Помощь не требуется

— До свидания! Не забудьте отметиться на стойке электронной регистрации! Юная посетительница застенчиво улыбнулась, кивнула и скрылась за поворотом: там, на входе, ее перехватит Сенрицу и еще раз вежливо напомнит о необходимости зарегистрировать взятую книгу в базе данных. Курапика устало потер ладонью шею и сел на один из кожаных диванчиков, расставленных по всему залу. Надо было разнести стопку рассмотренных и отвергнутых девицей книг по местам, но не было сил. Она выпила из него все соки. Вообще-то свою работу Курапика любил. Она была своеобразным убежищем, местом куда хотелось возвращаться. Здесь он прятался от конфликтов с родителями, от проблем на учебе — когда еще учился, конечно, — от ссор с Куроро, от собственных загонов. Тишина залов, небольшое количество посетителей, в основном одних и тех же постоянных читателей, редкие лекции по истории культуры или литературы, которые приходилось читать насильно согнанным на них школьникам — он сросся с этим. Казалось, не могло найтись места более уютного и домашнего, ведь свой дом после того самого случая он не мог назвать по-настоящему домом. Но бывали и такие моменты, как теперь — некоторые из посетителей обладали уникальным даром изнурения. Только что ушедшая девушка Курапике очень хотела понравиться. Но для этого придерживалась неправильной стратегии: приходя, просила помочь выбрать книгу, и начинала тянуть время. Задавала множество глупых вопросов, пыталась устроить обсуждения, постоянно спрашивала его мнение и при этом, что называется, «строила глазки». Курапика делал вид, что не замечает и не понимает. И от всего этого очень сильно уставал. Казалось бы, библиотека — место для нердов и «синих чулков», но каждый год работы доказывал, что это далеко не так. Как и возрастные люди, представители молодежи, вроде этой девчонки, не были здесь редкостью. Многие из них были людьми интересными и творческими, иногда просили о помощи и содействии для устройства и проведения квестов и конкурсов, и с такими ребятами общение было налаживать даже приятно. Но некоторые заходили сюда за компанию с друзьями и иногда, как, например, в случае с этой девочкой, оставались. Вот только она была удивлена и заинтересована не обширностью их книжной коллекции, а тем, что на абонементе сидела не бабуська в очках, а молодой парень. Но пока она не стала слишком настойчивой, он старался не придавать этому значения. А теперь вот похоже настало время, когда без серьезного разговора не обойтись. Курапика вздохнул. Не любил он эти разговоры, да еще и Неон со своими предсказаниями… Потерев пальцами глаза, он поднялся. Пора было работать. Вообще-то он так много значения придавал поведению этой девушки, потому что боялся, что, если захочет привлечь внимание Леорио, со стороны будет выглядеть точно также. Неловко, нелепо, смешно, раздражающе. Курапика не любил навязываться людям. Но проблема была в том, что он просто не знал, как можно понравиться другому человеку, если тот сам не проявляет признаков симпатии. Ведь в его прошлых отношениях все сложилось как-то само собой. Как-то само собой получилось так, что Куроро сбил его на машине — не смертельно, даже не ранив и не оставив ни одного синяка, только кошмарно испачкав любимую кофту в осенней луже. И само собой Курапика разозлился и высказал все, что думал об умственных и водительских способностях Куроро тому в лицо. И потому само собой разумеющимся казалось настойчивое желание Куроро извиниться, которое повлекло за собой тот, первый, поход в кафе. А за ним уже и всё остальное. Ноябрь был холодный. Постоянные дожди и туманы, ни одного солнечного дня за весь месяц, температура то и дело опускалась ниже нуля, и все покрывал хрусткий иней и ломкий лед. Но в кафе было тепло. Пахло кофе и корицей. И выпечкой. — Раф, пожалуйста, — сказал Куроро, — с карамельным сиропом. И чизкейк. — и вопросительно повернулся к Курапике. — А