Блудная дочь

Казалось, Каллазар, столица Фейтона, ничем не изменился с тех пор, как Гертруда была здесь в последний раз. Всё такой же тёмный, мрачный, насквозь пропахший дымом Вечного Огня и точно застрявший в вечном вакууме, вне времени. Словно эта неизменность была его наказанием, карой, которой он совсем не заслуживал. Гертруда сидела в единственном трактире, что был в Каллазаре, вытянув ноги под столом и угрюмо сверля взглядом кружку местной браги. На вкус она была не лучше, чем в порту. Из чего её делали — вопрос, которым обычному человеку лучше не задаваться и ответ на который лучше не искать. Местные дэроны не видели в ней ничего необычного и пили за милую душу, но те немногие, кому удавалось выбраться, пусть и на время, за пределы Фейтона и побывать хоть в самом дешёвом, маленьком кабаке где-нибудь в глуши Шувьёрда или даже в разящем машинным маслом Ардетайне, впоследствии понимали, что с ними что-то определённо было не так. У Гертруды были смутные подозрения, что желудок любого фейтонского дэрона мог бы переварить гвозди. Прожевать, правда, было бы проблематично, но что только не сделаешь, когда почти всё, что росло и бегало по этой Богом забытой земле, могло съесть тебя с неменьшим успехом, чем ты его. Фраза «хочешь жить — умей вертеться» могла бы стать для них неплохим девизом. А вот Гертруда за время своего отсутствия явно размякла. Или просто пора было признать, что еду и питьё на Фейтоне было абсолютно невозможно взять в рот любому, кто хоть единожды попробовал что-то «нормальное». Виолле с ней не остался. Проводив её до города, он попросил дождаться его и спешно ретировался, сказав, что прямо сейчас у него «очень-важные-дела». Распушился, как птенец, заважничал. Что же вместо своих важных дел торчал в порту? Сколько Гертруда помнила, прежде на тренировках почти всегда одерживала над Виолле верх. Отец ею гордился, — вроде как. Ей всегда было сложно понять его чувства. Сухой кивок головы в качестве одобрения и поджатые губы как выражение укора — вот, казалось, весь набор его эмоций. И ради толики похвалы в его взгляде Гертруда была готова не вылезать с болот. Интересно, он всё такой же сухарь, как и прежде, которому яды роднее жены и дочери? А мать? Она всё мечтала оставить Авесту. Оставила ли? Надо было спросить у Виолле, он всяко должен был знать. Хотя с чего это она должна сидеть и ждать его? Не маленькая. В Каллазаре мало что меняется со временем, так что найти дом Гертруда была в состоянии. Если, конечно, они ещё там, потому что... вероятность обратного всегда была. Маленькая такая, подлая вероятность, от которой девушка отмахнулась, точно от мухи. Залпом допив кружку и поморщившись, стараясь как можно быстрее проглотить брагу и не держать её во рту, Гертруда встала из-за стола. Девушка оставила хозяйке пару монет, с горькой усмешкой отмечая, что денег было всё меньше, а она продолжала тратить их на выпивку, и вышла на улицу, вдыхая смутно отзывающийся внутри запах затхлости и пыли. Вечно царящий в Каллазаре сумрак на непривыкшего к подобному человека неминуемо нагонял тоску. Все звуки в нём отдавались глухим эхом от серых стен. Гертруда, заложив руки за спину, прошлась мимо дряхлых, едва не разваливающихся домишек, смутно припоминая знакомые с детства улицы. Мимо пронесся белобрысый мальчишка, за ним с возмущенным криком и скулежом — ещё один, помельче. Проследив взглядом за детьми, девушка заметила в руках первого примитивного вида деревянную птицу, больше напоминающую колобка с клювом. Не то отнял, не то отказывался делиться. Шмыгнув носом, Гертруда повела плечами и пошла своей дорогой. Знакомый с детства дом, спрятанный в