***
Юбин на сцене — Дами. Её образ, уверенность, взгляд, походка: все это горело, полыхало и сжигало чужие сердца. Люди смотрели на нее снизу-вверх и раскрывали рты, когда она, ухмыляясь, читала свои партии завораживающим голосом, облизывая губы и смотря куда-то вдаль, в толпу. Она знала, что легко покорила сцену, потому что это то место, где она могла заискриться и не погаснуть. Это там, где Дами подошла к ничего не подозревающей Хандон и положила руку той на плечо слишком смело; да так, что люди гремели, взрывались, оглушали, убивали своими восторженными криками. Ей ничего не стоило приблизиться максимально близко: между губами их — сантиметра три, а то и два. Хандон смотрела тогда как-то непонятно, видимо, перепугавшись, но старавшись при этом страха своего, крадущегося холодком по спине, не показывать: никто не любил, когда кто-то из привычного образа выбивался. И даже сейчас, когда чужие руки скользили сначала по плечам, потом вдоль позвонков и в итоге останавливались на талии, приобнимая и немного даже прижимая к себе, Хандон не реагировала слишком бурно, зарывая в себе подступающие комом непонятные чувства. И играла в ту же самую игру: руки обвивала вокруг длинной шеи и смотрела прямо в оливкового цвета — линзы новые, как же без них? — глаза и щурилась от удовольствия. Вокруг — гул недопонимания и восторга: девочки, стоящие вокруг, тоже кричали — Бора громче всех — от происходящего рядом, а потом от того, насколько огромную шумиху они смогли поднять за столь короткий срок. Перед глазами все начинало плыть, когда Дами наконец-то отстранилась, не забывая при этом подмигнуть Хандон напоследок. Та стояла в ступоре где-то секунду, а потом, заморгав слишком часто, кивнула, игриво улыбаясь; ничего личного — это просто фансервис. Когда все закончилось, они пересеклись лишь за кулисами. Там, где все образы, выстроенные ими за столько времени, падали, рушились, крошились в щепки. Хандон видела, как Юбин стояла недалеко от Минджи и что-то говорила севшим голосом: обе устали ужасно, обе хотели домой поскорее, обеим с каждым днем все тяжелее и тяжелее. Лидер их — прекраснейшая и милейшая девушка — заботливо положила свою до ужаса красивую, но в то же время болезненно худую руку на чужое плечо и ободряюще кивнула, пытаясь сказать, что сейчас они поедут обратно, по комнатам, и выходить оттуда не будут недели две точно: до тех пор, пока о них не вспомнят и не пригласят на какое-нибудь шоу. Хандон тогда подошла, улыбнулась — искренне и по-доброму — немного даже поклонилась по привычке и повернулась к подруге. Но она не успела открыть и рта, ибо её тут же опередили тихим «прости». И всё. И тишина. Когда та самая Дами спускалась со сцены, то неожиданно становилась всеми знакомой Юбин: чуточку злой на мир, на громкие звуки, чуточку замучившейся и очень даже тихой, в каких-то моментах даже стеснительной до ужаса. — Все нормально? — у самой Хандон голос дрожал от усталости. — Выглядишь просто ужасно. — Все равно сейчас домой поедем, — Юбин отмахнулась, смотря куда-то в бок и ища хоть какой-то инициативы от Минджи, чтоб та диалог продолжила. Но лидер их куда-то благополучно испарилась, оставляя их наедине. Будто бы назло. Зная, что в последнее время у младшей ни настроения нормального, ни элементарной готовности хоть как-то поговорить по душам. А Хандон, на самом деле, гордая до невозможности: видела она чужое нежелание, хотелось в ответ таким же ядом плюнуть, развернуться и уйти, подняв высоко голову — лишний раз она перед другими падать на колени не собиралась. Но вместо этого, пытаясь выразить хоть какую-то поддержку, ободряюще кивнула и, так ничего и не ответив, убежала к остальным: там хоть обсудить выступление можно было. И даже неважно, какое невыразимое сожаление пыталась Юбин вложить во взгляд, провожающий удаляющуюся фигуру.***
