night of february 14.

Жан, честно, осознаёт, как сказочно ему повезло, что на время дежурства к нему приставили не Йегера. На улице холод собачий, он сильнее кутается в тёплый воротник, потирая заледеневшие ладони. Да, думается ему, Райнер Браун – лучший напарник. Сильный, спокойный, он казался практически идеальным, особенно сейчас, когда нещадно хотелось тишины и покоя. В костре потрескивали поленья, которые Кирштайн периодически подкидывал. "Всё же, учения на открытой местности в середине февраля – та ещё пытка", проскальзывает мысль у Жана. Райнер рядом тяжело приваливается спиной к дереву, его щёки и нос красные, как клубника в июне, когда солнце уже согрело сочные бока лучами, а внутри она сахарная, водянистая. В общем, очень-очень вкусная. И глаза у Райнера сейчас кажутся совсем светлыми, в них отражается костёр, и что-то в этом есть цепляющее, что-то невероятное. Кирштайн бы так и гипнотизировал Брауна, если бы не поймал его вопросительный взгляд и не отвернулся, чувствуя, как тепло от неловкости ударяет в голову. – Ты засыпаешь на ходу, Жан,– Райнер сам себе кивает, и Жан понимает, что его участие в назревающем монологе, в общем-то, лишнее,– Слушай, сегодня же 13 февраля? Да, точно 13. Завтра день всех влюблённых, а ты всё ещё не покорил сердце Микасы. Жан от возмущения, кажется, давится воздухом. И слышит он это от неудачливого героя-любовника, которого вечно гоняла от Кристы Имир. – Что?! Сам-то не лучше! Девушек мы все только издалека и видим, не дразнись,– он фыркает, смотря как Райнер усмехается, как-то по-доброму, будто соглашаясь. Вокруг снова наступает тишина, прерываемая редкими шорохами одежды, когда Жан меняет положение. – И всё же, забавно это как-то. празднуем одни, а рядом столько красивых девушек. – Да что ты заладил!– Кирштайн смотрит в сторону товарища, поджимая губы. Браун, очевидно, задирался. Это было заметно по тому, как он смотрит, каким тоном обращается,– Есть мне с кем праздновать. Жан прикусывает язык, ловя на себе скептичный взгляд Брауна. Тот будто раздумывает над чем-то пару секунд, а после привстаёт, отряхивает накидку, которую успело занести снегом, и резко вжимается сухими, тёплыми губами в щёку опешившего Кирштайна, стремительно отстраняясь. – Ты что творишь?!– Жан трёт место поцелуя, смотря на посмеивающегося Райнера, и на секунду застывает. Красивый он, думается Жану, красивый, когда улыбается вот так – тепло и без напускного. Искренне. Но вместо слов недовольно морщится и толкает Брауна в крепкое плечо. – Вали спать, Райнер, я тут один справлюсь. Честное слово, справлюсь, только прекрати сиять как начищенный самовар, аж тошно,– Жан бурчит, и Браун фыркает. Видит, что товарищ фальшивит, но не может понять в чём конкретно. – Ладно, Жан, доброй ночи тебе тогда, разбуди, как устанешь,– Райнер разминает шею, машет своей большой (наверняка тёплой, слегка мозолистой и шершавой) ладонью и уходит в палатку, забавно сгибаясь почти пополам, чтобы оказаться внутри. Вокруг всё снова окутывает тишина, и Жана она зачаровывает. Рядом спят товарищи, а он смотрит на небо, где стоит полная луна, освещающая его уставшее лицо. Снежинки медленно падают на щёки и лоб, сразу же исчезая и превращаясь в маленькие капельки, которые Кирштайн стирает рукавом. Ему кажется, что 14 февраля, наверное, уже наступило, и он действительно один, сколько бы не пререкался. Жан, почему-то, вспоминает ощущение губ Райнера на своём лице, и неловко так улыбается в пустоту. Приятно, спокойно. Кирштайн встаёт с насиженного места, и, тихо ступая по хрустящему под тяжёлой армейской подошвой снегу, подходит к палатке Брауна, пока не передумал, пока не остановился. Он залезает внутрь тихо, почти бесшумно вовсе. Крепкая спина Райнера мирно движется, он размеренно дышит, но его брови сведены к переносице, Кирштайн бездумно повторяет этот жест, почти сразу одёргивая себя. Жан приближается к лицу Райнера, долго всматриваясь в знакомые, точённые черты, смотря на тонкий нос с горбинкой, на лёгкую светлую щетину на впалых щеках, и оставляет поцелуй аккурат меж бровей, останавливаясь в таком положении на считанные секунды, прикрывая собственные веки. Кирштайн чувствует, как морщина на переносице Райнера разглаживается, а лицо принимает по-детски спокойное выражение. Жан неловко улыбается на одну сторону, мягко хлопая Брауна пару раз по плечу, и, прежде чем выбраться из палатки и вернуться на пост, кидает из-за плеча: – С 14 тебя февраля, Райнер.