***
Джей задумчиво трогает ногой прохладную воду, прислушивается к себе и входит в зеленовато-прозрачный, сверкающий вдалеке океан. Совсем другие ощущения, чем от пламени. Огонь будто берет тебя силой, даже если просто стоишь рядом, а вода сама отдается и принимает. Приходится позволять нести себя, ласкать, раскрывать. Зажавшись, далеко не уплывешь. Океан предлагает забыть про опору, дно, верить в безопасность обволакивающего потока, хвататься гребками за то, что может просочиться сквозь пальцы. Обращаться с изменчивым как с надежным. И весь океан кажется живым, размеренно дышащим, подталкивающим. Когда лежишь на воде, качаешься на волнах, смотришь в небо, все смешивается и трудно понять, в какой синеве ты паришь. Откуда в тебе такая легкость, несмотря ни на что. Несмотря ни на что. У океана есть ритм. Вдох и выдох, прилив и отлив. Ритм есть у каждого человека. В биении сердца, в колебаниях мозга, в том, какими всполохами кто-то думает и как часто ему удается размышлять, а не гонять в голове чужие шаблоны, какие он испускает разряды эмоций — у одного чувств едва хватает, чтобы подогреть воду, а у другого — достаточно, чтобы отопить дом. Успех и неудача — тоже ритм. Оргазм — исход чередования толчков и пауз. Причем при всей одинаковости у каждого человека этот ритм, доводящий до разрядки, личный, как отпечатки пальцев. И двое сливаются в постели не тогда, когда их тела прижимаются и соединяются, а когда их ритмы дополняют друг друга, и каждое движение попадает в резонанс. Отношения — тоже ритм, танец. Сблизиться — отдалиться, причинить боль — сделать приятно, дать — взять, подчинить — уступить. Джей верит в ритм. Чувствует, насколько он реален. Все остальное — ложь. Джокер делает несколько сильных гребков, ощущая, будто летит сквозь воду, наращивает скорость. Он предпочитает дикие безлюдные пляжи и часто приходит поплавать один — совсем другие ощущения, чем делить океан с Брюсом. И то, и то по-своему приятно. Возле берега вода едва доходит до пояса, поэтому он отплывает подальше, растворяясь в скольжении.***
Джей спускается в бассейн возле дома, держась за поручни. Сложив перед этим всю одежду и нижнее белье на шезлонг. Медленно, растягивая удовольствие, дразня Брюса, который уже там, — и легко догадаться, что он задумал. Занятно, когда не ты распускаешь легенды о себе, а они сами вырастают вокруг тебя. Вся эта история с падением в чан с химикатами, с обожженной и выбеленной кожей — конечно, миф, которым готэмцы стремились объяснить грим и шрамы Джея. А здесь, в Арамболе, никому уже нет дела до якобы погибшего в другой стране злодея. И все же часть правды в этой истории есть: кожа, неизвестно почему, у него слишком чувствительная. Целая, без химических ожогов. А вот нервные окончания словно обожжены, особенно временами, как сейчас, когда захлестывает возбуждение. Губы кажутся набухшими, кожа на них словно натянута. И что-то наполняет до краев, распирает. Ощущаешь каждый шов на футболке, давление воздуха на кожу, каплю пота на лбу… Хорошо, что он умеет как с болью, отстраняться, «замораживаться». Но зачем это делать, когда лучшее лекарство — прижаться к другому разогретому телу, единственному такому целительному, утоляющему. Джокер оказывается по пояс в прохладной воде. Пока Бэтмен пытается его обнять и притянуть к себе, он осторожно из-за переполняющих ощущений, обходит его по кругу, трогая, рассматривая, потираясь щекой о плечо. Ощупывает влажную мускулистую плоть, прогретую солнцем, слизывает брызги воды с его шеи. Кружит вокруг своей добычи. Брюс верен себе: не снял плавки. И Джей вдруг остро чувствует свою наготу. Без прикрытий, защит, без шанса спрятаться. Обнаженное, готовое отдаться тело. Ему нравится это чувство. Нравится быть таким. И правильно, что придется опять тормошить, забираться под резинку плавок, «охотиться» на запрятанный, упакованный член, а его прекрасный обладатель будет до поры до времени невозмутим и спокоен. Руки Брюса такие странные. Джей никак не поймет, это он себя накручивает каждый раз, или ладони любовника