На часах ещё нет даже пяти утра. Тогда первый солнечный луч разрезал тёмное небо и, подобно самому острому клинку, он обагрил небосвод в кровавый алый цвет, постепенно переходя в персиковый. Облака окрашивались в разноцветные теплые тона, любезно подстраиваясь под краски солнца, но на пару оттенков они были ярче и насыщенней. Такой необычно восхитительный вид обычно рисуют художники, вкладывая в каждый мазок масляных красок всё своё восхищение природой.
Чуя, сидя на кровати, уже бодрствует, хотя правильнее будет сказать — ещё бодрствует. Сев на подоконник поздним вечером, он собирался лечь спать немного позже, чем обычно, скоротав время наблюдением за шумным городом под окнами его квартиры, но, уйдя в свои мысли, он и не понял, как ночное время, когда все нормальные люди спят, незаметно пролетело мимо него, оставив без сна.
Только-только мягкий свет пробрался в спальню, Чуя уселся на кровать, уже держа в руках свой телефон. В спальне веет приятной свежестью, и солнце слегка освещает комнату. Лёгкий, но такой холодный ветер задувает в помещение из открытого окна, слегка бродит по комнате и заставляет поежиться от прохлады. На улице слышны шумные звуки города и красивое, действительно красивое пение птиц. И если бы Чуя заинтересовался этим, он бы обязательно залип на вид из окна, теряя счёт времени. Но сейчас, возможно, к сожалению, всё его внимание обращено на кусок металла в его руке.
Он хмурит брови, недовольно фыркая и смотря в телефон. Ему кажется, что он принимает одно из самых сложных решений в своей жизни.
Чуя, глубоко задумавшись на несколько минут, растерянно нажимает на экран и оттуда слышится до боли знакомый и веселый голос:
— Доброе утро, коротышка! Как спалось? — Голос такой радостный и счастливый, словно у ребёнка, который наконец-то дождался желанного выходного. Будто прямо сейчас начнёт заливать о том, как ему купили кучи сладких вкусностей, сводили в кинотеатр на суперновый и интересный мультик, и сколько крутых игрушек ему подарили.
Чуя плотно поджимает губы, сжимая телефон в руке, и встает с кровати, следуя к кухне.
Он понял, что наступило утро, когда прозвенел будильник, который он поставил ещё вчерашним вечером. Сморщившись от отвратительного, по его мнению, звона рингтона, он поднялся с подоконника и поплелся выключать эту шумную машину идиотской музыки.
Он каждый раз забывает поменять эту мерзкую мелодию будильника на любую другую, которая не будет напоминать обо всех невзгодах его жизни. Всякий раз, держа палец светлой руки над кнопкой изменения мелодии, он находил новую отговорку для того, чтобы этого не делать — спихивал на то, что забыл; на то, что сейчас не время — как-нибудь потом; «Обязательно, но позже», — Прежде всего убеждая в этом себя.
На самом деле звук звонка не такой уж плохой: запись песни в исполнении Дазая и Чуи из похода в караоке. Чуя поморщился, напрочь не желая вспоминать сейчас этот отрывок из его жизни, но как говорится — когда пытаешься не думать о чем-то — волей-неволей задумываешься об этом.
Тогда они с Дазаем, как и всегда, хотели пойти куда-нибудь развлечься и интересно скоротать время, а походы по барам-забегаловкам и паркам с простыми прогулками уже надоели, поэтому Дазай-Великий-мать-его-Гений решил, что будет нереально забавно «проверить свои голосовые связки» в каком-нибудь ближайшем караоке баре. Изначально Чуя не хотел даже идти туда, по каким-то неизвестным даже ему самому причинам, посчитав эту затею глупой, но всё же, мысли о том, что ему удостоится услышать пение Дазая, пересилили. Чуя часто слышал напевание каких-то глупых песенок с его стороны и, если признаться честно, ему безумно нравился голос Дазая. Он был готов слушать его постоянную болтовню бесконечно. Он не понимал собственных мыслей, когда ловил себя на рассуждении, что он счастлив иметь слух, пока слушал голос Дазая.
Итак, желание послушать целое пение Дазая с музыкой, с микрофоном и, проще говоря, со всем оборудованием, подстегнуло Чую согласиться с его предложением, даже наплевав на то, что, по мнению Чуи, он сам лично вовсе не умел петь.
Они, только придя и забронировав комнату, которая была звуконепроницаемой, заказали себе выпить. Чуя уселся на диван, сложив ногу на другую и, внимательно рассматривая Дазая, поднёс бокал с алкоголем к своим губам. Дазай, пристально наблюдая, залип на такую картину пару минут — тот действительно считал Чую невероятно красивым и очень часто просто так любовался им.
Когда Чуя напомнил Дазаю, что у них не бесконечное время, хотя, между прочим, они могли себе позволить забронировать кабину на целый день, Дазай опомнился и спросил про выбор песни. Чуя лишь показушно небрежно бросил:
— Ты первый будешь петь, так что выбирай сам, — и Дазай, зная Чую целиком и полностью, понял, что тот просто, как можно скорее хочет услышать то, ради чего сюда и пришёл — его пение.
Дазай лишь усмехнулся и, прикрывая глаза, проговорил, что петь первую песню они будут либо вместе, либо Чуя пойдёт сам и один. Чуя, наверное, лишь по привычке, понедовольствовал, бурча себе что-то под нос, но покорно встал рядом с Дазаем, выбирая их первую песню.
Тот вечер, на самом деле, запомнился Чуе очень хорошо. Он помнил, как они, смеясь и улыбаясь во весь рот, пели глупые песни, выпивая и соревнуясь у кого получается петь лучше. Тогда они сошлись на том, что выиграл Чуя, потому что он проголосовал сам за себя, как за лучшего, чтобы выиграть спор, хотя он искренне считал, что у Дазая получилось просто нереально круто и в разы лучше, чем у него самого. Он помнил, как Дазай поставил камеру телефона на стол, оперев его на пустой стеклянный бокал, и они вместе на видео спели опенинг какого-то популярного аниме, про существование которого ни один из них до этого момента не знал.
На видео Чуя, жмурясь, улыбаясь и сжимая кулаки, высоко поднимал голос на сильно эпичных моментах. Дазай подпевал ему и их дуэт даже тут, помимо работы в прошлом, звучал просто идеально.
Они несомненно подходили друг другу, были словно инь-ян: такие разные, но так гармонично смотрелись рядом. Ни один из них больше не хотел жить без другого. Они нашли успокоение друг в друге и, не сомневаясь, пообещали самим себе никогда не отпускать другого.
Дазай на следующий день отправил на телефон Чуи запись звука с того видео в формате mp3, заставив поставить это на звонок мобильника. А Чуя, зная, что ему часто звонят, не хотел слышать это пение из раза в раз, давая чужим людям услышать его и Дазая крики какого-то анимешного опенинга, поэтому было справедливо решено поставить этот звук на будильник.
И каждый чёртов раз, Чуя слышал этот звук с пробуждением и уже стал ненавидеть его из-за ассоциаций с нежелательным подъемом на работу, но сейчас, слушая звонок будильника, его настигает небольшая тоска и печаль по тому дню. Хотелось бы пережить его вместе с Дазаем хоть ещё разок.