В следующий раз они встретились в комнате спустя пару дней после того выступления — за всё то время, к слову, ни одна из них слова не проронила и даже не планировала. Ибо зачем? Бывали же и до этого дни, когда друг от друга отдохнуть хотелось. Даже несмотря на то, что когда, к примеру, они находились в компании других — Юбин с Юхен и Борой, а Хандон могла спокойно сидеть в комнате с Гахён и Шиён, — то спокойно разговаривали, не чувствуя какого-то дискомфорта. Как будто избегали по непонятно какой причине и вину не испытывали; Минджи, однажды это заметив и осознав, лишь помотала головой, расстроившись: вроде всю ситуацию понимала, но сделать, увы, ничего не могла. Лидер — милейшей души человек, не заслуживший всего этого, — только просила их быть осторожными, никаким грубым словом, брошенным случайно, не задеть — то самое проклятое качество есть у обеих, а расхлебывать последствия приходилось далеко не им. Сидели и таранили друг друга взглядами: Хандон приторно-нежным, а Юбин пассивно-агрессивным; причем у последней подобное считалось вполне нормальным, поэтому Юхён, сидевшая рядом, лишь хихикнула в кулак, толкнула подругу легонько в бок и прошелестела тихое «не куксись, а то морщины появятся». Они не появились, а вот пара белесых волос — возможно. С учетом того, что каждый учтивый взгляд в сторону Ли отдавался в груди неприятными покалываниями и нарастающими в голове мыслями. Кризис произошел в тот момент, когда напряжение заметили все: Бора начала самая первая. Лицо ее тогда исказилось в странной гримасе, а сама она тыкала Минджи, страдальчески закатывающую глаза слева, в плечо и показывала пальцем; а вот Шиён, пристально смотревшую на своего взбалмошного цыпленка, игнорировала: трогать и мешать ей не хотела — вот так вот заботу и проявляла, слишком пассивно, ни на что не намекая. — Ну что вы так смотрите! — возмущалась она, не чувствуя растущий в Юбин стыд. — Будто бы убить друг друга планируете, ну честное слово! — Ничего не говори, — Юхён поддакивает, наигранно ухмыляясь и складывая руки на груди. — Весь вечер сидят и ничего не говорят, только глазеют. Минджи, вероятно, сейчас уже триста раз пожалела, что находилась в их группе, что сейчас выслушивала всё это: она просто положила свою руку на колено соседке — на что та вздрогнула нервно и тут же замолчала — и попросила прекратить. Но в воздухе-то все равно витало что-то неприятное, что-то задевающее. Хандон никогда не боялась особо. Она никогда не сторонилась резких слов, сказанных в ее сторону. И даже если это всё было в шутку, она прищурилась. Да так, что все остальные сразу же почувствовали что-то неладное. Встала и подошла к Юбин за спину, опускаясь и обнимая её сзади, руками обвивая вспотевшую немного шею и кладя подбородок за чужую голову. Ли под ней сначала застыла, не до конца понимая, что только что произошло, а потом, наконец-то отмерев, пробурчала тихое «сейчас же слезь», опуская стыдливо взгляд и рассматривая все пылинки на ковре. Разразился хохот, и другие от такой реакции неиронично рассыпались в сторону, подобно муравьям, смеясь и не осознавая, что в подобной ситуации ничего забавного и нет. Даже лидер их, немного расслабившись, тихо смеялась, хватаясь за плечи Юхён и пытаясь нормально дышать. Только вот соседка её даже и звука не издала: сидела и смотрела как-то подозрительно, анализируя и разглядывая розоватые кончики чужих ушей.***