тебе? — Я сам заплачу, — немного резче, чем требовалось ответил он. — Да брось! — Куроро улыбнулся. — Это же я предложил, это мое извинение, позволь мне купить тебе, все, что захочешь, в качестве компенсации. Курапика, хмурясь, внимательно посмотрел на своего спутника. Он не любил быть должником, не любил, когда за него платили, даже за еду. Ведь даже между самыми близкими друзьями, считал он, должно сохраняться уважение, а когда один оплачивает покупки другого, любые выстроенные отношения невольно превращаются в частично-зависимые. Хотя с Куроро они друзьями не были. — Хорошо. Ладно, — Курапика бегло окинул взглядом вывеску с видами кофе. — Американо. Куроро просиял, и Курапика ощутил легкое беспокойство от его довольного вида. На секунду ему показалось, что он совершает ошибку, но он отогнал от себя эту мысль. В конце концов, это дурацкое кофепитие нужно только для того, чтобы Куроро отстал уже от него, перестал преследовать, пытаясь извиниться. Пусть покупает, если есть охота. Куроро расплатился, и они устроились в зале, выбрав уютный столик у окна. Усаживаясь, Курапика несколько раз неловко осмотрелся. Куроро похоже заметил, как он оглядывался, потому что спросил: — Что-то случилось? — Нет, — покачал Курапика головой, а потом смущенно-дерганно усмехнулся. — Просто… мы будто парочка. — Это разве плохо? Невинный и совершенно искренний тон, которым был задан этот вопрос, сбивал с толку. Конечно, это было плохо. — Мы же не пидоры, — дернул плечом Курапика, а потом, подумав, добавил: — Я — нет. Куроро чуть приподнял бровь, демонстрируя удивление. — Интересно, — сказал он, снимая свою дубленку и вешая ее на стоявшую рядом со столиком разлапистую деревянную вешалку. — Что-то имеешь против однополых отношений? — Всё? — чувствуя раздражение и неловкость и стараясь скрыть их в нервном расстегивании пуговиц пальто, отозвался Курапика. Верхнюю одежду он решил сбросить на спинку кресла, в котором сидел, чтобы, если что, можно было быстро уйти. А то разговор сворачивал в какое-то слишком неприятное и настораживающее русло. Куроро откинулся на спинку своего кресла и сложил руки на груди. На нем была черная водолазка без рукавов, подчеркивающая его спортивное тело и оголяющая необычную татуировку на правом плече — паука, странного такого, с множеством лапок. Курапика отвел глаза. — Что же конкретно? — мягко спросил Куроро. — Это неправильно и противоестественно! Как болезнь. Это все, конечно, можно оправдать тем, что оно идет из детства, как и многие другие расстройства, часто бывает всего лишь результатом проблем в семье, с родителями, или неразрешенной детской влюбленностью в них. Я таких людей не ненавижу, не презираю или что-то такое, ты не думай, просто считаю, что им нужно оказывать правильную и своевременную помощь, чтобы они стали нормальными. Куроро хмыкнул. — Ты, похоже, считаешь гомосексуальность психическим заболеванием. — А разве нет? — волнуясь, чуть повысил голос Курапика. Он сам не понимал, почему его так задевает эта тема. — Нет, — спокойно покачал головой Куроро. Такой ответ не мог Курапику устроить, он чувствовал, что закипает, что вот-вот начнет убеждать собеседника в своей правоте и ошибочности его мнения, но в этот момент к их столику подошла официантка. Улыбаясь, поставила кофе и чизкейк, конечно, перепутав их заказы, спросила нужно ли что-то еще. Куроро покачал головой. Когда девушка отошла, они молча поменялись напитками, и Курапика тут же, пожалуй, слишком поспешно сделал большой глоток. Резкий запах и немного горький вкус кофе, а также чужое присутствие остудили его пыл. Не имело смысла кому бы то ни было что-либо доказывать. Куроро — человек взрослый, уж явно старше его, а взрослых людей трудно в чем-то переубедить, Курапика знал это на примере общения с родителями. К тому же, начни он все-таки отстаивать свою точку зрения, опять бы распалился, из-за чего в итоге они бы опять