Опомнившись, что вопрос шатена остался без ответа, Чуя тихо пробубнил ответ:
— Всё так же, но... дальше лучше, я думаю, — он улыбается в экран, смотря в веселые карие глаза. Дазай смеется и продолжает задавать вопросы, на которые Чуя, ого, действительно отвечает.
Каждое утро парня начинается с видеозвонка с Дазаем. Поначалу рыжего это очень сильно раздражало, и он даже не брал трубки, старался игнорировать, чтобы поспать лишний час до работы, но Дазай был очень настойчив и не прекращал названивать. Позже Чуя поднимал трубку, в надежде послать своего бывшего напарника и лечь обратно в постель, чтобы тот отстал, но Дазай не будет Дазаем, если так легко сдастся. Поэтому какими-то волшебными Дазаевскими хитростями, а быть может, магией и приворотами, он каждый раз заговаривал Чую и тот даже не замечал, как быстро пролетало время за разговором.
Спустя время Чуя привык. Дазай сумел приручить этого злобного по утрам монстрика и приучил его к утренним разговорам по видеосвязи.
Чуя привык настолько, что уже автоматически просыпался пораньше, заранее зная, что скоро раздастся надоедливый звонок от не менее надоедливого Дазая. И Чуя уже был не против пить кофе за разговором с ним. Уже стало привычкой обсуждать их сны, выслушивать жалобы, что кому-то сегодня полночи не спалось, что кому-то было холодно или невыносимо жарко. Впрочем, поначалу жаловался только Дазай, а Чуя уже только спустя время привык, что ничего стыдного нет в том, что тебе было ночью не по себе.
Босые ноги ступают на холодный кафель, проходят к столу, где Чуя оставляет телефон, а сам отходит к столешнице, чтобы поставить чайник, пока из динамиков раздается такой же весёлый голос Дазая, который спрашивает о чужих снах.
Он тоже хочет спросить у того, как тому спалось, но он знает, что Осаму не ответит.
Чуя раздражённо повторяет из раза в раз, что ему почти никогда не снятся сны и морщится, когда поворачивается к экрану, чтобы ещё что-то сказать, но свет солнца из окна попадает прямо в глаза. Он прикрывает глаза рукой и отворачивается обратно, смотря перед собой и видя тёмный послеобраз из-за солнца перед глазами. Теперь сидеть ждать, чёрт возьми.
Дазай смеется над Чуей и называет его рыжим солнышком, которое сощурившись, идёт к окну, чтобы прикрыть шторки от лучей яркого света.
Рыжее солнце Накахара огрызается в ответ на милые прозвища Дазая и хватает шторы, чтобы потянуть на себя, но тормозит. У окна, на подоконнике, Чуя смотрит на темных цветов горшки с небольшими зелёными растениями, напоминая себе не забыть их позже полить. На свежих листьях покоятся персиковые блики солнечных лучей, красиво переливаясь и медленно сползая то ниже, то выше.
Невольно Чуя вспоминает, как они с Дазаем устроили небольшую ночевку — делать в тот вечер обоим было нечего, поэтому предложение вместе повеселиться было как раз кстати.
Тогда они припёрлись в квартиру Чуи, собрались искать какой-нибудь фильм, а пока заказали кучи пиццы и напитков с доставкой на дом. Чуя долго ворчал, что хочет какой-нибудь нереально крутой боевик, а Дазай ныл, что хочет смотреть ужасы. Он уже собрался стукнуть его каким-нибудь ближайшим предметом, как Дазай начал заводить свою шарманку про «слабо». Стал говорить, что Чуя не хочет ставить ужасы по очень простой причине — он боится.
Накахара сидел на полу возле ноутбука, и устало смотрел на Осаму.
— Ох, наш маленький мальчик Чуенька зашугается и будет писаться по ночам, да? — Дазай сидел на диване и нахально улыбался, смотря на нахмуренного Чую. По виду тот жутко раздражен и уже устал спорить. Кто бы сомневался — спорить с Дазаем себе дороже.
— Да к чёрту тебя, Осаму, будем смотреть твои ужасы, — буркнул Чуя, даже не продолжая спор, уступая Дазаю, и развернулся искать страшный фильм с хорошими отзывами.
В комнате было тихо и темно, единственный источник света был от экрана телевизора, подключенный к ноутбуку, где проходили поиски фильма. Чуя был увлечён просмотром отзывов, но он очень хорошо заметил, что Дазай сидит молча, а значит сейчас что-нибудь выпалит.
— Ну, Чуя, посмотри, сколько ещё ждать, я устал, — ноет Дазай, незаметно оказавшись за спиной Чуи, пока бинтованные руки обхватывают торс и легко обнимают. Он укладывает подбородок на чужое плечо и смотрит на экран ноутбука.
— Что тебе там посмотреть? Сейчас найду я фильм, подожди немного, — рыжие брови снова сводятся к переносице и Чуя усерднее пролистывает страницы с комментариями людей под очередным фильмом, кажется, даже не обращая внимания на такое деяние со стороны Дазая.
— Я не про фильм, дурачье, я спросил про доставку. Жутко хочу есть, я голоден, — Дазай тянет слоги, трется своим носом о щёку Чуи, стискивая того в объятиях. Накахара действительно чувствует себя мягкой игрушкой в руках ребенка, которую стиснули и сейчас вовсе задушат.
Чуя демонстративно ворчит на это, но Дазая по какой-то причине не отталкивает. Тот на это довольно ухмыляется и совсем невесомо и легко целует Чую в щёку.
— Нам ждать ещё полчаса где-то. Ты вообще слушал меня, когда я говорил тебе об этом? — посмотрев на время, облокачиваясь спиной на сидящего сзади Дазая и скрестив руки, недовольно и тихо говорит Чуя.
Дазай смеется и притягивает Чую к себе, и обнимает, обнимает и ещё раз обнимает. Чуя сначала пытался вырваться, чувствуя себя маленькой игрушкой в руках злобного хозяина, который хочет её придушить и сжать, чтобы переломать все кости, но после он сдается, обнимая его в ответ. Дазай победно улыбается и предлагает построить домик из подушек, пока они не дождались доставки.
Чуя называл Дазая ребёнком, продолжая сидеть на полу, но, смотря на то, как тот тут же поднялся и принялся осуществлять свою идею, таская одеяла из Чуиного шкафа. И закатив глаза, решил, что можно и построить домик из одеял и подушек.
Ну действительно, что в этом такого? Это же просто домик, они же просто построят его, как дети малые, ну и что? Зато удобно и тепло!
Они носили тёплые одеяла со дна шкафа, таская кучи подушек и обустраивая свою крепость. Казалось, будто они вернулись в далёкое детство, в котором никто из них не занимался подобными вещами. Но когда они доделали свой домик, который можно было назвать дворцом со всеми удобствами, Чуя смотрел на их творение с такой гордостью, что Дазай, наблюдая за чужими эмоциями, пообещал сделать всё, чтобы Чуя чувствовал себя счастливым. Ему хотелось видеть эту улыбку чаще, хотелось чаще смотреть на Накахару, хотелось сделать его самым счастливым на свете, не заботясь о своём собственном. Ведь если Чуя будет счастлив, то Дазаю и большего не нужно.
Спустя пару минут, когда они только хотели залезть в свою крепость, чтобы лично проверить её на все удобства, раздался звонок в дверь. Чуя, наполовину залезший в домик из одеял, выругался, потому что вылезать уже было лень. Хотелось лечь в кучи мягких подушек, ощущая себя словно в облаках, а не идти проверять кому нахрен приспичило прийти к ним именно сейчас.