глубине и похожий на сгорбленного старика, теперь выглядел ещё более старым и дряхлым. Ставни жалобно поскрипывали, и от этого звука почему-то ломило зубы. Потоптавшись на месте и взбив короткие волосы, Гертруда вздохнула поглубже и постучала. Она старалась сильно не настраиваться, — почему-то ей показалось это бесполезным. Она была из тех, кому было проще сначала ринуться с головой неведомо куда и только потом разбираться, что делать. Долго не открывали. Гертруда даже успела подумать, что дома никого нет. Пусть он и выглядел не слишком обитаемым, но добрая часть Каллазара выглядела не лучше. Дверь открылась, и вместе с её скрипом желудок словно свернулся в узелок. Она ожидала увидеть мать. Она уже судорожно перебирала в голове, что могла бы ей сказать. «Привет»? «Я вернулась»? «Смотри, я жива»? Однако из-за двери выглянуло лицо совсем незнакомое. — Что Вам? — тихо и чуть сипло спросила худощавая женщина, глядя на неё сквозь дверную щель. Гертруда заметно стушевалась, несколько мгновений усиленно моргая и пытаясь переварить ситуацию. — А, мм… Вильтруд и Лея, не здесь? Дурацкий вопрос. Если сейчас ей открыла совершенно непонятная женщина, стало быть не здесь! Женщина молчаливо покачала головой, опуская взгляд вниз. — А где они сейчас, не знаете? В ответ вновь молчаливое покачивание головой. Ладно, последняя попытка: — А давно Вы здесь? — Не знаю… полгода, наверное, — шелестящим голосом ответила женщина. Хотелось спросить, что вообще она знает, но Гертруда сдержалась. Полгода, полгода… а может и не полгода, — стоило ли её словам доверять? — Ладно, спасибо. Дверь перед ней закрылась с ещё пущим скрипом, чем когда открывалась. «Добро пожаловать домой», называется. Знакомая ментальность. Если тебе что-то было нужно от местных, можешь даже не надеяться от них это получить. Они и пару слов с трудом тебе свяжут, если вообще согласятся иметь с тобой дело. Видимо, за местную Гертруда уже не сходила. Надо было в самом деле дождаться Виолле, может с ним были бы сговорчивее. Или он сам что-нибудь знал. Всё же ситуация вырисовывалась странная, ведь в Фейтоне не было принято так просто менять место жительства. Потому что, если его и меняли, то разве что только на… Общину. Можно было выловить кого-нибудь из Авесты. Отец был небезызвестной фигурой в ордене, знать его уж всяко были должны. На самом деле, Гертруда изначально не собиралась уделять этому много времени. Не сказать, она испытывала к вечно отстранённому отцу большую любовь, но нанести хотя бы визит вежливости стоило, — посмотреть, не изменился ли он за то время, пока она считалась мёртвой. Однако теперь, когда ситуация приняла такой оборот, её определённо стоило прояснить. Как минимум, из интереса. Нервно переминаясь с носка на пятку, Гертруда огляделась по сторонам. Куда только сгинул Виолле? Хоть бы сказал, где его искать. Вряд ли он колотил чучело, как целыми днями делал раньше. Может, на болотах? Или у Огня? Пожалуй, она сходит к Огню. Хранительницы, так или иначе, знали всяко больше обычных жителей. Гертруде просто не хотелось признаваться себе в том, что она оттягивала поход в Общину так сильно, как только это было возможно. Вечный Огонь пылал на нижнем уровне Каллазара, являя собой, — не больше, не меньше, — олицетворение жизни и тепла, чуть ли не единственное среди этих холодных скал. Ирония была в том, что в этом «символе жизни» сжигали всё то, что оставалось от дэронов, и являлся он, в сущности, и «символом смерти», Крематорием. За тем, чтобы Огонь не погас, неотступно следили Хранительницы, они же исполняли роли жриц. К ним ходили и за исповедью, и за успокоением: и, на теперешний взгляд