Пять минут до рассвета

      Краем глаза Марк увидел белых призраков, похожих на полупрозрачные простыни, висящие на бельевой верёвке. Увидел в сотый раз и в сотый раз сказал себе, что это лишь туман. Его лоскуты сегодня парили вдалеке между могил, становясь невидимыми, если подойти ближе.       Он ненавидел кладбища. Из-за мёртвой тишины, из-за того, что ему чудился запах как в морге. Буквы на надгробии не имели ничего общего с человеком, которого он знал. Но Марк продолжал приходить сюда. И едва он ступал за ворота, к старым и новым могилам, в голове звучали слова Вари:       «Здесь мёртвые так близко, что можно услышать».       На кладбище он пришёл к дедушке — бывшему солдату, который ненавидел войну и от чьей улыбки внутри становилось тепло, будто от пыльных солнечных лучей. С его смерти успело пройти шесть лет, а Марк так и не ощутил в груди такого же тепла. Менялась жизнь, уходила одна любовь, и рождалась совсем иная. Нынешняя отзывалась в сердце нежными снежинками. Ещё одна причина, по которой стоило приходить на кладбища,— они нравились Варе.       А Марку нравилась она.       Они расчистили аккуратную могилку со скромным надгробием и выпили чая из термоса вприкуску с магазинным смородиновым пирогом. Марк не планировал особо ничего говорить, но понесло, как бурной рекой. Он говорил о дежурствах, о маме, о папе, о том, как устаёт работать по ночам, но работу всё равно никогда не бросит. Врачей дедушка всегда уважал и обрадовался, когда Марк поступил в университет в другом городе, а затем ещё и вернулся в родную дыру, где катастрофически не хватало медиков. Варя рассказывала, что мёртвые не слышат живых, если ушли окончательно, и его дедушка именно из таких. Но тут Марк ей верить совсем не хотел. И говорил, не представляя, как перестать. День сегодня выдался холодным — опавшие тёмные листья покрылись кристаллами инея и походили на поделки из бисера. От чая и пирога стало теплее, но Марк всё равно засобирался. А затем бросил взгляд на Варю и вспомнил кое-что, что показалось ему важным.       — Слушай, рядом тут ведь могила твоей бабушки. Зайдём?       «Ты, наверное, не бываешь тут одна», — не сказал он.       Воспоминания пришли вспышкой. Так бывало, и когда он думал о дедушке.       Солнце. Залитый ярким светом сад, пот и грязь на ладонях. Варя читала книжку, а он бегал вокруг неё, изображая рыцаря, который охраняет принцессу. Нина Игоревна принесла клубнику и холодный компот.       — …Хороший защитник у моей внучки!       Ему показалось, что Варя вздрогнула — незаметно, как птичка. Будто тоже услышала голос бабушки в голове. Совсем как живой. Но она лишь сжала сильнее ручку кресла так, что чуть побелели костяшки. И отвернулась, поправив выбившиеся из толстой косы пряди.       — Зачем? Я не была здесь даже на её похоронах.       Марк уже и забыл тот день. На похоронах он встретил ещё человек тридцать. Все — друзья и хорошие знакомые Нины Игоревны. Родственница у неё была лишь одна — Варя. Марк никогда не спрашивал, почему же она не пришла. И не собирался. Но разве правильно это, что внучка даже не хочет побывать на могиле бабушки? Варя продолжала смотреть в сторону, словно кусты стали ей интереснее Марка. Может, это всё отрицание, попытка скрыть боль от потери? Он собирался сказать, что сам неплохо с ней общался, но сразу передумал. Варя ведь знает, они с бабушкой жили вместе. Так что она каждый раз встречала его у порога, когда у Нины Игоревны сильно повышалось давление. Так выходило, что приезжала всегда его бригада. Марк помнил те вызовы: тонометр показывал высокие цифры, но на лице пожилой женщины он не видел недомогания, а Варя словно ни капли не волновалась. В каждый такой визит Нина Игоревна исправно давала в дорогу домашние булочки с джемом. И как у неё только получалось убедить врачей, что она принимает лекарства? Марк ни разу не видел в её доме ни одной упаковки или блистера.       