Помяните живых

Ночь скользнула по крышам домов плотной тканью, похоронив под собой всех уставших и печальных города. В доме, над воротами которого висит красный герб, до сих пор слышны приглушенные женские рыдания. Но тишина жадно глотала эти всхлипы и причитания, уничтожая любою нотку человеческих эмоций, ревностно храня свое право царствовать здесь безраздельно. Ветер потрепал красные гардины и отлетел дальше, даже не посмотрев на резко поседевшего хозяина дома. Луна ухмылялась желтым полумесяцем, а звезды казались стекшими с оскала каплями яда, так мутно мерцали они в эту ночь, так неверно переливались и сверкали. В монастыре святого Франциска, в тускло освещенной каменной келье, чьи стены пахли сыростью и холодом, перед старым деревянным распятием молился одинокий монах. Но не все мысли его были благочестиво устремлены к Небесам, монах слишком часто смотрел на дверь, будто ждал – посланника, благовестника… или наоборот. На тонком фитильке дрожал огонек, который словно сжался от угрозы, исходящей от ветра. Кладбище безмолвствовало. Белизна могильных плит и памятников отражала усмешку месяца и звезд. Высеченные на камне буквы говорили миру о том, кто гнил в сырой земле, чей прах и кости на редкость точно сохранили силуэт истлевшего тела на дне изъеденного старостью и промозглостью гроба. Камни говорили - но никакого смысла их заявление не несло. Тропинки спрятались в ночи, уводя в царство смерти. Не неси с собой огня – ты ничего не видишь. Глаза сгнили – в черепах глазницы зияют пустотой. А те свечки, поставленные за упокой, не сияют для живых. Не неси с собой огня – не буди умерших призраков. Ветер растерянно провел невесомой ладонью по огонькам, задув несколько из них. Одна тоненькая свечка даже накренилась, и желтоватый воск потек по бронзовому украшению, послушно изгибаясь и принимая форму всех углублений и засечек. Желто-белый воск застыл на холодном ветру быстро, создав подобие маски. Железные двери в склеп дома Капулетти были затворены. Огонь зачем-то принесенных и приделанных к стене факелов бился в безумной истерике о камень и сталь. Но чтобы открыть двери, было нужно железо, а не пламя, здесь оказавшееся бессильным. Но ветру плевать на неприступные врата в город умерших Капулетти, ему без разницы, крепки они или ненадежны, он войдет внутрь все равно, хотят ли жители склепа его встречать. Хотя им тоже все равно. Равнозначно. Поэтому ветер вошел через немногочисленные щели, откуда в каменный мешок редко проникал свет дня и воздух. Какая горькая усмешка – и зачем тем нужен свет? Их глаза закрыты, вдобавок лица прикрыты белым саваном, паутинным коконом опутывавшего труп. Потухший зрачок смотрит наверх – и не видит. Души в теле более нет… нет ведь? Вор времен, вор рассыпанных легких крупиц, распертых в порошок осколков да соли слез вошел в склеп и приподнял тонкий шлейф пыли с пола. От его движений зашевелились, затрепетали чуть саваны погребенных здесь. Истлевшая ткань даже где-то оторвалась, треснула, и полетел лоскуток в вихре. А раньше эта ткань казалась прочнее моряцких канатов… Было черно, как черна лишь беззвездная южная ночь и глубочайшая пропасть. Было черно, как не бывает, если только веки закрыть, зажмурившись. Было черно. Лишь один кроткий огонек свечки горел, дергаясь в такт незваному гостю. Пахло удушающей гнилью и разложением. В устроенных в стены нишах покоились, сверкая белизной снежного покроя, кости. Череп скалился, подражая луне, неприступно улыбающейся во внешнем мире. Странная горькая мудрость в сочетании с ядовитой ухмылкой обрисовало выражение лишенного кожи лица. Будто говорило одновременно: «Я был героем, я был лучшим воином, я был превосходным любовником – а теперь я сгнил живьем, в моем черепе не осталось мозгов, нет у меня глаз и языка – я ныне глуп, как пробка для закупоривания вина» и «Что ж, я знаю смерть, я и есть смерть, я жду вас, мои дорогие родичи, в нашем общем склепе». К живым им жалости нет – наоборот, нет никого страшнее мертвеца. Ненависть, зависть, страх и глумление – прекрасный рецепт для отравы, которую через кожу впитает любой живой неосторожный путник, который осмелится войти внутрь последнего пристанища для множества почтенных тел. Тишина. Ветер дошел до самых старых захоронений и втянул в себя эту костяную пыль. Сколько веков назад вы умерли? Кто по вам плакал? Кто вас ныне помнит? Для кого ваш прах стал бесценным, будто белые кости были целиком высеченные из драгоценного опала? Нет, о нет – в этом мире кость слонов ценится выше, чем кости предков. Искореженные временем лица умерших пять веков назад. Ветер просвистел сквозь пустые дырки черепов, и зловещий шелест нарушил древнюю тишину, прерываемую лишь иногда пением реквием при вступлении в это Братство нового члена. Но недавно за одну неделю сюда внесли двоих, с перерывом лишь дня в три… Ветер приблизился к телам тех, кто погиб несколько дней или часов назад. На каменном ложе, неудобном живому и безразличном мертвецу, покоился бледный юноша, затворенными глазами устремившийся взором к закрытому и недосягаемому небу. Губы, при жизни вечно сжатые в каком-то недовольстве, застыли в умиротворении. Глаза, горевшие не так давно огнем войны и боя, были закрыты, будто он просто устал, просто прилег передохнуть, чтобы вновь набраться сил для решающего рывка, последнего боя. Он казался спокойным, как никогда ранее. Ветер, проникший к нему сквозь сетку нитей савана, чуть потрепал мертвеца за черные волосы, за красные одежды. Он медленно гнил, незаметно, казалось, что совсем нет – но ветру ли не знать, что скоро разложение основательно тронет молодое тело, коррозия