***
– Бро, да что с тобой такое? – Бокуто останавливается прямо перед ним и пару раз даже щелкает пальцами перед лицом. – Ты весь день будто не здесь. – Все нормально, – Куроо всегда умел отлично врать, и эта способность не должна подвести сейчас. – Просто думаю. – Тебе это вредно, – Котаро хмурится еще больше. – У тебя какая-то хрень на уме, и ты по-любому неправ. Тетсуро закатывает глаза и обходит друга, продолжая собирать мячи. – Я серьезно, – не унимается Бокуто. – Лучше выскажись, сам же знаешь, что так проще. – Да нечего мне тебе говорить, придурок, – Куроо спиной чувствует недовольный взгляд. – Просто настроение сегодня такое, задумчивое, что ли. – Ну смотри сам, – хмыкает Бокуто, складывая руки на груди. – Не говори потом, что я не пытался помочь. – Когда я вообще такое говорил? – Ну мало ли! – Пффф… – Не пфкай на меня, кошара. – Пффф! А то что? – Сам напросился! После непродолжительной драки спортзал все-таки был прибран и закрыт, а ребята разошлись каждый по своим командам. Пробираясь по комнате в сторону своего спального места, Куроо молился всем богам, чтобы Кенма уже спал. Но тусклое свечение приставки разрушило все его надежды, заставив сердце замереть на секунду. – Ты почему не спишь? – А ты где ходишь? Кенма, как и всегда, спал ровно под боком Куроо, и впервые это показалось настолько неудобным. Усевшись на свое место, Тетсуро оказался лицом к лицу со связующим. – Мы с Бокуто и Акааши тренировались. – Так поздно? – Не уследили за временем. С нами был Цукишима. Кошачьи глаза Кенмы слегка сузились, сверкнув интересом. – А он-то какими судьбами? – Мы попросили поблокировать нам. – Почему его? – А почему нет? В их команде силен не только Хината. Куроо знал, что этого можно было и не говорить, но удержаться не получилось. Глаза напротив сузились еще больше, Кенма даже голову слегка наклонил, всматриваясь в лицо Тетсуро. Если бы не погасший в этот момент экран приставки, возможно, он бы впервые увидел, как Куроо краснеет. – Причем здесь Шоё? – его шепот запустил табун мурашек по позвоночнику. – Просто к слову пришелся. Тишина наступила как-то внезапно, надавив на плечи и макушку. Куроо не видел Кенму, но слышал его дыхание, и в нем ему мерещились отголоски смеха. – Нужно спать, а то завтра будем совсем мертвыми, – нарушить эту гипнотическую тишину было сложно, но необходимо. Кенма лишь угукнул в ответ и зашуршал одеялом, устраиваясь поудобнее. Куроо лег спиной к нему, сцепив руки в замок и зажмурившись в попытках успокоить бешеное сердце. Прислушиваясь к спокойному дыханию Кенмы, он провалился в беспокойный сон. Всю ночь он бежал от чего-то огромного по темным коридорам, наполненным дымом. Проснулся он, обнимая Кенму, уютно устроившегося у него на груди.***
Кенма ненавидел тренировочные лагеря. Здесь слишком много людей, и все как на подбор энергичные и общительные, будто чертова секта. Здесь много волейбола, много контакта с командой и совершенное отсутствие личного пространства. Здесь нет времени даже просто выдохнуть. Единственная причина, почему он из года в год вляпывается в этот ужас, сейчас прижимает его к себе и недовольно сопит в макушку. Просыпаться в руках Куроо стало традицией еще со средней школы, когда им впервые пришлось ночевать в лагере. Куроо, разумеется, об этом не знает, потому что Кенма всегда просыпается раньше и успевает выскользнуть в душ до того, как капитан даже подумает о пробуждении. Этот маленький секрет греет душу связующего с такой же силой, с какой заставляет ругать себя и клясться, что этого больше не повториться и что в следующий раз он ляжет в другое место. В это утро теплые ладони Куроо особенно крепко прижимаются к его талии, и Кенма, сам того не понимая, прячет улыбку на его груди, дыша им и чувствуя себя почти живым. Куроо с детства пахнет домом, чем-то мягким и теплым, но в последнее время к этому запаху примешалось что-то резкое, мужское, из-за чего Кенме временами приходилось переводить дыхание и успокаивать разгоряченное сердце. Нельзя сказать, что Козуме такая перемена была не по душе. Осознавая, что он залежался дольше обычного, Кенма стал потихоньку выползать из объятий, стараясь не разбудить посапывающего Куроо. Судя по его выражению лица, спалось ему не очень, поэтому лишний десяток минут сна без тяжести чужой головы на груди пойдут ему на пользу. Вернувшись из душа, Кенма обнаружил пустой футон и полное отсутствие Куроо.***