Гертруды, на их плечах лежала слишком тяжёлая ноша. Висящий на её запястье запятнанный розарий напоминал о том, что случалось, когда кто-то брал на себя гораздо больше, чем мог вынести. «— Ну что, как? Живём пока? Гертруда налетела на Амана, точно сорока на блестяшку, по-свойски хлопнув его по плечу, отчего тот, совсем того не ожидая, вздрогнул и обернулся. Наверное, спустя столько времени и такое количество передряг, из которых им довелось выпутаться, она могла назвать его другом. Никогда бы прежде Гертруда не подумала, что будет считать своим другом жреца. Аман совсем не походил на шеакрийцев: он не был таким твердолобым, умел слушать и слышать и, кажется, предпочитал делать это гораздо чаще, чем утверждать что-либо наверняка. Правда, в этой его терпимости на грани мягкотелости и была одна из его главных слабостей, — по мнению Гертруды. Ему явно недоставало уверенности, он, словно опасаясь причинить кому-либо боль, не решался сам твёрдо встать на ноги. Там, где Гертруда бы просто врезала по лицу, вдавливая нос в череп очередному упрямцу, он стремился решить всё словами и найти компромисс. В общем, Аман был бесхебет со своими причудами. Ей понадобилось некоторое время и парочка безуспешных попыток «перевоспитать» его, чтобы понять, что в этом был ещё и основной его способ самоконтроля. Как только дэрона занесло в ряды жрецов? Ответа на этот вопрос он тактично избегал. — А, м… — видимо от неожиданности, но ничего внятного ему издать не получилось. Гертруда проследила за направлением его мимолётного взгляда. Вдали от толпы, повернувшись лицом к крепостной стене, стояла на коленях щуплая белая фигурка и молилась. Тоненькие пальчики тревожно елозили по розовым бусинам розария. Снизошедшее на Гертруду осознание заставило её хитро сморщить нос. — Подглядываем? Ваше Святейшество изволило положить глаз на жрицу? — с ехидством протянула девушка. — Перестань, — отмахнулся он, нахмурив брови, — И «Святейшество» используется по отношению к архиепископу. — Да без разницы. Аман вздохнул. — Ну не мнись ты, — произнесла Гертруда почти сочувственно, — Подойди к ней. Он устало покачал головой. Вот упрямый индюк. Что один, что вторая топтались на месте, глазели друг на друга, и ни тот, ни другая не решались сделать первый шаг. Правда упрямым индюком Гертруда звала только Амана — Селия ей слишком нравилась, хотя и производила впечатление полнейшей простушки. — Не время сейчас, — глухо пробормотал он, поднимая голову и глядя в рыжеватое от зарева небо. — А по мне, самое время, — фыркнула Гертруда и скрестила руки на груди, — А вдруг ты помрешь сегодня? Или она помрёт? Или я помру? Тогда уже точно поздно будет. Поэтому всё, что хотел сказать, но не говорил, лучше сказать сейчас. Это мудрость у нас такая, народная, считай. Аман сжал губы и отвел глаза, видимо не найдя, что ответить. В тот день никто из них так и не сказал, что чувствовал на самом деле. Даже Гертруда, и та смалодушничала.» — Пришли облегчить душу? — спросил тихий и немного усталый голос за спиной. Гертруда оторвала взгляд от пламени и, теребя в пальцах бусины розария, обернулась. Позади стояла девушка с длинными почти седыми волосами и преисполненными измождённым спокойствием глазами, под которыми пролегли тени. — М, да… то есть нет, не думаю, — пробурчала в ответ Гертруда, едва волоча языком, — Не думаю, что мне есть, что облегчать. — Тогда зачем Вы здесь? Хороший вопрос. Действительно, зачем? Создать самой себе видимость поиска? — Ты… Лианна, верно? Ты ведь знаешь всех, кто приходит сюда? Я ищу… кое-кого, — Гертруда сбилась, на мгновение поджимая тонкие губы, — Вильтруда и Лею. Лианна растерянно нахмурила