на самом деле становятся горячими, давящими, когда тот ласкает. Словно это не поглаживания, а массаж горячими камнями. Он всего лишь растирает кожу Джокера руками, одной на груди, под ключицами, другой на спине, а кажется, будто прогревает насквозь. Внизу вода освежает и омывает, сверху пробирает жар рук. Теплые ладони соскальзывают на живот Джея, гладят по кругу, и он жалеет, что не в кровати: спрятал бы руки за голову. А так, не в силах сдержаться, в невольном защитном жесте держит их у живота, словно пытаясь оттолкнуть. Ему, и правда, хочется прикрыться, свернуться в комок — инстинкт, требующий прятать наиболее уязвимые в драке места от прикосновений. Но наслаждение перевешивает.***
Поджигать надо непременно, когда темно, и не для того, чтобы никто не увидал, не привязался, не остановил, а чтобы по-настоящему насладиться пожаром. Ночь отеняет красоту пламени. Сейчас начнется: непрестанное движение на месте, каждая искра устремится вверх, все это, желтое — горячее — живое замечется, задрожит, станет менять форму так быстро, что глаз не успевает привыкнуть. Огонь — самая интересная вещь на свете: ласка камина и жестокая пытка, подарок небес и привет из пекла, разрушение и творение — чего бы стоил мир без его переплавляющей металл силы? Молодое, алеющее, как мак, пламя там, внутри, вдруг окрасится в разные цвета: фиолетовые, белые и зеленые языки затрепещут, словно персональный фейерверк. Немного хлористого калия, буры, сернокислого магния, предусмотрительно разложенных заранее по углам, — и банальные химикаты сделают чудо… Огонь отдает попранными запретами и обновлением. Вот-вот раздастся звон бьющихся от жара стекол. Всплески пламени выльются наружу из оконного проема. Уютный треск костра превратится в ровный гул в утробе пожара. Упадут горящие балки потолка. Дикое напряжение будет нарастать и нарастать, что-то внутри Джея откликнется на зов огня, на его потребность проникать, обладать, присваивать. В какой-то момент остро стиснет ощущением потери — может быть, из прошлой жизни, ощущением предела, исхода, необратимости. Возбуждение начнет прорываться стонами, сдержанными закушенными губами. Плещущееся среди горящих стен огненное солнце будто впустит в другую реальность, и Джокер, содрогаясь, почти растворится в пожаре, в огненной истоме, исчезнет и выйдет живым, как саламандра. И облегчение наконец придет.***
Вода покачивает. Вот он, ритм. Когда плаваешь и особенно когда просто зависаешь в воде, хорошо думается. Разве когда-нибудь Джокер говорил, что любит хаос? Ха! Люди верят в то, что хотят, а не в то, что слышат. Когда это, интересно? Когда заявлял, что жизнь — жестокая, кошмарная шутка?! Ужасный, безумный розыгрыш?! Разве так говорят о том, чего хотят? Он добивался хаоса, да. Называл себя его агентом, носителем. Но не для того, чтобы наслаждаться. Просто все должно быть предельно. Должно стать тем, чем оно есть. Настоящим. Спрятанная грязь — открытым насилием, полу любовь — предательством, медленное разложение — взрывом. Надо дойти до края, до максимума, придать всему форму. Снять драпировки. Джей видит вещи, которые должны случиться. И беспощадно ясно, насквозь, видит то, что есть. Так пусть все взирают на то же самое. И даже если это будет последнее, что они увидят, — что ж, правда требует жертв. Но чего он хочет от мира, где снять блестящие тряпки с гниющих костей, — святотатство, осквернение? Джокер видит хаос. Темные воды хаоса. И тонким хрупким льдом на нем — мораль, кодекс, правила, блага цивилизации, все, за что человек когда-то боролся… И в этом льду уже промоины, полыньи, которые так сладко расширять. Джей ненавидит ложь. Он аморален? Он не верит в мораль. Неточность, фальшь, несоответствие своей природе — вот в чем человек может быть повинен. Другой вины Джокер не признает. Он не любит хаос. В нем нет ритма. А Джокер любит танцевать. И нашел-таки в этом уродливом мире, того, с кем может «зажигать». Брюс, разделенный раньше на две ипостаси, и, возможно, этим и спасенный, только он — такой, какой есть. Искренний. Цельный. Настоящий. И