разъест это мягкое железо, оставив после себя лишь каркас, бело-желтоватый скелет, и больше никто не различит среди множества костей его, этого юношу. Его забудут. Его никто не будет помнить. Максимум – будут помнить его прижизненный образ, маленький идеал… В руке его было что-то зажато, но ничто, кроме крепкой человеческой руки, не смогло бы заставить мертвеца разжать ладонь. Онемевшие члены твердо хранили свои тайны, весточки с того мира, когда они еще смеялись, плакали, ненавидели, любили, сражались, танцевали. Красная ткань, подобно не то огню, пожирающему траву, не то осенней листве, что заметает собой тропу к дому, затрепыхалась. Белый саван тоже пришел в какое-то движение, будто парус при несильном ветре. Он то поднимался, образуя маленький шатер над головой юноши, то обтягивал тело, будто восковая маска все-таки закрыло это и без того бледное лицо… Ветер тем временем обратил внимание на совсем еще свежее тело, которое внесли лишь вчера на закате. Тоненькая хрупкая девушка, скрестив руки, лежала на ложе. Рядом с ней уже рассыпались лепестки цветов от погребальных венков. Белые цветы и белое платье, словно она была невестой… смерти? Склеп молчал, не желая рассказывать непрошеному гостю о своих мертвецах. Внезапно, будто каким-то волшебством, повеяло теплом. Ветер одернулся и притаился. Невиданное зрелище в неподходящих декорациях. Рука девушки вздрогнула, что-то пробежало по нервам. Губы чуть приоткрылись, желая захватить немного воздуха. И веки, преодолевая оковы Морфея, медленно поднялись, постоянно дергаясь, словно нервный тик. Джульетта Капулетти открыла глаза. В первую минуту она еще не отошла от тяжелого сна, в котором видения мутными отражениями яви переплетались, расплывались, путали места и вещи, создавая иллюзию мира, где все наоборот. Она не понимала, где она, зачем она здесь, что её сюда привело. Лишь одно имя – не её собственное – помогло ей вспомнить причины своей смерти. - Ромео, супруг мой, здесь ли ты? – робко сказала она в пустоту. Ей не было дано ответа. Она испуганно прикоснулась руками к накрывшему тело савану. Будто паутина, плотная, искусная, крепкая, он схватил свою жертву и так просто не был готов отпустить. Джульетта попыталась выбраться из ткани, но получалось плохо. - Господи! - прошептала она и сделала еще усилие. И саван тонким подвенечным шлейфом спустился на пол. Девушка резко приподнялась и села, тяжело дыша от тревоги. - Ромео? Брат Лоренцо? – прошептала она, беспокойно вертя головой по сторонам. Голос отразился об стены склепа, и эхо с издевкой повторило слова Джульетты, но вскоре замолкнув – тишина ненавидела эхо и была его сильнее. Капулетти заметалась, напугано смотря, ища того, кто говорил и замолчал. - Нет… Никого нет… – прошептала она, всматриваясь в темноту. Свечка рядом с ней, оставленная предусмотрительным братом Лоренцо, затрещала, буйно затанцевал огонек под одну ему известную мелодию. Джульетта села на краю своего брачного ложа со смертью, свесив ноги. Сбылась одна из самых страшных мыслей, обуревавших девочку перед ложной смертью. Она проснулась слишком рано или слишком поздно. И Ромео, и брат Лоренцо – никого не было. «Нужно найти падре!» Она, недолго думая, вскочила с места и побежала к лестнице, что вела наверх, к двери, к небу. Стоило ей уйти подальше от единственного источника света, так Джульетту поглотила тьма. Черный занавес упал между ней и общей залой склепа, когда она подошла к выходу. Дверь была заперта. - Откройте! – попыталась она закричать и тут же сама себе зажала рот ладонью. Нет, нельзя! Иначе её найдут и выдадут замуж за графа, и Ромео будет для нее потерян! Но что ей делать оставалось? Только ждать. В растерянных чувствах она вернулась, осторожно вступая по скрытому в сумраке полу. Ветер тихо ходил вдоль стены, будто опасался подойти к ней ближе. Воскрешение из мертвых он видел давно, когда Христос воскликнул: «Лазарь, выйди вон!» А дальше никто не осмеливался взять на себя роль воскресителя. Кто же решился играть со смертью? Джульетта снова села на краешек своей могилы. «Господи, помоги мне», – зашептала она про себя, закрыв глаза, чтобы не смотреть, только не смотреть… Склеп безмолвствовал. Не смотреть, только не смотреть… Рядом с ней в нише лежала груда костей, пыльных, грязных. Огонек свечки заиграл неприлично радостно на оголенном черепе, который чему-то ухмылялся. Он не высказал удивление, что в склеп положили живую, нет. Он лишь улыбался этому событию, зловеще, странно и будто с какой-то таинственностью, будто он знал что-то, чего не знала Джульетта. Его дальняя родственница, в чьих жилах текла его ныне высохшая кровь. Девочка закашлялась. Воздух. Его было мало, слишком мало. А смрад, образовавшийся в предательской гнившей коже, поднимался вверх, заполняя собой все пространство. Ненавистный, невозможный, нестерпимый для человека запах разложения. Запах смерти. Она еле подняла голову и открыла глаза, обведя взглядом стены. Да, там были щели, и воздух все-таки проходил в склеп. Иначе бы не горела свечка, иначе Джульетта давно бы упала замертво. Но как мало, безумно мало. Она снова зажмурилась, пытаясь отогнать от себя воспоминания и видения. И шептала про себя, как молитву: «Ромео сейчас придет… Ромео сейчас придет». Снова кашель. Это зловоние будто проникало в легкие и разъедало их, разрушая, убивая. Будто гниль, непобедимый паразит, хотела все-таки поживиться новой плотью, которую ей только что снесли. Это была её законная добыча, с ней милостиво делится Мрачный Жнец, что срезает жизни людей под корень косами чумы, войны, лихорадки, пожаров, наводнений. Ему не нужны тела – поэтому