Дазай, толкнув Чую под зад, что тот увалился в их домик, пошёл к двери проверить что за чёрт им помешал, но это всего лишь оказался курьер с пиццей и напитками, о котором оба благополучно забыли. Курьер знатно испугался пронзительного взгляда Дазая, когда тот только открыл дверь, но он, Дазай, мгновенно изменился в лице, когда понял, что это всего лишь доставка еды. Осаму просунул руку в свой плащ, висящий на вешалке в коридоре, впихивая купюры из кармана одежды в руки курьеру, быстро забирая коробки и пакеты, еле закрывая дверь на замок. А тот худощавый парень в кепке с эмблемой компании доставки, ещё с пару минут неловко мял купюры в руках, смотря на дверь и только опомнившись, пошёл дальше по своему маршруту.
Чуя, ругаясь и сидя в мягоньких одеялах, хотел понедовольствовать за пинок под зад, но, увидев Дазая с коробками, все мысли улетучились из головы. Они оба были безумно голодными, так что Дазай пальцем ноги нажал на пробел ноутбука, запуская фильм, который стал отражаться на экране телевизора, и поставил коробки на свободное место в их одеяльной крепости. Чуя, в предвкушении, открыл одну из коробок и наклонился ближе, вдыхая запах поджаристой корочки, колбасы и плавленого сыра, пока Дазай уселся на свободное место в одеяла и потянулся к пакету, доставая оттуда бутылку с газировкой.
Они, на этот раз, решили не брать алкоголь, полностью отдаваясь ощущениям детства, которое никто из них не прочувствовал в своё время — вот и навёрстывают упущенное.
Несколько коробок пиццы съедены очень быстро, а напитки выпиты всего лишь за полтора часа. Тихо шумел какой-то ужастик на фоне с истошными криками жертвы, пока её жестоко убивают, но никто из них уже не обращал внимания на то, что происходит на экране. Они уже кучу раз слышали подобные крики и их уже не было чем-то удивить. Гораздо интереснее для них были они сами. Под звуки бензопилы и капающей крови Осаму водил шершавой ладонью по чужой шее, подцепил пальцами подбородок и повернул к себе лицом. Непонимающий взгляд лазурных глаз скользнул по лицу напротив и впился в чужие губы.
Тогда Дазай слабо улыбался и оставлял ленивые поцелуи на устах Накахары.
Они целовались на диване в окружении мягких подушек и одеял, прижимаясь друг к другу ближе и ближе, словно сегодня последний день, когда они видятся. Дазай перебирал рыжие локоны Накахары, бережно наматывая их на палец, и так же легко целовал его в макушку. Крики и брызги крови не прекращались, а они вместо того, чтобы пугаться, оба растворялись в непривычной им нежности и каждый хотел продлить этот миг, умножив на бесконечно вечную цифру.
Неплохая такая романтика.
Они были друг у друга и им ничего больше не нужно.
Чуя понимает, что завис в своих приятных воспоминаниях, и не до конца задергивая шторы, идёт обратно к столешнице. Не спеша заваривает чай, продолжая с интересом слушать рассказ Дазая о том, что у него недавно случилось, что происходило в его жизни. Осаму рассказывает об этом с таким увлечением, рассказывает столько деталей, словно хочет поведать абсолютно всё-всё и в мельчайших подробностях. И Чую, наверное, разозлило бы, что Осаму говорит так много всего и ничего по делу, но по многим причинам он продолжает молчать и не перебивать.
Чуя внимательно слушает.
Сегодня выходной, никуда не нужно идти, но Чуя всё равно встает рано утром, чтобы просто поговорить с Дазаем за чашкой кофе, или в большинстве случаев — чая, чтобы просто банально поболтать, потому что он скучает, чёрт возьми, по Дазаю. В квартире, вроде как, убрано, помыт пол, вытерта пыль — в общем, чисто. И Накахара вздыхает, понимая, что это утро прекрасно. Он опирается поясницей на столешницу, поворачиваясь лицом к экрану телефона, и устало смотрит себе под ноги, держа кружку горячего нетронутого чая в руках, слушая захватывающие рассказы неумолкающего Дазая.
Все хорошо.
Тогда почему он чувствует, что что-то не так?
И вот — очередная история, которая случилась, по словам Дазая, вчера. Накахара самозабвенно слушает голос Осаму, прикрывая глаза, и уголки его губ заметно приподнимаются. Кажется, что он впитывает в себя каждое слово, каждый вдох и еле заметный шум на фоне. Дазай на экране расплывается в улыбке, глядя на это.
По виду Осаму сидит на своей кухне: бежевые обои, кухонные шкафчики и тумбы. Чуя уже успел заметить неубранные стаканы и грязную посуду у него в раковине, и должен был снова, как и всегда, отчитать за беспорядок, недовольно обозвать его и попросить больше не разводить свинарник.
Но он опять молча слушает и кивает.
Чуя вспоминает своё разочарование и злобу на своего напарника, когда тот ушёл и оставил его в мафии. Помнит, как чувствовал себя снова покинутым и одиноким. Сколько бы он не пытался держаться за людей, сколько бы он не делал для них дел — они оставляли его. Ему казалось, что вся проблема в нём самом: «Я недостаточно стараюсь», «Я должен показать, что я полезный, иначе меня снова бросят», «Я виноват, что меня оставили».
И видя то, как и Дазай уходит, он жутко обозлился на него, но снова, против своей воли, чувствовал вину за произошедшее.
Правда, Осаму позже извинился — он ещё очень долго извинялся перед Чуей. Действительно долго. И сколько бы гордый Чуя не хотел продлить это, издеваясь над своим бывшим напарником и потешая свое эго, он сдался и простил его. Дазай ещё долго после этого добивался полного доверия Накахары — он понимал, что, однажды оставив его, Чуе будет сложно довериться ему так же, как прежде. Но вместе они пройдут через это, и Чуя научится снова доверять. И Чуя был уверен, что всё наладится, ведь Дазай до сих пор твердит эти слова, когда замечает в Накахаре сомнения: «Я покинул мафию, а не тебя, Чуя. Прошу, не забывай это. Я больше никогда тебя не брошу». И Чуя уже почти был уверен, что научится доверять Дазаю так же, как и тогда, а может даже ещё больше.
И научился бы… если не всё это.
Накахара что-то еле слышно спросил. Непонятно услышал ли его Дазай или нет, но кажется, что сквозняк в квартире подхватил его шепот и унёс с собой дальше, никем не услышанный.
Но послышался хохот шатена:
— Ну ты и скажешь иногда, — Дазай прищурил глаза и мягко улыбнулся, ещё пару минут молча наблюдая за своим собеседником. — Ты по утрам выглядишь всегда так красиво.
Чуя отпил немного чая, и недовольно развернулся спиной к экрану, чтобы достать сахарницу. Потянувшись к полке, он действительно был рад низкому расположению мебели в своей квартире, потому что у Дазая до кухонной полки в его квартире он дотянуться не может. Дазай всё так же, как и всегда, тихо посмеивался над этим, но Чуя точно уже не слышал упрёка или издёвки в этом смехе.