Джей, очарованный всем настоящим, теперь — его, теперь с ним до конца. С Бэтменом он прислушивается не к хаосу, а к ритму дождя, ветра в лесу, океана. Того, во что Джокер тоже верит. И это намного приятнее. Джей размышляет, плавая недалеко от берега. Поначалу он не понимает, что происходит, когда поток воды подхватывает его и с невероятной силой тащит в открытый океан. Пловец сопротивляется изо всех сил, поворачивается к берегу, мышцы на руках и ногах напрягаются, он рвет воду взмахами, торопится, но, несмотря на все усилия, расстояние не меняется. Кажется, наоборот: чем больше Джокер дает отпор волнам — тем дальше от берега они уносят его, будто насмехаясь.***
Ладони Брюса, пальцами вниз, уже медленно скользят с верхней части живота к лобку и обратно, каждый раз опускаясь чуть ниже. А потом проделывают этот путь, уже основательно вдавливаясь, вминаясь, прижимая кожу и внутренности чуть не до позвоночника. Кажется, будто пальцы внутри него, а не снаружи. И от этих непонятных прикосновений сладко, больно, ноет в тяжелеющем паху. Вода становится холодной и от нее пробирает дрожь, а вздымающийся живот делается горячим и поддатливым. Брюс, он такой: всегда касается, где хочет, как хочет, в непривычных, вроде, не чувствительных местах. Берет, что хочет, жадно. Хватает его тело везде, чтобы только ощутить: это его собственность сейчас, можно — все. И ведь можно ему, действительно, все. Джокер видал, как люди, настолько продрогшие, что озноб поселился в теле, обжигались, лезли чуть не в костер живьем, чтобы только избавиться от пробирающего изнутри холода. Так и он — чтобы освободиться от привычного одиночества, все еще живущего где-то под ребрами, в суставах, в костях, готов позволить Брюсу бить его, мять, не то, что трогать живот — вспороть его и запустить пальцы внутрь. Лишь бы пристальный теплый взгляд Брюса выжег всю боль и холод, прикоснулся, не отторгая, ко всему, что — Джей. Джокер вжимается в стенку бассейна и закусывает губу, пока Брюс умело растирает подушечками больших пальцев дорожку от его пупка вниз. И совсем уж тонет в ощущениях, бьется, как рыба на воздухе, когда после всего теплые руки дарят то томительно-легкие, то властные и грубые прикосновения к его члену. Брюс легко подхватывает его под мышки и подсаживает на каменный бортик бассейна. Этим ощущением Джей тоже все никак не насладится: он вообще-то очень высокий, широкоплечий, крепкий мужчина, несмотря на худобу, и мало кто мог бы оторвать его от земли. Но Бэтмен всегда мог. Ох, возможно, это должно быть пугающим или унизительным, но для слишком непокорного по жизни Джокера так важно было попасть в сильные руки, вертящие его, как куклу. Настолько важно, что теряло значение все остальное, будут ли его душить, швырнут куда-то или пристроят, как сейчас, чтобы было удобнее ласкать. К пальцам Брюса присоединяются губы, и живот Джея целуют, лижут, покусывают, посасывают кожу. А потом уже, если так можно выразиться, целуют одними зубами, но деликатно, не болезненно. Он запускает пальцы в волосы Бэтмена, силой поворачивает его лицо к себе, смотрит сверху вниз. Его невыносимо напряженный, жаждущий, замутненный взгляд сверху — и эти все еще невозмутимые, прищуренные, насмешливые глаза внизу. Ненавистные за это спокойствие, кажущееся временами самодовольством, распаляющие и такие необходимые… Джей не издает ни звука сегодня и вообще затаивает дыхание, когда его ноги резко разводят, а губы начинают ласкать заждавшийся, пульсирующий член.***