Куроо знает Кенму как собственные пять пальцев. Это никогда не было чем-то сверхъестественным, чем-то странным или даже чуточку необычным. Он знает его с тех пор, когда верил в супергероев и инопланетян, знает настолько, что может говорить с ним, не дожидаясь ответа, потому что мысли и реплики Козуме просто сами возникают в сознании. Это похоже на телепатию и временами до чертиков пугает Яку и Льва. Куроо знает Кенму и то, сколько он для него значит. Он начал понимать весь масштаб их отношений, когда в средней школе мальчишки вокруг начали обсуждать девчонок, – во всех самых пикантных для тринадцатилеток подробностях – и мечтать о том, чтобы та самая обратила, наконец, на них внимание. У одноклассника Куроо тогда появилась самая первая его девушка, и он просто не затыкался о том, насколько она крутая. Они гуляли по вечерам, смотрели аниме, читали мангу и играли в видеоигры, часами болтали о всякой ерунде и еще дольше целовались. Тетсуро слушал прилежно и внимательно, как самый настоящий друг, а потом вдруг понял, что, если убрать часть с поцелуями, то они с Кенмой, по сути, тоже встречаются. И вот тогда пришлось крепко задуматься о том, что он делает со своей чертовой жизнью. Он прекрасно знал, что любит Кенму. Хотя бы потому, что не любить просто не получалось. Тот факт, что Козуме тоже был парнем, никогда его особо не смущал (кроме тех моментов, когда ребята вокруг вдруг начинали стебать кого-то, называя его гомиком, что для Куроо всегда было чем-то алогичным). С Кенмой было сложно не потому, что он парень, а потому, что он… ну… Кенма. Закрытый, никогда не показывающий свои эмоции (а они у него есть, Куроо знает!), нелюдимый, готовый душу продать, лишь бы ни с кем и никогда не контактировать. Тетсуро иногда кажется, что Кенме не нужны ни дружба, ни семья, ни какая-то там несчастная любовь (особенно его, Куроо, любовь). Но он остается рядом с ним, просто потому, что, даже если Козуме не нуждается во всем этом, он нуждается в Тетсуро. Каждый раз, когда Куроо готов волком взвыть от холода и отчужденности самого важного человека в его жизни, Кенма выдает что-нибудь вроде «без тебя меня бы тут не было», или «останься, пожалуйста», или хватает его за руку в наполненном людьми метро, или представляет его как своего лучшего друга. Или, как сегодня, спит на его груди, и, черт бы его побрал, улыбается. Не поймите неправильно, ни в одной из возможных Вселенных Куроо даже на толику не надеется на взаимность своих странных чувств. Кенма не из тех людей, которые будут отправлять кучу смайликов-сердечек, гулять за ручку и целоваться под дождем. Он не из тех, кому важно чье-то присутствие рядом, и он терпеть не может, когда о нем заботятся. Иногда Куроо кажется, что Кенме никогда не будут интересны отношения с другим человеком, просто потому, что «Куро, люди выматывают». Поэтому нет, о взаимности и речи идти не может. Поэтому ревностью Куроо тоже не страдал. До того, как в их жизни появился этот треклятый вороненок. В Кенму, его Кенму, будто вдохнули жизнь. Он улыбается, разговаривает, у него появилась мотивация стать лучше в волейболе, но самое отвратительное – Хината смог его рассмешить. Просто какой-то рандомной глупой шуткой во время тренировки. Даже, мать его, не стараясь. Не-спра-вед-ли-во! У Куроо каждый раз, когда Козуме смеялся, аккуратно запечатлен в памяти и спокойно лежит на полочке самых счастливых моментов всей жизни, а этот рыжий гаденыш урвал его смех настолько просто, да еще отреагировал совершенно спокойно, будто вообще ничего не произошло, и Куроо очень сильно хочется кого-нибудь ударить. – Так, лучше, видимо, не