Чуя, достав ложку, положил немного сахара в чай, тихо пробубнив, еле разбираемое:
— Придурок…
Дазай снова громко засмеялся.
— Ла-адно, я больше не буду смущать рыжую принцессу. Прошу прощения, Ваше Высочество, — кажется, Осаму состроил забавную рожицу, но Чуя стоит спиной к экрану, помешивая сахар в чашке, и не может увидеть.
— Завались, — голос Чуи необычно спокойный и тихий.
— Уже молчу! — заливисто смеется Дазай, а после замолкает, смотря на Чую, когда тот снова поворачивается к экрану лицом.
И снова тишина, разбавляемая только стучанием ложки по стенкам кружки с чаем. Накахара поежился от холода, что ходит по квартире, потянул за рукав своей черной кофты и натянул её на свои ладони, втягивая голову в плечи.
— Сегодня жарко, не думаешь? — на экране видно, как Дазай расплывается на столе, выглядя усталым, строя снова забавное лицо. Он выглядит действительно уставшим от жары.
— Сегодня ничуть не жарко, бинтованная скумбрия, — Накахара сводит брови к переносице и морщит нос, на котором россыпь бледных веснушек, следя за Дазаем, и отпивает с кружки, отворачивая голову и делая вид, что рассматривает что-то интересное где-то в углу комнаты.
Дазай только притворно измученно мычит, а после встает и идет куда-то с телефоном. Он ставит телефон на какую-то подставку, и камера телефона отлично показывает лицо Осаму, пока тот повернулся и где-то с правой стороны ищет что-то. Накахара лишь наблюдает за ним, рассматривая лицо шатена, отмечая про себя, что у него безумно красивый профиль: аккуратный нос и лоб, несколько маленьких родинок на лице. И Накахара боится признаться самому себе, что ему нравится всё в Дазае. Кроме его идиотских привычек, конечно. Чуя часто ловил себя на мысли, что он помнит каждую родинку на лице шатена и может наизусть рассказать, где какая находится.
Чуя действительно боится произнести вслух эти глупые три слова. Боится сказать это, думая, что как только это произойдёт — Дазай снова исчезнет, снова бросит его и оставит одного. Накахара часто слышит от Дазая слова о любви и каждый раз он лишь отводит взгляд, размышляя, стоит ли ему сказать, что он тоже безумно его любит? Потому что он на самом деле любит. Из раза в раз Чуя хочет выдавить из себя это совсем лёгкое «Я люблю тебя», как слова застревают где-то поперёк горла, а мысли в голове лихорадочно метаются с криками: «А ты точно в этом уверен?», «А если он после этого уйдёт?» И Накахара на самом деле понимает, что эти мысли настолько идиотские и не имеют даже места быть в его голове, но после всего, что он пережил, в нём куча сомнений. Он боится, что его оставят.
Дазай достает какой-то лист бумаги и берёт красный карандаш, тут же что-то чиркая на нем. Он старательно вырисовывает там какие-то символы, прищурившись и изредка отдаляясь от листа, оценивая его, как самый строгий критик. Он нахмурил брови, чиркнул что-то ещё пару раз, а после, с восхищением посмотрев на свой шедевр, он с гордостью показывает его в камеру.
На листе нарисован человечек с рыже-красными волосами, а вокруг него куча сердечек. Чуя отворачивает голову к холодильнику. Там висит абсолютно такой же рисунок, но он совсем немного отличается от того, что показывает Дазай.
— Эй, Чуя! — тянет Осаму, — Разве это не мило? — он по-детски дует губы, недовольно посматривая в камеру.
Дазай стал искать что-то с полки, а найдя синий карандаш, снова уселся смотреть на свой лист с рисунком.
— Сейчас ещё пририсую себя, говорящего, что любл… Люблю тебя, кстати, моё рыжее солнце! — Дазай посмотрел в камеру, счастливо улыбаясь и снова принимаясь за рисование.
Чуя лишь хмыкает на это, вдыхая запах весенней свежести. Полоска персикового света из щели не до конца закрытых штор простирается вдоль стола от окна до носков Накахары. И всё же… хорошее утро. Всё же прекрасно.
Накахара отлучается, чтобы взять сигареты, а Осаму продолжает рассказывать что-то о своём. Дазай, на самом деле, был недоволен, что Чуя курит. Он ничего против курения не имеет, они могли порой стоять вместе на балконе и молча курить, смотря в ночную даль. В такие моменты было тихо и никакие слова им не нужны были, чтобы чувствовать, что между ними невероятная идиллия. Проблема была в другом: ему жутко не нравился этот резкий запах табака, который оставался на Накахаре. Дазаю нравился обычный запах Чуи, когда никакой запах сигаретного дыма не перекрывал его и не мешал ему стискивать Накахару в объятиях и чувствовать его запах, уткнувшись тому в изгиб шеи.
Но Накахара, несмотря на ворчание Дазая — потерпит, гнида — курил тогда, когда ему хотелось. В разы меньше конечно, но это, потому что Чуя сам так захотел, а не потому что Дазаю так хочется! Пусть не тешит своё эго. Это полностью и только желание самого Чуи. Ну, может только почти.
Накахара садится за стол, двигая телефон к себе поближе, берёт зажигалку со стола и закуривает. Он непривычно меланхолично разглядывает обои, смотрит на узоры, которые аккуратно и извилисто, со вкусом, вырисованы, превращаясь в один огромный орнамент на стенах. Он слушал Осаму, и его посещало чувство дежавю.
Сейчас Чуя сидит с видом, словно вообще не слушает Дазая. Но, кажется, словно он уже знает всё, что тот скажет наперёд и слышал это уже тысячи и миллионы раз.
— А после, когда я зашёл в комнату я опрокинул на себя…
— Зеленую кружку, в которой был наполовину налит горячий кофе, — прошептал одними губами Накахара одновременно с Дазаем.
Чуя предугадывает его слова, повторяет за ним, но Дазай почему-то даже не реагирует. Он, Накахара, устало подпирает рукой щеку и смотрит на экран, где улыбающийся Дазай продолжает рассказывать что-то своё. Чуя смотрит на это с долей грусти и тоски. Он погружается в свои мысли и почти уже не слышит этого монолога Осаму.
Всё идеально, но всё равно что-то не так. Так, где же находится это «что-то»?
Чуя подносит тонкими пальцами тлеющую сигарету к губам и медленно затягивается. Пытается отыскать этот подвох среди этого «всё хорошо». Шум города перестал быть слышен, не слышно даже то красивое щебетание птиц. Чувствуется тепло с улицы, но холодный ветер снова заставляет поежиться. Спустя время, когда Чуя заметил тишину со стороны Дазая, он переводит взгляд на экран, где на него смотрят карие грустные глаза, словно у ребенка, который вот-вот заплачет.
Печальное зрелище.
Он замер и молча смотрит Чуе в глаза, словно заглядывая в самую душу.
И Чуя долго молчит, смотря в ответ.
— Я скучаю, придурок, — мямлит Накахара, скрывая лицо в сгибе локтя и укладывается на стол. Одна его рука вытянута и между пальцев он до сих пор держит сигарету. Его тело начинает немного трясти, и он еле слышно всхлипывает. Экран на телефоне постепенно затухает, но Чуя этого даже не видит, он пытается унять подступающий приступ истерики. Разъедающая всё на своём пути тишина, такая зловещая и грустная, угрожает только усилить состояние своей атмосферой, подобно тому, как сыплют соль на рану.