прислужливая гниль берет на себя эту роль уничтожителя трупов. Сочетая приятный ужин и дело. Скелеты безынтересно разглядывали новоприбывшую пустыми глазами. Никто не мог утешить напуганную девушку, сущую девочку, никто не мог. Её окружение замолкло навек слишком давно. Внезапно она дернулась от неожиданности и резко взмахнула рукой. И небольшой паук слетел с ладони, куда взобрался, решив использовать Джульетту как новый столб для его шатра. То было неудивительно - пауки уже давно облюбовали такое безлюдное место, как склеп, и кое-какие ниши затянулись этим белым шелком. А ткачи трудолюбиво продолжали плести свое полотно, точно ждали кого-то, кому хотели предложить любезно свой паучий саван. Они непуганые – живые приходят и уходят, а мертвые ведь не могут причинить вреда насекомым. Джульетта было хотела закричать, но одумалась – в конце концов, ей сейчас бояться пауков просто бессмысленно. Она выпила напиток живой смерти, она отважилась это сделать – а уж бояться по большей части безобидного паука и вовсе зазорно. Саван окончательно упал на пыльный пол, подняв тонкие крупицы времен вверх. Свечка задернулась. Что будет, если она погаснет? Джульетту передернуло от такой мысли. Хотя она не знала, что страшнее – видеть этот живописный пейзаж царства гибели и отчаяния при мерцании свечи или не видеть, оказаться в полнейшей тьме, сдать эту маленькую последнюю крепость того, внешнего, солярного мира окружающей мертвой темноте. Холод протянул к ней свои склизкие замершие руки и погладил по шее. Девушка обернулась. Никого. Просто холод. Склеп не знал, что за его стенами уже вовсю пляшет июнь, нет, он здесь задержал у себя январь, попросил: «Измажь мои стены той краской, который ты разукрашиваешь окна, подари мне те оковы изо льда, которыми ты держишь в повиновении проточную реку и ветки деревьев, надуши мой дом теми духами, которыми ты освежаешь после осени свой пост». Девушка резко вскочила от еще одной иголки январской стужи, которая вонзилась в нее. - Ромео, где же ты? – надрывно произнесла она, готовясь с минуты на минуту разрыдаться от тоски и страха. Но тут же она взяла себя в руки. Нельзя, нельзя быть слабой! Нужно ждать! Ромео придет… Должен прийти. Брат Лоренцо обещал. Тлетворный дух, змеясь и невидимо клубясь, как дым от холодного погребального костра, отходил от могил. Темнота сгущалась, и Джульетта уже не могла различить ничего за пару лишь шагов от нее. Она снова взобралась на ложе и, прижав колени к груди, уставилась на огонек. Единственная надежда на то, что мир за пределами склепа еще существует. - Господи, Господи… - могла она лишь шептать. Что-то сдавило горло. Что-то холодное, каменное и железное. Внезапно ей почудился шорох, и она резко оглянулась, непроизвольно ища руками хоть какое-то оружие. Но кроме каких-то украшений, оставленных родичами, ничего не нашлось. Но все замерло. Не было шороха – показалось встревоженным разуму. Ромео должен прийти… он придет. Обязательно. И все будет хорошо. Они уедут, заживут в мире и согласии, пронесут свою любовь через все страдания и беды. Да, он приедет. Она шепотом уговаривала свое сознание не поддаваться панике. Неожиданно где-то показался снова шорох. Джульетта испугано подняла голову. И, повинуясь внутреннему порыву, она взяла свечку и осторожно пошла вдоль стены. Красные блики отбрасывались от огня, отчего чернее казались тени. Демонические, они игрались, бегали и резвились, будто стремились заворожить её своим танцем и завести в самый дальний угол склепа. Пока девушка шла, её все время казалось, что она видела в этих тенях то себя, то семью, то Ромео. Она останавливалась и закрывала глаза, чтобы избавиться от наваждения, но образы не уходили. Она не знала имен тех, мимо кого проходила. Для нее они были лишь скелетами, жуткими жертвами ненасытной смерти. Посеревшая праздничная одежда не скрывала убожества голых костей. Кости Капулетти. Её предков. «Здравствуй, потомок», – улыбались ей беззубые мертвецы. Она одернулась, будто желала отойти, закрыть глаза, не желая отвечать на гостеприимство далеких родичей. Они были ей чужими. «Ты в этом уверена?» – что-то тронуло её за шею, и Джульетта резко развернулась. Никого. Показалось. Просто холод провел лезвием своего меча по коже. Но… могла ли она быть в этом уверена? «Я дождусь, Ромео придет… придет», – повторила она про себя, словно эти обрывочные фразы могли приблизить час встречи с мужем. А если… письмо… письмо не дошло? «Не думай, не думай!» – заклинала она саму себя и пошла дальше вдоль стены. Чем дальше, тем гуще тьма, тем старее захоронения. И тлетворнее запах, проникающий внутрь и пропитывающий её одежду. Она не знала, зачем шла. Боялась – но шла. В этом было что-то от кролика, смотрящего в зеленые глаза удава. Или от завороженной. Не звенела тишина перезвоном стеклянных бус, не шептались черепа между собой, не играл никто игральными костями, вырезанные из останков когда-то живых людей. Лишь покой, мертвый покой паутиной обивал стены прозрачными нитями. Она случайно прислонилась к каменной кладке. И пыль поднялась столбом. Ослепшая девушка забилась в кашле. Эти частицы бывших тел точно резали её горло и грудь, царапались, смешивались с кровью и желчью, обращая их в трупный яд. Она заметалась, стремясь вернуться к двери, но ничего не видела, ибо облако праха не стремилось осесть понизу. А тут и ветер, решив не церемониться, просвистел сквозь дырки в скелетах, проиграв свою песню на флейте из множества черепов, рёбер и хрящей. Реквием по захороненной заживо. Реквием по загнанной в капкан. - Боже! – жалобно воскликнула девочка, наконец, открыв глаза. Тишина. Ледяная