Юбин безнадежно влюбилась, когда впервые увидела Хандон. Точнее она ее заметила краем глаза, когда та только зашла в студию и первый раз поздоровалась, будучи неуверенной в своем корейском; Ли тогда было, если честно, немного все равно: да, классно, что теперь они могли бы дебютировать в новом составе, с уникальным концептом, но новенькие все равно не впечатляли настолько, чтобы восторженно прыгать вокруг них. Произошло это случайно: когда отдыхали вдвоем в зале. Юбин тогда сидела на полу, спиной опершись на диван, и листала свои новые фотографии, не задумываясь о том, что Дон, лежавшая сзади, могла бы спокойно посмотреть через плечо и вставить пару веских комментариев — она же ведь может сделать это с лёгкостью, ибо о фильтрации своей речи не задумывалась еще тогда. Но все же молчала, не двигалась — можно было бы услышать по шуршанию постеленного пледа — и ничего не говорила, что вызывало подозрение, ибо старшая минутами ранее болтала, не останавливаясь, обо всем подряд — погоде, планах на будущее, котах и даже забавных масках, с которыми можно сфотографироваться. Юбин обернулась. И немного оторопела, увидев, как Хандон, уткнувшись в сгиб локтя, спала, в другой руке держа телефон с открытыми там вкладками. Бока её то поднимались, то опускались, а пушистые ресницы подрагивали — милейшее зрелище, на которое смотреть можно было часами. И Ли на это, по правде говоря, повелась, поначалу даже и не осознав до конца. Уж слишком было красивым лицо напротив: оно обычное, без макияжа, без блесток и забавных наклеек — но это все и казалось чарующим. Это было схоже с тем, как Бора изредка поглядывала на Шиён, боясь, что та поранилась во время съемок. — Что-то нужно? Хандон, проснувшись — может она экстрасенс какой-нибудь и чувствовала сквозь крепкий сон чужие взгляды — смотрела на Юбин широкими, насколько ей позволял разрез, глазами, моргала забавно и даже, черт побери, сделала губы уточкой, не подумавши о том, что вид ее слишком сильно ударил по чужому сердцу и сейчас выходить из него не собирался. — Если устала, то иди в комнату и спи там. Хотелось казаться холодной, несмотря на все еще плывущий перед глазами образ; в памяти неожиданно начали мелькать и предыдущие, красивые, когда Дон красовалась перед зеркалом, спрашивала мнения, а Юбин, не замечая, говорила отдаленное «нормально» и уходила. Сейчас же это ныло в груди и вздохнуть нормально не давало. Хань дотронулась до чужого плеча: — О чем задумалась? — а потом замолчала, понимая, что вопрос в пустоту ушел. — Я сейчас пойду, не переживай — мешать не буду. А ведь раньше — Юбин вспоминала, когда было уж слишком поздно — старшая была намного приятнее в общении: старалась понять, принять и даже подластиться, чтоб отношения не испортить. Это сейчас казалось все максимально натянутым и некомфортным для обеих сторон. Хандон встала с дивана, подняла руки — Ли увидела на секунду подтянутый живот, — зевая, и благополучно пошаркала по полу в забавных тапочках, укрывшись пледом. Только напоследок сказала что-то слишком тихо. Настолько бесшумно, что оставила сидеть — тонуть — в мыслях своих и размышлять, что же это за чувство разрывалось — на мелкие кусочки — в сердце и барабанами било в висках. Юбин ночью не спала. Смотрела в потолок и представляла разукрашенное специальными красками лицо.***