Но Дазай всё ещё молчит. Он смотрит.
В пару мгновений в комнате становится ещё более оглушающе тихо. Тишина сильно давит на сознание и хочется какой-нибудь фоновой источник звука, чтобы эта мелодия одиночества не съедала изнутри. Лицо до сих пор скрыто в изгибе локтя, а рука тут же тянется к телефону и тихонько нажимает на середину экрана. И в мёртвой тишине квартиры эхом раздается такое знакомое и родное:
— Доброе утро, коротышка! Как спалось?
Снова весёлый голос, снова он спрашивает про сны Чуи. И снова не услышит ответа. Сигарета тушится в пепельнице на столе, и теперь окурок валяется среди большой кучи таких же окурков. На столешнице и некоторых кухонных тумбах лежит куча пустых бутылок из-под алкоголя. Пол оказывается не такой уж помытый, растения не такие зеленые, а в комнате не так уж светло и свежо. Изо всех сил стараясь, Чуя не может нормально уснуть. Если и выдастся удача поспать, то он всё равно проснется рано-рано утром — по привычке. Проснётся и тут же схватит телефон, включая ту самую запись видеозвонка с Дазаем. Он тоскует. Безумно скучает по этому веселому голосу, по этим карим глазам, по его идиотским шуткам, и его тупым привычкам. Он скучает по всему Дазаю — по нему всему полностью. Всё что осталось после его ухода у Чуи — всего лишь запись их общения. Остался тот клочок бумаги, на котором Дазай нарисовал красным карандашом человечка и назвал это Чуей — Накахара повесил его на холодильник, и он очень-очень часто смотрит на него.
Всё ведь было хорошо…
Он только что понял, почему это «всё хорошо» казалось ему не таким.
В то утро рассвет был точно таким же.
Накахара, как обычно, проснулся раньше положенного времени и пошел на кухню ставить чайник. В это время уже, словно по расписанию, должен был позвонить Дазай, но порой он задерживается, так что Чуя наливает себе чай и, в ожидании звонка, смотрит в окно. Лёгкий, но холодный ветер задувает в комнату, и кожа покрывается мурашками. Он согревает себя теплым, сладким чаем, раздумывая, что же сегодня снилось Дазаю. Строит предстоящий диалог с ним в голове, уже раздумывая, что же рассказать из сна на этот раз.
Но в тот день Дазай так и не позвонил.
Накахара подумал, что Осаму забыл или, быть может, посчитал, что точно не сегодня: в следующий раз, может завтра. Итог был один — у Чуи сильно испортилось настроение. Да, конечно, он знает, что у человека могут быть дела, что он может быть занят, но Дазая никогда не останавливала занятость Чуи — он звонил, когда хотел. Только спустя время он, Дазай, понял, что Чуя ждёт его звонка, и поэтому старался звонить чаще, рассказывая кучу всего — интересного, неинтересного, просто хоть что-нибудь, что заставит злого по утрам больше, чем всегда, Чую разговориться. Это стало уже привычкой болтать ни о чем, просто разговаривать, потому что часто видеться лично не всегда выходило. И Чуя думал, что Дазай, кидалова такой, решил, что сегодня он «нереально занятой» и не позвонит вообще. А Накахара у нас гордый, естественно сделает вид, что даже не заметил. Скажет, что только рад был избавлению от источника ежедневного раздражения. И столько обидных слов в тот день было с недовольством проговорено устами Накахары в сторону Дазая. И сколько же раз он успел об этом пожалеть.
Только в середине дня он, оправдывая Дазая, задумался о том, что могло что-то случиться. Особенно с чужой наиогромнейшей удачей находить приключения на свою задницу.
Вот тут-то он забеспокоился.
Распереживался, бедный. И стал названивать.
И никто ему, чёрт бы его побрал, не ответил. И на следующий день тоже.
Чуя не понимал — злиться ему или переживать за кусок бинта, который стал ему таким близким. Он сидел в раздумьях: идти искать или ждать. Вдруг Дазай просто включил режим игнора, а он тут переживая, будет унижаться, названивая ему. Он снова боялся, что его бросили и оставили одного, только-только наигравшись.
«Сам найдётся» — подумал Чуя, со злостью пиная кресло в гостиной.
И он почти быстро нашёлся. Спустя три дня, когда Накахара всё же стал искать информацию в детективном агентстве. И Чуя планировал долго строить обиженку из себя, игнорировать Дазая, когда тот бы нашёлся живым и невредимым — «Пусть просит прощения за то, что пропал. Что? Ничего я не переживал! Я просто… просто подумал, что он сгнил там сам по себе и завонял.»
И всё должно было пойти так. Но Дазай нашёлся немного не живым и вредимым.
Неужели…
Чуя тогда ещё долго отходил, чтобы хотя бы что-то произнести. Но все слова застряли хрипом в горле, когда он полностью осознал, что человека, которого он любил, больше нет. Он даже сначала подумал, что этот идиот нарушил обещание, в котором клялся не сводить счёты с жизнью. Но нет. Это было просто задание — миссия, которая прошла не так гладко, как он планировал. Цель устранена, миссия выполнена полностью и даже лучше, чем могло бы быть: с минимальными потерями, с минимальными потерями жизней людей. Хотя прекрасному результату была своя цена — жизнь Дазая. У Чуи действительно была эта стадия отрицания — он напрочь отказывался верить, что Осаму мог умереть на миссии: «Что-что, а Дазай, тупой гений, точно бы продумал это. Не мог кто-то обвести его вокруг пальца, этот придурок слишком живуч и умён, чтобы это оказалось правдой». Все в то время в агентстве были подавлены. Они не думали, что это действительно случится. Рампо предупреждал о возможности исхода таких событий, но они поверили словам Дазая, который всех уверял, что всё будет в порядке и беспокоиться не стоит. Ведь Дазай никогда их не подводил, о чем вы говорите! Тогда в их офисе повисло гробовое молчание, и они в тишине организовывали похороны.
«Он не мог умереть, он просто не мог. Это шутка, это сон, это какой-то идиотский розыгрыш, да? Сейчас я сделаю вид, что поверил, ужаснусь, а тут появятся камеры и вылезет такой же счастливый и улыбчивый Дазай, правда?
Я же смогу ещё раз ударить его по лицу за его тупые шуточки, верно?
Я ведь смогу ещё хоть раз обнять его?
Я смогу его поцеловать?
Я всё еще имею возможность сказать ему, как сильно его люблю...?
Пожалуйста…?»
Всё это прошло для Чуи совсем незаметно. Словно провал в памяти. Похороны, на которых он присутствовал — этот период жизни, будто вообще не оставил в памяти ничего, никакого следа. Ничего, кроме разговора с Ацуши на этом самом событии. Чуя тогда молча стоял в стороне под тенью дерева и наблюдал. Погода была совсем обыкновенная, никак не передавала настроения всех присутствующих. Она лишь на примере, таком жестоком и печальном, показывала, что одна смерть никак не влияет на мир — он продолжает существовать и идти дальше, пока один из таких важных людей покинул его. Чуя искренне не понимал, что чувствует. То ли грусть и печаль, то ли слишком ужасающее спокойствие, а быть может все вместе. Единственное, что он осилил осмыслить — это чувство потерянности, безнадёжности с примесью огромной капли безысходности. Ощущается этот отвратительный коктейль, будто ты с каждым вдохом втягиваешь носом ужасный яд, от которого нет противоядия. Он, попадая в лёгкие, отравляет весь организм, лишая возможности глотнуть свежего воздуха. Проламывает рёбра, которые острыми осколками стекла впиваются в сердце и заставляют его кровоточить и болеть. Чувство опустошённости преобладало над всеми другими — казалось, словно Дазай, уходя, забрал с собой всё, что у Чуи было. Словно съел все его эмоции и чувства, вырвал рукой сердце из грудной клетки и ушёл, оставив Чую захлёбываться в крови и неопределённых чувствах.
