NACHTMAHR

      Белову было плохо. Его тело покрылось холодной испариной, а челка растрепалась и прилипла ко лбу. Он метался на кровати, стискивал простыни в кулаках и жмурился так, что на глазах выступали слёзы. Белову снова снился концентрационный лагерь...       Пронзительный крик вдалеке. — Вайс?       Перед ним стоит совсем маленький ребенок, стискивая в угловатых пальцах хлебный мякиш. Заведомо провальная попытка украсть еду с кухни, которая обернулась ожидаемым наказанием. — Чего Вы медлите, Иоганн?       Он сжимал в собственной руке чей-то парабеллум, испачканный в еще не высохшей крови. Капли медленно стекали по костяшкам и с глухим ударом ударялись о доски под ногами. — Ну же!       Палец дёрнул спусковой крючок, но вместо ожидаемого щелчка и выстрела Белов услышал тихий свист. Чья-то ладонь рассекла воздух и опустилась на его щеку, обжигая ударом. — Иоганн! — Генрих? — Белов дышал загнанно, будто он только что пробежал эстафету от Берлина до самой Москвы. Тьма перед глазами постепенно рассеивалась. Понять, что рядом находился Шварцкопф, не составило большого труда. Этот голос Саша слышал столько времени, что перепутать Генриха с кем-то еще было бы непростительной ошибкой.       Осознание ударило в голову, как кислород в лёгкие. Это был сон. Просто дурной сон. Война закончилась. Советский союз победил захватчиков. Шпион вернулся домой, на свою родину. Над головой было чистое небо.       Сам же Генрих сидел на краю чужой кровати и тёр опухшие после сна глаза. Ему до сих пор было непривычно называть старого друга «Aleksander Belov», поэтому, в итоге недолгого разговора, мужчины приняли решение обращаться друг к другу по привычным, знакомым именам. — Иоганн, ты проснулся, — в голосе немца прозвучали заметные нотки облегчения и радости.       В последнее время Генрих спал чутко. Может, всё дело было в новом месте жительства и непривычной обстановке? За окном больше не слышалась громкая немецкая речь и шум самолётных двигателей, не слышались чьи-то приказы, крики и выстрелы. В нос больше не бил запах пороха, бензина и пыли. Больше никаких ужасов нацистского режима, только его последствия. — Ты как? — Шварцкопф поднялся на ноги. Пол, не смотря на добротное отопление, всё равно был холодным, но Генрих даже не подал виду. — Давай я принесу воды? — Не надо, — Белов отрицательно покачал головой, закрывая лицо вспотевшими ладонями. Сухость в горле мешала говорить, поэтому ответ был болезненно-хриплым. Руки Шуры тряслись, но в полутьме это не было так заметно. — Я в порядке. Дай мне пару минут. — Тебе... — подобрать нужные слова было трудно. Было сложно, практически невозможно, на трезвую голову говорить о том, что они видели. Непростое время стойко ассоциировалось с запахом металла в носу от частого употребление первитина, обожжённой гортанью после тщетной попытки забыться, залив всё неразбавленным спиртом, и множеством погибших, по жестокой воле безумцев, людей. — Тебе опять снилась война?       В этот раз ответом ему послужил тяжелый взгляд. Так на Генриха смотрели те, чьих близких, родителей, детей и друзей отправляли на верную гибель. Кого на виселицу, кого в печи, а кого на расстрел. От этого взгляда становилось жутко. — Я устал, Генрих. От всего устал, понимаешь? Я почти каждую ночь вижу то концентрационные лагеря, то пытки. — Понимаю... — единственное, чем сейчас мог помочь Шварцкопф, так это помочь отвлечься лучшему другу от выбивающего из колеи сна. Перевести тему и как-то увести разговор в другое русло.       Точно! — Слушай, Иоганн, — уголки губ приподнялись вверх в подобии ободряющей улыбки. — У меня появилась отличная идея. — Какая? — Пойдем на кухню, выпьем чего-нибудь. Кофе, например. — А пойдём. — Вставай, друг, — Саша крепко взялся за протянутую тёплую руку и, откинув одеяло, поднялся.       Вряд ли сегодня им удастся снова лечь спать, но разговор на кухне за парой чашек горячего чая поможет успокоить расшалившиеся нервы. В этом можно быть уверенным за все сто.