сквозная тишь. Пыль предков испачкала её одежды, как кровь жертвы впитывается в убор убийцы. Джульетта замерла. Холод и страх пробежали по её членам, заставив их окоченеть. Она провела свечкой по одной из ниш. У этого человека голова лежала отдельно от общего скелета, она покоилась на скрещенных руках. Значит, его казнили, топор оторвал голову от позвоночника. Джульетта немо провела рукой по ткани… И волокна в то же момент рассыпались в прах. Джульетта не решилась тронуть сам скелет. «Ромео, где же ты! Господи, прошу, приведи его ко мне!» И будто она услышала возмущенный голос мертвецов, общий, глухой, скандирующий: «Как смеешь ты, презренная собака, любить нашего врага?! Нет! Он умрет, как только войдет в этот склеп!» - Нет! Это ведь только бред, привиделось больному и усталому сознанию. Это только бред. Голосов не существовало. Лишь плод воображения. Сны впечатлительной натуры. Она попыталась уйти из этого места, но снова задела стену, пребольно ударившись и даже поцарапав коленку. Алая живая кровь закапала на пол склепа. Шепоток склепа снова зазвучал в горячечном сознании девушки: «Побраталась…. Наша кровь, многих поколений она находится здесь, вот снова, наша кровь, наша, ты тоже из нас, из нас, такая же холодная! Лишь кровь пока теплая, но так у всех недавно принесенных. Кровь, кровь!» - Уйдите…. Уйдите прочь! – выкрикнула она, не зная, кому она отвечала. Никто бы не понял. Ибо эти голоса придумала тревога. «Наша, наша! По крови наша, по существу наша! Ложись! Трупу не пристало ходить! Наша, наша!» – железом по стеклу звучали эти слова. - Не ваша! Лишь бы убежать, не видеть, не сдаться. «Наша!» - Нет! – выкрикнула она со всех сил и убежала прочь сама. «Наша, наша!» Лишь бы убежать, скрыться, не сойти с ума! Она бежала, будто уже пустили по её следу голодную свору, которую раздразнили запахом её крови. Бежала, между могилами, бежала, не зная, куда можно – везде лишь стены. Вскоре она вернулась к своей могиле. Загнали жертву. Вернулась к собственной ловушке. Спертое дыхание и смрад убивали сознание. Мутнело. Нет, нельзя, нужно ждать, ждать, Ромео должен прийти. Он придет. - Помоги мне, – робко подняла она голову. Она боялась. Мысли путались, превращаясь в самые отвратные образы, кривясь, извиваясь, преподнося на блюдце лишь самые темные предчувствия. Руки тряслись, взор блуждал. Она с минуту на минуту была готова упасть, так упасть, чтобы просто не встать. Снова провалиться в этот глубокий сон от зелья монаха. Внезапно она заметила другого мертвеца, выглядевшего живым. Она растерянно и испуганно посмотрела на него, уже не зная, чему доверять, и чуть прошептала, словно позвала: - Тибальт?.. И конечно же, никто не ответил. Она подошла к телу двоюродного брата и сняла с него саван. Бледное лицо, закрытые глаза и выражение… умиротворенное. Будто он рад, что более нет никаких тревог, выборов, решений, никакой боли, никаких страданий. После смерти он нашел покой. - Тибальт, защити меня, – тоскливо проговорила она, уткнувшись носом в его грудь, будто там она могла скрыть лицо от всех постигших её бед. Свечку она поставила рядом. Она уже почти догорела… От брата веяло точно таким же холодом, как и от всего остального. - Предатель, – горько прошипела Джульетта. А может… она предательница? Она не знала.… Но он был мертв, не мог утешить её, помочь ей справиться, помочь ей не обезуметь. Мертвые предают живых лишь одним фактом своей смерти. - Тибальт? И безуспешно. Она знала. Все равно звала. Внезапно её взгляд скользнул по руке кузена, и она удивленно приоткрыла рот. В кулаке Тибальта было что-то зажато. Джульетта нахмурилась и попыталась вытащить это «что-то». Бесплодно – пальцы Тибальта уже тронуло трупное окоченение. Лишь после долгих усилий её удалось чуть разжать хватку брата. Это был лишь небольшой листок бумаги, сложенный в четверть, а внутри была монетка. Джульетта, не задумываясь, развернула это послание к мертвецу, а монетку положила рядом с братом. Неровный скачущий подчерк покрывал от края до края листок. То был текст поминальной молитвы на латыни. Кто-то просил Господа Бога простить все грехи умершего. Кто-то просил дать тревожной душе покой. И, суеверно косясь по сторонам, чтобы не увидел священник, вложил еще плату Харону за перевозку. Наверное, это Валенцио, старший брат Тибальта. Кто еще же мог… Она попыталась вспомнить, как выглядел и каким вообще был старший кузен… и ничего не вспомнила. Лишь лицо вырисовывалась в сознании, и все. Да и то будто через мутное стекло. Но как? Она попыталась вспомнить Тибальта, пока он еще был жив, Валенцио, братьев Чертелли, друзей Тибальта, мать, отца, нянюшку… и никого не могла вспомнить четко. Она не помнила даже свою спальню, убранства других комнат любимого дома. Она ничего не помнила. - Но… как? Она отчаянно пыталась вспомнить, что было давно и что было в последние дни – и на все наслаивалась серая дымка. Нет, она ведь не могла забыть, забыть свой дом, своих родителей! Это невозможно! Немного же прошло… Но как она ни ломала голову, она не смогла выудить из памяти ничего, кроме своих «предсмертных» мыслей. Почему она не помнила?.. Неужели она спала так долго, что память отказалась хранить столь далекие события?.. И её стало по-настоящему страшно. - Тибальт, прошу! – чуть не плача, обратилась она к брату, схватив его за холодную безжизненную руку. Но даже если бы он хотел помочь предавшей род сестренке, он ничего бы не сделал… Мертвецы не помогают. Ни живым, ни друг другу. Ветер забился в склепе, зашумел, и Джульетта отчетливо почувствовала запах льда, гнили и плесени, которые крепкими пальцами схватили её за