поругались. И никакого извинения бы не получилось, а значит и время бы на сегодняшнюю встречу было бы потрачено зря. — Ладно, — вздохнул он. — Не будем об этом. Куроро как-то странно посмотрел на него, отломил чайной ложечкой небольшой кусочек чизкейка, отправил его в рот и только потом кивнул. Курапика почувствовал неожиданное облегчение. И поспешил перевести тему: — Так чем ты, говоришь, занимаешься?.. Тогда еще Курапика не понимал, почему не мог спокойно разговаривать на такие темы. Почему его так волновало, кто с кем спит и какого для этого нужно быть пола. Почему он столько читал об этом, интересовался мнениями разных психологов, политологов, звезд и прочих людей. Не понимал, почему каждый раз, оказываясь в мужской компании, так резко отзывался на любые, даже самую малость гейские шутки и подколы, почему они его смущали. И почему совсем не смущали и не интересовали девчачьи заигрывания, а лишь только вызывали смутное беспокойство. Ответы на эти вопросы ему еще предстояло найти, и не последнюю роль в этом сыграл Куроро. Общение с ним сильно повлияло на мировоззрение Курапики: Куроро обладал удивительным даром убеждения, к тому же словно поставил себе цель изменить его мнение. Их первый нормальный диалог в том кафе, пусть немного и был подпорчен той небольшой дискуссией, все же в дальнейшем оказался для Курапики приятным, а сам Куроро предстал перед его глазами не таким говнюком, как изначально. Они обменялись контактами и договорились как-нибудь пересечься еще раз. А потом еще раз и еще. В каждую встречу они могли подолгу разговаривать об интересующих их обоих вещах или даже полемизировать на литературно-философские темы — в таких случаях Курапика всегда оказывался в проигрыше, даже если умудрялся найти какие-то неоспоримые на его взгляд аргументы. И это было естественно — семнадцатилетний студент первого курса не мог тягаться с выпускником аспирантуры. Но на тот момент Курапика в своих подростковых гордости и «взрослости» придерживался другого мнения. А Куроро каждую встречу продолжал ненавязчиво и аккуратно менять его убеждения. Не только об отношениях между людьми — под его влияние попали Курапикины взгляды на совершенно различные сферы жизни. Теперь-то Курапика понимал, что в тот момент привлекал Куроро исключительно как объект исследования, как та самая собака, которую можно приучить реагировать так-то и любить то-то. Но тогда ему казалось, что он наконец нашел человека, который мог бы стать настолько же значимым в его жизни, как был когда-то Пайро — единственный друг детства, связь с которым после его переезда безвозвратно порвалась. Так и получилось, что уже через месяц после начала их с Куроро общения, на рождественской вечеринке, которую Курапика запомнил на всю жизнь, он с удивлением обнаружил, что стал намного более лояльным к вещам, которые раньше считал неприемлимыми. — Что же ты, совсем-совсем не пьешь? Курапика покачал головой. С сожалением. Пить было нежелательно по двум причинам: лекарства, которые он принимал, плохо сочетались с алкоголем, и его болезненный мозг мог на выпивку неадекватно среагировать. — Будешь развозить нас по домам? — по-деловому поинтересовалась Мачи. Она только что подошла, поэтому все еще выглядела максимально прилично: недавно расчесанные и распущенные волосы рассыпались по плечам, темно-бордовое платье с шифоновыми рукавами смотрелось свежо и не получило еще ни одной замятости, а щеки ее не успели раскраснеться от тепла и выпивки. Курапика снова помотал головой. Он чувствовал себя здесь, в этом доме и с этими людьми, не в своей тарелке. Он почти никого здесь не знал, а с теми, кого знал, был знаком очень шапочно: так, друзья Куроро, с которыми тот здоровался при нем. — У меня машины нет, — сказал он, чтобы не выглядеть немым придурком, болтающим головой туда-сюда. — И прав тоже. Шалнарк, ранее удивлявшийся его трезвенности, глупо хихикнул: — А у кого они