Рассказ Нагайны

«Послуш-ш-ш-шай, — изрекла Змея, возлагая хвост мне на плечо. — Край, о котором я с-с-с-скажу, — хмурый край в Азии, на туманных скалах, у берегов реки, и нет там ни добра, ни зла. Воды реки золотисто-лиственного цвета; и они не струятся к морю, но всегда и всегда грохочут, остро и пугающе, под черным кровом тумана. На многие мили по глинистой кромке тянутся драгоценные головы мерзких лотосов. Они рассыпаются в тесноте, и отталкиваются друг от друга длинными, мясистыми лепестками, и не уважают проходящих мимо путников. И от них исходит священная молитва, подобная тишине поверхностных вод. И они смеются. Деревья танцуют для них в корявом дурмане, на границе их владений. Там, словно белые руки черных демонов, застыли ветви. Ветер не в силах раскачать их. И низкие очеловеченные деревья вечно замирают с пронзительным покоем и тишиной. На их расходящихся в стороны ветках ничего не задерживается. И у корней танцуют свои дикие танцы не рождённые из земли цветы. И стелясь по плечам, не издавая ни звука, изредка, плывут к центру земли цветные тучи, никогда не прекращаясь, подобно танцу волчка, от ватно-розовых стен горизонта. Но ветер не имеет власти в этом месте. И по берегам реки нет ни добра, ни зла. Был день, и светило небо; и, расстелившись высоко, то было небо, но, повиснув над землёй, то был дождь. И я лежала в купели среди низких лотосов, и дождь дразнил меня, не желая падать мне на голову, и лотосы толкали друг друга, и смеялись в священной молитве. И медленно, сквозь густой животворящий туман поднялась белая луна. И взор мой упал на маленькую серую прибрежную беседку, что казалась светлей, чем луна. И балки были серыми, живыми, низкими, — и беседка была сера. На ней были высечены иероглифы. И по трясине, поросшей нахальными лотосами, я подползла к самому берегу, дабы прочитать иероглифы, высеченные на дереве. Но я не могла их постичь. И я возвращалась в купель, когда еще жалобней засияла луна, и я повернулась и вновь посмотрела на беседку и на иероглифы, и иероглифы гласили: процветание. Я отвела взор, и на край беседки взошла девушка; и я укрылась в плотных лотосах, дабы узнать её поступки. И она была низкой, и прижатой к земле, и одетой в блеклую, грубую одежду полевой рабочей. И очертания её фигуры были точёными, но лик её был ликом ничтожества; и пастель вечера, тумана, луны и росы не скрыли черт её лица. И чело её было низко от покоя, и взор её был мудр от внутренней гармонии; и в шелковых волосах, выбивающихся многими прядями, я прочла повествование о счастье, силе духа, любви к роду людскому и жажде общения. И девушка села на помост и приклонила голову к балке и смотрела на процветание. Она смотрела на высокий спокойный сад, и на низкие очеловеченные деревья, и на полные тишины небеса, и на робкую луну. И я затаилась в шуме прочных лотосов и следила за девушкой. И девушка грезила в уединении; но прибывала ночь, а она сидела на помосте. И девушка отвела взор от неба и взглянула на старую реку, и на живую белёсую воду, и на яркие легионы прочных лотосов. И девушка внимала смешки лотосов и мантры, не умолкавшие среди них. И я притаилась в моем укрытии и следила за девушкой. И грезила в уединении; но прибывала ночь, а она сидела на помосте. Тогда я спустилась к глинистому берегу и направилась по воде вглубь зарослей лотосов и позвала сестёр, живущих в норах среди ила. И сёстры услышали мой зов, и пришли с полозом к подножию беседки и шипели, и извивались устрашающе, в пастели. И я притаилась в моем укрытии и следила за девушкой. И девушка грезила в уединении; но прибывала ночь, а она сидела на помосте. Тогда я прокляла стихии проклятием буйства; и страшная буря разразилась на небесах, где до того был ветер. И небо потемнело от ярости бури — и дождь бил по лицу девушки — и река стала болотом — и квакала от отвращения — и прочные лотосы тихо плакали — и деревья выстояли под натиском ветра — и перекатывался гром — и низвергалась молния — и помост был промокшим до основания. И я притаилась в моем укрытии и следила за девушкой. И девушка грезила в уединении; но прибывала ночь, а она сидела на помосте. Тогда я разгневалась, и прокляла проклятием тишины реку и лотосы, небо и сад, туман и гром, и смешки водяных лилий. И они стали прокляты и затихли. И луна перестала карабкаться ввысь по небесной тропе, и гром заглох, и молния не сверкала, и тучи недвижно повисли, и воды, не в силах вернуться в берега, застыли, и деревья качались, и лотосы кивали друг другу и вздыхали, и меж ними слышался ропот. Не осталось и тени святости и грёз в маленьком жгучем болоте. И я взглянула на иероглифы на балке и увидела, что они изменились; и они гласили: увядание. И взор мой упал на лицо девушки, и лицо её было отрешенным от скорби. И она поспешно запрокинула голову и влила остатки лотосового вина в свои губы, встала на помосте во весь рост и шаталась. Но не было ни звука в маленьком жгучем болоте, и иероглифы на балке были: увядание. И девушка обомлела, и наклонилась, и бултыхнулась в воду, так что жители тех мест её более не видели». И, завершив свой рассказ, Змея снова уползла в скрытую нору и заплакала. И я не мог рыдать со Змеёй, и она благословила меня, потому что я не мог плакать. И овечка, что вечно ходит за девушкой, вышла на глинистую тропу, и бежала по следу девушки и неотрывно смотрела на беседку.