стало, – под боком ворчит недовольный Бокуто, тыкая его под ребра. – Что с тобой такое? – Я же тебе сказал, все окей, бро, – Куроо цепляет лучшую свою ухмылку, но Котаро знает его слишком хорошо, чтобы повестись. – Что ты пристал? – У меня тут бро в стратосфере летает уже второй день, вместо того, чтобы сосредоточиться на волейболе, а ты еще спрашиваешь! – Акааши, угомони его. – Даже не думай спихнуть его на меня. – В смысле спихнуть?! – Бокуто-сан, не кричите. – Я серьезно, Тетсуро, – если Бокуто назвал его по имени, отвертеться уже не получится. – Что не так? Что-то с Кенмой? – Почему сразу с Кенмой? – хладнокровию Куроо мог бы позавидовать даже Акааши. – Потому что ты не можешь сдерживать свое переживающее лицо, только когда дело касается его, – хмыкает Кейджи, за что получает от Бокуто взгляд на веки преданного пса. – Вы себе придумываете какой-то бред, чтобы было, о чем пошушукаться ночью? – ухмыляется Куроо, тут же получая от Котаро пинок. – Я в порядке, просто нужно кое с чем разобраться. – Лучше выскажись, – снова советует Бокуто. – Как только, так сразу, бро. Больше Бокуто его не донимает.***
Вечером они снова задерживаются допоздна, отрабатывая атаки и заставив Цукки блокировать. Кей, конечно, проворчал для проформы, но всем было ясно, что ему самому было в кайф тренироваться вместе. И вообще, он оказался вполне себе ничего. Во всех планах. – По-моему, он на тебя глаз положил, – заявляет Бокуто под уверенные кивки Акааши и кашель поперхнувшегося водой Куроо. – Если уж даже я заметил… – Стоооой, стой, стой, мы с тобой об одном и том же Цукишиме говорим? – Определенно! – вскрикивает Бокуто, тут же взглядом прося прощения у Кейджи. – Он тебя ест глазами каждый раз, когда ты в атаку идешь. – Он следит за моими движениями, чтобы блокировать лучше. – Ага, конечно. – Акааши, ты что, научил его сарказму? – Я тут ни при чем, не знаю, где он понабрался. – Акааши! – Я иду спать, Бокуто-сан. Кейджи величественно выплывает из спортзала, оставляя Бокуто томно вздыхать себе в спину. – Бро, расскажи уже ему, – Куроо не может сдержать смех от этой картины. – Ага, чтобы он вообще перестал со мной контактировать? – Котаро устало прислоняется к стене. – Лучше уж так, чем никак. Куроо понимает. – Речь вообще-то была о тебе и Цукки, – Бокуто мерзко поигрывает бровями. – По-моему, у тебя есть шанс. – Даже спрашивать не хочу, к чему ты клонишь. – А к тому, что самый горячий капитан после меня все еще ходит необлюбленный и нецелованный! – Бокуто иногда бывает очень мерзким. – Сколько можно ждать у моря погоды? Пора бы и попробовать. Куроо никогда не говорил с Котаро о своей… ситуации с Кенмой, но, несмотря на распространенное мнение, интуиция у Бокуто работала на уровне какой-нибудь мега-прокачанной гадалки (ну или Сугавары), поэтому говорить и не нужно было. – Я не знаю, – вздыхает Куроо, правда чувствуя себя потерянным. – Он правда кажется очень интересным парнем… – Вот именно! – вскрикивает Бокуто, обнимая его за шею. – А перед твоим обаянием даже его железная стена сарказма и холодности не устоит, вот увидишь! – Ты предлагаешь позвать его на свидание? – Тетсуро уверен, что это очень плохая идея. – Ну да, прогуляетесь по лагерю, поболтаете там, – кивает Бокуто. – Вдруг это судьба? Куроо уверен, что нет, но потом в его голове вспыхивает ярко-рыжим и болезненно-резким смех Кенмы, и он, сам того не ожидая, говорит: – Возможно, ты и прав. Позову его прогуляться.***
