Ты всегда был здесь

Дверь содрогалась под напором ударов, но он этого уже не слышал. Остывшая вода любящей матерью приняла его тело обратно, расступившись с готовностью. Именно тело, не его самого. Его прежнего уже не существовало. Он отчаянно не хотел умирать, он боялся смерти больше всего, всегда, но та явно рада была заключить его в свои когтистые объятия, она ждала, улыбаясь во тьме впереди, и только он мог решить, будет ли эта встреча мучительной, унизительной или же быстрой — добровольной. Поэтому мысленно он настоящий уже ушёл, или уходил вместе с беспомощными слезами. Оттягивать неизбежное… Иногда это выход. Но не сейчас. Вес крохотного пистолета не ощущался в ладони. Губы обхватили металл, и сквозь шум, доносящийся снаружи через мгновение он услышал щелчок. Не выстрел. Щелчок…   *** В следующий миг, так ему почудилось, Умник проснулся. В незнакомом месте. С трудом приподняв голову над подушкой, а лежал он именно на подушке, в постели, он осознал, что лежит вовсе даже не в постели, и тем более, не в своей шикарной постели, а на больничной койке. Впрочем, ни капельниц, ни каких-либо сложных приборов вокруг не наблюдалось, что, конечно, странно, если учесть, с какими травмами он сюда, предположительно, поступил. Он попробовал пошевелить рукой — и это успешно ему удалось — опасливо ощупал лицо. Ему показалось, всё в порядке, под подушечками пальцев почувствовалась лишь пара-тройка размашистых царапин, на лбу, на скуле, у уха. Под волосами саднила кожа, кажется, повреждения были и там. И вообще, голова ныла как бы вся, ощущение притом непохожее на, например, выворачивающий наизнанку лучевой удар, скорее на сильное похмелье, ведь его ещё и убийственно мутило. В палате было светло, окна прикрывали кремовые тканевые жалюзи, чуть колышущиеся, кажется, ветер прорывался через открытую форточку. Воздух пах как-то непривычно приятно, чисто, несмотря на то, что к аромату примешивался обычный для больницы шлейф лекарств. Не похоже на дух Дворцового Госпиталя, в котором, несмотря на помпезность, пахло всегда как-то затхло. И вообще, атмосфера здесь стояла ничуть не пугающая, уютная скорее пародоксально, и он не чувствовал угрозы, хотя если учесть, что его ждало по идее… Чувствовать её стоило.   Произошедшее ранее казалось ныне сном, причём далёким сном, полузабытым, и Умник никак не мог разобраться, случилось ли всё это на самом деле, или действительно привиделось, пока он был в забытье.   Тут к раздумьям его примешался неосознаваемый до сих пор, но постоянно доносящийся из-за закрытой двери звук: гудение двух-трёх голосов. Один из них был знакомым, но никак не получалось понять, кому он принадлежит, как и различить, о чём там разговаривают. Умник хотел позвать кого-нибудь, но кричать было как-то несподручно, да и не солидно, поэтому он отыскал кнопку рядом с койкой и недолго думая её нажал.   В комнату почти сразу вошли трое. Врач, судя по характерной форме, медсестра, и… Странник. Живой и невредимый.   Живой. Невредимый. Ха-ха, было бы странно, конечно, зайди он, будучи мёртвым.    — Как ты? — осведомился живой Странник, буквально в два каких-то неимоверно длинных и стремительных шага преодолев расстояние до кровати и практически став рядом с ней на одно колено.   Умник вытаращился на него оторопело, часто-часто моргая. И… Ну и что ему на это сказать?   — Нормально, — ответил он, на всякий случай натянуто улыбнувшись, скрипучим голосом.— Хочется пить, — проговорил он, больше обращаясь к доктору, чем к Страннику.   — Ему можно воды? — спросил Странник врача немедленно.   — Да, скорее всего. Но сначала… Вы позволите? Могу я поговорить с пациентом?   — Пожалуйста, — недовольно отозвался Странник и, встав, отошёл от койки к окну, скрестив на груди руки. — Что-то не так? — спросил он врача, который наблюдал за ним, как и Умник. — Я буду здесь.   — Конечно, — врач пожал плечами.   Он представился как доктор Шазеду, задал Умнику несколько стандартных вопросов, посветил в глаза фонариком, потыкал в руку какой-то булавкой. По всему выходило, что у Умника было лёгкое сотрясение, и он уже один раз приходил после травмы в себя, на короткое время, но, видимо, не запомнил этого. Вот только… Умник вдруг понял, что никто не собирается спрашивать о последних событиях, запомненных им, видимо, это делалось при первом пробуждении, и… сам Умник тоже почему-то не торопился извещать о том, что, как получил повреждения, он не помнит тоже. Будто это даст окружающим… Да что там окружающим, в первую очередь Страннику, какое-то преимущество. Какую-то власть над ним.   — Что ж, кажется, уже совсем скоро вы сможете отправиться домой, — «успокоил» Шазеду. Всё в порядке. Травма незначительная, возьмём пару анализов, выпишем нужные лекарства, и… Ладно, пока отдыхайте, господин Крамелу.   — Вы ведь дадите господину Крамелу попить? — вмешался вдруг Странник.   — Непременно. Сейчас сестра принесёт воды. Врач скрылся за дверью, следом за девушкой.   А Странник остался. И Умнику это ничуть не нравилось. Что этому проходимцу, интересно, от него нужно? И как выяснить это, не давая ему раньше времени заглянуть в свою комбинацию карт? Массаракш, ещё думать так трудно…   — Талу…   Умник не сразу понял. Не сразу осознал, что услышал только что. Своё имя. До того дико и неестественно оно звучало из уст Странника. Но то, что тот сказал дальше, вовсе выбило почву из-под… ну понятно, из-под чего, если вспомнить, что он лежал на спине. Из-под спины, конечно.   — Я очень рад, что ты в порядке, — тем временем продолжал Странник. — Знаю, ты меня не винишь. Да и я понимаю, что это случайность, и никто не мог знать, что тормоза неиспраивны, но я должен был проверять чаще. Это же моя машина. И только из-за меня ты оказался за рулём. Мне так жаль. Я должен был это предвидеть.   Его малопонятный монолог прервала вошедшая в палату медсестра.   — Вы сможете держать стакан, господин прокурор? — спросила она Умника, протягивая ему воду.   — Думаю, да, — всё так же хрипло ответил он и принял стакан, чуть приподнявшись на кровати. Рука предательски дрожала. Медсестра бросилась было помочь ему, но Странник остановил её:   — Не волнуйтесь, я сам помогу.   Медсестра согласилась с потрясающей лёгкостью и вышла, Странник же стал… поить Умника.   А глаза того по ощущениям становились всё больше, и даже моргать теперь не хотелось, только таращиться, в непонимании. Что за театр абсурда, тут, собственно, приехал со своей постановочкой? Что это? Розыгрыш какой-то? Игры Папы, может? Да ну, Странник вряд ли бы стал отплясывать под его дудку, просто чтобы посмеяться. Но что, массаракш? Что он такого мог забыть?   — Странник, — осторожно позвал он этого душегуба, который сейчас ухаживал за ним с видом заботливой няньки, а не безжалостного кровопийцы, которым тот, без сомнений, являлся, когда слегка утолил жажду, и горло перестало саднить, а губы слепляться от жажды. Странник вдруг дёрнулся, едва не пролив на него остатки воды из наклонённого стакана, но тут же совладал с рукой и отвёл её, смотря на него пристально. Что-то неуловимо в нём изменилось… А вообще, вдруг понял Умник, поменялось в нём многое. Странник как-то… помолодел, что ли, как будто. Едва заметно на лбу разгладилась пара морщин, он стал чуть загорелее, чуть… спокойнее стал, что ли, выглядеть. Не таким угрожающим, не таким пугающим, каким он казался раньше. — Странник, — повторил зачем-то Умник. — Скажи, пожалуйста, сколько я проспал? И, кто-то ещё пострадал? — отвечать за аварию, которой ты не помнишь — вот это было бы счастье! Или того хуже, за чьи-нибудь увечья…   — Нет, мы были на трассе одни. А потом то дерево на крутом повороте, массаракш. Удар пришёлся на водительское сидение. Ты проспал недолго. Сравнительно долго, конечно, но это не было комой — просто сном. Столкновение смягчили подушки безопасности, но это помогло не до конца, мне повезло больше. Ты потерял сознание на пару минут после аварии, потом очнулся, а когда я смог вызвать подмогу, и ты наконец оказался в больнице, тебя на время погрузили в сон, во избежание более тяжких последствий. Умник, — обратился он к нему уже другим, каким-то привычным голосом. Или это просто звучало естественнее, чем «Талу». Не только от Странника, так к нему уже очень давно никто не обращался. — Скажи, ты помнишь аварию? Что вообще ты помнишь? Последнее?   — Я? — Умник бессмысленно нервно хихикнул, всё ещё пытаясь держать лицо. — Да всё… Ну… Как мы ехали на машине, — припомнил он сказанные ранее Странником слова. — И то… Ну, и… То что произошло. То дерево.   Странник как-то резко выдохнул и мягко взял его за руку. А затем случилось нечто немыслимое — он поднёс его ладонь к губам и поцеловал тыльную сторону. Умник так и проглотил язык.   М-да…   Он не знал, что думать. Это походило то ли на страшный, то ли на слишком, чересчур пугающе приятный сон. Приятный не потому, что он всерьёз мечтал о том, что Странник будет когда-нибудь беспокоиться о нём, целовать его конечности или любые другие части тела, смотреть на него так. Просто обстановка всё ещё была, несмотря на его состояние, какой-то чересчур… здоровой. Славной. А страшный, потому что… Он не помнил, кажется, слишком много, критично. За время, на которое его мозг решил себя очистить, произошло, кажется, сверх меры… Много всего. Они со Странником, который умудрился выжить, каким-то невероятным образом сблизились. Стали, кажется, кем-то вроде… любовников. Или ну очень близких друзей, боже. Не то чтобы Умника удивлял тот факт, что Странник мог привлечь его. Он его притягивал всегда. «Дружить» он с ним хотел с начала, не с самого знакомства, конечно, но… Да, Странник нравился ему, привлекал чем-то неуловимо, заставлял кровь кипеть то от ярости, то от почти что страсти или какого-то пограничного чувства между яростью и страстью, Странник побуждал чувствовать любопытство и интерес, желание что-то доказать, стать чем-то важным, значимым, не менее опасным для него — столько всего… Но куда сильнее Странник его пугал. Он, казалось, никогда не смог бы Страннику доверять. Странник был, прежде всего, опасностью. Помехой ко многим целям. И в последнюю минуту, в которую Умник себя помнил… Он больше всего на свете надеялся, что Странник уже мёртв. Как? Как заставить бывшего врага поверить в то, что он помнит всё, что привело к вот этому? Да и… Зачем? Фактически, незачем. К тому же, вряд ли у него выйдет долго таить правду.   — Странник… — позвал он снова, и Странник, не отрывая губ от ладони вновь уставился на него. Его губы были сухими и горячими, и ощущались почему-то не странно, и не неприятно, а как-то привычно, что ли, даже. А вот смотрелась картина сюрреалистично до ужаса. — Если честно, — можно рассказать правду, но дозировано. Умник не знает, что Страннику известно, а что нет. — …то последнее, что я помню, это… Почти сразу после войны, которую мы развязали. Центр взорвали, я видел в окно. А люди Папы нагрянули ко мне с оружием.   — Массаракш… — Странник, аккуратно положив его кисть на его же живот под больничным синим одеялом, потёр ладонью лицо со вздохом, а после, будто взяв себя в руки, молча нажал на кнопку у койки.   *** И началось… Врачи тормошили и терзали его — на самом деле проводили кучу тестов, увешивали голову нескончаемыми датчиками, сканировали и вновь светили в зрачки фонариком, отчего перед ними уже расползались цветные круги. Отвели к больничному ментоскопу, заставляли думать о том, о чём думать он не мог при всём желании, как можно, массаракш, думать о том, чего не знаешь? Привели психиатра, которого Умник помнил, вообще-то, как каторжника и политического преступника. Аллу Зеф… На свободе, в приличном костюме. Говорил он с Умником привычно, так же, как и со Странником — до наглости, чувствуя себя явно на своём месте, но в целом вежливо. Снова вернулся Шазеду, к нему присоединилась ещё одна специалистка. Доктор Сетту, пришедшая, кажется, из соседнего отделения, заинтересовавшись случаем, казалась особенно подкованной в таких вопросах. Он же и поставила точный диагноз: частичная ретроградная амнезия на фоне отёчности мягких тканей и пережитой травмы. Ну, это не неожиданно, надо сказать. Прогнозы ставили «положительные»: память может вернуться. Неизвестно когда. А до того он должен постоянно принимать препараты и витамины, подставлять мозги под электростимуляцию, и ходить на терапию, и тогда, возможно, воспоминания начнут приходить. Может быть, все сразу вернутся, а, может, толчками, фрагментами… Новообразований, как выразилась Сетту, в мозгу не наблюдалось, значит, то, что вскоре он может отправиться домой, оставалось в силе.   А ещё Умник узнал, что «пропустил» целых семь лет. И даже сил впасть в шок не было.   Странник всё это время маячил где-то рядом. Задавал вопросы врачам, хмыкал, иногда даже спорил. На Умника он то и дело бросал странные взгляды, которые тот не мог распознать, но за руки его больше не брал, не говорил лично с ним. Он отвёл госпожу Сетту в угол и о чём-то с ней разговаривал, строго смотря сверху вниз, да так, что Умнику даже стало страшно за безопасность докторши, но та выглядела совершенно спокойной, отвечала, кажется, на вопросы, пожимала плечами… Потёрла переносицу. Умник не мог услышать, о чём они там толкуют, и это, если честно, бесило. Потом Странник снова допрашивал Зефа, и снова Умник почти ничего не смог разобрать.   А затем все ушли, а Странник снова остался с ним.   — Есть кто-то… — он подумал немного и хмыкнул, — Ну да. Есть ли кто-то, кого бы тебе хотелось сейчас увидеть больше, Умник? Кто-то, с кем ты почувствовал бы себя в большей безопасности?   — Да, — не задумываясь выпалил Умник. Его уже давно мучил один вопрос. — Где Золли? Золли Кабеш, мой секретарь, — «и единственный друг», — он жив? С ним всё в порядке?   Странник немедленно кивнул.   — Да, с ним всё хорошо. Я постараюсь его доставить.   Умник облегчённо выдохнул.   Странник достал телефон, понажимал кнопки.   — Фанк?   Ну да, кто же ещё. Хоть что-то вечно в этом бренном мире. Верный Фанк должен опять что-то или кого-то «доставить» Страннику. Если он «доставит» Золли так же, как когда-то Мака Сима первые чёрт знает сколько раз, это будет умора… В самом плохом смысле.   — Пусть только попробует его пальцем тронуть, — влез Умник, осмелев, но Странник лишь усмехнулся, смотря на него, не отвечая, и продолжил разговаривать со своим помощником. Умник стал прислушиваться, до этого он как-то пропускал всё мимо ушей, думая, что Странник будет раздавать заурядные приказания, но разговор складывался какой-то необычный.   — Да, я знаю, но поверьте, иначе никак. Так что приезжайте немедленно. Да, в эту. Да. Да. Нет, я в порядке. Нет, угрозы нет, — он вышел за дверь, — Хорошо. Ждём. Нет, он… — последнее что услышал Умник.   — Извини, — сказал Странник, вернувшись. — Я ничего не хочу скрывать от тебя, но, мне кажется, информация должна поступать понемногу. И врачи так считают.   Умник кивнул равнодушно. И они стали ждать. Он не задавал вопросов, будто боялся услышать ответы. Странник тоже ничего не говорил, но сидел рядом, уставившись в одну точку.   — Может, тебе ещё чего-нибудь хотелось бы? Есть? Пить? В туалет?   — Нет, мутит… — признался Умник. — В туалет тоже не хочу, — он уже ходил в уборную недавно, после очередного сканирования. — Пока.   — Да, понимаю, это нормально, насколько мне известно — лёгкая тошнота. Говори, если станет совсем плохо.   Они вновь молчали.   — Умник? — вдруг тихо позвал его Странник.   — Да?   — Скоро тебя выпишут. Мы… Ты, наверное, уже догадался о многом, — он хмыкнул. — Мы живём вместе. Но если хочешь, я пока могу побыть в другом месте. А с тобой останется Золли, я думаю, он будет согласен.   — А ты что, хочешь побыть в другом месте? — выгонять Странника из собственного дома ему не улыбалось. Это сейчас тот такой подозрительно добрый, но кто знает…   — Нет, разумеется, нет. Я хочу быть рядом. Помогать, чем только смогу.   Ага, не просто жить в своём доме… Помогать, значит. Понятно. Логично.   — Оставайся. Это же и твой дом, насколько я понимаю. И… Там же не одна комната?   Странник покачал головой.   — Не одна. И… я могу рассказать тебе обо всём. Если хочешь. Постепенно. Как так вышло. Что ты пропустил. Семь лет… Это будет очень сложно, массаракш, случилось слишком многое. Не только мы. И объяснить это действительно трудно. Я даже не могу пока представить, насколько. Ты многого обо мне не знаешь сейчас, из того, что знал ещё вчера. Да почти всего… Но я готов рассказывать тебе хоть о каждом дне, прожитом тобой за это время, всё что я знаю, конечно же. Вопросы? Что бы ты хотел узнать первым?   Умник молчал. Был ли он готов услышать всю правду? Попробовав отыскать в себе такое желание, он потерпел неудачу, в глубине души нашлись лишь страх и отторжение.   — Давай не сейчас. Спасибо. — заставил он себя сказать. — За всё… Странник, прости, но я не готов.   Странник вновь кивнул с нечитаемым выражением лица. И как всё-таки ему удалось не постареть за семь лет, а помолодеть? Кстати…   — А ты сможешь достать зеркало?   Странник кивнул, едва заметно усмехнувшись, и вышел из палаты, но вернулся очень скоро в компании небольшого круглого зеркала в деревянной рамке, протянул его Умнику. Тот посмотрелся в него и понял, что время сотворило это и с ним. Он тоже выглядел моложе, несмотря на ссадины, каким-то отдохнувшим, поправившимся, расслабленным, будто некие зажимы с лица ушли. Поразительно.   *** Загорелый (и, массаракш, тоже удивительно посвежевший) Золли появился через несколько часов. Вошёл в палату, как всегда, прямой и утончённо элегантный, не в привычном форменном мундире, но в светлой рубашке с воланами, которые всегда так любил, и в чёрных брюках. За ним следовал Фанк. Он как-то не особо изменился.   — Пойдёмте, — Странник, который в это время что-то читал, встал и кивнул Фанку на выход.   Умник с секретарём остались вдвоём.   — Ваше превосходительство, — Золли сел рядом на стул, наверняка нагретый Странником. — Простите за задержку. У меня отпуск, вы, как я понимаю, не помните, что дали мне его. У вас, кстати, тоже, знаете?   — Золли, — обратился к секретарю Умник жалобно. — Я уже не могу. Я ничего не понимаю. Скажите, пожалуйста, что за массаракш, массаракш, здесь происходит?   Он пытался держаться, не выглядеть странно или глупо в сложившейся ситуации, хотя, признаться честно, от всего, что навалилось вдруг неподъёмно, хотелось закричать. Спасало от неприятной прилюдной истерики лишь то, что это, чем бы это ни было, было всё-таки лучше, чем если бы проснулся он где-нибудь у Папы в застенках или не проснулся вовсе.   — Странник не проинформировал вас? — изумлённо спросил Золли. — Ну… об общем положении вещей?   — Ну, кое-что я понял… Вот только больше от него я не хочу пока узнавать. Кто знает, в каком свете он может представить мне происходящее?   Золли усмехнулся.   — Зря вы так. Нет, я понимаю, конечно же. Полностью понимаю вас, и ужасно сочувствую, я не представляю, каково вам. Но… знаете, если бы вы всё помнили, то очень злились бы на себя за такие слова.   — М-да. Только не говори мне, что любил его.   — Не буду… Вы не говорили мне этого, да и зачем? — пожал плечами Золли. — Но насколько я могу судить, да. Очень даже любили, и сейчас любите. Вряд ли вы бы вступили в брак с нелюбимым человеком, но дело даже не в этом.   Умника затошнило с новой силой. Брак?!   — Массаракш. Да как же? Как… всё это?   Золли развёл руками:   — Не знаю, ваше превосходительство. Ваши первые встречи… Носившие изменившийся характер, проходили не в моей компании, сами понимаете, — он улыбнулся. Об одном я могу судить точно, если позволите.   — Да?   — Вы счастливы. Не натворите дел, уж простите за фамильярность, и скажете себе спасибо. Ваша память должна вернуться, но если нет… Разве вы не хотите стать счастливым снова? Хотя да, я понимаю, что для вас сейчас трудно поверить в это… Но это так.   — Как мы с вами выжили? — Умник, всё ещё чувствовавший неудобство, размышляя обо всём этом, спешно перевёл тему. — И почему на свободе?   — Солдаты Папы забрали вас. Меня в тот день ранили и оставили в приёмной, решили, что я мёртв. Но мне удалось выкарабкаться, не без помощи, конечно. Страннику вы… вы были чем-то полезны. Он вас вытащил, и в какой-то момент на неких условиях вы работали на него. Через время вас, если можно так выразиться, восстановили в должности, но, разумеется, сейчас всё по-другому. И должность не совсем та, и прокуратура.   Умник мысленно сделал пометку.   — Неизвестные Отцы мертвы, — продолжал секретарь. — Не все, правда, кое-кто отбывает пожизненный срок в тюрьме. Государственный строй кардинально изменился за это время. Излучателей больше нет, ни передвижных, ни башен. Остались только специальные, в больницах, процедурные, так сказать, для тех, кто оказался слишком уязвимым к старым. Их разработали в институте Специальных Исследований. Как и очистители воздуха от радиации и загрязнений — работают они неидеально пока, но… Уже стало куда лучше. Мы на пороге, на первой ступеньке лишь, но всё же… на пороге расцвета науки и экономики, и все войны прекращены. Некоторые проблемы, довольно серьёзные, остались с Островной Империей, но с Хонти и Пандеей выстроен довольно устойчивый мир. Далеко до союза, но в нём нет сейчас необходимости. Налажена торговля и, разумеется, подписаны соглашения…   Умник усмехнулся. Вот так, значит. Если бы Мак Сим послушал его, то, скорее всего, и он, и, возможно, Золли были мертвы, а излучатели остались на месте. Если бы всё случилось так, как он задумал, то Мак Сим стал единоличным правителем, а он — его советником. Но был бы он… Боже, это пресловутое «счастье». Просто смех какой-то. Нелепица.   — А Мак Сим?   — Мак Сим? Он работал со Странником вроде бы несколько лет. Сейчас, насколько я знаю, он… в Островной Империи. У вас с ним сложились хорошие отношения, я бы сказал… Я бы назвал их приятельскими, — Золли вновь улыбнулся.   — Вот как… А у нас с вами? — Умник улыбнулся ему в ответ, заглядывая в большие яркие глаза.   — У нас с вами… Дружеские, я смею надеяться, и почти уверен, ваше превосходительство, — Золли тихо рассмеялся. — И, если признаться, на вы мы с вами давно лишь на работе. Я просто не хотел вас путать или сбивать с толку ещё больше.   — Ну в это мне не сложно поверить, Золли. Фанк не слишком тебя напугал? Он так быстро тебя нашёл…   Золли замялся.   — Да, ему… Собственно, искать меня не пришлось. Он был неподалёку.   — Неподалёку? — удивился Умник.   — Ну, да. Отошёл за ужином на первый этаж, правда. Мы, как бы так сказать… Да, собственно, что там, мы вместе в отпуске, — видимо, увидев вытянувшееся лицо Умника, он, однако же, не сбавил обороты. — Я не буду увиливать, ваше превосходительство. Да, вы всё правильно поняли, и нет, зная, что вы могли предположить, это не дружба. Мы встречаемся, и уже давно.   — И… — Умник подбирал-подбирал слова, да так и не нашёлся.   — Я не стыжусь своих чувств, это для вас удивительно, я понимаю… Фанк не такой, каким вы его представляете. Он замечательный и умный мужчина, заботливый партнёр и очень интересный человек.   — Да я и не спорю… — Умник, притворно смиряясь, вздохнул и опустил взгляд. — Ты вроде говорил, что мы на работе лишь на вы? Разве мы на работе?   Золли покачал головой, с новой мягкой улыбкой. Привычная картина мира стремительно расходилась по шву. Но укрепление дружбы с Золли, скорее, приводила её в привычный вид, чем выдёргивала новые ниточки.   *** Умник «вернулся домой» в компании Странника, Золли и Фанка (массаракш) к вечеру через четыре дня. Золли, поддерживая Умника под руку, поднялся с ним по ступенькам, — сперва порывался Странник, и Умник слова ему не сказал, но, может, посмотрел как-то не так… Что тот убрался тут же.   — Детка, подождёшь меня здесь? — спросил Золли Фанка. Тот кивнул. Умник сделал над собой небольшое усилие, чтобы не поморщиться. — Или мне остаться? — обратился Золли уже к Умнику. — Я могу, если хочешь. Если так будет… Ну, лучше для вас сегодня.   — Не надо, Золли, всё в порядке, да и не обязательно провожать меня до спальни, мне не сложно ходить, — Умник усмехнулся. Вот ещё глупости, заставлять человека ночевать с ним, или задерживать, потому что ему, Умнику, некомфортно с собственным мужем наедине.   — Хорошо, я… Звоните, если что, ладно? — Золли перескакивал с «ты» на «вы» постоянно, и, называл то по имени, то превосходительством, то господином Крамелу. Как Умник понял, это было нормально для их общения.   — Конечно, — заверил он заботливого Кабеша. — Большое спасибо.   И Золли уехал со своим "деткой", оставив Умника с его…   — У нас тоже есть какие-нибудь дурацкие прозвища? — спросил он, пытаясь разрядить обстановку и скрыть собственное напряжение.   Странник улыбнулся неожиданно тепло.   — Не особо… Есть, конечно, парочка, но для меня нет ничего приятнее в произношении и на слух, чем твоё имя, Талу, — проследив, наверное, как вновь изменилось лицо Умника (тот пытался, пытался!), он добавил, — извини. И да… — они вошли в дом, Странник закрыл за собой дверь, — меня зовут Рудольф. Рудольф. Это одно слово, имя.   — Рудольф, — что за имя вообще такое? — Не извиняйся. Ты же не виноват, что… И я запомню.   Дом Умнику неожиданно понравился. Располагался он в неприметном месте, у окраины города, почти за его пределами, и показался с первых минут уютным и красивым. Походило на то, что обставлял его, по большей части, Умник, однако кое-где замечалась аскетичная, но, надо сказать, довольно стильная, рука Странника. В спальне, куда тот его провёл, тоже было очень здорово, на вкус Умника: на комоде, тумбах и  маленьком столике у двух кресел, стояли незажжённые сейчас свечи — при ближайшем рассмотрении они оказались лишь очень реалистичными светильниками со светодиодами. Но магнетичнее всего взгляд притягивала, безусловно, кровать  на которой могло бы разместиться при желании и пять человек, застланная атласным покрывалом. Откинув его, Умник увидел белоснежное постельное бельё. Выглядело… мягко. Так и манило прилечь.   — Дверь в ванную — вот, — как-то задумчиво оповестил его Странник, указывая на дверь, которую сложно было не заметить, — а вот лекарства. Помнишь, как принимать? — дождавшись кивка, он сунул в руки Умника бумажный пакет и продолжил. — Кухня по коридору справа. Но если что-то нужно приготовить, или в принципе понадобится помощь, можешь позвать меня. У тебя, всё-таки, постельный режим, хотя прогуливаться по дому или по двору иногда не помешает. Тебе показать дом? Или завтра? Или ты сам?   — Я хочу спать, — устало ответил Умник на эту речь, одну из таких, которым он не уставал удивляться в последнее время, и добавил из вежливости. — Спасибо.   Он не стал спрашивать, где собирается спать сам Странник. Наверняка у него есть какая-нибудь своя комната, или на крайний случай, гостевая. И, если признаться, Умнику, в сущности, было всё равно. Он устал поддерживать видимость того, что в этом массаракше чёртовом всё нормально. Всё было ненормально. И от Странника, который не покидал его за это время дольше чем на час-два и то, оставлял он его лишь в компании врачей или Золли, по крайней мере, пока Умник не спал, он смертельно устал тоже. Потому что не мог заставить себя рядом с ним расслабиться. Потому что не знал, как себя с ним вести. Потому что просто… Не понимал.   Золли рассказал ему многое о прошедших годах. И всё так у него в рассказе получалось складненько и ладненько, вот только Умник видел, что пазлы, которые ему выдали, пусть по видимости своей, будто бы соседи, однако на деле друг другу не подходят. Где паз слишком узкий, где выступ с не тем изгибом. В общем, какой-то бред, и если вдуматься, звучал он как полная заумь.   Странник тем временем кивнул, немного нахмурившись. — Спокойной ночи, — пожелал он тихо и, не дожидаясь ответа, вышел из комнаты, аккуратно прикрыв за собой дверь.   Умник наконец остался в одиночестве. Принял горячий душ. Как-то всё там, надо сказать, слишком было… по-современному? Да нет, куда там, вовсе будто из будущего, уж слишком технологично. Хотя для него это и было своего рода будущее… Выпил таблетки, запив их водой из-под крана — на кухню идти не хотелось из-за вероятности столкнуться со Странником. Лёг в постель, укутавшись тут же в мягчайшее одеяло. И, вздохнув, отгоняя ставшую привычной и лёгкой (уж на контрасте с той, что мучила его ежедневно раньше, до падения центра) головную боль, почти мгновенно провалился в сон.   Так и «началась» его супружеская жизнь.   *** И, надо сказать, она была… Нормальной. Нет, ужасной. Нет, просто… Непонятной. Странник не пытался с ним заговорить на серьёзные темы, если он сам не поднимал их. Доктора вроде бы не советовали давить или требовать многого, и он не давил ничем. Не лез в душу, не лез с объятиями, или, упаси боже, не пытался больше поцеловать. Не то, чтобы мысль о поцелуях со Странником отвращала его сама по себе, но всё равно, перспектива эта как-то… пугала. Странник исправно готовил ему есть, справлялся о самочувствии и возил на осмотры. Отвечал на вопросы. И смотрел как-то так… Пронизывающе как-то. От взора этого у Умника мурашки шли по спине.   Они говорили больше чем когда-либо, но разговоры эти казались Умнику пустыми и натянутыми. Умник всё время пытался откопать в себе хоть что-то, хоть какие-то тёплые чувства отыскать, но тщетно. В сердце при мысли о Страннике пустота не наполнялась ничем. Разве что отголосками прежнего страха, или зависти, и это было едва ли не единственным чувством, наряду с любопытством и заинтригованностью, что питало когда-то раньше его противоречивые эмоции, но теперь это всё вновь и вновь заставляло его лишь бессильно стискивать зубы.   Он вспоминал слова Золли о том, что поначалу Страннику был чем-то полезен и в голову на пару мгновений закралась даже крамольная мысль: а что, если он со Странником потому, что так выгодно? А что, если это оттого что Странник этого хотел и Умник таким образом «выкупил» свою жизнь, и жизнь, нужно сказать, вполне комфортную и сытую? Но нет, это было ужасно, и Умник знал себя, он не стал бы делить… судьбу ни с кем вот так, даже если от этого зависела его жизнь, как бы ему ни было страшно. И, насколько он знал Странника, тот ни за что бы не стал его или кого угодно «покупать». И потом, зачем ему это? Да и фотографии отбили все сомнения…   А насколько он вообще знал Странника? Сейчас-то, конечно, если бы память была в норме, возможно, и знал… может, даже хорошо. Но раньше… Он видел оболочку, жадно ловил любые сведения о нём, но так и ни на йоту не приблизился к разгадке: а кто, собственно, этот Странник вообще такой? Что он за человек? И теперь тот не делал шагов к сближению по новой, и Умник не торопился с ними тоже. Сама мысль о том, что он обязан влюбиться в Странника, заставляла его чувствовать неясную тоску и какую-то царапучую досаду. Первый раз, как он подозревал, всё получилось естественным образом. В этом виделась какая-то загадка, волнение, наверняка вызов. И нет, Умник не был легкомысленным юнцом, которому подавай страсти и бесконечную нервотрёпку; если ему и хотелось когда-то отношений, то именно таких — серьёзных, стабильных… Но вот так сразу? И… Ладно бы это был кто-то другой, но Странник, массаракш, Странник! Пока чаще всего то, чего ему хотелось, когда Странник заходил в комнату, заставая его наедине с собой, это выйти и запереться в своей спальне. Он слишком хорошо ещё помнил, как раньше (и для него это «раньше» было несколько дней назад, массаракш) боялся, что, сделав что-то не так, может оказаться на месте того же Волдыря, и Странник вышибет из револьвера мозги уже ему. И улыбнётся… кровожадно? Нет, спокойно. Только он, Умник, уже никакой улыбки не увидит. Ничего он уже не увидит. Даа, спасибо, хоть, Папа мёртв. Изворотливый ужище, самый изворотливый, казалось раньше, в мире, а вот повезло больше лишь Деверю и Свёкру (последнее не неожиданно, уж его пронырливости даже Папа мог позавидовать). Да уж… спасибо. А вот Страннику, за то, что он такой приручённый, ему говорить спасибо совсем не хотелось. Когда-то, вот, видимо, захотелось приручить, и получилось успешно, а за домашнего Странника благодарить ни его, ни самого себя из прошлого не хотелось ни на йоту.   Он смотрел на общие фотографии, найденные в доме, и не мог поверить. Странник улыбался, и он сам улыбался, и они танцевали, и они смеялись вместе, и Странник смотрел на него с нежностью и любовью, а он сам на него с обожанием каким-то — такого выражения на своём лице Умник не видел никогда… А теперь вот увидел, и оно ему не понравилось, не понравилось, потому что он не мог поверить, что что-то вспомнит, и вспоминать-то, положа руку на сердце, не был уверен, что готов. А решать было что-то нужно, потому что ему либо обязательно придётся это же выражение на своём лице вызвать, а специально у него сыграть такое не выйдет при всём желании, так что вызывать придётся любовь, либо нужно… Решать что-то, разрывать, а это будет то ещё развлечение. Как будто тебе подарили огромную злую собаку, которую ты не в состоянии содержать и прокормить даже, а тебе нужно бегать и её пытаться пристроить, а она никому, никому, массаракш, не нужна. Нет, Странника Умник с собакой не сравнивал, хоть и помнил его злым, а вот их брак виделся именно таким: в первую очередь ненужным и навязанным. Делить имущество, которое не помнишь, как нажил, и разбивать сердце тому, кого любил (не зная, как полюбил, и как умудрился связаться с ним) — совершенно чужому — в этом тоже мало приятного.   Спустя пару недель такой жизни и бесконечно прокручиваемых одинаковых дум, этой мыслительной жвачки, от которой невозможно было отплеваться, он завёл разговор о разводе с Золли — попросил по-дружески и по-секретарски пособирать информацию о том, как в последние годы проходят бракоразводные процессы и не изменились ли законы в этой сфере, так Золли… Как он на него взглянул! Всегда учтивый раньше и почтительно-покорный секретарь посмотрел на него так, будто сейчас огреет чем-нибудь по голове. И отказался выполнять просьбу.   — Вы не в себе, ваше превосходительство. Память вернётся, вот увидите, и вы скажете спасибо, что ничего подобного я для вас не искал.   Умник вздохнул и честно ответил, что боится, вдруг память так и не вернётся, бывает разное, говорят врачи, а жить с человеком, от которого всё время хочется сбежать, чужим, кажущимся холодным и страшным, несмотря на спокойствие и все заверения друга, и все доказательства того, какой он для него теперь безопасный, человеком — это пытка какая-то и, как минимум, просто глупость. И то, что человек этот такой милый, только пуще пугает, когнитивный диссонанс вызывает, массаракш, и головную боль. А потом услышал, через минуту, как хлопнула негромко входная дверь, и он подумал, что Странник, который недавно уехал, за чем-то вернулся, но спустя минуту осознал, не услышав шагов или иного шума, что Странник, вообще-то, до того был как раз дома, всё это время, пока Умник на весь этаж делился с Золли сокровенностями. Массаракш… Ну ладно.   Тем же вечером Странник, вернувшись, застал его в гостиной, поправляющим какие-то безделицы у камина с невинным видом, и Умник ничего не сказал, не пытался ничего объяснить и уж тем более, извиняться. Но Странник и не спрашивал, не предъявлял претензий или обид. Он подошёл к нему, так близко впервые за всё это время без необходимости, и спросил:   — Можно я тебя обниму?   