есть? — У меня, например, — бросила Мачи с легким презрением. — И у тебя бы были, если б вы не гоняли с Феем и Финксом по трассе на скорости. Шалнарк пожал плечами. — Мне их вернут, а до тех пор, что мешает ездить без них? — Здравый смысл? Парень хмыкнул. — Здравый смысл лишает смысла жизнь. Не слушай ее, Курапика, она наш голос разума, но иногда он становится слишком громким. Курапика вежливо улыбнулся. Потер большим пальцем краешек пустого бумажного стаканчика из-под сока, который держал в руках, и задумался о том, как сильно не хочет быть в компании этих двоих. — Я пойду, возьму еще, — сказал он, демонстрируя пустой стаканчик. — Только не сок! — тут же вскинулся Шалнарк. — Брезгуешь хорошим алкоголем, возьми хотя бы пиво! — Отстань от него! — вступилась Мачи. — Не хочет он пить, ты бы лучше поучился у него! Их дальнейшие перепирательства Курапика уже не слушал. Он, стараясь не привлекать ничьего внимания, двигался к кухне. Не то чтобы он знал, где здесь кухня, но планировка дома была стандартной, так что он надеялся, что движется в верном направлении. Дом, вроде бы, принадлежал Куроро. Вроде бы, потому что, зазывая его сюда, тот не объяснил, кто устраивал вечеринку — он сам или кто-то из его друзей. Могло также быть и так, что хозяином вечеринки был все-таки Куроро, а вот хозяином дома — совершенно не связанный с этой компанией человек. Ведь, обучаясь в университете, Куроро должен был на что-то жить, и для этого он нашел весьма экстравагантный способ — присматривать за чужими домами, пока хозяева в отъезде. И похоже делом это было довольно денежным — на отсутствие средств он никогда не жаловался. Еще и за общежитие или съем квартиры платить не приходилось. Одни плюсы. Правда, Курапика подозревал, что это не основной его способ дохода, но не вдавался в подробности. На кухне батарея нераспакованных коробок с соком и новеньких стаканов соседствовала с липкой лужей на плиточном полу и горой брошенных на столешнице возле раковины пустых использованных жестяных банок из-под пива. Стулья возле стола были отодвинуты, на столе стояла пепельница с еще дымящимися окурками в ней: похоже кто-то вел здесь задушевные разговоры, но перед самым его приходом переместился в другое место. Курапика поставил пустой стаканчик на стол и тяжело сел: лицом к окну, спиной к двери. Из крана капала вода, за окном была зимняя темень и горящее теплом и уютом окошко дома напротив. Мама с папой сейчас в таком же уютном окошке, рядом с волшебно наряженной елкой, сидят за чудесно накрытым столом… — Они тебе не понравились? Курапика вздрогнул. Обернулся. В дверях, прислонившись к косяку, стоял Куроро. — Нет, они хорошие ребята. Просто я не привык так проводить время. — А как ты обычно проводишь время? — Читаю. Учусь. Смотрю телевизор. Куроро хмыкнул, и Курапика почувствовал себя так, будто сказал что-то лишнее. — Тебе нужно расслабиться. Ты слишком зажат. — Я не зажат. Не отвечая, Куроро прошел к шкафчикам, открыл верхний. Вместо круп, макарон или сахара там, блестя стеклянными боками, стояли бутылки. Он взял одну, темно-зеленую. — Просекко, — пояснил, перехватив Курапикин взгляд. Тот покачал головой. — Я не пью. — Из принципа? Или есть какие-то особые причины? Спрашивая это, Куроро взял два новых бумажных стаканчика и поставил их на стол рядом с Курапикой. Тот с легкой тревогой наблюдал за этим. — Особые причины, — кратко ответил он. Вдаваться в подробности ему не хотелось. — Если это как-то связано с твоими религиозными взглядами, то я, конечно, сдаюсь. Но если нет, тебе следует знать, что умеренное, так сказать, культурное употребление алкоголя даже полезно. Мало того, во многих случаях это нормализует физическое состояние, к тому же еще и улучшает приток крови и кислорода к мозгу, что приводит к улучшению когнитивных способностей. Выражаясь поэтически: мысли становятся легкими, быстрыми и свободными, не зря многие творческие