У Кенмы слезятся глаза от тусклого свечения дисплея, но он упорно буравит глазами цифры. 02:24 Время полтретьего утра, а со спины поддувает сквозняком, потому что Куроо нет рядом, и нет, Кенма только за то, чтобы у его лучшего друга появилась личная жизнь, но паническая атака подбирается все ближе, скребется в самые ребра, и ему приходится постоянно следить за дыханием, иначе он просто свихнется. Время полтретьего утра, а Кенма даже игру включить не может, потому что у него ощущение, будто, если он перестанет вслушиваться в тишину спальни, его сожрет темнота. Поглотит со всеми его острыми невкусными косточками, измельчит тремя рядами зубов и мир никогда не вспомнит больше о маленьком мальчике по имени Козуме, который никогда не боялся темноты, а ведь стоило бы. Никто его даже оплакивать не станет, а Куроо, наконец, спокойно вздохнет с облегчением, сбросив с шеи балласт. (Кенма знает, что Куроо, скорее, на темноту с вилами пойдет и сам в ней потонет, пытаясь достать до него, но сейчас это кажется бредом). Время полтретьего утра, и Кенма встает на дрожащие ноги, лишь бы выбраться из этой убивающей удушливости, бредет на балкон, спотыкаясь о ноги Ямамото, и со вздохом-всхлипом вдыхает свежий ночной воздух. Звезды и тонкий полумесяц заглядывают ему в душу в поисках чего-то, о чем сам Козуме предпочитает не думать. Ведь об очевидном не думают, да? Не думают о вещах, которые настолько привычные и родные, что без них неуютно даже в собственной спальне. Которые заставляют продолжать дышать несмотря ни на что. Которые – сама жизнь. Кенма закрывает глаза, вслушиваясь в голос ветра, и на какое-то мгновение думает, что окончательно свихнулся, ведь у ветра точно не может быть голоса Куроо. Но потом ему отвечает чей-то низкий и бархатный смешок, и Кенма открывает глаза, цепляясь за подоконник, изо всех сил всматриваясь в два темных силуэта, слишком близко стоящих друг к другу. Куроо что-то самозабвенно нашептывает в длинную бледную шею, а Цукишима – чертов, мать его, Цукишима Кей, – загадочно и немного смущенно улыбается, позволяя приобнять себя за талию. Из спальни трескучий голос сонного Льва просит закрыть окно, и Кенме в этом звуке мерещится трескание собственных ребер. Он тихо прикрывает балконную дверь, вслепую добирается до футона, крепко-накрепко закутывается в одеяло. Когда Куроо кошачьей походкой пробирается к своему месту, Кенма зажмуривается и почти не дышит. Тетсуро устраивается поудобней и затихает, а Козуме до самого утра не может найти положение, в котором бы не болело.***
У губ Цукишимы вкус мятной жвачки, и Куроо не уверен, что горчит только она. Он цепляет (совершенно случайно, правда) тоскливый и какой-то потухший взгляд паренька из Карасуно следующим же утром. У него – Акааши, вроде, сказал, что его зовут Ямагучи, – как будто даже веснушки потускнели, и Куроо отчего-то так сильно задевает это никому незаметное изменение, что он становится еще задумчивее. – Во-первых, где Кенма? – врывается в поток мыслей Бокуто. – Во-вторых, как вчера все прошло? – Во-первых, – копируя тон, отвечает Куроо. – Наверное, тусит где-то с Хинатой. Во-вторых, вполне себе неплохо. Бокуто застывает на месте, пытаясь обработать услышанное. – Так, стоп, – он мотает головой, почти врезаясь в идущего им навстречу Дайчи. – Тебе не дали по лицу и даже ответили? Это раз. Тебя настолько унесло с этого, что ты потерял Кенму? Это два. – А третье? – ухмыляется Куроо. – То, что мне не дали по моему обворожительно обаятельному лицу, тебя удивлять не должно. Бокуто закатывает глаза, но улыбается гордо, как старший брат. – И я не терял Кенму, просто он меня весь день шугается. И вот это правда волновало. Он проснулся один – в том смысле, что Кенмы не было на соседнем футоне, – один был на завтраке и вот сейчас идет тренироваться, так и не встретив Козуме даже на пробежке. Неужели он обиделся на то, что Куроо поздно вернулся ночью? Если и так, вины Тетсуро не ощущал, ведь даже он иногда имеет право на личную жизнь. (А еще он очень хорош в самообмане, но мы ему не скажем). Заходя в спортзал, Куроо моментально улавливает, в каком углу поселилось это рыжее недоразумение в этот раз, и тут же обнаруживает собственную пропажу непосредственно возле него. Непроизвольно сжавшиеся кулаки захотелось почесать о что-нибудь мягкое, желательно в форме лица, но Куроо сдерживается и даже разжимает пальцы. – Куроо, – мягким голосом самого дьявола за спиной возникает Сугавара. – Сугавара, – на этого человека у Куроо всегда одна реакция – «похабная ухмылка сутенера», так, кажется, Бокуто ее обозвал. Ну а