Умник кивнул. Это будет неплохим экспериментом, в конце концов. Странник спокойно, не спеша, обвил его руками и притянул к себе, наклонив голову и дыша в сгиб шеи. Объятие снова, как тот поцелуй руки в больнице, не вызвало отторжения, ощущалось оно привычно и даже приятно, но только до того момента, пока не включался мозг — тогда снова создавалось впечатление, что он обнимается с волком или ещё каким упырём. Поэтому Умник его отключил.   — Дай нам время. Прошу, — сказал Странник тихо, посылая гул по телу Умника, — если ты не вспомнишь, я сделаю всё, что в моих силах, чтобы… Только не принимай поспешных решений.   Умник, чуть отстранив его, кивнул, а дальше, продолжая эксперимент, коснулся губами губ — никак не развивая поцелуй, просто коснувшись. Странник вдохнул шумно и прижал его крепче.   — Я тебя любил, Рудольф? — снова отодвинувшись слегка, задал Умник вопрос, уже озвученный для Золли.   — Да, — ответил Странник. Не «думаю, что да», не «ты говорил, что да», просто «да», и в нём не слышалось ни капли сомнения.   — А ты меня?   — Люблю, — Странник смотрел в его глаза. — Ты не хочешь всё же поговорить? Я расскажу тебе всё. Мне кажется, пора.   Умник был согласен. Он так ничего и не узнал о Страннике толком, а ведь это нужно, чтобы выбор, который он сделает в итоге, был максимально объективным и правильным.   *** Странник начал издалека — с устройства Мира, и это ещё ничего, что-то подобное говорил ещё Мак Сим той девчонке, Гаал, это было интересно и занимательно, но лишь как странная путанная легенда. А потом Странник погрузился в повествование глубже и поверить в сказанное стало сложнее.   — И ты говоришь, — спросил Умник скептично, — что я тоже бывал на этой… «Erde»?   — Да, два года назад мы были там вместе в течение трёх месяцев. Хм… Интересно. Du sprichst übrigens ein bisschen Deutsch. Es ist meine Muttersprache¹, — Умник не сразу разобрал, что за белиберду произносит Странник, но вдруг с изумлением осознал, что понимает его. — Ты понял?   — Ja, — ответил Умник, быстро моргая. — Я выучил ради тебя язык?   Врачи говорили, что приобретённые за потерянное время навыки и общие знания могут остаться с ним. Но убедившись в этом, он был потрясён.   — Ну, выучил, это громко сказано, — Странник мягко усмехнулся. — Ладно, шучу, ты молодец, и правда хорошо постарался, чтобы понимать все базовые вещи на Deutsch. Хотя были способы попроще, чтобы выучить, но ты же упрямый. И Умник.   Умник кивнул. Всё, что рассказал Странник, и что рассказывал дальше, звучало как полный бред. Поверить во всё это было бы невозможно, однако он поверил. Но это отчего-то не стало тем, на что, наверное, надеялся Странник, он не почувствовал никакого сближения от этих откровений, или что теперь может открыться, хотя ему и не нужно было… Странник и так всё знал.   — Умник, не волнуйся, я знаю, что было в тот день. Что собирался сделать Максим. Чего хотел ты, мы давно это пережили. Понимаешь? Тебе не нужно бояться, что вскроется «правда», всё давно уже вскрыто, всё давно зажило. И я открыт, хочешь — читай. Что угодно, — сказал он бескомпромиссно в конце. — Мы всё это пережили, было сложно, но уже случилось. И… я могу рассказать больше о нас. Когда захочешь.   А ему не хотелось читать дальше. Ну, его главный соперник оказался не соперником ему, а спасителем его мира. Не желал никогда ему персонально зла, даже зная, что он как раз желал и всячески это зло пытался привести в исполнение. И… Это не делало его соперника ему другом. Или… настоящим мужем, человеком, которого он должен любить. Это было так недавно. Звонок Странника, его пассивная угроза в весёлом тоне, и то, как дрожал голос Умника: он знал, если Папа не доберётся до него первым, это, в случае провала плана, рано или поздно сделает Странник, который своими руками может его с лёгкостью задушить, или утопить в этой самой ванной, где Умника застала трель телефона — четыре мягкие нотки, так не подходящие звонящему. Он не мог связать те свои эмоции, какими бы противоречивыми они ни были одно время с этим сдержанным человеком, в глазах которого была боль, в словах — готовность оставаться рядом несмотря ни на что. Ему стоило больших трудов любые чувства в себе выкорчевать окончательно, высушить, выжечь землю, подписывая Страннику приговор, чтобы вот так просто они выросли вновь. И почва вроде стала плодородной опять, и поливать её готовы, а внутри что-то сопротивляется, кричит: сорняк чёртов, нельзя, нельзя, массаракш…   Умник извинился перед Странником, сидящим в кресле перед ним — тот кивнул и остался сидеть — и ушёл в свою спальню. Он не представлял, что делать дальше. 1. Кстати, ты немного говоришь по-немецки. Это мой родной язык. *** Ему приснился сон. Там был Странник, и во сне он сам Странника любил, любил едва ли не сильнее чем себя или жизнь, и это было невыносимое до боли и одновременно невероятно приятное чувство. Странник улыбнулся ему весело, обнимая, и Умник лёжа на его плече, заглянул ему в глаза снизу вверх, они расположились на широком диване, и, кажется, смотрели телевизор. На неестественно огромном экране мельтешило симпатичное нарисованное чудище зелёного цвета. «Шрек», — подумал Умник и проснулся. Любовь никуда не девалась пару минут, а затем стала постепенно рассеиваться, Умник попытался задержать её, но сон уходил, как сквозь сито, вместе с ней, оставляя приятное и одновременно горькое послевкусие. Боже, последний раз с ним такой нонсенс случался ещё в школе — влюбиться во сне. — Шрек! — заявил Умник, найдя Странника на кухне. Странник, оторвавшись от газеты, непонимающе, но как-то на миг посветлев, посмотрел на него. — Ты что-то вспомнил? — Да. Огра. Его звали Шрек. — Ага, так и звали. Мы наткнулись на трансляцию случайно, и ты непременно захотел почему-то оставить. Смеялся ещё, когда мы начали смотреть, говорил, что одного твоего сослуживца звали Шрак Тамди. И что Шрек куда обаятельнее него. — Во много раз, — подтвердил Умник, всё пытаясь совместить две картинки в одну — Странника, которого он обожал, из сна, и этого, осязаемого и чужого. Мелькнул и третий, как призрак — его Странник. Изо всех сил он постарался их соединить в одного человека, но ничего не вышло. Он подошёл к холодильнику и открыв, стал изучать содержимое. — Но ничего кроме, я не помню. Интересно, каково Страннику понимать, что его муж помнит нарисованного огра, но так и не вспомнил его? По-настоящему? — Думаю, то, что ты вспомнил мультфильм — уже что-то. И это немало. — Наверное, — согласился Умник, наливая себе яблочный сок. — У тебя сегодня встреча с доктором Зефом, не забыл? — Ага, — скривился Умник. Аллу Зеф был на протяжении приёмов почти всегда потрясающе вежлив, но что-то в его взгляде подсказывало Умнику, что старому подпольщику он ничуть не нравится. Впрочем, это было взаимно, но так как Зеф был без преувеличений лучшим врачом в стране, приходилось терпеть. *** Но ни Зеф, ни кто либо ещё помочь ему всё равно не мог. Зеф, понаблюдав за электростимуляцией, выгнал лаборанта, и взялся с ним говорить «по душам». Не как врач, как «старый знакомый». Он утверждал, что отчасти, лишь отчасти, но Умник сам подсознательно запрещает себе вспоминать, потому что чего-то боится, и до тех пор, пока он не признает это не захочет вспомнить, воспоминания будут заблокированы, даже когда оставшийся небольшой отёк полностью спадёт. Странника рядом не было, но Умник всё равно зачем-то заспорил с Зефом, а тот, оглянувшись и убедившись тоже, что Странника нет поблизости, буквально отчитал его, добавив, правда, после этого, что не винит его в недуге. Но раньше никогда не понимал, что такой неглупый человек, как Странник делает рядом с таким, как он, Умник (уточнять, каким именно, не стал), а теперь тот, видимо, считает, что Странник его не заслуживает, что очень, оч-чень необдуманно. А потом ухмыльнулся и сказал: — Ну как, не появилось желания наябедничать Страннику? Умник почувствовал, что к лицу его приливает жар. Что это ещё за эксперименты? — Нет, — процедил он как можно спокойнее. Не было у него такого желания. Не было! А вот во многом другом Зеф был прав, и это жгло где-то в груди неприятнее всего. Он действительно… Не совсем был уверен, что готов вспомнить. Позволить кому-то, позволить Страннику стать настолько важным. Он всё ещё помнил то чувство во сне, извлечённом прямиком из подсознания, вот только лёгкая дымка удовольствия, рассеявшаяся спустя пару часов после сна окончательно, забылась, а вот боль, которую любовь причиняла, не могла. Но вот с тем, что он считает, будто Странник его не заслуживает… Тут подпольщик, конечно, знатно промахнулся. И даже думать подробно об этом не хотелось, так далеко это от истины. Ведь это он… Он всё рассуждал перед сном вчера, как же так вышло? Умник любил себя, любил свою шкуру так, что многим и не снилось, но всё же трезво понимал, кто он в этом мире. И если раньше Странник был кем-то вроде него самого в его глазах, только посильнее, пожёстче и решительнее, то сейчас, когда он знает правду… Массаракш, да нет, думать об этом было действительно как-то гадко. Ехали домой они вновь в молчании. А когда застряли в пробке, молчать стало как-то глупо и неловко, поэтому Умник откашлялся и спросил: — Скажи, а что всё-таки произошло с машиной в тот день? Почему ты винишь себя? — Я попросил тебя повести, потому что чувствовал себя неважно с утра, с тех пор как мы позавтракали в отеле. Обычно я осматриваю все самые важные детали автомобиля, всякое может случиться. У меня… Есть недоброжелатели, всегда были. Но в этот день не проверил. И именно тогда у нас отказали тормоза. Они были испорчены. Намеренно. — Испорчены? Кем? — Я всё ещё это выясняю. О машине я вспомнил не сразу, да и покорёжило её неслабо, а когда проверил, следы, скажем, уже слегка остыли. Массаракш, — он посигналил влезшему с обочины водителю. — Понимаю… Как и то, что винить себя за то, что ты всё же, оказывается, человек, которому тоже может быть погано, не стоит. Не нужно. — Хорошо, — Странник ухмыльнулся, повернувшись к нему. — Так… — спустя ещё пару минут начал Умник. — Я так и не знаю, как у нас всё завертелось? Странник вздохнул, крепче сжимая руль. Посмотрев на него, он ответил: — Я… Проблема в том, Талу, что я сам не знаю. Если бы я знал, если бы у меня была пошаговая инструкция я уже давно начал действовать по ней. Но сложилось столько факторов сразу, что я просто не могу, — он сделал паузу. — Не могу понять, как заставить тебя… Ты ведь не любишь меня? Совсем ничего? Умник промолчал. — Ты. Ты делал первые шаги. В какой-то момент ты стал для меня другим, я выделял тебя, и не могу сказать, что дышал к тебе ровно даже в тот последний день, который ты помнишь до аварии, но я никогда не собирался рисковать. Я этого не задумывал. Меня всегда смешило немного даже, признаться, это. Как прогрессоры или историки, начиная работать над какой-нибудь планетой, — он явно уже говорил не с ним, а будто сам себе, и явно не впервые. — Находят себе возлюбленных аборигенов, лепят повсюду из-за этого кучу ошибок, подставляют уйму народа, лишь бы забрать в итоге своё ненаглядное счастье на Землю и доживать там свой век, забыв о призвании, положив кучу народа и нарушив кучу правил, и это в лучшем случае, а в худшем — остаются там посмертно, погибнув за него. Я — не из таких. Так я думал. И я был прав, но лишь отчасти. Этой части хватило, но если бы ты сам не подтолкнул меня открыться этому, я бы не стал. А сейчас я всё бы сделал, только бы тебе захотелось, чтобы ты как тогда… Меня теперь «добиваться» не нужно даже, но как добиться того, чтобы ты захотел, если бы это потребовалось? Да я не знаю, массаракш! Всё по-другому, мы всё сделали, чтобы мир стал другим. Но мне это тут не в помощь. — Я тоже не знаю, — Умник приоткрыл окно и вдохнул засможенный дорожный воздух. Ему было даже немного жаль, но что он мог сделать? Странник спрашивал Умника, но у того ответов было того меньше. — Извини. Я не должен