люди прибегали к этому средству во время работы. А также это расслабляет. Тебе надо расслабиться. Куроро сдернул шуршащую обертку с горлышка, отогнул проволоку. Оставалась пробка. Не долго думая и не сильно церемонясь, он втолкнул ее внутрь. Курапика наблюдал за его действиями, взвешивая за и против. Помедлив, все-таки покачал головой. — Уверен? — разливая по стаканам алкоголь, уточнил Куроро. — Это что, шампанское? — увидев светлую жидкость с пузырьками, вместо ответа спросил Курапика. — Игристое вино. Шампанским может называться только то, которое сделано в провинции Шампань. Это не одно из них. Так ты уверен, что не будешь? — Да. — Ну ладно, — согласился Куроро. Поболтал стаканчиком, глядя, как вино плещется о его столь не подходящие случаю бумажные стенки, сделал глоток. Из крана капало, в комнате играла музыка, раздражая своим однотонным ритмом, Курапика уставился в столешницу, чтобы не пялиться на мужчину рядом. — Неплохо, — заключил тот. — Весьма и весьма недурно. Думаю, тебе все же стоит попробовать. — Я не… Договорить Курапика не сумел: Куроро аккуратно подхватил его пальцами за подбородок, повернул к себе лицом и поцеловал. От неожиданности Курапика даже не стал сопротивляться. Губы, прижавшиеся к его губам, были полные, горячие и едва заметно отдавали сигаретами и только что выпитым вином. Поначалу осторожные и аккуратные они, не встретив сопротивления, стали настырными и жадными. Лишь почувствовав давление, Курапика смог среагировать на поцелуй, однако совсем не так, как должен был: вместо того, чтобы оттолкнуть, он ответил. В голове звенело на повторе «нельзя-нельзя-нельзя», а изнутри поднимались жар и азарт. Как будто хотелось отыграться за все те бесчисленные «нельзя», которыми и без того была полна его жизнь. Но когда руки Куроро начали шарить по всему его телу, он испугался. Рассудок со своим «нельзя» победил, и он со всей силы толкнул мужчину в грудь и вскочил, с грохотом уронив стул. На секунду замер с колотящимся сердцем и сбитым дыханием, а потом развернулся и сбежал. В тот раз ему удавалось избегать Куроро целую неделю — пока в университете были каникулы. Он не отвечал на звонки и сообщения, а его домашний адрес Куроро, к счастью, тогда еще не знал. Вот только сбежать от самого себя оказалось невозможно. Он не переставал думать о Куроро, его поведении и своей на это реакции. Об ее неправильности. Именно тогда он впервые с удивлением и страхом осознал, что изменился. Что многое в его голове приобрело совсем другие ценностные оттенки. И чтобы все это как-то переварить, сжиться с этим, расставить по местам, Курапике требовалось время, которого тогда как раз было чертовски мало. Будучи человеком, воспитанным в убеждении, что люди, вступающие в отношения с другими людьми своего пола, какие-то больные, он оказался вдруг в ситуации, когда он мало того, что не мог избегать долго такого человека — не хотел этого. И ему пришлось в кратчайшие сроки учиться с этим жить. Естественно, что в таких условиях он и не пытался думать о том, как ему привлечь внимание объекта своей привязанности. Курапика перелистнул страницу, дочитал абзац и понял, что ни слова не запомнил из того, что было на предыдущей. Вздохнул, отложил книгу, положив вместо закладки ручку. Другой бы человек за чтение на работе мог отхватить от начальства. Но Курапика был работником библиотеки, а что может быть лучшим сочетанием, чем читающий библиотекарь? Хотя в обычное время он старался все-таки не отвлекаться. Что-то тревожило его. Он не мог понять что. То ли мысли и воспоминания, от которых не получалось просто отмахнуться, то ли страхи о будущем, о том что будет дальше или о том, чего не будет, а то ли и вовсе мелко дрожащие руки. Он бы хотел избавиться от этого противного, липкого ощущения неотпускающего беспокойства, но не знал как. Работы было немного, как и посетителей, а книга сегодня плохо помогала — она была не из