горло… - Нет, нет, нет! Крик её быстро затих в нишах склепа. Нет, нет! Она должна вспомнить, кто она! - Лишь одна из нас… Нет, нет, нет! - Ромео, Ромео! – сквозь выступившие слезы причитала она. Где же ты, любовь? Почему не приходишь, почему не спасаешь?! И почему она так плохо помнила твои слова? Ею охватило безумие, и она побежала прямо к двери. Ей уже все равно, что с ней сделают, все равно, где умрет – главное, не здесь, убежать отсюда! - Выпустите, выпустите! – захлебываясь собственными солеными слезами, билась она в железные двери. Никто не услышал. Никто не открыл. Черное отчаяние накатило на девушку, Джульетта в исступлении билась головой, раненой коленкой, до крови стерев кулаки. Живые не ответили. Никто не слышал застрявшую между двумя противоположными мирами. - Боже, помоги! – завопила она и разрыдалась в голос, медленно сползая по двери вниз. Это был кошмар наяву. Она сделала еще одну слабую попытку высвободиться их этого капкана. Но никто не отозвался. Никто. Джульетта, заплаканная, измотанная, бледная, как смерть, что лишь на время выпустила её из-под власти своего сна, она, шатаясь, на негнущихся ногах подошла к могиле брата и упала перед ней на колени. - Господи, Господи, убей меня, – взмолилась она, больше не в силах находиться в этом склепе, в этом царстве ужаса и страха, отчаяния и темноты. Она уже не знала, как это терпеть. Миражная надежда на то, что Ромео или брат Лоренцо придет, рассеялась, как дым. Это был ад. Воздуха не хватало. Джульетта часто дышала, как выброшенная на берег рыбка, желая уловить хоть небольшую струю свежего воздуха того мира, хоть слабый ветерок с Адиджи. Вдох. Выдох. И все такой же мерзостный, тленный смрад. Точно очередного еретика сожгли. Но он хотя бы умер, а она… она-то кто?! Внезапно она вскочила и медленно повернулась к тому черепу, который ей так загадочно ухмылялся. Она подошла к нему и внимательно со страхом вгляделась в его выражение. Пустые глазницы так и смотрели сквозь нее. И ослепительной молнией в сознании пронеслась жуткая догадка. Она поняла, что знал череп. Склепа не отпускают тех, кого в них внесли. Она отшатнулась, качая головой. Нет, нет, нет, она не останется здесь навек… Не останется… Но двери заперты. Идти больше некуда. Родные уже проводили её в последний путь. Её поймали в капкан, в клетку. Она умерла. - Нет, я жива! А тут… ветер задул свечу. Малюсенькая искорка на фитильке, тонкий шелк гари – и все. Теперь она слепа. Непроницаемая мгла окружила закружившуюся напуганную девушку. - Нет, нет! Никто не слышал. Лишь черепа. Никто не придет, отчетливо подумала Джульетта. Никто. Она упала на свое ложе. Лепестки цветов и венков от её резких движений разлетелись по всей комнате, опускаясь на пол. Черепа улыбались – они-то знали, что эти цветы сгниют еще раньше, чем тело. Нельзя украсить склеп. Он пожрет все, что вы принесете на потеху мертвецам. Джульетта зарыдала, спрятав лицо руками, и, повернувшись на бок, она прижалась коленками к груди. Свернуться, как кошка, спрятать голову, глаза, уши, нос от того, что было вокруг. Только бы не видеть. Слезы мерно капали на камень, отсчитывая что-то свое. Она не знала, сколько времени, ночь сейчас или день, как её родичи, которых она не помнила, где её супруг, жив он или мертв, она не знала. Казалось, в склепе время остановилось, перестало бежать, застыло. И то, что мир снаружи исчез, пожар испепелил всё, все любимые места, чьи образы ускользали от нее. - Брат Лоренцо, почему вы так сделали? – хныча, спросила она в пустоту, проклиная монаха, убившего её. Он не пришел. И не придет. А если и явится, то слишком поздно. Он обещал, что все будет хорошо - где же твои заверения, падре?! Она даже завидовала своему двоюродному брату – он хотя бы не знал этих мук, этих раздирающих душу страданий, милосердный Ромео заколол его быстро, Тибальт не знал, каково, каково это быть запертой живой в своей могиле. И теперь он спокойно лежит, будто в издевку, не страшась ничего, как в старой песне, он «окончил путь земной и обрел покой навек». Смрад душил, она кашляла. Чернота окружала её. Глаза погасли, ослепли от черноты, от боли, от слез. «Ты наша, наша!» – перестук костей. А может, они живые и могут мыслить?! «Да. Они умеют мыслить», – решила Джульетта, находившаяся на тонкой грани между явью и бредом. Разгоряченное, больное и почти безумное сознание ей сказало: они умеют мыслить. - Не ваша, – сипло и упрямо сказала она, повернувшись лицом туда, откуда, как ей казалось, доносились голоса. «Наша, наша! Дочь Капулетти, ты наша! Мертвая, ты наша! Наша!» - Не ваша! – бред накаленном обручем сжал голову. «Никто не придет, никто не поможет, ты мертва, твой муж не придет, враг не подойдет, ты наша, наша!» - Нет! «Ты наша, наша, наша!» - Нет… «Наша! Тебя бросили они, как нас, ты наша, мы приняли тебя, ты наша! Живые всегда обманывают мертвецов, не считая обещания и клятвы, данные им, чем-то существенным! Тебя бросили, как нас, ты наша, наша, они все уже забыли про тебя!» - Но… они обещали… «И где же они теперь? Ты наша, наша, наша!» - Да, – неожиданно произнесла она сквозь слезы, голосом, полного бессилия, измождения и отчаяния, она сказала, сдавшись. – Я ваша. Это были последние слова, которые отразились эхом от стен склепа. Джульетта легла так, как её положили в могилу: на спину и скрестив руки. Обреченно. Приняв свою судьбу. Стало проще. Ушли все ненужные мысли, ушли воспоминания. У нее никого нет. Её никто не ищет. Потому что все знают. Она мертва. Поэтому она не помнит ничего. Она мертва. И больше ничего не надо. Только покой. - Я мертва, – четко проговорила девушка и закрыла