был повышать голос, — Странник вновь вернулся к своему змеиному спокойствию, по крайней мере, внешне. — Я просто… — Я понимаю, — Умник поёжился, и уж точно не из-за повышенного голоса. Извини, говорит… Странник покачал головой. — А когда у меня кончается отпуск? — вновь подал голос Умник спустя минут десять, когда они уже подъезжали к дому. — Мне же нужно вернуться к работе, хоть немного разобраться, со всем, что там накопилось и вообще происходит, до его окончания? — Тебе нельзя пока работать, — отозвался Странник твёрдо. — Сетту же говорила. Мозгу требуется покой и выполнение лишь определённых упражнений ещё недели две минимум. К тому, же память, возможно, вскоре вернётся, и тебе не придётся терять остатки отпуска. Умника взяла злость. С каких пор, ему, взрослому человеку, может кто-то указывать? Сетту давала рекомендации, а не прямые указания, он это прекрасно помнил. — Слушай, мне плевать, — заупрямился Умник, понимая подспудно, уже произнося слова, что, возможно, поступает глупо, по-детски, будто лишь из принципа. — Голова уже не болит. И на отпуск… Он мне не сдался. И на память… Я, может… — он замялся. — Ну? — Я, может, не хочу её возвращать, — закончил Умник, раз этот приказывальщик сам попросил. — Мне, может быть, это не нужно. Не хочется. Может, мне второй шанс богом дан, чтобы всё исправить? Подъехав к входу, они вышли из машины. Странник молчал, не смотря на него больше. — А может, и хочу, но что, если у меня не выйдет, Странник? Что мне, сидеть дома, пока этого не произойдёт? Ты, наверное, и рад был бы! А что, наверняка тебе нравится такая идея, — они зашли в дом и проследовали в гостиную, Умник раздражённо плюхнулся на диван, а Странник встал у окна. — Чтобы я стал беззубым домашним питомцем? Послушным и безопасным? — Ты ничего не знаешь о наших отношениях, — ответил Странник зло. Начал он говорить буквально сквозь зубы, но с течением предложения будто огромным усилием смягчил тон. — Я никогда не хотел менять тебя или выдирать твои жемчужные зубы. Я люблю тебя таким, какой ты есть, государственный прокурор Умник. Любым. Коррупционером, террористом, заговорщиком, честным слугой закона, убийцей. Я знаю, какой ты. Знаю. Понятно? — Не понятно, — огрызнулся Умник. Он уже скучал по тем временам, когда их перебранки становились каждый раз лишь соревнованием в остроумии, пусть и темы были куда острее. Да и по самим перебранкам, возможно, скучал. Теперь, когда всё серьёзно и так лично… Он понимал Странника. Тот на взводе, его мир рушится последние недели, а мужчина, на кого он последние годы, очевидно, мог положиться, вместо того, чтобы протянуть руку помощи, лишь хлеще выбивает из-под ног почву. И понимая всё вышеперечисленное, Умник продолжал это делать. Его мир, массаракш, тоже рушится. Да, Странник показал себя совсем другим, он никогда не знал этого Странника, а сейчас тот позволял узнать, на, мол, бери, ничего не жаль! И при этом он оставался всё тем же человеком. Но картинки никак не сводятся к одной. И пазлы всё ещё не подходят. — Ты поймёшь, — ответил Странник вновь спокойно, помолчав. — Не факт. — Не факт, — Странник сжал губы и покачал головой, повторяя его же движение. — Не хочешь поужинать на неделе вдвоём? Когда у меня получится вырваться пораньше? — На свидание приглашаешь? — Если ты хочешь так это называть, — Странник криво усмехнулся, — Я предлагаю вместе поесть, — и вдруг Умник узнал его — его прежнего, того, кого он знал раньше, до того, как изничтожил в своём сердце. Кого боялся и к кому тянулся. И захотелось, по-настоящему, на миг вдруг вспомнить, и захотелось вдруг понять. *** Ужин случился к концу недели, суматошной донельзя, виделись они куда меньше эти три дня, но Странник ни дня не оставил без внимания, уделённого Умнику, чувства которого были всё ещё смешанными, а реакции порой непредсказуемыми для него самого. Проходил вечер спокойно, в ресторане. Они не спорили, переговаривались ровно и размеренно, даже лениво, как если бы встретились перед собранием Отцов раньше, придя прежде всех, то подкалывая друг друга, то просто задавая вопросы. В ответ на них чаще всего тоже получая шпильки, беззлобные. Только раньше ленивость Умника была напускная, он со Странником всегда чувствовал себя, будто проглотил какую-нибудь палку длинную, а теперь и вправду получалось вот так. Странник шутил, улыбался и смотрел на него снова внимательно, он будто бы лёг на спину, открывшись — хочешь, щекочи, хочешь, погладь, хочешь, ударь. Умнику не хотелось делать ему больно. Странник был умным и интересным, Умник и раньше это знал, он больше был не страшным, и не казался лукавым бесом — вот отличие. Но так и рвалось сказать ему, что же ты делаешь, я могу укусить или поцарапать, защитись! Неужели, тот, старший Умник просыпался в нём, пытаясь от младшего, совсем не такого безобидного, своё чудо защитить? Вряд ли. Потому что ничего кроме — похожего, большего не было. — Кстати… Сюда ты меня позвал в день, когда мы впервые поцеловались, — ввернул Странник вдруг, отпив немного вина. — М-м, а говоришь, не свидание, — расплылся Умник в самодовольной улыбке, расправляя плечи. — Ты меня тоже не на свидание звал, кстати. — Это на меня похоже. И где же это произошло? Не прямо же здесь? Дай угадаю, ты подвёз меня к дому, как истинный джентльмен, любящий контролировать всё и всех вокруг себя, и поцеловал у порога? — Нет, — покачал головой Странник с ухмылкой. — Ты плохо пока знаешь не только меня, но и себя. Это ты прижал меня к двери моей же машины на парковке. Ты был немного зол, возможно, ждал, что я сделаю это первым. — Прямо-таки прижал… — Умник почувствовал, как едва ли не краснеет. Массаракш, до чего же всё это было глупо! Он никогда бы не подумал, что способен на такие… фривольные приключения. А Странник тем более. Но не верить ему не находилось никаких причин. Вдруг их легкомысленную беседу прервал зазвонивший телефон Странника. Тот нахмурился и, извинившись, взял трубку. Что говорили на другом конце, Умник, конечно, не услышал. А Странник посуровел, послушав и поотвечав первое время односложно, потом почти прорычал в трубку: — Усильте контроль. Массаракш, как вы вообще это допустили? Да. Уж постарайтесь. Постарайтесь в вашем случае, означает, разгоню всех к чёртовой матери, если что-то пойдёт не так. Это ясно? До свидания. Умник наблюдал за ним заинтересованно — во-первых, безусловно, ему было любопытно, что же там такое произошло. Во-вторых, очень… забавно оказалось снова понаблюдать за тем самым Странником, которого он знал раньше. За одной из его сторон. — Что-то случилось? — Да, — ответил Странник. — Не хочу нагружать тебя пока рабочими проблемами, прости, но если это перерастёт во что-то серьёзное, ты узнаешь первым, обещаю. — Хорошо, — ответил он с улыбкой. Но что-то будто куснуло его изнутри — совсем чуть-чуть. Прижимать к автомобильной двери после оплаты счёта, он Странника не стал. Но они сели в машину, и, руководствуясь каким-то странным порывом, Умник вдруг поймал его за руку, тянущуюся к коробке передач, и посмотрел в его лицо. А Странник, безошибочно прочитав в его глазах немую просьбу, наклонился к нему, и держа всё ещё одну ладонь в его, положил вторую на его колено и поцеловал. Снова целомудренно, не требовательно, не напористо. И это было приятно. Но далеко не так, как в том дурацком сне. Просто хорошо — лишь славный миг, который можно вспоминать с удовольствием после долго, а можно забыть без особого сожаления, отвлекшись, без доли горечи. Будто пытаясь что-то понять, Странник вглядывался в его лицо недолго, когда они закончили касаться друг друга губами, а следом он словно нашёл ответ и, пристегнувшись, завёл мотор. Дома (массаракш, как бы это место ни нравилось ему, думать о нём, как о «доме» стоило больших усилий, как и называть Странника его странным, пусть и красивым, именем) Умник подошёл к Страннику, наслаждающемуся водопроводной водой. — Я всё же начну работу с завтрашнего дня, — сообщил он, как бы между делом, но внутренне весь сжался от чего-то, то ли как зверь перед прыжком, то ли как жертва хищника, готовясь совершить марш-бросок во имя жизни. Странник со вздохом поставил стакан и посмотрел на него пристально. Умник выдержал взгляд, готовясь в случае чего принять вызов. Но у Странника были, похоже, другие планы. — Хорошо. Они продолжали смотреть друг на друга. Неожиданно Странник подошёл к нему практически вплотную и взял его за руки. Только тогда Умник понял, что едва не сжал их в кулаки. Странник погладил его пальцы, будто прося расслабить и заглянул в глаза. — Чего ты ждал, Умник? Тебе не нравится, когда я покладистый? Ты хочешь бояться меня, ты хочешь подкрепления своему мнению обо мне? Хочешь, чтобы я стал таким, каким ты меня знаешь? Может, тогда я смогу тебя покорить? Ты… хочешь этого? — спросил он тихо низким голосом и внезапно сжал ладони Умника почти до боли. Но тут же отпустил. Умник покачал головой, сделав пару шагов назад. — Нет, Странник. Не хочу. Он не был бы уверен в своих словах, но кое-что понял уже почти наверняка, и это меняло многое. — Мне кажется… — заговорил он снова. — Что однажды я запретил себе тебя… Питать к тебе хоть что-то. Я помню это. Как раз незадолго до того, что случилось перед тем, как мои воспоминания обрываются, — эта мысль давно крутилась на языке. — И потом, возможно, произошло что-то, что разблокировало этот… замок. Массаракш. А сейчас он всё ещё закрыт, — и ржавеет постепенно, подумал Умник. — И я чувствую себя неблагодарной скотиной, ведь открыться ему ничего не мешает, но… Нет, я полюбил тебя не потому, что боялся, думаю. Ты заинтересовал меня этим впервые, ты притягивал своей таинственностью и холодностью, но… Именно из-за страха перед тобой я однажды и вытравил тебя напрочь из всего своего существа. Ты не знаешь, что могло на самом деле быть «ключом» тогда? Странник удивлённо, будто впервые увидев, посмотрел на него. В комнате воцарилась густая тишина, нарушаемая едва слышным гулом холодильника. Странник, казалось, отчаянно о чём-то размышлял. — Было кое-что. Лично я впервые предположил, что у нас могло бы что-то получиться после одной… стрессовой, скажем, ситуации. — Подробнее? — Мы вышли на Папу. Благодаря тебе. Но сделали до того кучу ошибок, по разным причинам, и ты попался. Папа собирался тебя убить. Тогда я подоспел вовремя и сам убил его. Застрелил. А ты вцепился в какой-то момент в мой рукав на плече сзади, совершенно бездумно, и не отпускал, даже когда я сделал контрольный, просто смотрел в одну точку. — Я спрятался за твоей спиной? — недоверчиво уточнил Умник. — Я встал перед тобой. Мы ехали ко мне в институт — ты тогда обитал именно там, на территории, в маленькой служебной квартире. Ты дрожал и стучал зубами. Было не холодно, но я дал тебе свой китель. Ты даже не посмотрел на него — просто укутался, как мог. Признаюсь, на тот момент твоя жизнь полностью была в моих руках, и ты знал, что в любой момент я могу отправить тебя в тюрьму. Или убить. Поэтому и слушался во всём. Я отвёз тебя не «домой», а к себе, и налил тебе выпить. Ты уснул на моём диване. А утром я сварил тебе кофе и накормил завтраком, но, массаракш, ничего тебе тогда не сказал. Не убедил тебя, что ты в безопасности, не пообещал ни жизни, ни реабилитации. Но я твой взгляд чувствовал с того дня по-другому. Он и стал другим. А я понял, что отчего-то очень боюсь тебя потерять. Да, это… Может быть, это объясняло что-то. Они вынужденно проводили много времени вместе. А затем такая встряска, угроза жизни, следом какая-никакая, но всё же… Забота, полученная от Странника. Казалось бы, какой уж тут замок выдержит? Вот только сейчас у него есть и время вместе, куда уж вынужденнее, и забота, и совсем не шатко-валкая. Угроза жизни? Ну, сейчас её нет, даже головных болей не осталось, но травма-то была, и серьёзная… А жизнь, можно