тех, которые выбирают для легкого чтения. Видимо, Неон полагала, что именно такие он предпочитает. Только вот Курапика не был фанатом классиков, особенно в последнее время. Вот раньше, лет в пятнадцать-семнадцать, он действительно мог уходить в книжные запои и читать все подряд днями напролет. Таскался с книгами на учебу, носа не поднимал от пахнущих типографией или книжной пылью страниц. Так было до тех пор, пока он не записался на все возможные курсы по литературе в университете. Но именно таким его, скорее всего, и запомнила Неон, так что не стоило ее винить в неудачном выборе подарка. А то, что тот был действительно неудачным — факт. Додуматься подарить книгу библиотекарю было идиотской идеей, и ведь не абы какую, а «Идиота». Получался какой-то поистине идиотский каламбур. Но Неон он по давней привычке многое прощал, ведь именно она в тот раз выступила катализатором зарождения более близких и серьезных отношений между ним и Куроро. Первый учебный день после рождественских каникул стал олицетворением слова «хаос». Никто не понимал как и для чего он здесь делает, не знал куда идти и кого слушать. Некоторые из студентов, видимо, вообще забыли о том, что получают образование, потому что на лекции по античной литературе половина аудитории была свободна. Но появились и новые лица. Одной из таких была эта девушка. Розовые волосы, аляповатая бижутерия и длинная юбка в пол. Она села к нему вплотную, почти бедро к бедру, хотя свободных мест было много. Положила себе на колени абсолютно чистую тетрадь и сделала вид, что слушает профессора. То, что она делала вид, Курапика понял почти сразу по тому, как она разглядывала его искоса, думая, что он не замечает. — Что тебе нужно? — дождавшись, пока преподаватель отвернется, чтобы переключить презентацию с наглядной схемой отличий обычного суда от описанного Менандром на следующий слайд, прошептал Курапика. Только нежелательного и неожиданного внимания девушки ему сейчас и не хватало, ага. Тут бы хотя бы разобраться со своими чувствами по поводу случившегося в тот вечер у Куроро. — А ты сразу к делу, да? — шепнула девушка в ответ, и Курапике показалось, что она нервничает. — Меня зовут Неон. — Мне неинтересно, как тебя зовут. Ты отвлекаешь меня от учебы. Неон обиженно надула губки. — Я же хотела по-хорошему поговорить. А ты сразу грубишь. Курапика вздохнул. Собрал все свое терпение и попытался объяснить: — Я пришел сюда учиться. А ты меня отвлекаешь. Если тебе есть, что сказать — говори, если нет — дай мне послушать лекцию. Лицо Неон совсем скривилось. Она, кажется, готова была как минимум обозвать его. Но сдержалась. — Мистер Курута, — раздался громкий голос профессора, — и мисс… — он запнулся, явно не зная, как обратиться к девушке, — кто бы вы ни были. Я вам не мешаю? — Ностраде, — улыбнувшись, подсказала Неон. Профессор, услышав ее фамилию, изменился в лице и поспешно пробормотал: — На занятиях нужно вести себя тише. Продолжаем. — Хорошо, сэр, — улыбнулась девушка. Курапика удивленно перевел взгляд с преподавателя на Неон и обратно. Он впервые видел, чтобы кто-то из профессуры так реагировал на имя студента. — Кто ты, блять, такая?! — прошипел он ей на ухо. Она повела плечиком. — Папа спонсирует этот храм науки. Мое поступление сюда было одним из условий нашего с ним договора. Но тебе же было неинтересно, кто я, да и я не об этом хотела поговорить. Курапика нахмурился. Не нравилось ему все это. — Так говори, что хотела. — И все-таки ты грубиян, — вздохнула она. — Но, впрочем, неважно. Я слышала, ты общаешься с Куроро Люцифером. Курапика ожидал услышать что угодно, но не это имя. Сердце от неожиданности на долю секунды замерло, а потом забилось как сумасшедшее, пульс участился, ощутимо заколотившись в висках и на шее, пальцы сильнее стиснули ручку и тетрадь. Он всеми силами сконцентрировался на том, чтобы не выдать нахлынувшего волнения. — С ним много кто