глаза. Мертва. Никаких тревог. Как в той песне: «все прошло – тиранов гнет, притеснения владык, больше нет ярма забот, равен дубу стал тростник»… Она ничего не чувствовала. Ни радости, ни горя, ни страданий. Мертвецам все равно. Белоснежный череп смерти ухмылялся. «Наша…» Она не ждала, не думала. Она просто закрыла глаза. Она мертва. Мертвым нечего ждать. И не о чем думать. Все, что было при жизни – лишь суета. А ныне есть лишь безраздельный покой. Все в порядке. Она уже даже не могла вспомнить того, ради кого пошла на такой опрометчивый шаг – выпила напиток живой смерти. На самом деле это был самый настоящий яд. И все отравлено. Скоро остановится дыхание, скоро захолодеют члены. И она избавится от этой проклятой иллюзии, что она еще дышит, еще тепла, еще жива. Скоро, скоро, скоро. - Ваша, – выговорила она с трудом. Она мертва. И скоро от нее ничего не останется, лишь хрупкий скелет с безразличным ко всему видом. Пусть её нежная плоть станет обедом для червей. Оковы тлена закованы. И стоило её перестать бороться, в склепе стало тихо. Очень тихо. Она не считала секунд. Ей уже было все равно. Прошло, наверно, много. Когда слух уловил какие-то голоса за железной дверью, её выражение лица не изменилось. Она не думала, к кому пришли, кого принесли. Все равно. Она слышала удары об двери, услышала, как они открывались, услышала скрежет шпаг и возглас убитого, какие-то мольбы и просьбы, но не придала этому никакое значение. Как и её предки, ныне – её лучшие друзья. Мертвецам все равно. И когда над ней склонилось бледное, уставшее вымотанное лицо того, ради кого она выпила свою гибель, она ничего не сказала. Она даже его не узнала. И если в первую секунду его лицо отображало какую-то отчаянную решимость, то ныне оно было потрясенным: - Джульетта! Ты… жива? Она перевела на него мутный взгляд. Какой смешной. Пришел в склеп и спрашивает, есть ли кто живой… - Господи, но мне сказали!.. Ты жива! – он приподнял её с величайшей бережностью и поцеловал в холодные губы. Слезы текли по его белым щекам, слезы радости, слезы воскресшего человека. А она… она молчала. Он целовал её и обнимал, плакал и возносил хвалу Всевышнему, который вернул ему его Джульетту. В его сердце ушла тоска, ушло отчаяние, снова вернулось радость и безграничное счастье. Она лишь смотрела на него, иногда мигая и чуть дыша. Она его узнавала, понемногу, вспоминая свою любовь… отвлеченно. Её уже давно здесь не было. - Ромео! – внезапно послышался голос из прошлого: – Но чья же обагряет кровь ступени этой каменной могилы? Кем брошены кровавые мечи, здесь, на пороге вечного покоя?! Бог мой! Парис! И весь в крови! Какой недобрый час виною этих роковых событий? - Брат Лоренцо! – непристойно радостно отозвался Ромео. – Джульетта жива! Внутрь склепа вошел старый, уже поседевший от тревог и страха монах. Обведя их растерянным взглядом, францисканец выговорил быстро: - Ромео, Джульетта, быстро, мы спрятаться должны! Графа будут искать, а найдя, убьют вас обоих, не выслушивая оправданий! Быстро, быстро! Ромео подхватил Джульетту под руки и помог ей слезть с её ложа. Она повиновалась. Она отдавалась на волю этим людям. Она была куклой, чучелом. Тьма склепа сменилась на ночную мглу. На пороге склепа лежал совершенно бледный жених, своей белизной тела отражая стрелы Дианы. Джульетта мельком посмотрела на него и подумала как-то слишком спокойно: «Все правильно, все верно. Он один из нас, и ему здесь место. А этим – нет» - Бальтазар! – внезапно воскликнул Монтекки. Из темноты навстречу им вышел щуплый юноша. - Я, синьор… – и онемел, увидев Джульетту. В глазах промелькнул суеверный ужас. Он сам видел, как её похоронили, видел сам. Бедный парень – он-то прекрасно знал, что мертвым место лишь в земле и склепе. Ромео уже хотел отчитать своего пажа, потому что тот нарушил его приказ не ждать хозяина, или вообще его убить за то, что тот ему, не желая того, соврал насчет смерти Джульетты, но не успел. - Нет времени на разговоры, – резко оборвал их монах. – Мы должны спешить! Так они все вместе достигли другого края кладбища, где быстро вбежали в церковь. А отец Лоренцо уже слышал, как обыскивает кладбище стража. Значит, графа уже схватились. Значит, им осталось немного времени. - Быстро! – позвал всех троих францисканец, подводя к тайному выходу из церкви. Они вышли на пустырь за кладбищем, там уже их ждал какой-то человек в рясе, стоявший у телеги, запряженной лошадьми. Будто их специально ждали… - Вы должны сейчас же покинуть Верону, быстро, брат Джованни вам поможет. Брат, найдется ли у тебя то, что могло бы их скрыть, ткань, ряса, что-нибудь? - Лишь ткань, брат. - Нам подойдет. - Брат Лоренцо, я не знаю, как вас… - Рано еще благодарить, мой сын, – устало отозвался францисканец, с какой-то тревогой посматривая на девушку, которая до сих пор не вымолвила ни слова. И острые иглы вины пронзали его сердце насквозь. Он должен был прийти раньше, но не мог, он ошибся, и он уже догадался, что она проснулась много раньше. Зелье оказалось сварено не так безупречно, как тогда… «О бедный труп живой в приюте мертвых!» – вспомнились ему свои же слова, сейчас казавшимися такими издевательскими: он и не знал, насколько… – Я пришлю вам весточку в Мантую. Бегите, бегите сейчас же! Ромео, подхватив все такую же немую жену, залез в крытую телегу. Им удалось выехать из города без всяких происшествий. Руки мужа гладили её холодное тело. Но она ничего не чувствовала. Она лишь слепыми глазами смотрела в сторону. Потому что череп был прав: Склепа не отпускают тех, кого в них внесли.