Все это стало походить на какую-то ужасную шутку, когда подруга ее — в голове провозглашенная — начала повторять все то, что когда-то терпела: странно глядела и отвечала резко, что холодок по спине неприятно пробегал, заставляя поежиться и вслед посмотреть, грустно вздохнув. Нельзя было сказать, что она страдала — отнюдь, даже не задумывалась. Ну если только немного. Ну только если это не доходило до уровня прийти к Юхён, лечь к ней головой на коленки и спросить «я настолько плохой человек?». — Это что с тобой? — первое, что советчица спрашивает, не веря, что Ли укусил какой-то сентиментальный монстр. — Тебя совесть наконец-то замучила или что? Или тебе в открытую сказали, что твой сарказм — не лучший способ с людьми разговаривать? — Все те, кто говорил, что ты можешь адекватно выслушать — самые настоящие шарлатаны. Юбин перевернулась на бок, причем так, чтобы Юхён лица не увидела, а то мало ли еще и про него как-нибудь сострит. — Да только ты здесь жалуешься, — никто не возмущался, просто кому-то не хватало поддержки, а другая любила давать ее направо и налево. — Что у тебя случилось? — Да так… На секунду стало страшно. Страшно признавать, что она, та самая Дами, покоряющая всех своей харизмой, безнадежно влюбилась и, вероятно, невзаимно; что чувства её, появившиеся так внезапно из-за пары секунд и одного взгляда, потерпят крах, разрушат палубу спокойствия в жизни. И как потом работать? Как ходить по коридорам, зная, что в любую секунду из-за угла выскочила бы светлая макушка. Тело худощавое, но в то же время по-особенному прекрасное остановилось бы, ресницы снова затрепетали, а взор ничего не выражал, кроме февральского мороза. Как жить-то с этим? Юбин со стоном поднялась с чужих ног и приготовилась из комнаты с позором выбежать: — Не знаю, правда. Чувствую себя плоховато в последнее время. — Когда кажется, креститься надо, — ворчала Юхен, хмурясь и понимая, что ей что-то не договорили. — У тебя в любом случае есть время на отдых: поезжай в город, прогуляйся. И эта мысль казалась слишком заманчивой.***
Грязноватые улочки ее никак не встретили: людей полно, на улице душно, а серые здания только усугубляли ситуацию — ну как можно было упасть в такое состояние из-за одного человека? Ну как можно было повестись на чужую улыбку и забавный чехол, который был украшен милыми наклейками? Как можно было влюбиться в невинную улыбку, когда-то существовавшую, а сейчас сменившуюся на плотно сжатые и сухие губы? Как можно было смотреть на этот идеал таким умоляющим взглядом, просящим мысленно о поддержке хоть какой-либо, что обеспокоенная Минджи без всякого стеснения уводила в коридор и спрашивала, почему кожа сравнима с белым мрамором. Когда Юбин села на скамейку, что одиноко стояла в парке, состоящем из одних начинающих гнить деревьев, то долго не могла вернуться в реальность: вокруг все плыло млечным путем, не давая сконцентрироваться на появляющихся мыслях — голова её была забита, но в то же время и пуста; от этого становилось еще хуже. Тучи сгущались над ней, образовывая темное и бесконечное поле, что распространялось с огромной скоростью. Птицы, летающие над головой, засвистели, закричали, разрывали глотки своим оглушающим воем. Или может ей казалось — слух обострился, или что-то в этом роде, — что все вдруг резко обрело отвратительные краски, усиливающиеся каждую секунду, каждый момент, каждый тик на часах, что небрежно были заделаны на тонком левом запястье. Чувства диким ревом заглушали, поглощали, заставляли потонуть без шанса поднять голову вверх, всплыть на поверхность толщи воды и глотнуть спасительного воздуха. Ничего. Абсолютно ничего. Лишь иголки, воткнутые в сердце, кажется, начали плавиться, заставляя тихо застонать и посмотреть безжизненным, ничего не выражающим взглядом вверх, туда, где когда-то плескались теплые лучи солнца, сравнимые только с миловидным личиком Хандон. Там раньше плавали белые барашки, прыгали по голубой глади и заставляли чувствовать уют. Остаться бы навсегда в тех временах. Когда все не было чернилами разукрашено в