общается, — следя за интонацией, заметил он. — Возможно и так, но только не в нашем университете. Не знаю никого, кроме тебя, кого можно было бы назвать его другом. — Допустим. И что? Неон прижалась к нему сильнее. Курапика чувствовал тепло ее бедра сквозь два слоя ткани — ее юбку и его джинсы. С трудом удалось подавить желание отодвинуться. — Можешь ты нас с ним познакомить? — наклонившись близко-близко к его уху и понизив голос еще больше, спросила она. Курапика все-таки не смог сдержаться и отдернул голову, повернулся, посмотреть ей в лицо. Румянец разлился по ее щекам, губы тронула слабая смущенная улыбка. Теперь понятно, почему изначально она казалась нервничающей — не так-то просто попросить незнакомого парня выступить в роли свахи. Клокочущая ярость, совершенно необъяснимая в данной ситуации, поднялась откуда-то изнутри. Еще сильнее, чем раньше, сжав пальцами тетрадь, немного помяв при этом листы с конспектом, Курапика силился ее подавить. Девушка была не виновата в том, что решила попросить о подобной помощи именно его. Любой другой нормальный парень бы ей не отказал, наоборот, активно поспособствовал бы их с Куроро знакомству, чтобы тот даже думать больше не смел лезть со своими поцелуями. Но, лишь представив, что Куроро может целовать ее — ее! — Курапика понял, что не может этого допустить. Необходимо было разобраться с этим жутким комком из неправильных чувств и отношений и сделать это как можно скорее. — Я с ним поговорю, — сказал он медленно, уже точно зная, о чем конкретно нужно поговорить. И Неон в этот разговор совсем не вписывалась. Ее там быть не должно! — Видишь, я уже пишу сообщение. Он продемонстрировал девушке экран телефона с открытой перепиской. Буквы складывались в слова, образуя лаконичную фразу: «В переходе, у автоматов. Надо поговорить». Неон просияла, тихонечко пискнула и эмоционально сжала Курапике предплечье. Курапика отреагировал вяло — он чувствовал себя последним паршивцем, дав ей ложную надежду, а на самом деле собравшись решать свои собственные проблемы. Он надеялся, ему еще представится случай перед ней извиниться. Случай, конечно, представился — много позже. Курапика хоть и чувствовал вину за то, что сделал в тот день — поняв, что непринадлежавшего ему Куроро легко может увести любая малознакомая девушка, поговорил с ним, расставил все точки над i и предложил попробовать — Неон старался избегать. Что было довольно трудно. Она оказалась особой навязчивой, к тому же была страшно обижена. К счастью, они нашли со временем способ помириться и даже более того — стать друзьями. Но Куроро — совсем другое дело. В тот день Курапикой двигало не только нежелание упускать его. Гораздо большее влияние на него оказали злость и страх на самого себя. Какая-то девчонка, которая даже в университет попала благодаря папочке, имеет смелость искать способы сблизиться с тем, кто ей нравится, а он, гордость родителей, боится самого себя и того, что хочет получить! Ему хотелось поставить на место эту маленькую трусливую ограниченную свою часть, которая постоянно возникала внутренним голосом, говорившим «так делать нельзя, это плохо, это неправильно!» Ему казалось, не заглуши он в себе этот голос, вся его жизнь каким-то образом бы кончилась, потеряла бы всякий смысл, на ней бы только и оставалось, что поставить крест. Так что он впервые в жизни пошел против своего воспитания и сделал то, что сделал. И был какое-то время от этого счастлив. Потом он многократно нарушал собственные запреты, даже пристрастился к этим нарушениям. Кайфовал от того, что берет от жизни все. Правило «не курить» обратилось постоянной вредной привычкой, от которой теперь не получалось избавиться, запрет на алкоголь долгое время нарушался постоянными и частыми поездками в бары, тусовками с не самыми законопослушными друзьями Куроро и все-таки распитым на пару просекко, а обязательный сон в определенное время оказался и