На самом деле он всё понимал. Когда Варя, ещё способная подойти к двери, провожала их, даже не спрашивая, как у бабушки дела. Марк отчасти понимал что-то ещё в детстве. Бабушка растила Варю одна, родители той куда-то исчезли. Должно быть, она отличалась суровыми методами воспитания, раз та девочка с косичками, с которой Марк бегал по улицам, стоило ей услышать голос бабушки, бледнела и быстро собиралась домой. Но теперь Нина Игоревна умерла, а он вспоминал дедушку. И думал, что теперь-то, без неё, совсем-совсем без неё, Варя сумеет отыскать в памяти хоть один хороший день с бабушкой.       Он одёрнул себя. Засобирался извиниться. Не его дело. Совершенно не его.       — А ладно, — Варя опередила его, повернулась и улыбнулась, благосклонно взмахнула рукой, что означало, что Марк может взяться за ручки её инвалидной коляски. — Пойдём. Раз уж пришли. Мне всё равно нравится гулять по кладбищам. И я даже не видела, какой памятник ей заказали.       — Не видела? — он аккуратно вывез коляску с неровной тропки на асфальтированную дорогу.       — Я отдала деньги её подругам, всё устраивали они.       — А если бы они их украли? — Марк попробовал вообразить, как отдаёт деньги на похороны дедушки его друзьям, которых никогда не видел. Не смог.       Варя пожала плечами.       — Ну, тогда её тело осталось бы лежать в морге. Честно: мне всё равно, Марк.       — Ты так не любила её?       — День её смерти был для меня как праздник, — слова резанули скальпелем.       До самой могилы они молчали.       — Ничего себе! — не сдержал возгласа Марк, когда они добрались. — Это её подруги высадили?       Варя не ответила. С могилы глядели любопытными жёлтыми глазами белые с лиловой кромкой, похожей на пятна пролитой туши, цветы. Такие рисуют на чайных сервизах, но таких Марк не видел ни на одной клумбе в городе.       — Я не разбираюсь в цветах, — он присел возле могилы и осторожно коснулся лепестков, будто дорогого старого фарфора. — Они должны сейчас цвести? На улице-то прохладно.       Он повернулся. Варя молчала и, не отрываясь, смотрела на могилу. Её рука дрогнула. На миг Марку показалось, что Варя резко наклонится и яростно оборвёт цветы, но пальцы всего лишь ещё сильнее, чем пару минут назад, вцепились в подлокотник.       — Слушай, а… — он сглотнул, не зная, как спросить о том, что давно мучило, — а какой она была для тебя?       Как ни старался, он не мог представить, как Нина Игоревна, привечавшая его в доме будто собственного внука и имевшая десятки друзей, могла вызывать у кого-то хоть толику неприязни. Это таких, как она, зовут «бабушками-одуванчиками». Глядя на неё, Марк всегда вспоминал всё хорошее, что есть в мире.       — Она всегда совершала задуманное, — ровно заговорила Варя, не смотря на него. — Даже если это причиняло другим боль. А так обычно и бывало.       — Идём, — глухо произнесла она. — Пойдем отсюда. Уродство, как я и думала.       — Ладно, пошли, — он запнулся. — Прости.       Варя только покачала головой.       Второй раз он увидел фиолетовый цветок, когда стало совсем прохладно, хотя выпавший за последние два дня снег успел растаять. Покрытый пылью, будто сединой, цветок рос прямо возле гаражей, но его лепестки не увяли и держались стойко, как залакированная причёска. Цветок Марк высмотрел за худыми ногами детей лет восьми. Он, не раздумывая, пошёл к ребятам.       — Вы его не рвите, — сказал он. — Он, наверное, редкий. Как тут только вырос?       Светловолосый мальчик в красной дутой куртке посмотрел на него расширенными глазами.       — Вы что? — тонко заголосил он. — Его и нельзя рвать!       И прежде, чем Марк успел спросить, девочка в мятном пальто добавила шёпотом:       — Это Старухин цветок. Там, где он вырастает — плохое место. Тут живёт монстр.       Дети со сверкающими глазами закивали.       — Это кто же вам так сказал? — Марк не сдержал улыбки. Ему тут же показалось, будто он сам вернулся в детство и стоит вот так с друзьями, пугаясь выдуманных страшилок и воображая себе инопланетян или призраков, которые проходили тут вот рядом и оставили кучу следов.       — Так всегда было, — снова заговорила девочка в пальто, старательно напуская в голос таинственности, будто в полной темноте рассказывала историю друзьям, пришедшим на ночёвку. — Цветок в городе везде растет, но никто про него ничего не знает! Это потому что его не существует. Его Старуха, — говоря имя, девочка перешла на шепот, — придумала и рассадила везде. До него нельзя дотрагиваться, нельзя срывать. Если дотронешься — то монстр за тобой придёт, если сорвать, то он убьет тебя, а если долго смотреть на цветок, то можно сойти с ума!       Марк еле удержался от смеха.       — Так ведь у нас в городе таких цветов никогда не было. Я вот только второй раз его вижу. Вообще, знаете, его кое-где недавно посадили, — он не стал рассказывать про кладбище, — может, ветер семена разнёс?       — Они везде растут, — тихонько проговорила девочка, — и всегда росли. Вон там, — она вытянула руку в сторону пятиэтажки. — Возле порога их уже три. А на прошлой неделе ещё не было. И вообще, я их с детства видела…       Дети закивали.       «А сейчас у вас что, не детство, что ли?» — подумал Марк.       — Ну, ладно, спасибо за знания, — стоило ему отвернуться, как дети возвратились к игре. Тут же он услышал: «А я дотронулся, видели!», «Врешь, у тебя палец в миллиметре был!», «Теперь ты, теперь ты!» А следом — дикий визг.       Домой он пошёл через тот самый дом, на который указала девочка. Под бетонным порогом покачивался на слабом ветру кустик с тремя распустившимися крепкими лиловыми цветами. Уже без «пятен туши», но Марк всё равно их узнал. Жёлтые серединки цветков притягивали взгляд, словно глаза волка. «Если дотронешься — придёт монстр, если сорвёшь — он убьет тебя, если будешь долго смотреть на цветок, то сойдёшь с ума», — слова крутились в голове, застряв в ней паразитами. Будто знакомые. Интересно, сама ли девочка или её сверстники это придумали? Не исключено, что история может быть куда старше их самих, только не такая известная, как та же классическая страшилка про «гробик на колесах».       Марк засыпал, и на границе между сном и явью его толкнуло далеко в прошлое, на двадцать два года назад. Он увидел, почувствовал всё, как тогда. Мальчик прячется под одеялом, стараясь не дышать. Сегодня он по дороге к школе наткнулся на Старухин цветок. Бело-розовое блюдце выросло и распустилось за ночь. Мальчик был совсем один, он ни перед кем не мог похвастаться храбростью, и ему бы никто не поверил, если бы он рассказал, но он присел на корточки и дотронулся пальцем до нежного лепестка. А затем опрометью бросился в школу. «Глупости, — думал он весь день. — Сказки. Не пришёл за мной никакой монстр». Ночью мальчику слышались мягкие крадущиеся шаги в коридоре, и он прятался под одеялом и не мог заснуть, пока от усталости глаза не закрылись сами собой.       Марк проснулся посреди ночи, не понимая, который час, словно в другом измерении. Лежал, смотря на скользящий по потолку свет фар машин. В груди бился страх, от которого тот маленький мальчик прятался под одеялом. Детская страшилка только что связала их умы и открыла забытые картины прошлого. Только что-то в ней звучало не так, как говорила девочка в мятном пальто.       Засыпая, он услышал в коридоре шаги. Лёгкие. Больше похожие на человеческие.       — Во что играете?       Марк не заметил, как она подошла, понял только по тому, что Варя затихла и сжалась. За его спиной стояла Нина Игоревна с полным блюдом клубники и улыбалась.       — Я рыцарь! — немедля воскликнул Марк и помахал ровной палкой с примотанной к ней палочкой поменьше. Меч для битв с монстрами и мальчишками из соседних дворов. — А Варя – принцесса! Я защищаю её от чудовищ.       — А что это за чудовища? — Нина Игоревна присела на плетёное кресло и поставила тарелку с ягодами на стол.       — Очень жуткие, — насупился Марк. — Они, ну… Страшные.       Он знал на самом деле, как они выглядят. Кожа в струпьях, клыки больше, чем лицо, когти все в крови. Ему не хотелось описывать вслух, потому что он боялся их до слёз и часто просыпался от кошмаров, в которых они его преследовали. Но с мечом и ради Вари был готов с ними сразиться.       Нина Игоревна кивнула с понимающим видом, будто сама видела его чудовищ.       — Если они такие страшные, тогда ты очень смелый. Хороший защитник у моей внучки! А ты знаешь, что рыцари должны быть готовы пожертвовать чем угодно, чтобы защитить тех, кому поклялись в верности? — она посмотрела на него так серьёзно, что Марк сразу выпрямился и сильнее сжал палку. Ему даже показалось на мгновение, что он перенёсся в одну из своих историй, где он — настоящий рыцарь с верным конём и в блестящем доспехе. Рыцарь, преклоняющий колено перед мудрой старой королевой.       — Я… я готов, — у Марка перехватило дыхание, — пожертвовать! Правда!       И тут Нина Игоревна рассмеялась, но не так, как смеются взрослые, что становится обидно, а тепло, почти как дедушка.       — Ешь клубнику. Воин должен быть сильным.       — Так… как у тебя дела с, ну… — он не хотел смотреть на её неподвижные ноги, лежащие на диване и укутанные пледом, но всё же бросил взгляд. Всё произошло не так давно, он не успел привыкнуть. Ещё недавно он постоянно встречал Варю, когда выходил за продуктами, или шёл на работу, или просто гулял. А теперь она одна почти не покидала своего жилища.       — Всё нормально.       Он почесал затылок.       — А кто тебя лечит? Тебя же кто-то лечит, да?       — Конечно, — она подтянула к себе чашку с чаем. — Я ездила в московскую клинику три месяца назад, только забыла тебе сказать. И сейчас периодически связываюсь с врачом.       — И… Каков прогноз?       На самом деле он до сих пор не знал её диагноза. Подозревал только парочку, как врач, а Варя упорно отмалчивалась. Он понятия не имел почему. Он ведь и сам доктор, он её друг, они вместе с детства, почти как брат и сестра. Так почему же она молчит? Шутка ли — в одну ночь потерять способность ходить? Он слишком хорошо помнил ту ночь. В дом Нины Игоревны, вернее тогда уже полгода как не её, а её внучки, опять приехала его бригада. Варя лежала на полу, сжимая в руке телефон, и кричала так страшно, что Марк впервые за много лет ощутил, как дрожь не даёт приблизиться к пациенту. Врачебное хладнокровие в ту ночь включить так и не получилось. Он минут пять укачивал Варю в своих руках, как ребёнка, прежде чем ее, залитую слезами, с пустым взглядом, они увезли в больницу. На рентгене и МРТ не обнаружили ни травм, ни опухолей – ничего. Анализы — хоть в космос отправляй. Врач не знал, что сказать Варе, Марк тоже не знал. А она будто ничего и не ждала. На следующий день вновь превратилась в Снежную Королеву и потребовала выписки. И даже на инвалидной коляске она смотрелась будто на троне.       Варя улыбнулась, и Марку не понравилась её улыбка. Будто растянула губы она лишь из вежливости, чтобы ответ не показался совсем уж грубым.       — Это не должно волновать тебя. У меня всё под контролем. И я знаю, что поправлюсь, если хочешь что-то сделать, просто тоже верь в это.       От её холодного выражения лица ему совершенно расхотелось говорить на эту тему. Зато на ум пришла другая.       — Знаешь, Варь, я вспомнил одну историю из нашего детства.       Она сидела к нему вполоборота, поправляя тёмные волосы, и он невольно залюбовался. Так и не определился, на кого она похожа. На фею и ведьму одновременно.       — Про Старухин цветок, помнишь? Дети до сих пор помнят. Видно, какая-то городская легенда. Или стала такой недавно. Но мы с тобой эти цветы на кладбище видели. Странно, что я только недавно их заметил.       Варя медленно повернулась к нему. Стало тихо. Стало прохладнее, чем было несколько секунд назад. У Марка будто замерло что-то внутри, и сказанные слова показались страшным сном. Он вспомнил, как они играли с Варей маленькими в саду и незаметно пришла ее бабушка с блюдом клубники. Варино лицо сейчас укрылось такой же тенью, как и тогда.       — О чем ты говоришь?       Он сам не понял, отчего вдруг захотелось воскликнуть, что всё это шутка, что нет никаких цветов, уже будто преследующих его больше двух недель. Но он заговорил о них снова, потому что давно не мог думать ни о чём другом. И не смог остановиться.       — Ну, помнишь же, — он подсел к ней ближе. — О цветке и монстре, который придёт за тобой, если дотронуться до лепестков. Мы так любили пересказывать друг другу эту историю и везде выискивали эти цветы, и они ведь росли даже зимой, пробивались из-под снега. И так странно… — он вдохнул, — что мы всё забыли. Что я вспомнил только сейчас.       — Я помнила всегда, — тихо сказала Варя, и в её голосе Марк услышал испуганную семилетнюю девочку. Варя резко прижала руки к глазам и прошептала: — Я плохо себя чувствую.       — Что? — воскликнул Марк, и все цветы мигом выскочили из головы. — Что болит?       — Ничего, — всхлипнула она. — Сейчас всё пройдет. Уходи.       — Я не…       — Уходи! — закричала Варя, тяжело опершись на стол, а Марк захотел кинуться к ней, обнять, защитить…       Но обнаружил себя идущим прочь от её дома, совершенно не помнящим, ни как согласился оставить, ни как даже натягивал ботинки.       Дома он долго сидел перед включенным компьютером и глядел в пустой экран. Должен быть ответ, который решит все загадки. Марк знал. Это как поставить диагноз. Под окнами шелестели сотни фиолетовых и розовых лепестков. Он загрузил в браузер фото цветка и через миг увидел результат. Ну вот, легко и просто. Сердце колотилось гулко и болезненно.       Он вернулся к Варе через пару часов, почти ночью. Она открыла на удивление быстро, словно даже не собиралась спать.       — Марк?       — Можно пройти? — он собирался сначала поздороваться, но вместо этого сделал несколько шагов вперёд.       — Нет! Постой! Марк! — крикнула она ему вслед, пока он нёсся к нужной комнате, надеясь, что со смерти бабушки Варя в ней ничего не меняла. — Я не разрешала тебе входить! Выметайся!       Марк ворвался в бывшую комнату Нины Игоревны. Перед ним раскинулось поле фиолетовых цветов. Картина-вышивка на стене. Эустома. Название сразу вызвало неприятные ассоциации с искусственными отверстиями в теле для дыхания и питания. Эустома цвела летом, и вырастить её было нелегко. Марк отупело глядел в экран минут пять, когда только прочёл. Невозможно. Вот же они — невероятно живучие цветки прямо в российском захолустье. Вырастают и распускаются за считаные дни.       Любимые цветы Вариной бабушки.       — Марк! — её холодные ладони обхватили его запястья. — Посмотри на меня.       Он посмотрел и не узнал. В тёмных глазах Вари стояли слезы, щёки раскраснелись, голос дрожал.       — Это всё правда, — зашептала она, — что я тебе рассказывала про магию. Она так много может, ты представить не можешь. Но из-за неё я больше не могу ходить, и она рождает чудовищ. Моя бабушка — чудовище. Она хочет всё отнять у меня, она хочет отнять у меня тебя…       Он притянул её к себе и поцеловал. Впервые поцеловал, а ведь мечтал давно. Сегодня его словно толкнули, он стоял перед ней, и все варианты действий закончились, остался один. Она застыла в его руках манекеном, а затем обмякла.       — Какая ерунда, этого никогда не случится, — пообещал он.       — Я должна столько тебе рассказать, — Варя смотрела на него не отрываясь, будто он мог исчезнуть, смотрела почти молящим взглядом.       Марк посмотрел на картину, и ему показалось, что эустома на ней покачивается, как живая. Кивает ему. Голова болела.       — Завтра. Завтра я приду. Я очень устал.       Марк закрыл за собой калитку и пошёл прочь от Вариного дома. Он вспомнил, что же звучало не так в страшилке из его детства. Правда, он не мог вспомнить, кто же рассказывал именно такой вариант. Марк будто услышал его от темноты, шелеста травы или завываний ветра.       Кто однажды коснётся эустомы, уйдёт по дороге из лиловых цветов к Старухе, что превратит его в монстра — своего верного слугу.       Он шёл вперед, не разбирая дороги. Ноги вели его по самым тёмным дворам и закоулкам. Дальше от многоэтажек, деревянных домов, лая собак и света фонарей. Снежные хлопья ложились на лепестки эустомы, которая почти сияла в темноте. Марк ощущал себя таким лёгким, таким сильным, казалось, что сейчас он может сделать что угодно. Словно он превратился в того самого мальчика, воображающего себя рыцарем, только теперь у него появились и настоящий доспех, и острый меч.       Он верил Варе, как верил всегда. Магия слишком опасна, и когда это понимаешь, становится поздно. Но Марк больше не позволит ей ошибиться и пострадать, и для этого ему нужно стать кем-то большим, чем врачом скорой помощи.       Эустома свилась для него в путь, ведший так далеко, как не ходил ещё ни один человек.