что поделаешь, вы вообще видели Сугу? – Ты случайно не в курсе, что происходит? – Коуши, решивший до кого-нибудь миленько докопаться – вещь дичайше страшная, так что у Тетсуро моментально встают дыбом волоски на затылке. – А что происходит? – Куроо и рад бы прикинуться дурачком, да только он и вправду не понимает. – У нас Цукишима в комнату вернулся почти в три утра, – голос и взгляд у Суги становятся стальными. –Ямагучи до утра проворочался, Хината пытается выяснить, что с Кенмой, Асахи переживает за них всех, а Дайчи скоро с ума сойдет от того, что не понимает, что происходит. – А что с Кенмой? – да, Куроо очень внимательно слушает, честно. – Послушай, – Суга закатывает глаза и сильно сжимает его предплечье. – Мне побоку, что и с кем ты там затеваешь, но, если твои игрища как-то повлияют на дух и состояние моей команды, дело будешь иметь со мной и Танакой. Понял? Куроо, вообще-то, еще собирался пожить, и поэтому в данный момент ему очень хотелось продать душу хоть самому дьяволу, если это позволит оказаться где-нибудь на Аляске. – Да понял, понял, руку не отрывай только, – Куроо шипит и скалится скорее от досады и непонимания, чем от злости. Суга еще раз пригвождает его взглядом к паркету и удаляется в сторону очень недружелюбно выглядящего Дайчи. «Семейка Адамс» – проносится у Куроо в голове, и он даже ухмыляется этой мысли.***
Их хватает еще на две ночные прогулки, еще на сотню самых разных поцелуев и объятий, еще на десяток отвлеченных разговоров, прежде чем Цукишима говорит: – Это неправильно. Куроо согласен полностью, каждой частичкой души, но что-то вроде чувства собственного достоинства подталкивает его выяснить, что именно Кею показалось неправильным. И нет, дело не в том, что Куроо – парень. И да, дело в том самом улыбчивом Ямагучи. – Ты ему скажешь? – Тетсуро это, отчего-то, кажется очень важным. Возможно, дело в том, как Ямагучи светится, стоит Цукки с ним заговорить. Возможно, в том, как смягчаются черты лица Кея, когда он выдыхает аккуратное "Тадаши". – Да, – и его уверенности позавидовал бы даже Бокуто. – Не знаю, как и когда, но скажу. Не могу не сказать. – Он будет счастлив, – Куроо искренне улыбается удивлению на его лице. – Не смотри на меня так, я так-то довольно наблюдательный. – Раз ты такой наблюдательный, – язвит Цукки, поправляя очки. – То Кенме очень повезло. Куроо на секунду забывает дышать.***
Когда он возвращается в спальню Некомы, в его голове набатом звучит желание поговорить с Кенмой. Они не разговаривали вне площадки уже три дня, и, если бы он был с собой полностью честен, он перестал бы скидывать постоянную боль в груди на перенапряжение на тренировках. Он три дня просыпался от дикого холода, не находя своего связующего под боком, он три дня издали наблюдал за растущими под глазами у Кенмы мешками и три дня пытался внушить самому себе, что на Козуме так влияет лагерь и количество людей вокруг. Он три дня не мог нормально есть, за что постоянно и методично огребал от Бокуто, а сегодня его отвел в сторону Акааши и вежливо-настойчиво попросил разобраться со всем своим дерьмом, потому что «Бокуто переживает, а это сказывается на команде». Куроо был уверен, что сказывается это на одном конкретном игроке, но решил промолчать и лишь клятвенно пообещал, что разберется, как только поймет, что вообще происходит. Тетсуро никогда бы себе не признался, но ему до покалывания на кончиках пальцев хочется дотронуться до Кенмы. А еще почувствовать, наконец, его запах и тепло, без которых он уже много лет ощущает себя сиротой. Но Кенмы не оказывается ни на его футоне, ни на балконе, ни в одном крошечном закутке, и Куроо кажется, что он сходит с ума. Сердце стучит оглушающе громко, и он выходит на улицу, чтобы не разбудить остальных его биением. Он печатает отчаянное «Где ты?» в чате с Кенмой и судорожно вытаскивает сигарету из запрятанной на дне сумки пачки. Он пообещал Козуме и Бокуто бросить (ну или хотя бы не брать сигареты с собой в лагерь), но ситуация сейчас оправдывала его даже в