сказать, закончилась, когда он узнал, что выбор, как прожить её, у него отняли. Так что же мешает этому замку клятому? — Я очень хочу разобраться, Умник, поверь, и ты не представляешь, как бы я хотел это твой замок разломать к чертям… Но как? Мы же не можем повторить прошлый сценарий? — Я вспомню, — внезапно для самого себя приняв решение, сказал Умник. — А если не вспомню… Массаракш, да какого чёрта? Я был чуть ли не единственным, кому сам мог доверять раньше. Кого любил. Никто не знает меня лучше, чем я сам. Не знал раньше, по крайней мере. А ты — это выбор, сделанный мной. Так? Странник усмехнулся, склонив голову: — Насколько я знаю. — Так почему я должен отвергать его? Я скажу тебе честно, Странник. Когда я проснулся, этот прекрасный мир меня ужаснул. Как и наш брак. Он казался мне обузой и нонсенсом. До сих пор порой берёт это чувство. Но… Да, я не знаю тебя пока. Я не знаю себя пока, ты был прав. Но однажды я стал тем, кем я стал. Кем знаешь меня ты. Если я полюбил тебя, это значит, я хотел этого, уж поверь, мне прекрасно удавалось управляться со своими чувствами, всегда. Я не обещаю тебе ничего. Я не хочу испортить ни себе, ни тебе жизнь пустыми надеждами. Но шанс я нам даю, и я буду бороться. Зеф говорил, что мне просто страшно вспоминать. Вот мозг и сопротивляется. И он, скорее всего, прав, массаракш. Мне очень страшно и я это признаю перед тобой, — он распалился и вываливал на свет божий уже всё, что накопилось. — Не знаю, чего я боюсь глубоко внутри — узнать, что всё не так, как думают все, как думаешь ты, что я не такой, не достойный, или узнать, что всё именно так, что я окажусь не собой, или что любовь моя будет слишком тяжёлой, чтобы вынести её. Я никогда, никогда не любил так. — Талу… — Нет, подожди. Я никогда не любил никого так. И ощутить это, подозреваю, сродни пищи, для бродяги, месяц слоняющегося по пустыне без еды. Думаю, тогда всё случилось не сразу, а так, как нужно, как правильно. Представь, если умирающего от голода посадить за стол, накрытый на полсотни? Это погубит его. — Ты любишь метафоры, — улыбнулся Странник. — Я понимаю тебя. Конечно же, я понимаю. — Спасибо. К чему я веду? Да к тому… Что я вспомню, может, лишь тогда, когда мне больше не будет страшно? Или не вспомню, но мы уже будем счастливы, как раньше? Я никогда не был по-настоящему счастливым. Тут работает тот же принцип. — Я знаю, Талу. Но поверь, ты был. И я сделаю всё, чтобы ты, если не вспомнил, то узнал, каково это. — А, может, дело вовсе не в страхе, — хмыкнул Умник. — А в каком-нибудь повреждении, которого не видно на сканах. И всё это ерунда и блажь, ну и пусть. Повторюсь, я не знаю, получится ли. Но попробовать я обязан. Не ради тебя даже, Странник, уж прости, ради себя в первую очередь. Странник кивнул. — Я люблю тебя. Если ты не захочешь меня, наш брак, я не стану удерживать. Я ни на чём не настаиваю, но буду ждать сколько угодно. И ради нашей семьи я сделаю всё, что требуется. Умник вздрогнул от этого чуждого слова: «семья» и тихо попросил: — Тогда поцелуй меня. Так, как поцеловал бы, если я всё помнил. — Всё экспериментируешь? — улыбнулся Странник. Массаракш, он действительно хорошо его знал. — Допустим. Странник преодолел расстояние между ними в один шаг, и крепко сжав в объятиях, впился в его губы с какой-то безысходностью. Рука его провела кривую по спине, вернулась на лопатки, снова скользнула к пояснице, вторая легла на шею, крепко, но нежно. Умник ответил на поцелуй — он был готов к нему — но не был готов к тому, как это будет. У него голова вдруг опустела, а ноги вдруг стали ватными, и ему даже не было стыдно или неловко обмякнуть в этой хватке, тем более, он чувствовал, что руки Странника слегка дрожат, и знал: только он сам тому виной. Поцелуй продлился не дольше пары минут, но успел поменять всё. Когда Странник посмотрел в его глаза, Умник улыбнулся, и вдруг зацепился за одно-единственное воспоминание, оставшееся от их совместной жизни, и, не удержавшись, пошутил: — Kuss der Liebe², к сожалению, не вернул мне истину. Странник хмыкнул как-то нежно и погладил его по щеке большим пальцем. — Это ничего. Умник не знал, что он имеет в виду: то, что память пока не вернулась или то, что поцелуй, как и два предыдущих, несмотря на свою сногсшибательность, всё ещё не поцелуй любви. — Да. Всё поправимо. 2. Поцелуй любви. *** И весь оставшийся месяц они… Поправляли? Пытались. Умник вернулся к работе на следующий день после разговора и поцелуя, который запомнился, запомнился накрепко ему в этот раз. Он отдался течению и плыл по нему. Потихоньку разбирался в делах и бумагах, которые его буквально завалили, стоило потянуть за одно. Радовался, что дорогой Золли всё ещё работает с ним. Он задавал секретарю кучу вопросов, а тот охотно отвечал, благо, у него была феноменальная память. А по вечерам и на выходных — теперь у него бывали выходные, раньше казавшиеся роскошью не того порядка, что так уж хочется заполучить, они со Странником… проводили время вместе. Знакомились, на этот раз по-настоящему. Странник смотрел на него с невыразимой теплотой, от которой у него в сердце будто что-то трескалось. Но порой к теплоте этой примешивалась некая потаённая, виноватая тоска. И Умник понимал, откуда она. Вместо своего мужа, с кем сросся уже накрепко и давно, которому вверил себя и кого взял себе, Странник получил человека, которого знал… семь лет назад. Да, Умник понимал это, старался не замечать, не ломать себе голову, но всё же прокрадывалась порой в голову странная досада, похожая на… ревность? Боже, и как же это глупо — ревновать к самому себе! Но у Умника только рождался роман, с собственным мужем, ха-ха, но волнительный и захватывающий своей новизной, а этот самый муж, в которого он, возможно, вот-вот влюбится, скучал в то же время будто… по другому человеку. По нему самому, но другому, и это просто ставило в тупик. Странник регулярно дарил ему что-то, и Умник всегда едва ли не краснел, хотел преподнести тут же что-нибудь взамен каждый раз, будто иначе останется должен. Странник сказал ему однажды: — В первый раз я, признаюсь, не особо волновался о таком. У нас всё вышло как-то, — он подумал. — Без периода легкомысленной романтики или, во всяком случае, он был коротким. Почти всё, что у нас было из этого рода поначалу, вносил в наши отношения ты. В этот раз моя очередь. Странник окружил его заботой — так было с первого дня, с первых минут после пробуждения, но будто получив разрешение, он разошёлся не на шутку, и объяснял это, словно бы оправдываясь, вновь тем, что когда-то её недодал. Умник в этом сомневался, но смущённо принимал все знаки внимания и с готовностью отвечал тем же, пусть и не забывая то и дело укалывать и от неловкости, или по привычке пререкаться. Он был растерян. Странник ему нравился, и очень. Он всё ещё не чувствовал себя так, будто, будь его воля, он связал бы, без сомнений, с этим человеком жизнь навсегда, однако в теории… Мысль эта не казалась больше такой обременяющей, тошной, как в самом начале. Они уже были связаны, и с тех пор, как Странник заверил, что не обязывает его ни к чему, а ещё его открытость и доброта, с которой он к нему относился, не внушала жуть своей неестественностью, стало это не тяжкой ношей, а просто фактом. Умник мог влюбиться. Он уже влюблялся. Но ему стали сниться кошмары. Раз за разом, каждую ночь, он просыпался в липком ужасе, чувствуя, как его затапливает скверное чувство беспомощности. Он видел почти всегда лишь одну сцену: размытые, но узнаваемые лица, оружие, блеснувшее в знакомой твёрдой руке и Папу. Папа — не Мак Сим, не Странник, не посланник из другого, благополучного и здорового мира, получив второй выстрел, он покачнулся и упал головой вперёд, точно так же, как когда-то Волдырь, не прожил дольше и на секунду, он оказался такой же оболочкой для костей, как и все они, как сам Умник. Он и раньше не возносил Папу в ранг небожителей: он мог посылать его куда подальше, положив трубку, раздражаться, сплести заговор за его спиной, когда запахло жареным, но он не представлял, что это будет так. Так просто и быстро, ведь он всегда внушал неприятный трепет, а теперь только отвращение, естественное отвращение к мёртвому телу. И Странник, что был рядом, влиял на него в этой повторяющейся сцене совсем не так, как в том смешном видении об огре: тогда Умника затопило безнадёжно в любви, разрывающей грудь, в безопасности, преданности безусловной, доселе им неизведанной, здесь же, в этом месте, которого Умник не мог разглядеть, присутствие Странника будто заставляло стыть кровь в жилах ещё сильнее, неясно почему. Он не знал, обрывки ли это воспоминаний, просто ли навеяно рассказом Странника, но пробуждался он каждый раз чувствуя, как от холодного пота липнет к простыням. Страннику обо всём этом Умник предпочитал не рассказывать. Зато рассказал Зефу. Он вообще чаще стал посещать врачей, с новыми силами взявшись за своё восстановление. Сетту исправно принимала его, но разводила руками, нет ни отёка, ни видимых повреждений, но мозг — дело хитрое. Предупреждала лишь аккуратно, что чем дольше длится амнезия, тем больше вероятность, что те участки, что хранили всё то, что теперь недоступно, перезапишутся, как старая кассета. Но поделать ничего не могла. Умник стал донимать Зефа и тот, пусть и сетовал, что он психиатр, а не психоаналитик, увидев его борьбу, будто стал относиться по-другому, будто даже заботливо по-докторски. И уважение его стало не просто напускно-профессиональным, всё больше оно походило на искреннее, хоть и отчасти. И он пытался от всей души помочь: заваливал направлениями на процедуры, которые Умник беспрекословно проходил, задавал вопросы, на которые Умник решительно отвечал. Психиатр склонялся к тому, что кошмары, которые мучают Умника — всё ещё проделки его подсознания, оно сопротивляется, стращает его тем, что вспомнит он не только своё счастье, свой выбор, и себя самого, но и всё остальное. И Умник был снова с ним согласен. Да, возможно, где-то глубоко внутри он всё ещё боялся вспомнить, несмотря на то, что так храбрился. Боялся вспомнить и себя самого, кстати, в том числе. И как его, униженного, не смогшего закончить начатое, вытащили из ванны и отвезли к Папе, и как он работал на Странника поначалу добровольно-принудительно, и каким тот был чёрствым и жёстким, и свою беспомощность, и страх. Ему хватало и того дня, последнего дня, что был в памяти — затапливающая эйфория сквозь боль, и разочарование, и страх, и как после холодное серебро, готовое умыться порохом, коснулось его языка. Он понимал, что станет легче, он пережил это уже давно, всё сгладилось, всё изменилось с тех пор, но всё же среди всех прочих опасений из глубин разума, он поставил галочку и на этом. Это определённо влияло на него. И он определённо готов был сражаться с собой. В один из дней после встречи сначала с Сетту, а потом Зефом, он, вернувшись — машину уже разрешено было водить — с досадой понял, что оставил где-то ключи от входной двери, а Странник наверняка ведь на работе. Но Умник застал его дома, болтающим, именно болтающим, беседующем, а не ведущем переговоры или отдающим приказы, по телефону. Говорил Странник вежливо, на вы, по-деловому, но с явной теплотой в голосе. Увидев Умника, он, как бы прося остановиться, коснулся его плеча, и поцеловал беззвучно в щёку, заставив по-дурацки смутиться, будто это не стало привычным за последний месяц и сообщил: — Максим передаёт тебе привет, Талу. Умник кивнул неловко и, улыбнувшись, скользнул на кухню, готовить, не стал слушать разговор, если Странник захочет, поделится, а ему всё ещё было диковато осознавать, что Сим, которого он недавно подбивал на убийство человека, ставшего ему мужем, с свою очередь сделался кем-то вроде друга их семьи. Никакой неприязни, впрочем, тем более узнав о нём больше, Умник к Маку не