брови, всматриваясь в её испещрённое шрамами лицо и явно не узнавая. — А Вы…? — Я их дочь. На лице Хранительницы промелькнуло осознание, которое почти сразу сменилось замешательством. И Гертруда могла её понять, — нечасто удаётся встретить живой труп. Судя по реакции, Лианне был хорошо известен факт её «смерти», а раз так — значит мать часто приходила сюда. Это было бы в её стиле. — Но ведь… — Лианна, видимо, собиралась упомянуть, что дочь Вильтруда и Леи давным-давно мертва, но передумала и ответила более корректно, подтверждая её догадку, — Лея неоднократно приходила молиться за твою душу. Но это было давно, несколько месяцев назад… — А потом перестала приходить? — нетерпеливо спросила Гертруда, нервно прикусывая и без того истерзанную нижнюю губу, — Даже просто так не приходила? Это было совсем на неё не похоже. Отец посещал Вечный Огонь только в крайних случаях, но не могло быть такого, чтобы её мягкая беспокойная матушка, прежде часами беседующая с Хранительницами, ни с того, ни с сего перестала появляться здесь. Гертруда шумно выдохнула носом, с досадой прокручивая в пальцах бусины розария. Она нутром почувствовала на себе сочувствующий взгляд Лианны, прежде чем услышать: — Мне жаль. — Не стоит, — отмахнулась Гертруда как можно пренебрежительнее, — Пойду ещё поспрашиваю. В любом случае, спасибо. Она круто развернулась и решительным шагом направилась вверх по лестнице, прочь из Крематория. Жар Огня её вовсе не успокаивал, а скорее наоборот — действовал на нервы и душил роем гнетущих и мучительных мыслей. Воздух Каллазара показался ей благодатью в сравнении с духотой Крематория. Поднявшись на поверхность, Гертруда сперва постояла, оглядывая бредущих по своим делами горожан мутным, почти как у рыбы, взглядом и неожиданно опустилась прямо на мощёную дорогу, скрестив ноги. Напала усталость. Не такая, когда просто хотелось спать, а когда вдруг не находишь в себе силы не просто стоять на ногах или идти куда-либо, но даже моргать и дышать. Когда хочется сесть — и больше не вставать, врасти в землю, стать деревом и больше ни о чем не думать, ни о чем не заботиться. Гертруда действительно подумывала о том, чтобы, когда всё закончится, попросить какого-нибудь рохэндельского волшебника превратить её в дерево и посадить где-нибудь под Лоараном. Когда закончится и если вообще закончится. Она не могла точно сказать, как долго сидела вот так, прямо на дороге. Пару раз об неё кто-то чуть было не споткнулся и с душой выразил всё, что думал на её счёт, но Гертруда не обратила внимания. А вот когда возникшие перед ней ноги нетерпеливо притопнули и заговорили с ней голосом Виолле, стало понятно, что пора выходить из дрёмы. — Явились, не запылились, — произнесла Гертруда язвительно, глядя на юношу снизу вверх, — Я думала, ты быстрее управишься со своими "важными делами". — Ты чего тут сидишь? Я ж тебя в трактире оставил, — пробурчал юноша, уперев руки в бока. — А я взрослая девочка, где хочу, там и сижу. — Ладно, не суть! — в его голосе и немного дерганных телодвижениях девушка явно прослеживала нервозность, — Вставай, тут дело есть. Гертруда моргнула, с сомнением глядя на Виолле, и, нехотя поднявшись на ноги, принялась отряхивать штаны от пыли. Что это были за дела такие, в которых требовалась помощь проходимца? Вряд ли это Авеста себе помощников с улицы набирать начала. Скорее просто Виоллетка со страху решил взять её с собой, ведь её присутствие уж точно придало бы ему если и не уверенности, то ускорения, как в старые-добрые. Шутка в голове прозвучала весьма забавно, но парень выглядел совсем на взводе, так что Гертруда решила оставить её до лучших времён.