глазах собственной матери. Он затягивается долго и глубоко, горячей спиной опираясь на прохладную стену и прикрывая заболевшие внезапно глаза. Он чувствует, что его нехило так потряхивает, но списывает это на несуществующий ветер и усталость. – Ты обещал бросить, – раздается совсем тихо под боком, и, если бы Куроо действительно был котом, он подпрыгнул бы метра на три от испуга. У Кенмы замерзшие руки сложены на груди, взгляд серьезный и очень уставший, и Куроо знает, что он тому причина, и ему хочется разрыдаться, как в детстве, уткнувшись Козуме в колени, и попросить прощения. Но хватает его только на хриплое: – Где ты был? – У Шоё, – без промедления отвечает Кенма, пристроившись у стены, копируя его позу. – Не мог уснуть, решил, что его присутствие может помочь. Куроо молча затягивается, проглатывая горький и склизкий комок яда, готового сорваться с языка. – Не помогло, – резюмирует Кенма, вдыхая полной грудью выпущенный им дым. – У нас не получилось, – внезапно даже для самого себя делится Куроо. – С Тсукишимой. Я ему не подхожу. Кенма молчит, никак не реагируя, и это говорит больше, чем любые слова. – Не ходи больше к Хинате, – эта просьба звучит как предсмертный хрип раненого животного. Куроо тушит окурок носком кроссовка и аккуратно утягивает Кенму в объятие. – Я чуть с ума не сошел, когда увидел, что тебя нет. Кенма утыкается ему в местечко между плечом и шеей, и дышит-дышит-дышит, и Куроо кажется, что он пытается сдержать слезы. А еще Куроо кажется, что он, наконец, дома, ведь Козуме пахнет порошком для белья и совсем немного корицей и яблоками, он тоненький и замерзший, и ластится, совсем как котенок, а Тетсуро готов стоять вот так целую вечность, пока Кенма позволяет держать его, прижимать чуть крепче, чем можно лучшему другу, и вдыхать с его макушки саму чертову жизнь. Кенма сжимает в ладошках его спортивную куртку и поднимает лицо, и Куроо в его глазах видит вообще все, чего может хотеть человек. Кенма говорит: – Не пойду, если ты не отпустишь. Кенма тянется выше, и Куроо не может ждать даже долю секунды, подхватывая его губы своими. У Куроо губы на вкус вишневые, как самый вкусный сок, и горькие от сигарет, и Кенма в этом вкусе растворяется весь. У него ноги подкашиваются, но он знает, что Тетсу его держит, что он не отпустит, даже если в его жизни появится еще хоть тысяча Цукишим. У Кенмы губы правильные настолько, что Куроо хочется плакать. Ему кажется, что он научился, наконец-то, дышать, и ему даже обидно, что все вокруг скрывали, как это правильно делается. Он держит Кенму в своих руках, и нет, черт возьми, он больше никуда его не отпустит. Поцелуй этот длится от силы пару секунд, он настолько целомудренный и детский, что Куроо бы рассмеялся, будь это кто-то, кто не Кенма. – Я обожаю, как ты пахнешь после сигарет, – в самые губы вдруг признается Козуме, и, боги, у него, кажется, краснеют скулы. – Я знаю, – ухмыляется Куроо, целуя его в висок, прижимая к себе еще крепче. – Я плохо играю, когда ты волосы в хвост собираешь. Не могу сконцентрироваться. Кенма тихо смеется, как бы говоря«Да, я в курсе», и Куроо счастлив до чертиков. – Как же долго я буду объяснять все это Бокуто, – вздыхает Тетсуро, вдруг получая еще один поцелуй. – Куро, –Кенма щелкает его по носу. – Ты можешь хотя бы сейчас о нем не говорить? – Прости, котенок, – Куроо чмокает его в красную щеку, чувствуя, что сам покраснел не меньше. – Я тебя поцарапаю. – Думаешь, я буду против? – Куро! На утро Кенма снова проснется в объятиях Куроо, и на этот раз он дождется его пробуждения, чтобы ухватить мерзкий утренний поцелуй и сбежать в душ. Лев, случайно ставший свидетелем этой картины, отдаст Яку проигранную сотню, а Бокуто разорется так, что Акааши его даже стукнет. Ямагучи снова будет улыбаться, Суга приветливо-понимающе кивнет, а Цукишима даже не посмотрит в их сторону. Кенма снова засмеется с глупой шутки Хинаты, и Куроо улыбнется этому звуку, зная, что это – хорошо. Жизнь вообще штука хорошая. Особенно, когда ты влюблен.