уродливый темный, походящий только на разъедавшуюся душу, что сейчас сгустками разливалась по онемевшему то ли от холода, то ли от остатков эмоций телу. Юбин забылась, потерялась, не могла повернуть отяжелевшей головы хоть куда-то. Холодные капли падали на ее щеки, плотно сжатые веки и губы. Она не хотела показывать своих чувств кому-либо: все это попросту перестало быть необходимым, стало наплевать окончательно. Но сейчас то, что творилось в ее теле, что вырывалось с каждым стуком сердца, заставляло беззвучно мычать в невыносимой агонии; синеватые руки, покрывшиеся белыми пятнами, потянулись к коротким волосам, убирая их с лица и подставляя бледную кожу под дождь. Хоть что-то приносило малейшее спокойствие. Люди бегали, накрываясь плащами и куртками, бурно ругаясь под нос и стараясь оббежать образовавшиеся лужи в дырках асфальта. Но только ей одной все равно — Юбин погода такая, что вместе с ней звала о помощи и рыдала в сомнениях, только по душе. В ней летали ураганы, сносящие все подчистую, но иногда утихающие, чтобы в скором времени взбушеваться с новыми силами. Кто-то подсел на скамейку. Ребенок, смеющийся, радующийся, завязывал шнурки и кричал, что наконец-то может пробежаться под непогодой, и никто не наругал бы за это. «Мне б такую беспечность», думалось, вертелось в голове, пока мальчик не вскочил и не побежал, прыгая по скопившейся воде. И только когда улица окончательно опустела, а дождь усилился — да так, что ничего не было видно, — она поднялась, шатаясь, со своего места и, подобно пьянице, побрела неизвестно куда, надеясь, что рано или поздно наткнулась бы на родной — чужой — дом и легла к себе в кровать. А после — утонула бы во тьме окончательно, смиряясь со своими чувствами, что раньше бушевали волнами субмиллениума; а сейчас сходили практически на «нет», плескаясь где-то на берегу и обжигая солоноватой водой исцарапанные в кровь пятки. Юбин вернулась ближе к ночи, снимая промокшие насквозь сандалии и бросая их куда-то в угол, не особо заботясь о месте их приземления. Она тяжело дышала, смотрела в коридор, словно дикий зверь, вернувшийся ни с чем, и, не торопясь, наконец-то направилась в сторону своей комнаты. Но не дошла: рухнула в зале, на диване, и зарылась в теплые и мягкие подушки, прикрывая глаза от усталости. Лицо ее ничего не выражало. И если из ее одежды нельзя было выдавить ведра воды, то можно бы сказать, что она просто устала, пришла после изнурительной тренировки и прилегла, чтобы перевести дух. Но нет. Ли, кажется, сгорела окончательно. Фениксу, что когда-то полыхал над деревнями, суждено рано или поздно умереть, переродившись снова чуть позже, начав очередной круг сансары. А она, вероятно, осталась тем пеплом, из которого птичка с новыми силами должна взлететь; давным-давно оборвала свои крылья, выкинула в топку и забыла про них окончательно без всякого желания воскреснуть вновь. И даже сейчас, скрючившись, сжав между ногами и обняв руками лоскут тоненького одеяла, тихо всхлипывала, пытаясь подавить, утешить себя, заставляя забыть, предпринять хоть что-нибудь, что поможет избавиться от боли. Чья-то мягкая рука проехалась по вьющимся от сырости волосам, по шее, а потом взялась за краешек одеяла и, вырвав его из чужой хватки, накрыла бьющееся в конвульсиях тело практически с головой. — Тебе нужно отдохнуть, — Хандон впервые тепло улыбнулась, смотря больше на стенку впереди, чем на съежившуюся Юбин. — На улице был такой ливень, — в её голосе промелькнуло некое беспокойство, что немного удивляло. — Почему не вернулась обратно? Что-то случилось? «Ты.» — Захотелось прогуляться. Ли дрожала всем телом, но при этом старалась страха