Сейчас веселье начнется. Джокер нервно дрожит, ощущая всем телом жар от пылающего дома. Но прежде чем случается ожидаемое, в проеме окна появляется черная фигурка — силуэт ребенка четырех — пяти лет. Один из вечно бродящих стайками смуглых и грязных индийских детишек, очевидно, залез в брошенное помещение. И что он там делал, когда Джокер поливал бензином стены? Спал? Прятался среди груды старья? Какая теперь разница. Огонь мгновенно подкрадывается к нему. Одежда и волосы вспыхивают — и ребенок превращается в живой факел. Визг, а затем низкий вой — дикий, недетский, нечеловеческий — разрушает чары огня. Разноцветные огни — последнее, что, возможно, еще увидит этот совсем немного поживший человек. Одежда и кожа расплавятся и перемешаются, нос и уши потеряют форму, тело будет гореть часов пять, как свеча, а мышцы, иссушаясь, подергиваться. Пока не останется медленно догорающая кучка пепла с костями… Это совсем не весело. Не похоже на смерть врага. «Брюс!» Джокер представляет, как тот непременно узнает о смерти ребенка, беспокойно вспоминает об обещании не убивать, и сердце медленно стискивает безнадежная боль. «Не хочу!»***
Вода тащит в жуткой спешке. Волны летят внахлест, накрывая с головой, так что все больше воды попадает в рот и приходится отфыркиваться. «Обратный поток, — вспоминает Джей, не веря, что все это происходит именно с ним. — Сейчас отлив, и возникают течения, которые серферы называют «лифтом». Преодолеть их практически невозможно… Нет, так не должно быть. Это не все! Надо искать лазейку. Не может моя смерть быть такой банальной — утонуть во время купания». Но внутренний голос нашептывает: «Конечно, может. Ты же знаешь это: чем смешнее — тем ближе к правде. Все абсурдно. Никто не даст тебе выбрать красивую смерть». За пару минут берег уже оказывается где-то на горизонте, а силы заканчиваются. Джокер снова и снова пытается ускоряться, но, кажется, не сдвигается с места, а когда усердие иссякает, обратный поток за небольшие периоды отдыха утягивает все дальше и дальше в открытый океан. Здесь гуще пахнет водорослями, чем у берега. Силы уже на исходе. Мужчина впервые вспоминает о том, что можно было звать на помощь. Уж слишком это непривычно для него. Он несколько раз хрипло кричит, но понимает, что все бессмысленно — слишком далеко его уже отнесло, шум волн заглушает вопли. Джей начинает осознавать, что на самом деле тонет. Вскоре энергия иссякнет — и он опуститься на дно. Он смотрит по сторонам на бескрайнюю водную гладь не с ужасом, а с удивлением: «Так вот как это все будет на самом деле. Вот как я умираю. Здесь». Бесконечная вода вокруг, неясная черная глубина внизу. Не на что опереться. Скоро он начнет погружаться туда, теряя воздух красивыми пузырьками, а звуки станут странно звучать под водой, словно из другого мира. Словно на свете и нет ничего, кроме океана. Где-то там, среди спутанных водорослей, есть участок песчаного дна, на который улягутся его кости. Тело быстро растащит по кусочкам живой океан, а вот отбеленные водой кости залягут надолго. Джей думает об этом не с ужасом, а с интересом и симпатией, как о последнем пристанище. Как о подготовленном для него океаном ложе. И вдруг… «Брюс» — даже не мысль, а просто имя больно колет в самое сердце.***
Непредсказуемый Джокер спрыгивает обратно в бассейн, не давая довести процесс до разрядки. Желание отдаваться, вливаться, нежничать исчезло. Зато воскресло другое, такое же настоятельное, огненное, горячее — настигать и обладать. Он сжимает рукой вздыбившееся естество Брюса сквозь плавки, проникает внутрь пальцами, играется, стягивает белье. Быстро касается губами члена, заставляя Темного рыцаря охать, ради этого клоун умудряется подныривать под воду, а затем долго яростно отфыркивается. Джей, заласканный, но еще не удовлетворенный, становится настойчивым, страстным, активным. Кажется, он мелькает одновременно по всему бассейну, и вода от этого волнуется, плещется, разлетается на брызги. Мокрые волосы змеятся по шее. Он сжимает тело Брюса, гладит, млея, утягивая за собой под воду, топя, ревнуя к каждому глотку воздуха. Он может убить, может умереть, потому что момент сильнее его, он должен испить все до дна. Джокер не может чувствовать вполсилы. Ему кажется, это даже не он выбирает, он пропускает через себя миг, впитывает ритм — и просто танцует, как необходимо. Бэтмен, должно быть, тоже чувствует ритм. Он подхватывает так точно. И они опускаются вдвоем под воду, то ли целуются, то ли дышут друг другом, судорожно втягивают воздух из прижимающегося рта. Отрываются от дна вдвоем, вместе. И потом