В обычной двушке

— Молодой мужчина, встречающий меня у дверей подъезда, предпочитает называть себя Сфинксом. Я первым делом обращаю внимание на его совершенно лишенную волос голову — даже бровей на ней нет, одни только ресницы. Потом — на его манеру держать себя. Осанку, разворот плеч, походку. С его высоким ростом это делает его похожим на модель. И только когда он по-джентльменски придерживает для меня дверь квартиры, я обращаю внимания на руки в перчатках. Точнее, на протезы, заменяющие ему руки. — Она продержалась целых... Сколько? Четыре строки перед тем, как написать об этом? На интервью Сфинкса уговорил Курильщик. Подкупало, что это была не какая-то там газета, а издание благотворительного фонда. Привлечение внимания к проблемам адаптации... Чайник отщелкивает, и Слепой, уже подошедший к нему с чашками, тут же разливает кипяток. Сфинкс любит чай, заваренный именно так, спустя секунды после того, как вода закипела. Так он кажется ему вкуснее, даже если это только иллюзия. Слепой умеет слушать чайник. Он говорит, что сперва вода внутри шипит и бурлит изо всех сил, а потом внезапно стихает, и вот в этот момент наступает настоящее кипение. Сфинкс ему верит. — Гостеприимство этого дома совсем не похоже на то, к которому я привыкла. Никто не хлопочет вокруг меня, предлагая мне то одно, то другое. Вместо этого мне объявляют, что я могу идти, куда пожелаю, брать, что пожелаю, делать, что захочу. Сфинкс ограничивается предупреждением, что мне не стоит оставлять ничего на полу. И я чувствую, что всё в этом доме стоит на этих принципах. Забота о других здесь проявляется в том, чтобы не усложнять их жизнь. Со стороны это кажется сосуществованием, но для человека, выбравшегося из системы, в которой ты — просто дефект, это просто иной уровень взаимодействия. — Она не поняла. Сфинкс ставит чашки на стол. Двигает по столу вазочку с печеньем. И подпирает голову рукой. Она ничего не поняла. В её голове их жизнь могла быть включать в себя лишь два варианта. Суетливое "обхаживание" одним другого. Как у взрослых, которые возятся со своими заболевшими чадами, не зная, как им помочь. И "дополнение" друг друга, будто они сломанные механизмы, работающие только в паре. Иногда это бывает так. Когда они идут по магазину, Сфинкс толкает впереди себя тележку и говорит, что и откуда взять. Ему кажется, что грабли не смогут схватить упаковку как следует, что он уронит, сломает или порвёт товар, и это будет ужасно неудобно. Даже не потому, что придется платить. А потому, что кто-нибудь позовет менеджера, и все вокруг будут суетиться и думать о том, как это неловко — требовать от инвалида оплатить испорченное. Паучьи пальцы Слепого никогда не допускали бы подобной оплошности. Но чтобы отличить одну упаковку от другой, у него ушли бы минуты тщательного ощупывания. Поэтому Сфинкс просто говорил ему, куда протянуть руку. Сфинкс читает вслух, хотя у Слепого есть программа для воспроизведения текста голосом. Слепой завязывает узлы и бантики, хотя Сфинкс старается не носить ничего со шнурками. Сфинкс водит. Слепой приносит и перекладывает. Они дополняют друг друга. Но это не всё. Слепой приносит ему чай не потому, что Сфинкс не в состоянии сделать его сам. У него есть своя технология, и он без труда делает это и многое другое. Сфинкс поправляет на Слепом одежду не потому, что Слепой понятия не имеет, как он выглядит со стороны. Его навыков достаточно, чтобы определить, что он одет чисто и аккуратно. Они укрывают друг друга пледами. Готовят друг для друга. Приносят вещи из одной комнаты в другую. Они делят обязанности по дому и дарят друг другу подарки. Они обнимаются в меру своих сил. Они заботятся друг о друге так же, как заботятся все остальные в мире. И по тем же причинам. — Кухня небольшая, но чистая и аккуратная. Шипит чайник. Вода закипает, и я жду, что же будет дальше. На кухне появляется тень. Мне неловко называть его Слепым, хотя он представляется именно так. С невероятной легкостью Слепой наливает всем нам чай, но на кухне не остается. Прихватив чашку уходит в одну из комнат и закрывается там. Сфинкс предупреждает меня, что он не любит общаться, особенно с посторонними. Тень нюхает идущий от чашки пар и улыбается. Сфинкс в последнее время полюбил чаи в пакетиках, с разными добавками. И у них появилась маленькая игра: Слепой пытается угадать, какой чай на кухне на этот раз. Трогает упаковку, принюхивается, трясет. Иногда ему удается определить правильно ещё до того, как пальцы вскроют прозрачную