К нему тогда совсем тихонько и незаметно подошел Накаджима и так же тихо спросил:
— Накахара-сан?
Чуя не помнит, что он ответил. Весь диалог запомнился небольшими отрывками:
— Даже поверить не могу, что в агентстве может быть так тихо, — Ацуши сложил руки за спину, — Нам всем действительно не хватает Дазай-сана и его выходок, — он грустно улыбнулся, смотря себе под ноги.
Накахара нахмурился, смотря перед собой.
— Знаете, я знаю, что Дазай не самый святой человек на свете, но он спас меня и дал мне будущее. Дал мне ещё один шанс, ещё одну попытку попробовать жить. Я безгранично ему благодарен… Интересно, какие были его мысли… — Накаджима выглядел глубоко опечаленным, но он чувствовал своим долгом подойти к, как говорит Рампо, одному из самых важных людей в жизни Дазая. Ему действительно хотелось поддержать Накахару.
Но Чуя продолжал хмуриться, а после хрипло и резко произнёс:
— Там ему будет лучше. Он, наконец, освободился и исполнил свою мечту, — со злобой или разочарованием — не понятно, процедил Чуя и, развернувшись, ушёл в известном только ему направлении.
Ацуши напрочь въелись в память эти пустые голубые глаза, которые раньше были с задорным блеском и искрой. Не только он сравнивал глаза Накахары с наиогромнейшим пламенем, которое никогда не уменьшалось, но сейчас казалось, что от прежнего огня не осталось ничего. Только дым. Он понимал, что как бы Чуя не пытался выглядеть сильным и безразличным к происходящему, всем заметно, что он тоже скорбит над столь большой для всех потерей.
***
*
— А что ты будешь делать, если я умру? — резко прозвучал вопрос, после долгой тишины. Рука зарывается в рыжие локоны, аккуратно и так бережно их перебирая, подобно тому, как обращаются с самой хрупкой и важной вещью на всём земном шаре. Ветер развевал лохматые волосы Дазая. Он смотрел на Чую с такой нежностью и легкой улыбкой на губах, что непонятно по его выражению лица о чём он думает. Чуе кажется, что даже сейчас, после стольких лет общения, он не в силах понять, что творится в его мыслях. Он чувствует эту близость и отдалённость одновременно — они так близко друг к другу, но в то же время, словно с разных планет или вовсе с разных миров. Дазай будто, как инопланетный человек, который выглядит так же, как все, но привык жить совсем по-другому. Словно прибыл на нашу планету и тоскует по своему миру, где ему было комфортней, лучше, счастливее. Может быть, стремясь к смерти, он и хочет попасть обратно в то место, которое по-настоящему назовёт своим домом? Накахара только пристально смотрит на Дазая, не решаясь ответить на его вопрос.
— Фу, не задавай таких вопросов, — Чуя выдыхает сигаретный дым, стряхивая пепел, и тот летит вниз, подхваченный ветром, уносясь куда-то далеко.
Они стояли на крыше, опираясь на перила, и просто болтали ни о чем, пока не повисла тишина, а после неё Дазай задал этот вопрос. Ни для кого не секрет, что Дазай так же подумывает о смерти. Быть может, с прибытием близкого и родного человека — Накахары — жизнь Дазая стала протекать проще, но никто не отменял того, что все мысли, которые посещали его до этого, тут же испарятся. Чуя знает, что Дазаю тяжело. И он безумно хотел бы помочь, но он даже не понимает, как подступиться, с чего начать.
— Ну, мне же интересно, Чуя! — Дазай тянет слоги, придвигаясь к нему ближе и скорчив недовольную гримасу.
Чуя честно не знает, что ответить.
«Я не дам тебе умереть».
Чуе кажется, что если он ответит, то Дазай тут же, как по щелчку пальцев, испарится.
— Завались, — Накахара тушит сигарету и кидает её с крыши высотки.
Они продолжают молчать, пока Чуя смотрит куда-то вниз, следя за Дазаем краем глаза. Сам Дазай смотрел на звёздное небо, пристально глядя в ночную темноту, словно пытаясь найти там что-то безумно важное.
— Чуя, станешь моим икигаем? — еле слышно прошептал Дазай, не отрывая взгляд от неба. Волосы скрыли его глаза, и Чуя не мог разглядеть его лицо.
— Кем? — всё же решился спросить Накахара, после небольшого молчания. Чуя не мог понять, что имеет в виду Дазай. Снова он говорит о чём-то странном, одновременно звучащим так глупо, но несущем в себе так много смысла. Любые слова Дазая, каждые его действия, каждая секунда его жизни — не делается просто так. Всё это осмысленно, наполнено смыслом, который можно заметить, лишь вчитываясь между строк его слов. Но одновременно с этим, Дазай не видит смысла ни в чём — для него всё так же бессмысленно, нигде нет чего-либо, ради чего он хотел бы жить. И это так иронично и грустно осознавать.
— Икигай — ощущение собственного предназначения в жизни. Я не понимаю для чего стараюсь, так позволь же мне жить и стараться только ради тебя, — губы Дазая искривились в печальной усмешке, а после он медленно и спокойно опустил голову, заглядывая в глаза Чуе, ища там что-то столь важное, чего он не нашёл в темноте звёздного неба. — Стань же моим смыслом жизни, Чуя.
Слова так красиво звучат. Ветер подхватывает их, как несколько секунд назад сигаретный пепел, и разносит на далёкие километры. Но эти слова Дазая слышит только лишь Накахара. Мелодией они так гармонично звучат и отдаются эхом в голове, он пытается вчитаться между строк, ища потайной смысл, пытаясь понять, что же имеет в виду Дазай. И осознание тут же больно и сильно бьёт его по голове. Истина в том, что здесь нет никакого потайного смысла. Всё сказали прямо и так, как действительно того хотят.
Чуя пытается найти слова, которые сказать Дазаю. Он видит, как ответ на самом деле важен для него. Да и что уж говорить, для самого Чуи это очень важно. Чуя смотрит в глаза Дазаю и так искренне и по-доброму улыбается, беря его руку в свою. Он поглаживает бледную ледяную ладонь большим пальцем, отмечая про себя, что тут довольно холодно и Дазай, видимо, замёрз.
— Если ты не нашёл для себя места в этом мире, то знай — для тебя всегда найдётся место на ночном небосводе среди таких же потерянных, как и ты, звёзд. И рядом со мной… для тебя всегда есть место. Только сияй, прошу, гори ярче любых звёзд и знай, что я никогда тебя не оставлю.