испытывал. Договорив, Странник вошёл к нему и стал задумчиво помогать. В четыре руки они быстро накрыли на стол. — Мне нужно с тобой поговорить, — вздохнул он, когда разместился напротив за столом. — Давай поговорим, — кивнул голодный Умник, уже отправляя в рот кусочек стейка. — Может, ты помнишь наш первый ужин в ресторане после аварии? — Конечно, помню. — Мне позвонили тогда. Я пообещал рассказать, если это доставит нам неприятности. — Что произошло? — Пока ничего, но… Это касается Фэла Кранши. Тебе ведь знакомо это имя? — Странник не торопился приступать к трапезе, сложив руки в замок, он поставил локти на стол. — Свёкра? — изумился Умник — последнее, что он ожидал услышать это упоминание Свёкра. — Да. Тогда, после падения Центра, я нашёл его быстро и оставил в живых — он мог помочь нам найти Папу. Помог не он, он не раскололся, что удивительно, или правда ничего не знал, но к тому времени, как Папа был мёртв, он стал слишком… заметной фигурой в тюремных кругах, чтобы мы могли его убить. Приговор уже был вынесен. Подставлять новый суд решением, которое могло показаться массам несправедливым, мы не стали. — Заметной фигурой, — усмехнулся Умник. — Раньше с такими вещами было проще, заметная или незаметная, а убить одного из тысяч — велика ли невидаль? — Это раньше. Политика изменилась. Во-первых, кучу политических амнистировали из тюрем и реабилитировали после каторг, но это было позже. Поначалу в тюрьмах использовались остатки передвижных излучателей, никто не знал, не умел тогда по-другому подавлять бунты и управлять арестантами. Свёкор проходил, как политический. Его уже узнали, как выродка. Во-вторых, и в главных, что-то позволило ему быстро обрасти… скажем так, многими полезными в среде связями и симпатиями в свою сторону. — Узурпатор власти склонил на свою сторону тех, кто, возможно, по его вине там и оказался. Восхитительно. — Мы не могли раскрыть того, что Неизвестные Отцы — выродки. Кое-кто из старого подполья и так это знал, конечно, но далеко не все даже там. Понимаешь, из-за экстренной смены власти и планов, нам нужно было поскорее вернуть «выродкам» свободу и равные права. Многие до сих пор помнят, и отношение у тысяч людей к вам предвзятое, по старой памяти, и так просто, убрав излучение, это не искоренить. Понятие устарело, это пустое теперь слово, оно не означает ничего, но… Допустить, чтобы люди, только узнавшие долю правды, узнали о Неизвестных Отцах такое, было недопустимо. Поэтому и личности Свёкра никто не знал. — Понимаю. Потому и слух никак не пустить. — Да. Разумеется, у меня в той тюрьме есть несколько агентов, как среди заключённых, так и среди охраны. Мы знали о положении Свёкра с самого начала, следили, конечно, чтобы это не переходило границы, но, казалось, всё сошло на нет уже спустя пару лет. И только недавно оказалось, что это не так, что руки Свёкра дотянулись уже и за пределы тюрьмы — многие из его приспешников или поклонников вышли, у кого-то было сообщение с волей всегда, а с тем звонком я узнал, что он не только что-то замышляет, но и склонил на свою сторону двух моих же агентов. Двух — это их тех, что мы знаем. Они сливали всю доступную информацию обо мне. К счастью, таковой немного. — Подожди, а при чём тут Сим? Не просто же так ты завёл эту тему после разговора с ним? — Ни при чём особенно, он сейчас на архипелаге и не имеет к происходящему никакого отношения, но у него есть выделенная зашифрованная линия для связи со мной и ещё несколькими людьми, в том числе Гаалом. Гай тоже работает на меня, не в тюрьме, естественно, но ты же знаешь, как во всех кругах рано или поздно расходится любая информация. — Гаал? Я помню его сестру, Рада, кажется? Милая девочка. Ты выкрал её у меня. Мак Сим неровно к ней дышал? — улыбнулся Умник. — Да, — Странник ответил на улыбку. — И нет. Дышал он явно ровно, но эта семья действительно до сих пор имеет для Мака большое значение. Впрочем, мы не об этом. — Ладно, не перебиваю. — Нет, ты спрашивай, если что. Так вот, Гаал сказал, что в последнее время слава о Свёкре стала уж слишком громкой, а вот обо мне… В общем, скажем так, бытует мнение, что я сдаю обороты, теряю влияние и хватку. Умник даже рассмеялся. — Ага, верю, верю. Как дела обстоят на самом деле? — На самом деле… Не стану скрывать, в последнее время я действительно стал проводить куда меньше времени на работе. — Из-за меня? — Из-за всего. Я не робот, каким меня считают многие, и ты —  наверное, самое важное, что есть в моей жизни, и, безусловно, меня заставило отвлечься случившееся. Как и спасение личной жизни. Мне кажется, это вполне естественно. Но никто из моих не знает истинных причин. Кроме нескольких личностей, которым я доверю безоговорочно — Фанк, Максим, конечно… — Так что, думаешь, нам стоит сбавить обороты? — Умник хмыкнул, посмотрев внимательно на Странника. Тот посмотрел на него недоумённо. — Что? Нет. Просто я больше не могу допустить ошибок. Или сбрасывать со счетов что-либо, даже самую мелкую мелочь. Они переглянулись и почти рассмеялись из-за случайного выпада в сторону ничего не подозревающей мелочи, которая, вообще-то, и мелочью никогда не была.  — И что, — Умник осознав, что даже не ест, отложил вилку в сторону. И спросил, вернув себе серьёзность. — Ты не знаешь, что именно Свёкор замышляет? Не поверю, что ты не можешь проконтролировать и это, повлиять на бывших своих людей или переманить его. — Могу, конечно. Но он не раскрывает своим пешкам и толики подлинных планов — для большинства это что-то абстрактное о захвате власти, надежда для недовольных, и это ерунда, не стоит секунды беспокойства, но я не поверю, что всё так просто. Он, как минимум, активно копает лично под меня. И, полагаю, тебя. — Думаешь, Свёкор способен причинить тебе какой-то вред? Не смеши меня. — Не думаю, но повторюсь, Талу, если есть хотя бы доля вероятности, что тебе может грозить опасность, я не буду её игнорировать. Больше я не подвергну тебя риску. — Больше? — переспросил Умник и догадка прошила его резко, словно машинной иглой. — Ты подозреваешь, это люди Свёкра испортили машину? — Тогда я даже не подумал об этом, конечно. Не уверен ни в чём, но недавно у меня появилось подозрение, что в тот день нам не только перерезали тормоза, но и попытались меня отравить утром, в отеле. Не учли только, потому как не знали, что моя физиология несколько отличается от обычной, и доза, которая должна была стать смертельной, не сработала как нужно, и даже все симптомы отравления выветрились вскоре из-за стресса. Беспокойства за тебя. Из-за этого же беспокойства я не проверил тормоза сразу и, уж тем более, думать забыл о себе и недавнем недомогании, а сейчас любые анализы или пробы крови будут бесполезны. Я проверил волосы на днях — никаких следов яда там не оказалось. Но это естественно, откуда им взяться спустя более чем сорок дней? — М-да… — Умник задумчиво пожевал губу, потом, чтобы занять себя чем-то, вернулся к остывшей еде. — Думаешь, он предпримет ещё попытку? Пока, вроде, бы всё тихо, — он и сам понимал, что полагаться на эту тишину более чем глупо. Как и беспечно терять бдительность. Странник был прав. — Не знаю. У меня нет доказательств, что это было его рук дело и в тот раз. Но если это так, мы найдём их. И будем готовы в любом случае. Верно? — Верно. Умник протянул руку, по наитию какому-то коснулся ладони Странника, и тот поднял на него глаза, взглянув благодарно. Они не знали, что доказательства найдут их сами — очень скоро. *** Произошло это просто. К концу недели они решили отдохнуть от бесконечных поисков истины. Умник тоже к ним присоединился, Странник теперь был не один, а они проводили ещё больше времени вместе, но отвлекаться от дел всё же необходимо — хотя бы для освежения взгляда. И они снова заглянули в тот самый ресторан. Хозяев они — ну, сейчас лишь Странник — знали, все сотрудники в заведении были проверенные, поэтому, по крайней мере, бояться, что здесь найдётся отрава в еде, не приходилось, но Странник всё равно попробовал всё сперва и они подождали несколько минут, и несмотря на всю серьёзность ситуации, это было смешно и немного неловко. И как-то интимно: то, что они едят из одной тарелки. В этот раз они говорили снова лишь о себе, о своих отношениях, без особых откровений, но смутиться Умника разговор всё равно заставил. А ещё сильнее бросил в жар его поцелуй у порога спальни. Их спальни. Теперь мысль об этом, о том, что спальня эта, вообще-то, не его, Умника, а их, общая, как и шкаф в ней, и вся мебель, да какой шкаф, массаракш, кровать (!) казалась не странной, а вновь, скорее волнительной. Но дальше они не зашли — словно, как в том предположении Умника, где проводив его до дома, Странник уехал восвояси, вынудив вспоминать о себе полночи, он ушёл спать в свой кабинет, где обитал последние два месяца. Но помечтать о Страннике и подумать о том, а почему, они собственно, настолько не торопятся, Умнику не довелось. Войдя в комнату, он прислонился на секунду к двери, слушая своё учащённое дыхание, а затем зрение привыкло к темноте и тогда он увидел человека. Человек стоял у окна и Умник почему-то безошибочно узнал его по силуэту, с первого взгляда. Умник хотел было просто выйти по-тихому, будто ничего не произошло и позвать Странника — да, глупый план, но он мог сработать, но Свёкор обернулся, и в руке его уличный фонарь тут же высветил пистолет. Массаракш… Ну что за глупость? Такой вечер… Мысль эта посмешила Умника, вся ситуация была до того нелепой, что он не знал, что ему предпринять. Как Свёкру удалось оказаться здесь? Как он сбежал из тюрьмы, и, главное, почему Странник об этом ничего не знал? Почему сегодня ему никто не позвонил? — Включи свет и подойди, — отчеканил Свёкор своим низким голосом, не изменившимся, лишь тон был не вкрадчивым, как раньше — металлическим. Умник не стал спорить с человеком с оружием в руках — нажал на выключатель и подошёл покладисто, встал рядом. — Ближе. Он сделал ещё шаг, и Свёкор, несмотря на то, что был поменьше Умника, а в заключении ещё и заметно похудел, осунулся — вот уж кого годы не омолодили в этом странном времени  — с лёгкостью притянул его к себе и приставил дуло к шее. — Позови его, — в голосе Свёкра послышалась насмешка. В глазах его огромных, выделяющихся на худом лице, прозрачных, блестящих, тлела решительность. — Что, если не позову? — со вздохом поинтересовался Умник. Свёкор больно провёл по шее дулом. — Хочешь проверить, Умник? — Странник! — позвал Умник, послушавшись неохотно. Странник открыл дверь буквально через несколько секунд, будто он уже был на полпути, до того как услышал зов. Он застыл в проёме, широко раскрыв глаза, и в глазах его не было страха — лишь лёгкое замешательство, сменившееся почти сразу злостью. — Чего ты хочешь? — спросил он не мешкая. — Чего я хочу? — Умник уже не видел лица Свёкра, тот развернул его к себе спиной, но в голосе его снова слышалась нервозная радость. — Хочу чтобы один из вас трагически погиб на глазах другого. Он отвёл пистолет с шеи Умника и направил его на Странника, продолжая сжимать плечо до боли. — Вот, думаю. Вряд ли ему — он указал пистолетом на Умника. Будет не всё равно. Но… Я даже не знаю. Уже сомневаюсь, понаблюдав за вами некоторое время. Дети мои. — Интересно, — Странник ухмыльнулся. Он продолжил что-то говорить, а Умника вдруг накрыло чем-то словно, отрезало от всех звуков и от происходящего, отстранило, выбросило из реальности. Он понял, вдруг: в тот раз, если это всё же были люди Свёкра, а сомнений в этом почти не осталось, они повредили именно машину Странника. Именно Странника они пытались отравить. Он был целью, не Умник. И сейчас, когда пистолет был направлен в сторону Странника, он ощутил наконец запоздало какой-то животный ужас, которого не было, не было совсем, когда Свёкор угрожал ему, тогда даже смешно почему-то было, и всё