***

- Я не должен был этого допустить, – глухо произнес Тибальт, прислонившись (а точнее, просто сильно близко поднеся голову) к дверям в свое последнее пристанище. Меркуцио, на чьем лице боролись ненависть к Тибальту и всем Капулетти и жалость к бедняжке, что заперли здесь, оставив на суд трупам, промолчал. Парис скептично рассматривал свое мертвое тело. Всюду сновала стража, ища убийц графа. Тот знал, знал его – но сказать так, чтобы его услышали, он не мог. - Не должен был… – повторил Родетти. Это время было мучительным не только для живой Джульетты – для её мертвого брата, который призраком ходил за ней, пытаясь её утешить, приговаривая, что «Ромео скоро придет» (как ни ненавистно ему было это имя), это также было настоящей пыткой. Тибальт чувствовал, что темнота поглощала мысли кузины, проникая внутрь, не давая даже проблеску надежды отразиться на каменной стене, чувствовал, пытался согреть, но рука безвольно проходила сквозь девушку, не в силах обнять, погладить, удержать. Иногда ему казалось, что она слышала его, что готова воспрянуть духом, справиться с тем, что непосильно многим храбрецам. Иногда ему казалось, что она его слышала… Но сила сотни мертвецов до него была сильнее робкого голоса Родетти, и склеп поймал Джульетту в свой капкан, из которого нельзя выбраться. - Это ты виноват, крысолов, – попытался выговорить младший Скалигер, но было тяжело и ему: голос будто прерывался. – Если бы не ты, Ромео бы не был изгнан, если бы не ты, ей бы не пришлось… - Заткнись! – грубо отозвался измученный этой ночью Тибальт. Слышать эти обвинения было невыносимо, будто раскаленным железом провели по незажившей ране. И чем дальше он осознавал, что в словах шута есть резон, тем хуже он мог их вытерпеть. - Прекратите спорить, – оборвал начинающуюся ссору граф, оторвавшись от созерцания собственного тела. – Оба хороши. Меркуцио обжег Тибальта ненавидящим взглядом, не признавая за собой никакой вины, ни в развязке той дуэли, ни в проклятье, которое стремительно сбывалось. Мертвецы не прощают своих убийц, даже если им суждено идти практически вечность плечо к плечу. Тибальт горько подумал, что сам бы с удовольствием утянул на уже «этот» свет и Ромео Монтекки. Несмотря на Джульетту. - Господи, что будет дальше? – спросил внезапно Скалигер, с затаенным ужасом разглядывая собирающуюся толпу. Ни Парис, ни Тибальт, никто ему не ответил. Никто не знал, какой еще удар ждет две семьи. Они уже видели уходящий призрак синьоры Монтекки, умершей от горя. Она не осталась с ними – она, в отличие от них, была чиста. Молчание воцарилось между жителями сумрачного мира. А толпа галдела, требуя убийц Париса и похитителя тела юной Джульетты. Краем глаза Тибальт заметил своего старшего брата. Господи, неужели это седина серебрила его волосы, а лицо тронула мертвенная бледность? Не в силах смотреть на него, Тибальт отвел взор и уставился на склеп. Капкан для живых и мертвых. И он тоже там лежит… - Что будет с Ромео и Джульеттой? – продолжал вопрошать Меркуцио, скользя взглядом по толпе, будто ища кого-то. Парис неприятно фыркнул. - Джульетта практически сумасшедшая, я не думаю, что их ждет радость и счастье. Скорее всего, она умрет вскорости, безумная, она будет искать смерть, чтобы присоединиться к нам. А может, у нее случится заражение крови из-за той ранки на коленке… - Парис, замолчи! – рявкнул на своего троюродного брата Меркуцио, не в силах выдержать эти страшные слова. Тибальт знал, что между ними никогда не было добрых отношений, но так же знал, что стоит ему самому что-то сказать, как Меркуцио тут же позабудет про Париса и начнет кричать уже на него. - Ты спрашивал – я ответил. - Но герцог милосерден, он может простить, они вернутся в Верону и заживут здесь спокойно! И Джульетта очнется… Должна очнуться… Неприятный холодный ответ: - Герцог мог простить убийство Тибальта, но никак не нарушение закона и не мое убийство. - Ты сам виноват! - Да, конечно, я виноват в том, что решил арестовать вернувшегося в город изгнанника, а когда он вздумал оказать сопротивление, я обнажил шпагу?! Меркуцио, хватит – не обеляй Ромео. Он дважды убийца. - В первый раз он мстил, во второй он тоже не желал убивать, – упрямо произнес Скалигер. Тибальт же молча рассматривал склеп своей семьи. Никогда не думал он, что это возможно – быть похороненным заживо. И не знал, что чувствуют такие: одиночество, боль и ужас, которым веет от заполненных ниш, от белых костей и беззубых черепов. Будто бросили её живые на расправу к мертвецам, которым слово «жалость» обратилось в бессмысленный набор букв. «Джульетта…» – бессильно подумал он, зажмуриваясь. И тот кошмар вторгся в его сознание густой мглой, оковами стужи. Как она металась из стороны в сторону. Как билась в двери. Как она звала своего мужа. Как просила защиты у него самого, мертвого, холодного, невольно её предавшего. Он оказался бессильным ей помочь. Он не мог помочь ей не сдаться. Это все очень походило на предсмертную агонию. - Но что тогда они будут делать? – спросил Тибальт, открывая глаза. Парис пожал плечами: - Устроятся где-нибудь в Мантуе или Милане, под чужими именами. Я думаю, Верона больше их никогда не увидит. Они умерли для нее. - Но Ромео же не мертв! Он ведь… все равно наследник дома Монтекки! – Меркуцио попытался ухватиться за юридические тонкости, чтобы доказать, что Ромео не будет здесь чужим никогда. И он не умрет в этом городе. - Не думаю. Как изгнанник, он лишен этого права. К тому же, – тут граф ди Лодроне тяжело вздохнул, – мне жаль это говорить, но сам Ромео, скорее всего, захочет умереть для веронской публики. Молчание. Тибальт и Меркуцио переглянулись. Удивление сделало их на редкость похожими. - Но… зачем? – схватился