своего не выдавать лишний раз, чтоб Хандон — какого черта даже сейчас думалось об её чувствах, если секунду назад была уверена, что с ней навсегда покончено?! — не волновалась и не надумала себе ничего. Но та все равно чужое волнение видела, однако пыталась не реагировать слишком бурно; прикосновения ее стали, кажется, еще невесомее, еще более источающими любовь и какой-то необходимый прямо сейчас уют. — Заболеешь ведь, — Дон обошла диван и села на него, чтобы наконец-то увидеть покрасневшее лицо. — А всем остальным потом за тебя отдуваться. А ведь она даже и не злилась: так, выказывала недовольство, но в душе, подобно каждой участнице группы, переживала. Только по-своему. Просто потому, что со временем у них у всех, наверное, атрофировалось желание нормально проявлять свои чувства — всё делали это как-то завуалированно, чтоб не показывать, насколько сильно всех любят. Только вот Хань, по какой-то непонятной причине, редко могла обращаться с кем-то вот так, с таким невыносимым трепетом, что ладони потеть начинали. И это смущало еще больше. Послышалось шуршание, и вскоре Юбин почувствовала, что ее голову приподняли и тут же опустили на что-то твердое; худенькие ноги Хандон были горячими, на них бы, если честно, лежать целыми днями и не беспокоиться ни о чем. — Не против, если мы вот так посидим? — она еще раз провела по волосам, зарываясь в них немного и теперь без всякого стеснения разглядывала блестящие серьги в ушах. Ли не поворачивалась: привычка появилась вот так лежать, лица не показывая. Да и просто как-то неудобно было. — Если тебе неприятно, то могу уйти. — Останься. И поглаживания начали усыплять: дрема медленно подкрадывалась, вынуждая снова прикрыть веки. Дон слишком прекрасна, слишком мила и заботлива — такие люди, как она, действительно могли существовать? Слезы, которые, думалось, не появились бы больше в этот вечер, потекли по горячему лицу, скапливаясь на щеке и капая на чужие домашние штаны. Хань остановилась, понимая, что сейчас происходило. И ничего не говорила, зная, что все это бессмысленно; бесполезно, когда человек на твоих коленях заходился в рыданиях, сдерживаясь и жмуря глаза, чтобы не издать какого-либо звука, ненужного прямо сейчас всхлипа. Но Дон все осознавала, потому мешать не хотела. Лишь, поразмыслив, снова опустила руку и начала гладить по волосам, показывая, что рядом, что прямо сейчас не ушла бы, хоть и не знала истинную причину чужого горя. Она не подозревала, почему Юбин, снова чувствовавшая сейчас слишком много, под чужими прикосновениями таяла, но при этом ощущала, что грудь ее распирало, ломало ребра и оставляло без капельки воздуха. Они просидели так всю ночь. Ни Хандон, ни Юбин слова не проронили в чужую сторону, не спали, а лишь думали о своем. Дон — о том, чем могла бы помочь, а Ли — о человеке, что сейчас вроде близко, но, на деле, совсем далеко.***
— Не хочешь посидеть с нами? Мы сильно не будем шуметь, честно, — Юхён состроила невинное лицо, уговаривая тем самым свою вечно упертую подругу. Та, к слову, все так и сидела, на груди скрестив руки. — Не пойду. Вы опять начнете спорить по пустяку, так еще и подеретесь! — У Юбин ужасное чувство дежа вю. — Не собираюсь я вас разнимать снова. — Ну пожалуйста! — ох уж эти противные щенячьи глазки. — Я тебе клянусь: ничего же не произойдет. — Черт с тобой. Юхён радостно прыгала, добившись своего. Это все, если быть честной, было частью огромного плана, придуманного Борой, что в последнее время с тала уж слишком заботливой и понимающей. Даже она видела вечно опухшее лицо подруги и, когда та отходила, постоянно спрашивала, стоило ли с этим что-то сделать. Никто не