казалось несерьёзным, и он знал, что Страннику пара пулек в жизненно важные органы, кроме мозга, конечно, не угрожает ничем, кроме дня в больнице, но всё равно, одна вероятность того, что Странник может пострадать, не выжить, а он останется, останется один, без него, так и не сказав, так и не почувствовав… Не почувствовав? Умника вдруг затошнило от нахлынувшего чувства дежавю, парамнезии. Будто он снова оказался в том мерзком сне, но нет, в этот раз то, что он увидел за затуманенным зрением, не было похоже на сон… Массаракш, серьёзно? Как невовремя. Господи, как же невовремя, это смехотворно даже, он так ждал, а теперь… Умник с трудом удержался от того, чтобы громко и горько не всхлипнуть. Нужно взять себя в руки. К горлу всё подступал не то смех, не то грозящий вырваться крик. Но он незаметно тряхнул головой и попытался прислушаться. Не сейчас. Не сейчас, всё потом. Потом полюбуется сложившейся окончательно, в секунду, с лёгкостью мозаикой. -…на тебя не похоже, Фэл. Раньше, до недавних пор даже, твои планы были куда продуманнее, а это больше похоже на истерику ребёнка. Ты бы мог скрыться, с помощью своих людей сделать себе документы и уехать подальше, издалека руководив местью, раз уж так неймётся, а это что? — Истерику ребёнка, — повторил Свёкор абсолютно безэмоционально. — Что ж, дети и не на такое способны, своими глазами увидев наконец видеозапись убийства… Папы. — Вот оно что… — Рудольф посмотрел на Талу, и, видимо, расценив его бледность по-своему, вдруг сказал: — Fürchte dich nicht. Das ist meine Waffe, er muss sie in meinem Büro gefunden haben. Es ist kaputt. Aber solange er denkt, die Situation unter Kontrolle, werde ich ihn verhören. Verstehst du? ³ — Ich hab's verstanden, — с трудом подбирая слова, ответил Талу, едва заметно улыбнувшись. Говорить на немецком всегда было сложнее, чем понимать его. — Nur tu… was du tun musst⁴. — Неужели придумали свой собственный язык? — как-то неуверенно пошутил Свёкор. — Ещё одно слово на этом несуразном шифре и пуля легко перекочует из обоймы в чью-нибудь голову. Ясно? — Ясно, — неохотно отозвался Талу. — Ты следил за домом? Откуда знал, когда приходить? И… ты явно не шпилькой вскрыл замок. А попробовал бы бить стёкла — я узнал бы об этом тут же. — Вопросы, дорогой мой Странник, могу здесь задавать только я. И всё же что-то странное было в этом всём. Почему Свёкор примчался так опрометчиво, даже не взял своего оружия, понадеялся, что он обязательно найдёт его здесь? И действительно, откуда он мог знать, что именно сегодня вечером они покинут дом — логичнее было бы пробраться, тогда уж, пока они оба пропадали на работе, днём. Да и действительно, как он вообще залез в дом? Он достал где-то ключи? Массаракш. Сегодня днём он между делом сказал доктору, Лали Сетту, что вечером они собираются на ужин. О забытых недавно ключах он спросил Зефа ещё три дня назад, у того их не оказалось, а вот о докторше и думать забыл — всё равно дома нашлись дубликаты ещё в тот день… Неужели? Да, ну, возможно просто совпадение. Но вот почему он действовал так непрофессионально и глупо? — И как ты заставил Сетту работать на себя? — закинул он удочку на удачу. Свёкор дёрнулся, но тут же будто собрался, хватка его стала ещё жёстче. — Не твоё дело. Рудольф покачал головой. А потом снова заговорил на немецком, вопреки предупреждениям Свёкра, и попросил не делать резких движений — у Свёкра мог быть ещё и нож, или другое оружие, не стоит заставлять его им пытаться воспользоваться раньше времени. А сам он стал медленно подходить. Шаг — вопрос Свёкру, ещё шаг — ещё вопрос, без ответа, конечно. И вот он уже забрал пистолет — Свёкор нажал на спусковой крючок дважды перед тем, попытался сопротивляться, но быстро осознал, тщетно, попробуй вырвись из хватки Странника… Отдал и оружие, и Умника в руки своего злейшего ныне врага. До чего же глупо вышло. Драматургия уровня «Массаракшной жести», ей богу. Свёкор никогда не казался таким дураком, и до сегодняшнего дня, напротив, и у него, по всему, неплохо получалось справляться с новым миром, приспособиться, как адаптируются лягушки к зиме, замораживая свою кровь, а теперь вот так по-идиотски закончить и ради чего? Впрочем, вскоре они получили ответ. Рудольф успокаивающе погладив Талу по шее, достал из кобуры на груди под кителем уже другое оружие: свой всегда заряженный револьвер. Он взвёл курок, и направив оружие на Свёкра, покачал головой. — И зачем? — озвучил Рудольф мысли Талу, которому говорить сейчас удавалось с трудом. Слишком многое, помимо Свёкра беспокоило и томило, бушевало в голове и билось, но пока это получалось успешно почти игнорировать, закрыв за воображаемым стеклянным кубом. — У тебя всё отлично получалось, а теперь… Все труды пойдут прахом, и может, первое время, тебе кто-то и останется верен, попытается нам отомстить, но у них ничего не выйдет. А сети твои очень скоро развалятся. Ты же понимаешь, что на этот раз тебе не избежать казни? Свёкор явно растерял желание говорить. Он посмотрел на Странника и чуть наклонил голову. На лице белом Талу почудилась лёгкая улыбка — почти счастливая. Но, конечно же, ему это только показалось. 3. Не бойся. Это мой пистолет, наверное, он нашел его в моем кабинете. Он сломан. Но пока он думает, что контролирует ситуацию, я его допрошу. Понимаешь? 4. Я понял. Делай, что должен. *** Он всё ещё старался не думать о лишнем, когда Рудольф надевал на Свёкра наручники. Когда он вёл его, подтолкнув пару раз дулом в спину — не злорадно, не чтобы унизить, но устало и гневно, в машину, вызванивал людей, выяснял, почему ему никто не рассказал о побеге. Оказалось, Свёкра в тюрьме не было уже пару недель — на его место посадили человека очень похожего, готового на всё ради своего идола. Сетту тоже привезли для допроса. Оказалось, с виду умная женщина со степенью, которая при излучателях тоже была из «выродков», хоть и легальных, просто-напросто одурачилась свёкровскими прихвостнями и полуамурными письмами, а за последнее время практически влюбилась в образ таинственного лидера, который даже не сам ей писал. И почему никто не обратил внимания на то, что она сама напросилась лечить Талу? Да, они и правда сдают позиции. Рано ещё расслабляться. Сколько ещё таких, обработанных, врачей, полицейских, пришедших на смену гвардии, учёных, которые «спят», но готовы активизироваться по первому зову? Это им ещё предстоит выяснить, но точно не одна Лали. Талу в какой-то момент ощутил даже жалость какую-то непрошенную — и к Сетту, и к Свёкру, и к тем, кого он оставил «осиротевшими». Вечный отец, массаракш… Он тут же себя одёрнул, ну что за чепуха, жалости к ним ещё не хватало! Сами виноваты ведь. Он и вправду будто изменился за последние годы. И это… Это было странно. Снова образ двоился в мыслях, троился, дробился, но теперь не образ Рудольфа, а его собственный. Ничего. С этим можно справиться со временем. Просто это так печально и одновременно смешно в идиотичности ситуации — если Свёкор действительно хотел и мести тоже, а не одного самоуничтожения, он бы наверняка очень расстроился, узнай, что создал ситуацию, которая не только не причинила им малейшего вреда, но и помогла. Экстремальный способ, но действенный, но откуда же ему было знать? Вскоре они узнали из показаний некоторых самых приближённых последователей, которых удалось вскоре вычислить, что их предводитель давно уже не… Горит, как в самом начале. Словно устал смертельно. Да, одно Талу понял. У Свёкра хорошо, лучше всех, наверное, в этой стране, получается мутить воду, а вот пить эту мутную воду, ему не отчего-то не захотелось, хотя она мутнела именно так, как он задумывал. Будто делал он всё это только потому, что мог, а увидев ту запись — просто сдался. Наверное, пережди он срыв, всё у него могло получиться куда как лучше, но, к счастью… он не переждал. Талу с Рудольфом возвращались домой спустя пятнадцать часов всей этой муторной волокиты. Рудольф планировал вернуться на работу ещё через часов восемь. Ему ничего, что не спали они дольше полутора суток, он и не на такое способен, даром, что может уснуть в любых условиях, в любой удобный момент, а Талу, которого поначалу спасало нервное возбуждение и пережитый стресс, прислонившегося к стеклу, и чувствовавшего как стучат от вибрации зубы, обволокла тошнотворная дрёма. Пытаясь развеять её, он думал, а стоит ли поднимать так волнующую его тему прямо сейчас, когда они наконец одни, или лучше сначала поспать хотя бы несколько часов? Молчание казалось почти предательством, но он так устал и так хотел, чтобы Рудольф поспал тоже хоть немного, ведь вернётся же, трудоголик, ещё через сутки, в лучшем случае, а потому молчал. Молчал, когда они ехали, молчал, когда поднялись по ступенькам домой, когда расходились по спальням. И только приняв душ, и откинув покрывало со своей… С их с Рудольфом кровати, он вдруг почувствовал, как сон выветрился из головы вмиг. Это что ещё за ерунду ему внушил усталый рассудок, массаракш? Выйдя из комнаты, он спустился стремительно и без стука влетел в кабинет Рудольфа. За последние недели он так ни разу не видел, как и на чём именно Рудольф здесь спит, а тут, вот, увидел, и обомлел. Рудольф прилёг, даже не накрывшись, надев майку и брюки, будто в любое время готов был вскочить по звонку, на свой диван, большой, но явно не настолько чтобы вместить его полностью, чуть согнув ноги. Ну что за существо?! Когда Талу вошёл, существо распахнуло веки тут же и вопросительно вбуравилось в него взглядом. А Талу подошёл к нему, и присел на краешек, погладив по мокрым растрепавшимся волосам — Рудольф тоже принимал душ. Интересно, почему за всё время его амнезии, супруг ни разу не показался перед ним без укладки? Может, помнил слишком хорошо его мягкие насмешки в их первое утро, за которыми Умник скрывал восхищение, влюблённость и переполняющую его нежность от этой домашней причёски? — Талу? — вдруг спросил Рудольф, и в глазах его усталых вдруг что-то зажглось, не то понимание, не то надежда. Он кивнул. Рудольф выдохнул, и приподнялся, обнимая его, и Талу, чуть надавив на его грудь, прилёг сам, упал буквально в объятия, и прижался крепко-крепко, вдыхая любимый и родной запах. Одной рукой он высвободил край майки из-за пояса и коснулся горячей кожи Рудольфа. Это казалось почему-то жизненно необходимым сейчас. Рудольф тоже касался его обнажённой спины, но ему даже не пришлось ничего высвобождать — пока Талу решительно нёсся сюда, халат развязался, являя миру шёлковые красные трусы. — Прости меня. Я очень тебя люблю, Руди, — прошептал Талу. — И не только потому, что снова помню. Тот дурак, которым я был вчера, даже тот, которым я был семь лет назад — они тоже, даже если последний это яростно отрицал. — Ты не дурак, Талу, но Глупник. За что ты извиняешься, массаракш? Я тоже тебя люблю. — Я знаю. Они говорили шёпотом, так же тихо и рассмеялись. Талу заглянул сквозь полумрак в глаза Рудольфа, любимые глаза, за которые не жалко жизнь отдать, хотя жизнь свою он всё ещё очень любил, и цепляться готов был за неё почти любыми способами, если оставалась хоть малейшая надежда. Он не был идеальным. Он не чувствовал себя особенно смелым, точно не был благородным, хоть и работал на благо. Умным и хитрым — был. Предприимчивым был. Хорошим человеком? Вряд ли. Его уже не перекроить. Рудольф никогда и не пытался. — Пойдём, — он взял Рудольфа за руку и, встав сам, помог ему подняться. — Ты скучал по мне? — спросил Талу сонно, улыбаясь, когда они легли на мягкую кровать, не расцепляя объятий дольше, чем на несколько секунд. Он никак не мог перестать гладить Рудольфа, с которого на ходу снял и майку, и брюки, везде, пусть и знал, что дальше дело точно сегодня не зайдёт. Рудольф в свете ночника посмотрел на него внимательно и серьёзно. — Нет, — ответил он твёрдо. — С чего бы? Ты же всегда был здесь.