Джей наконец сжимает пальцы там, где хотел, почти судорожно, слишком крепко, болезненно, но Брюс не против. Это с самого начала не ласка. Так стискивают в кулак не член, а пойманного выскользающего зверька. Так кошка играется с мышью, отпуская ее и настигая. Рука двигается туда и обратно, сжимается и разжимается, находит свой причудливый ритм, невыносимо правильный, снова и снова, и Брюс наконец изливается, его плоть судорожно дергается, а тело расслабляется настолько, что подгибаются колени. Он благодарно скользит рукой по плечу Джокера, но тот вырывается, взвинченный, возбужденный, почти злобный. И им обоим не надо притворяться. Ни Бэтмену, который нежится в бассейне, потому что нужна передышка. Ни трясущемуся от нетерпения и напряжения Джею, похожему на скрученную пружину. Ни один из них не подгоняет другого, не требует улыбочек, контакта, фальши. Каждый на несколько минут погружается в себя. Наконец до Джокера, устроившегося на верхней ступени бассейна, добирается Брюс, и его губы и язык балуют, ласкают и мучают пылающий член Джея, его скрученное тело до тех пор, пока не наступает разрядка, подобная электрическому разряду. Кажется, этот удар тока, пронзающий все нервы, заставляющий судорожно сокращаться мышцы, а сердце бешено колотиться, убьет его, наполовину находящегося в воде. Дыхание сбивается. Рот распахивается в беззвучном крике. То, что почти было болью, оборачивается наслаждением и невероятным, раскрывающим расслаблением. Бэтмен делает его счастливым — всего лишь. Как и он — Брюса. Иногда Джею кажется, что он обменял прошлое на будущее. Люди сохраняют в памяти об ушедшем намного больше, чем он. А он намного чаще предчувствует то, чего еще нет. Или никогда не будет… Интересно, понимает ли Брюс: Джей не поменялся за этот год ни капельки. Видит то же, что и раньше, верит в то же, что и раньше. Только до встречи с Бэтменом, когда он всматривался в возможности будущего, Джокера привлекали худшие варианты развития событий. Он их искал и подталкивал. А сейчас — наоборот. Просто потому что хорошо. Потому что трагические моменты не попадают сейчас в резонанс.***
Конец видения. Что может быть веселее, чем игра с огнем? Он чиркает зажигалкой, задумчиво смотрит на высокий белый подрагивающий огонек. Скользит рассеянным взглядом по заброшенному зданию без дверей. И — гасит зажигалку. Вчувствовавшись в неслучившееся. Подробно рассмотрев, как могло быть, но не было. Не сделав шаг мимо рифа, в океан смерти, лижущий ноги. Он не знает точно, залезет ли какой-то жалкий человеческий детеныш в дом так, как он предчувствует сегодня. Но — по-настоящему ничего этого не будет. Ни пожара. Ни персонального фейерверка. Ни огненной истомы.***
Конец видения. Джей задумчиво трогает ногой прохладную воду, прислушивается к себе и уходит подальше от океана. Вчувствовавшись в неслучившееся. Подробно рассмотрев, как могло быть, но не было. Не допустив ошибки. Он не знает точно, унес бы его сегодня обратный поток, как он смутно предчувствует. Но по-настоящему сегодня этого не случится. Он хочет к Брюсу. Хочет домой. Людям кажется, что жизнь — устойчивая опора. Они быстро, уверенно бегут, внезапно срываются, легко тонут. Джокер же видит все возможности будущего, одна из которых станет настоящим. Он видит плещущуюся между рифов смерть. Всегда видел — и кто сказал, что ему это нравится? У смерти куда больше, чем у жизни, шансов в любой миг стать настоящим. Окончательным настоящим — без будущего. Океан бесконечен, а рифы, по которым шагают самонадеянные людишки, так малы. Зная это, можно замереть на месте в нерешительности. Чтобы все понимать и идти дальше, нужен ритм, который ведет за собой, нужен танец. Раньше Джокер выбирал танец смерти. А теперь слышит другой ритм. Они всегда разучивали с Бэтменом танец любви. Даже когда в Готэме он казался таким жестким и жестоким. Когда ритмы любви и смерти накладывались, спорили друг с другом. А теперь Бэтмен делает его счастливым — всего лишь. И Джей выбирает. Танцует. Делает следующий шаг. И возвращается домой. К Брюсу.