Дазай ошарашенно посмотрел на Чую. Он никак не ожидал услышать… таких слов. Дазай думал, что Накахара скажет что-то из разряда «Хватит шутить свои глупые шутки» или «Да, конечно», но уж точно не это. Чуя, словно прочтя все желания Дазая, сказал именно то, что Осаму неосознанно хотел услышать. Впервые Дазаю кажется, что Чуя видит его насквозь. Накахара смотрит на него
так понимающе и Дазаю хочется верить во все слова, которые Чуя скажет. Он наконец-то впервые чувствует кого-то так близко, кого-то, кто действительно его понимает и разделяет его тоску.
— Пойдём отсюда, тут холодно, а ты, как обычно, оденешься хрен знает как, — Чуя трёт чужие ладони, горячо на них выдыхая, и идёт к выходу с крыши, ведя за собой Дазая.
— О! Это что, забота? Ох, Чуя, ты такой милый! — Дазай хотел бы снова натянуть притворно-счастливую улыбку до ушей и сделать вид, что он не стоял тут ошарашенный ответом Чуи, но он даже не заметил, как инстинктивно счастливо и искренне улыбается, понимая, что он нашёл свой смысл жизни.
— Ничего это не забота, я не собираюсь слушать твоё нытьё, если ты заболеешь. Идём домой, — шипит Накахара, скрипя дверью с выхода крыши.
Дазай на самом деле нашёл в голубых и бездонных глазах Чуи намного больше, чем в звёздном небе. Он нашёл причину стараться и жить дальше, и это самое ценное, что у него есть.
***
— Доброе утро, коротышка! Как спалось? — Накахара сбился со счёта сколько раз он слышал эту фразу.
Эхом по квартире разносится голос Дазая. Со стороны даже может показаться, что вот — он живой и сидит за одним столом с Чуей, рассказывая о своих интересных снах. Даже взгляд Осаму, выглядел таким ясным, будто он на самом деле смотрел на Чую через экран.
Но Дазай лишь смотрел — не видел.
Чуя действительно сложно справлялся с потерей человека, которого так любил. Он ведь говорил ему, что теперь Дазаю есть ради чего жить, и он был, чёрт возьми, уверен, что Дазай думал так же, но судьба, несправедливая и жестокая чертовка, решила, что всё в этой жизни должно быть напрочь по-другому. Чуя взаправду, честное слово, не понимал, чем Дазай заслужил это — может он и не самый хороший человек, но ведь каждый не без греха! Есть люди гораздо хуже Дазая, тогда почему именно он? Почему он не мог умереть, когда так старался и желал этого, но умер именно тогда, когда перестал этого хотеть? Почему только обретя то, ради чего он бы хотел жить, он теряет это? Почему же это так, блять, несправедливо?
Накахара, сжавшись в комочек на диване, обнимал кусочек одеяла, не в силах больше продолжать держать глаза открытыми. Хотелось спать, но сон не приходил. На столике возле дивана стояло несколько распитых банок и бутылок алкоголя — нет, Чуя не напивался до беспамятства, хотя этого определённо очень сильно хотелось, он выпивал в надежде, хоть немного притупить чувство потери чего-то столько невероятно важного и ценного.
Тогда, на похоронах, ему казалось, что с уходом Дазая, все его чувства атрофировались, и он был не в силах чувствовать боль. И с одной стороны ему тогда показалось это неправильным и эгоистичным — «Ты должен чувствовать боль, правильно? Ты потерял его, ты должен грустить. Почему ты не чувствуешь боли?»
И Чуя уже подумал, что он вовсе больше не почувствует ничего, но он очень сильно ошибся. Очень сильно ошибся. Видимо это был долговременный шок или он не мог осознать всё происходящее в полном масштабе, но, когда он наконец-то осознал, что он больше
никогда в жизни не услышит это тёплое «Я люблю тебя» с уст Дазая. Он больше
никогда не поцелует его губы,
никогда не обнимет его, не прижмётся,
никогда больше его не увидит живым и его улыбку.
Резкое осознание было очень болезненным. Накахара пытался забыться, пытался отрицать, пытался принять это, но ничего не получалось. Ему было так тоскливо, так печально и душераздирающе, что единственное, что ему помогало — голос Дазая. Да, раньше, когда Чуя был опечален чем-то, Дазай всегда был с ним, шептал ему, что всё будет хорошо, что он рядом, что всё наладится. И это, правда, помогало. Голос Дазая был, словно волшебный — с магическим зачарованием, с эффектом успокоения. А тут, потеряв самое важное в жизни, пропал и источник спокойствия, и Чуя вообще не мог найти себе места абсолютно нигде. Неделями он пытался найти нечто, что спасёт его от этого, но ничего не было, не находилось. И тут, пересматривая старые фотографии Осаму на своём телефоне, Чуя натыкается на запись их такого старого видеозвонка. Это была находка — единственное успокоение, которое может хоть как-то помочь.
С одной стороны, Чуя понимал, что нельзя пересматривать эту запись вечно, нельзя цепляться за мёртвого человека — нужно отпустить и принять его смерть, но Чуя не мог. Он никак не мог отпустить Дазая — он так боялся забыть его черты лица, так боялся забыть его голос, его смех, забыть воспоминания, которые делали их такими счастливыми. И поэтому каждое его утро начинается с личным обезболивающим в виде голоса Дазая. И, кажется, что Чуя уже, как наркоман, зависим и не может перестать слушать, слушать и слушать этот родной для него голос.
Чуя устал, так сильно устал, он бы хотел, чтобы всё это кончилось, чтобы Дазай был жив или он, Чуя, вообще никогда его не знал. Но судьба, видимо, жестока не только к Дазаю, а ко всем на свете.
— Я люблю тебя. Я ведь не успел это сказать вслух, да? — Чуя мямлил слова, уткнувшись носом в изгиб локтя, облокачиваясь на кухонный стол, и на низкой громкости слушая монолог Дазая, который он слышал множество раз. — Ты простишь меня за это? Прости, что я не успел сказать тебе этого из-за глупых собственных сомнений, — Чуя поднимает глаза, чтобы посмотреть в экран и поймать взгляд Дазая, но столкнувшись глазами, Чуя тут же их отводит — не может, чувствует вину за всё произошедшее, смотря в такие грустные карие глаза.
Чуя глядит в пол, понимая, что весь день выходного он пропустил, переслушивая их видеозвонок. Утром он пытался сделать вид, что ничего этого нет, словно это действительно настоящий видеозвонок с настоящим Дазаем, но погрузившись в свои мысли, он уже не мог воспринять, что Дазай может быть жив. Пытался забыться, но ничего не вышло и не получилось. Такое никак не забывается просто так.
Накахара поднявшись со стула, выключая телефон и оставляя его на кухне, направился в спальню с открытыми окнами. Сквозняк так и бродит по квартире, потому Чуя плотно закрывает окна и ложится на холодную постель. Он складывает руки на животе, потирая их и смотря в белый потолок. Хотелось бы верить, что сейчас он уснёт, а проснётся от шуршания рядом с ним, на другой стороне кровати, и этим шуршанием окажется Дазай, который в своей привычной манере улыбнётся и станет перебирать рыжие волосы, которые он так любил. Но Чуя не заснёт — он плохо спит. Лежит, смотря в потолок и раздумывая над покупкой какого-нибудь снотворного, хотя даже не верится, что оно тут поможет. Усталость всё-таки есть, хочется почувствовать долгожданное небытие без снов, и проснуться наконец-то выспавшимся. Интересно, долго ли ждать до этого момента? Веки потихоньку наливаются свинцом и с заходящим за горизонт солнцем, Чуя наконец-то засыпает.