знал: пожимали лишь плечами, хмурились и говорили, что во всем виновата усталость — попросту разбираться в этом не хотелось, вот и придумывали отмазку, лишь бы не в свое дело лезть. И посиделка эта стала огромным поводом, чтобы чужой секрет на поверхность вывести и все решить, чтоб всем комфортно было: и самой Юбин, слишком уж подозрительно тихой, и девочкам, и в том числе Дон, которая сама иногда подходила и невзначай выясняла, что же такого случилось. И все шло как по маслу, Юбин согласилась, никто не пострадал, все живы и здоровы, с ужаснейшей надеждой смотрели на Юхён — только та могла уговорить, заставить, да сделать все, что угодно, лишь бы подругу свою в комнату проклятую затащить. — Ты уверена, что ничего не произошло? — пыталась она вывести на разговор, в душе молясь, что сейчас Ли во всем созналась бы, высказалась, и все проблемы бы тут же улетучились. — Все нормально, — говорила подруга, заламывая пальцы в этот момент и прожигая дыру в полу, ибо не знала, куда взгляд бы деть. — Во сколько прийти? У меня могут быть дела, но я постараюсь быть вовремя. — К девяти, — Юхен разочарованно вздыхает от досады: ничего у нее не вышло. — Но вообще можешь прийти тогда, когда освободишься. Мы же допоздна сидеть будем, так что не торопись. — Хорошо. Тогда до встречи. Юбин бы выйти из комнаты скорее, скрыться и глаза прикрыть от усталости: притворяться она больше не может. Не могла говорить теперь, что действительно в порядке: кошки на сердце нагло скреблись, заставляя стиснуть зубы и, посмотрев вслед слишком уж агрессивно, выбежать — вылететь — из зала, не оборачиваясь, и понестись — именно очень громко идя — в сторону своей комнаты. А там, опустившись на пол, положить обреченно голову на колени и тяжко вздохнуть, сглатывая нервный ком, что сейчас поперек горла находился. Дышать ей все эти месяцы было невыносимо тяжело.***
— Так о ком речь-то? — Бора продолжает смотреть своим полупьяным взором, пытаясь анализировать сложившуюся ситуацию. Не очень-то у нее и выходит. — Сама не сознаешься? — Нет. — Ну и дура ты, — Юхён забирает из рук соседки практически пустую бутылку и делает глоток, выдыхает после через рот куда-то в сторону и не знает, стоит ли продолжать расспрашивать. — Я же видела, каким взглядом ты на нее смотрела. И не страшно, что она и увидеть могла? Юхен смелеет. Потому что терять уже нечего, ибо Хандон, виновница торжества, сама начинает с каждым днем подозревать что-то неладное, поэтому носится за Юбин хвостиком, пытаясь ответ выбить едва ли не силой. Так что разницы, рисковать или нет, уже нет никакой: главное — нажать на нужные рычаги чужих эмоций и наконец-то выиграть эту схватку, длившуюся невесть сколько. — Не видела. Уверена, что не видела. Юбин сама мрачнеет, понимая, что с поличным сдается, показывает лишний раз свою слабость в лице той, к кому привязываться становится огромной ошибкой, настоящим крестом на жизни. И сейчас, когда все тузы лежат на ковре, а подруга ее — и ничего не понимающая, только глупо хлопающая глазами Бора — догадывается и щурится, опускает взгляд в пол и собирается с мыслями. — Ладно, ты права, — говорит спустя минуту, что, кажется слишком долго длится. — Мне и вправду нравится Дон. И неважно, что девочки, наконец-то услышав признание, удивленно переглядываются, беззвучно радуясь, что это наконец-то происходит. Неважно, что руки Юбин дрожат, когда она на выдохе выпаливает так долго державшиеся в ее душе слова. Неважно, что сейчас Хандон, стоящая за дверью и пришедшая, чтобы проверить подруг, судорожно тянется к ручке, желая открыть и войти в мир правды, а после — одёргивается и оседает на пол, нервно кусая губы.