл остался полностью обнаженным, и лишь гранат волос укрывал его волной алого золота, рассыпаясь сверкающими в оранжевом свете ламп прядями по белым плечам и длинной изящной шее. Альберу, глядя в мутные разнеженные кленовые глаза, вымученно застонал. Кейл перед ним — недосягаемая недоступная омега, взглядом способная заморозить самых сноровистых и непокорных альф, жестом способная унизить, — растекался на простынях и покорно ждал большего. — Ты… люблю тебя, — почти жалостливо проскулил принц, устраиваясь меж сливочных мягких бедер, притираясь щекой к колену. Кейл от этих мягких, искренних, как юный апрельский ветерок, слов тихо всхлипнул, разморенный жаждой и жаром, расцветающим под кожей. — Альберу, — сокровенно и низко выдохнул он, когда тот приник долгим и мокрым поцелуем к внутренней части бедра, лаская податливую сладкую плоть деликатными прикосновениями зубов и языка. Альберу облизнул губы порочно и бесстыдно, и взял в рот напряженный ладный член с красной головкой и шелковым длинным стволом. Кейл бессвязно и измучено застонал, позволяя скручивающим волнам Цветения взять бразды правления в свои руки. Шершавый мокрый язык ласкал щель уретры деликатно и невесомо, обласкивая головку широкими небрежными мазками, жар умелого рта обнимал сверхчувствительную изнывающую плоть, и Кейл жалко скулил, на периферии чувствуя, как пальцы мнут и дразнят скользкий и мягкий от смазки проход. Феромоны волнами — ненавязчивыми, но от этого не менее неизбежными, — проникали в легкие, выстилая альвеолы липким терпким медом самой дорогой древесины, и Кейл тонул в концентрации густого вязкого аромата, в обжигающих ласках рта, в деликатных и несмелых ласках пальцев, кончиками дразнящие пульсирующее отверстие. Ему было мало. — Хн… — заскулил он, чувствуя себя как никогда хорошо, когда большой палец проник внутрь, оттягивая стенки вниз, — ах! Альберу выгладил внутренности грубой подушечкой, не прекращая смотреть жарко, тяжело и жадно из-под трепещущих густых ресниц, и губы его были растянуты вокруг его, Кейла, содрогающегося и пульсирующего члена, и глаза альфы не переставали следить за с каждой секундой ломающимся, обнажающимся лицом самой прекрасной омеги на свете. Он вытащил палец, упираясь им в местечко под яичками, залез внутрь указательным и средним, проникая глубже и плотнее, чем когда-либо проникал сам Кейл, и мужчину выгнуло на постели от жесткого, сладостного давления на простату. — А! Аа-а-а! — вскрикнул он, закатывая глаза от неожиданной и грубой стимуляции, — Альберу… стой! Альберу застонал утробно вокруг члена, доставляя наслаждение еще более мучительное и полное, и Кейл начал терзать зубами нижнюю губу, не в силах сдержать жалкий непристойный скулеж, срывающийся с распухших вишневых лепестков. Он сжался вокруг пальцев, вцепился ногтями в простыни, и его изящное, несмотря на возраст, зрелое тело изогнулось над кроватью, бедра поджались, а грудь замерла, не в силах впустить или выпустить воздух. Все, что ему оставалось — это скулить под умелыми руками и губами его альфы, принимать его ласку и заботу, и Кейлу действительно нравилось это. Ощущать себя константой незыблемой настолько, что Слово его было практически закон для этого мира, королевства, для одного юного и невероятно влюбленного альфы, готового терпеть собственные жажду и неудобства, лишь бы помочь. Ощущать себя словно бы центром этого мира, огромным солнцем с одной планетой на орбите. Оргазм выкрутил его, выломал, затопил сознание щедро льющейся чернотой, утягивая в пучины невыносимого, нечеловеческого блаженства и тихого, сладкого забытья, заставляя устало сомкнуть веки и заснуть, видя перед глазами всполохи звезд. Альберу оторвался от члена, подтянулся выше, и, уткнувшись носом в одурительно пахнущую шею, довел себя до разрядки в два движения, тихо и низко скуля сквозь зубы от щекочущих, восхитительных феромонов цветущей омеги. После он наскоро их обтер, и лег рядом, в защитном жесте почти накрывая своим телом чужое — бессознательное и расслабленное, с глубоким рваным дыханием человека, только что достигшего оргазма. Альберу был невероятно рад осознавать, что причиной подобного состояния был он сам.