***
*
— Закатное солнце очень красивое, не думаешь?
Первое, что ощутил Чуя, услышав такой до боли в голове и в лёгких знакомый голос — ступор.
Вдыхать кислород сложнее, сердце колотится как бешенное, ноги словно ватные, что аж подкашиваются.
— Я умер? — осипшим голосом спрашивает Накахара и удивлённо смотрит на Дазая, который стоял к нему спиной. Услышав предположение Чуи, Дазай развернулся.
Они были на каком-то высоком мосту, а там, в дали на горизонте моря видно большое ярко-красное солнце, которое так плавно и спокойно тает в волнах, подобно воску от свечи.
Дазай похлопал глазами, а после заливисто рассмеялся и, облокотившись одной рукой на перила, он подозвал Накахару второй рукой к себе.
— Ты такой чудик, Чуя. Что с тобой стряслось? — обеспокоенно спрашивает Дазай, словно ничего не понимая. Он выглядит таким довольным и умиротворённым…
— Я… Почему ты думаешь, что что-то со мной случилось? — Чуя хмурится, боясь подойти ближе. Он не верит, не верит, что, наконец, разговаривает с Дазаем. А Дазай только тихо смеётся.
— Я не кусаюсь, не бойся. Подойди уже, — И Чуя подходит, на ватных ногах, приближается к Дазаю, боясь заглядывать ему в лицо— он снова почувствует вину, глядя в такие грустные карие глаза. — Посмотри на меня, Чуя.
Чуя поднимает голову, но всё равно отводит взгляд. Дазай берёт в ладони лицо Накахары и проводит большим пальцем по щеке с бледными веснушками.
— У тебя тени под глазами. Ты плохо спишь?
Вопрос остаётся без ответа: Чуе страшно отвечать, он так боится, что Дазай испарится, и он больше никогда его не увидит, но… так сильно хочется его обнять.
— Чуя… — Дазай настырнее зовёт парня — Взгляни на меня.
Чуя жмурится, борясь с своими желаниями и страхами. Он не знает, что делать, но всё-таки сдаётся…
Он поднимает взгляд на Дазая и больше не видит в карих глазах никакой грусти. Никакого намёка на сожаление или печаль — Дазай выглядит счастливым.
— Видишь? Всё в порядке. Я всегда останусь рядом с тобой, но прошу, перестань так убиваться. Время не повернёшь вспять, так прими же то, что меня больше нет в том мире, где находишься ты. Хватит держаться за меня, продолжай жить. Ты стал для меня икагаем, так позволь мне стать твоим — живи дальше хотя бы ради меня, — Дазай улыбается, обхватывая ладонями лицо Чуи, пока ветер развевает лохматые кудри и рыжие локоны.
Чуя не может, он улыбается, а обжигающие слёзы непроизвольно скатываются по щекам.
— О, я что-то не так сказал? — Дазай делает испуганное на доли секунды выражение лица, а после смеётся, стирая большим пальцем слёзы с чужих щёк.
Он остался таким же, каким Чуя его помнит. Он никогда не изменится.
— Я люблю тебя, — уверенно произносит Чуя, потянувшись за поцелуем и впивается своими губами в чужие. Целует так чувственно, последний раз, самый последний раз — он уверен, что больше такой возможности не будет. Они переплетают языки, берут от этого поцелуя всё, что не успели сделать и отстранившись из-за нехватки воздуха, Дазай шепчет Чуе в губы:
— Я тоже тебя люблю.
Дазай сцеловывает солёные дорожки слёз с бледных веснушек на щеках, и заключает Чую в объятия. Прижимает к себе крепко и шепчет так тихо:
— Спасибо, что стал смыслом моей жизни, Чуя.
И Чуя так же сильно обнимает в ответ, потираясь щекой о рубашку Дазая, растворяясь в последних в его жизни, нежных и чувственных объятиях.
***
*
Накахара смотрится в зеркало и застёгивает воротник рубашки, смотрит на свои рыжие волосы и закидывает их на левое плечо. Поправляет портупею и пиджак, оценивающе осматривая себя в зеркале. Вроде ничего так, даже хорошо. Он смотрит самому себе в голубые глаза, а после накидывает на плечи чёрный плащ — привычка носить его на плечах, не надевая рукава, до сих пор осталось при нём. Да и он не стремился как-то избавляться или менять свои старые привычки — его всё устраивало. Чуя берёт в руки чёрную шляпу с лентой и снова смотрится в зеркало.
После случившихся проблем шесть месяцев назад, он, наконец, принял тот факт, что Дазая больше нет. Он перестал бесконечно слушать днями напролёт тот видеозвонок, но отказаться полностью от этого не смог. Иногда, очень изредка, он всё же слушает смех Дазая и очень скучает по нему. По крайней мере, сейчас, Чуя стал выглядеть лучше. Тени, что залегли под глазами, почти полностью исчезли, а в квартире действительно стало чисто, убрано и свежо. Правда, было очень одиноко. После смерти Осаму, в квартире стало ещё тише, чем было всегда и это очень напрягало. Такая атмосфера в считанные секунды могла довести до безмерной грусти, заставляя вновь окунуться в омут печали и тоски, разливая по венам обжигающую горечь. В доме действительно веяло чувство одиночества, поэтому спустя время Накахара завёл себе щенка. Забавно ли говорить, что у него, щенка, счастливые карие глаза? Чуя на самом деле смеялся над этим, когда нашёл этого бродячего пса с грустными глазами на улице. Сравнивал и смеялся, даже в шутку говоря, что назовёт собаку Дазаем, но это всего лишь шутки. Зато приходить домой не так одиноко.
Чуя пристально смотрит себе в глаза, напоминая себе, что этот день обязательно будет хорошим. Взгляд падает на небольшую фотографию в рамке, стоящую на тумбе возле зеркала. На ней изображен улыбающийся Дазай, который машет в камеру. Накахара помнит, что сделал эту фотографию, когда тот пытался что-то приготовить на его кухне. Чуя держал телефон в руках и, случайно открыв камеру, решил, что было бы неплохо заполучить ещё одну фотографию. Накахара окликнул его и Дазай, удивлённо повернувшись, измазавший щеки и руки в муке, счастливо улыбнулся и помахал наполовину белой рукой в камеру.
Чуя слабо, по-ностальгически, улыбнувшись, лёгким касанием прошёлся рукой по чистой рамке фотографии: он бережно протирал её от пыли из раза в раз, ценя эту вещь, как самое великое сокровище в его жизни, и снова заглянул в зеркало. И счастливо улыбнувшись самому себе, вышел из квартиры, направляясь на свою работу, попутно надевая на рыжую макушку шляпу.
На зеркале уже четвёртый месяц висит стикер с небольшой надписью на ней. Она такая старая, но такая родная и близкая сердцу. И каждый раз, читая её, у Чуи сердце замирает в лёгком трепете.
Он так рад, что стал смыслом жизни для Дазая, и так рад, что ради Дазая продолжает жить.
«Если ты не нашёл для себя места в этом мире, то знай — для тебя всегда найдётся место на ночном небосводе среди таких же потерянных, как и ты, звёзд. Я всегда рядом с тобой, не забывай».