вовсе забыт. Оглядываясь назад, Курапика ужасался и задавался вопросом: как с ним вообще ничего непоправимо плохого с таким образом жизни не случилось? Вспоминая, что он тогда вытворял, он невольно начинал верить в высшие силы, охранявшие его от самого худшего. Или в то, что Куроро все-таки дорожил им и старался оберегать в том безумстве подросткового бунтарства, настигшего его столь поздно — в юношестве. Тогда Куроро всегда был рядом. И почти всегда не просто поддерживал его, а являлся зачинщиком всех самых необычных идей и грамотно направлял на их исполнение. Будь Курапика в себе он бы ни за что на часть из них не согласился, но тогда он совершенно не думал о последствиях. Он сделал татуировку паука с двенадцатью лапками на лопатке, хотя жутко боялся пауков, всего лишь потому, что Куроро заметил, что было бы прекрасно будь у них парные тату. Он проколол уши, когда Куроро притащил откуда-то коробочку с совершенно изумительными рубиновыми серьгами и пожаловался, что ему некому их подарить. Он пустил Куроро к себе домой, когда родители весь день должны были быть на работе. Но не были. Курапика резко вынырнул из своих мыслей, почувствовав себя странно. Словно все вокруг потеряло реальность, покачнулось и сжалось, а в груди поселилось ощущение падения. Он выпрямился и, не думая, ухватился за край стола, за которым сидел. Сконцентрировался на прохладном материале столешницы, всеми силами пытаясь снова вернуть ускользающее понимание того, где он находиться и что происходит вокруг. Вдох-выдох. Успокоиться. Не думать о плохом. Не думать о плохом. А что хорошего? Было ли что-то хорошее? О да, было. Поездка в горы, на лыжную базу. Первая близость. Совместное чтение дома у Куроро. Тот простудился, и Курапика пришел к нему на помощь: поил молоком с медом, таблетками от боли в горле, успокаивал поцелуями и книгой. Куроро убеждал его пойти домой и не заражаться, но он отказывался, потому что «никогда не болеет». Конечно, это было неправдой, и в итоге лечиться пришлось уже ему. Наблюдение за салютом. Поздний вечер, прохладно, набережная, толпа людей вокруг — все ждут красочных залпов. Курапика замерз, и Куроро укутал его полами своего пальто, плотно прижав к себе, делясь теплом. Ночные поездки на полной скорости. В крыше машины был люк, куда было очень классно высовываться во время быстрой езды. Ветер бил по щекам и рвал волосы, но это ничуть не мешало. Только пробивало на смех. Совместные тайны. Запертые аудитории. Смешки. Запахи. Звуки. Вдох-выдох. Медленно, но верно все начинало ощущаться так, как должно. — Курапика? — тихий знакомый голос. Сенрицу. — Курапика, все нормально? Заглянула в зал, чтобы проверить, все ли здесь в порядке. Она всегда так делала в конце смены. Курапика заставил себя ей улыбнуться, понимая, что выглядит странно. С трудом разжал пальцы, спрятал их под стол, согнул-разогнул — они затекли, пока он сидел здесь, как придурок, вцепившись в ДСП, как будто это спасет его, если… что-то случится. — Да. Супер, — смог выдавить он. — Давай, я все здесь закончу, а ты иди. Все равно уже пора уходить. — Пора?.. — растерянно повторил Курапика. Он все еще не до конца пришел в себя. — Не беспокойся, мне не трудно. А вот тебе, кажется, нужно отдохнуть. — Я в порядке, — он провел рукой по лицу, словно пытаясь стереть с себя любые странные ощущения. — Но, пожалуй, действительно лучше пойду. Уверена, что справишься? — Конечно, — улыбнулась Сенрицу. Он знал, что она справится, однако было неловко бросать на нее всю работу. Но подобных состояний он за собой раньше не помнил — может, их не было, а может, действительно просто стерлись из памяти — так что уйти было предпочтительней. Собираясь домой, он сделал две мысленные заметки для создания возможного счастливого будущего: во-первых, стараться никогда и ни за что не волноваться и не думать о плохом и, во-вторых, во что бы то ни стало не повторять прошлых ошибок.