пленку. Сфинкс говорит, что это просто везение. Слепой пожимает плечами с загадочным видом. — Они живут здесь с того момента, как выпустились из интерната. В обычной двушке, в одном из старых районов. Бывшие соседи по комнате в заведении, называемом Домом, они так привыкли друг к другу, что один стал неотъемлемой частью жизни другого. — Соседи? Слепой качает головой. И слышит усталый вздох Сфинкса. Наверное, журналистку сбили две комнаты. И то, что во время интервью, которое она сама называла беседой, Слепой не вышел снова и не забрался ему на колени. Теперь Сфинкс явно думает, что стоило сказать ей прямо. Слепой думает, как бы в ответ, что тогда её хватил бы удар на месте. Но она, по крайней мере, могла бы назвать их друзьями. Видимо, журналистка усомнилась в том, насколько их отношения могут укладываться в понятие "дружбы". Может, потому что Слепой не вышел и не сел рядом. Может, потому что она считала, что симбиоз, необходимый для выживания, дружбой не считается. — Мы пьём чай. Я выпытываю у Сфинкса, что было труднее всего после выпуска: научиться готовить? Решать бюрократические вопросы? Ориентироваться в городе? Или же встроиться в социум, совершенно не привыкший видит инвалидов на улицах и рабочих местах, а не на плакатах благотворительных фондов. Он отвечает уклончиво. Что труднее всего было привыкнуть к новой жизни. "Понимаете, в Доме всё совсем не так". Слепой молчит. Но он так выразительно думает, что ей никогда не понять, что это становится буквально слышно.       Стул на кухне у них с колесиками. На него всегда можно что-нибудь поставить и оттолкать в любую часть квартиры коленями. Его можно выкатить и убрать, чтобы не мешался, не попался случайно под ноги. А ещё можно, как сейчас, сдвинуть его прямо с человеческим весом на нём.       Сфинкс упирается в ножки пятками и тянет к себе Слепого. Так, чтобы одно сиденье уперлось в другое. Закидывает одну ногу поверх чужого бедра. И Слепой тянется вперед, головой к его плечу. Получается странное подобие объятий, для них столь же привычное, сколь непонятное всем остальным. — Большая и спокойная овчарка выходит на кухню, долго обнюхивает мои руки и вещи, а потом садится у стола, положив голову на бедро хозяина. Она смотрит так внимательно, будто понимает то, о чём мы говорим. И если забыть ненадолго о том, что собака специально обученная, служебная, то она становится просто частью обычной жизни, к которой и стремятся многие парни возраста Сфинкса: собственное жильё, работа, собака... Слепой фыркает Сфинксу в шею. Тому и без того неудобно читать, а теперь становится ещё и щекотно. Он фыркает, пытается отбросить с лица чужие волосы. А Слепой будто бы в ответ жмется ближе. — Сфинкс работает в школе для слепых и слабовидящих детей. Где работает его друг мне узнать так и не удаётся, потому что общаться со мной он явно желанием не горит, а я не настаиваю. Зато Сфинкс охотно делится со мной информацией о других бывших выпускниках: кто они, где. Я отмечаю для себя, что он общается со многими из них, хотя я в его возрасте едва перекидывалась с бывшими одноклассниками дежурными поздравлениями с праздниками. Ловлю себя на том, что мне хочется спросить, есть ли у этого парня другие друзья, обычные. Те, кто ходил в самые обычные дворовые школы, волновался о совсем других вещах, чья жизнь никогда не была затронута инвалидностью. Но не решаюсь. Мне кажется, что человек передо мной всё ещё живёт в каком-то другом мире, непонятном нам. Но я не готова разрушить его иллюзии о том, что он оставил этот мир позади. Слепой скидывает его ногу с себя и перебирается Сфинксу на бедра. Нащупывает телефон, его боковую кнопку и гасит экран. Потом ловит лицо Сфинкса ладонями и разворачивает к себе, будто хочет рассмотреть. А вместо этого касается его губ. Слепой целует долго. Он вообще именно так это делает. Долго, медленно, но редко. У него всё ещё вечно обветренные губы, и когда Сфинксу отчаянно мало, особенно в постели, у поцелуев иногда — вкус крови. — Не стоило соглашаться. Он смотрит на Слепого. Пытается угадать по его лицу, что он обо всём этом думает. Будто ему это когда-то удавалось. — Не зря. Ты ведь зачем-то это сделал. Сфинкс упирается лбом ему в плечо. И думает. Шестеренки крутятся в голове. Успевает проскользнуть мысль о том, что Слепой в чём-то совсем не изменился. Всё ещё любит заставлять его догадываться. — Не важно, что она написала. Не важно, что она думает. Вообще не имеет значения, что кто-то там про нас думает. — Молодец.