за голову Скалигер. - Их план, что герцог их примет и семьи помирятся, имел смысл до всего произошедшего в склепе. Теперь, если выяснится, что Ромео убил меня, а это обязательно узнается, если он появится с Джульеттой в Вероне, его казнят – он нарушил закон. А издали он не сможет сохранить связь с семьею – выяснится, кто его жена. Так что, думаю, Бальтазару снова придется нестись с ложной вестью о смерти. Только на этот раз он сам будет прекрасно знать, что врет. Тяжелое молчание. Меркуцио, несмотря на свою призрачность, умудрился побледнеть еще больше. А Тибальта волновало лишь то, что Джульетта сошла с ума, стала считать себя мертвой. Что ему до Ромео… И он внезапно очень отчетливо понял, что она больше никогда не придет в себя. Что изнутри она уже мертва. Эта иллюзия никогда не развеется. И ему хотелось по-детски искренне плакать из-за этого. Оплакивая похороненную заживо. - Господи, – прошептал Меркуцио, застекленными глазами смотря в толпу. – Бенволио это не переживет. Он и после моей смерти сам почти что призрак, еще синьора Монтекки, а если еще и это… Он скрыл лицо ладонями, чтобы никто ничего не прочитал в этой книге. Тибальт зажмурился. Лишь б не чувствовать запоздалое раскаяние за свой тогдашний поступок. А толпа сходилась, слышались вопли четы Капулетти. Вот и патер Лоренцо подошел и стал плести искусную ложь. Тибальт никогда не думал, что будет ненавидеть своего же исповедника. Ибо слишком много обмана он нагородил. Именно из-за него Джульетта сошла с ума. Из-за него, из-за Монтекки. Почему, Джульетта, ты влюбилась? «Бедная, бедная кузина…» Колокола выстукивали перебор. Толпа кричала, бесновалась, герцог пытался навести порядок, но что у него получалось? Ничего. Почтенный падре сказал, что подозревает лекарей, что они выкрали свежее тело, чтобы изучить на нем то, что запрещено святой церковью и самим законом человечества. Тибальт слышал, как суеверный вздох ужаса пронесся по кладбищу. Слышал, а сам горько ухмылялся. Все много хуже, так ведь, падре? - Меркуцио, куда ты? – внезапно выкрикнул Парис, и Тибальт оглянулся. Младший Скалигер бежал сквозь толпу. Призраку ведь легко это сделать, проходя через другую, живую плоть чистым воздухом. - Я догоню его, – бросил Родетти, не дав графу что-то сказать, и побежал следом. Нутром или чутьем кошки он сразу же догадался, куда вела тропа Меркуцио. Куда его душа возвращалась. К кому все стремился. Врата в дом Монтекки. Меркуцио остановился и неуверенно осмотрелся. Он уже открыл рот, чтобы позвать своего лучшего друга, но тут же его закрыл и криво ухмыльнулся своему первому, оставшемуся еще с жизни порыву. Он медленно подошел к двери и собирался пройти сквозь неприступные врата, но тут Тибальт увидел, что сам синьор Бенволио шел к дому. Оглядев своего кровного врага, Тибальт почувствовал, что его сотканное из призрачного дыма сердце даже заболело от какой-то жалости: настолько он выглядел больным и разбитым. Что Тибальту теперь до семейной вражды – право, смешно уже выставлять такие претензии. Все прошло… Монтекки принес с собой запах кладбищенской земли и ладана – значит, он тоже был там. Глаза блуждали, будто лихорадка практически вытрясла из него душу. Сам бледный, лицо – маска восковая. Тибальт бросил взгляд на Скалигера и тут же отвернулся – никогда он не видел на этом всегда беззаботном лице такую муку. - Бенволио?.. – позвал тот тихо. Монтекки тем временем почему-то сел на ступени своего дома и уткнулся носом в свои согнутые колени. Он не плакал – просто ему было дурно от всего происходящего. - Бенволио, – снова позвал Меркуцио своего друга. Тот как будто бы услышал: поднял голову и замотал её. И спросил одними губами, глядя в небеса: - Что будет дальше? Господи, помилуй нас… Кого следующего заберет та чума, которую ты, Меркуцио, призвал в наш город? Ты слышишь меня, друг?! Скажи… почему мы все… словно уже похоронены? Внезапно он вскочил, как обожженный, и быстро дернул дверь за ручку. Когда Монтекки скрылся в своем доме, в своей крепости, где он хотел спрятаться, Тибальт опасливо покосился на бывшего врага. Тот стоял, опустив голову, не сказав ничего более. Такое непривычное молчание от шута… - Меркуцио? – позвал Тибальт его. - Сгинь, убийца, – сквозь зубы процедил Меркуцио. Родетти отшатнулся, злоба взяла его. Но, вспомнив лицо Монтекки и попытки шута что-то ему сказать, утешить и защитить, подавил в себе это чувство. Он-то знал, каково это… - Пойдем, – продолжил Тибальт, подав вдруг руку. Тут Скалигер резко поднял голову, смерил своего убийцу огненным взором самой искренней ненависти и отошел от него по той же дороге. Ныне он двигался к своей же могиле. Внезапно остановился и обернулся, запрокинув голову назад. И так же неожиданно заговорил, громко, с надрывом, с не скрываемой ныне болью: - Господи, помоги им всем! Люди, не молитесь за мертвых, нет, не надо, не стоит, не молитесь, не поминайте! Забудьте их, отпустите их! Помолитесь за живых…. Помяните… живых. Забери мои слова проклятия, Боже, я не желал такого! И все молитвы за меня отдай живым… Голос сорвался, ведь мертвое горло не привыкло к таким крикам. Меркуцио закашлялся, будто смрад его собственного разлагающегося тела дошел и до призрака. Он посмотрел на Тибальта: - Кто еще сойдет с ума из-за этого? – спросил он, с отчаянием глядя Тибальту прямо в глаза. Но, не дождавшись ответа, он горько фыркнул и снова развернулся. Тибальт, растерянный и окончательно запутавшийся в причинах и последствиях, последовал за ним, пытаясь молиться за свою кузину, за своего брата, мать, дядю с тетей, даже за своих врагов. Но ветер безжалостно заглушал его слова.