***
Он сделал шаг назад и позволил Дазаю переступить через порог и прошаркать мимо него в дом. Запах алкоголя, исходивший от него волнами, не предвещал ничего хорошего. Вздохнув, Чуя закрыл входную дверь и последовал за Дазаем в гостиную. Он стоял посреди комнаты, выглядя немного дезориентированным, руки безвольно свисали по бокам, а плечи сгорбились. — Сядь, — пробормотал Чуя, прежде чем пройти в ванную, чтобы взять аптечку и полотенце. Нужно высушить влажные волосы Осаму и избавиться от грязи и травы, прилипшей к нему со всех сторон. Они оба молчали, пока Чуя помогал Дазаю снять промокшие слои ткани с его дрожащего тела. Бинты под одеждой были ослаблены и окровавлены, как будто он не потрудился правильно их обмотать вокруг себя после того, как закончил то, что считал нужным. Чуя внутренне поморщился при виде рук Дазая под ними, прослеживая новые и старые следы, которые рассказывали ему много разных историй. Он смотрел на новые фиолетово-синие синяки, разбросанные по уже избитой коже. То, что он привык к выходкам Дазая, не означало, что ему не было неприятно видеть, что он делает с собой. Чуя вдевал нитку в иглу, предварительно тщательно промыв раны. Сам Дазай не потрудился сделать это, и ему пришлось делать это самому. Хотя стоило, подумал Чуя, положив руку ему на плечо и слегка сжав. Он принялся за работу. Дазай оставался совершенно неподвижным под твердыми пальцами Чуи, пока тот зашивал и перевязывал его. И Чуя задавался вопросом, чувствовал ли это вообще Дазай. Возможно, нет, у него была другая боль, которая бушевала в нем, занимая все пространство, не оставляя места ни для чего другого. Острый укол печали заставил его сглотнуть. Он поднял руку, чтобы заправить несколько прядей волос за ухо Дазая. Нежный жест. Закончив, он отложил аптечку и достал сухую и теплую одежду, еще несколько полотенец и пузырек с обезболивающим. Чуя сначала положил две таблетки в руку Дазая и протянул ему стакан воды. Он смотрел, как Дазай берет их, не обращая внимания на то, как его пальцы слегка дрожат вокруг стакана. Затем он отвёл Дазая в ванную и предупредил, чтобы тот не запирал дверь и не делал никаких глупостей, пока он там. Потому что, если он это сделает, Чуя выломает дверь. И это было бы совсем не весело. Конечно, Чуя забрал все опасное, что Дазай мог использовать, чтобы снова причинить себе вред. Это включало в себя большую часть его лекарств из шкафа, чтобы держать Дазая подальше от остальных таблеток. Пока Дазай был в ванной, Чуя немного постоял в коридоре и выдохнул. Он провёл рукой по волосам, а затем пошёл на кухню, чтобы сделать чай. В последнее время он стал пить чай — больше чая и меньше тяжелого. По крайней мере, он пытается. Он постарается держаться подальше от алкоголя в следующий раз, когда эмоции настигнут его после кровавой миссии. Потеря хороших мужчин и женщин под его командованием, потеря его подчиненных — он презирал это. Так было всегда — чувство вины терзало его, а гнев изматывал. Чуя знал, что это слабость для мафии, и все же не мог избавиться от нее. Он даже подумывал о том, чтобы выпить чаю вместо того, чтобы хватать бутылку с целью глупо напиться. И эта идея полностью принадлежала Ане-сан. Несколько недель назад она нашла его ночью, после неудачной миссии, и это было, мягко говоря, неловко, потому что он был не в своем уме и почти рвал на себе волосы, а спиртное пролилось на его штаны. Ане-сан бросила на него один взгляд, а затем поклонилась, пока не оказалась на уровне его глаз, грациозно положив свои гладкие руки ему на плечи отточенным движением. Он вздрогнул от ее прикосновения. — Может, в следующий раз попробуешь чай, парень? Он смотрел на нее широко раскрытыми блестящими глазами. Даже когда его разум был затуманен алкоголем и агонией, слова, которые она произнесла, были ясны как день. Таким образом, они запечатлелись в его памяти. И на этом все закончилось. Чуя уставился на стойку, ожидая, пока закипит вода, и размышляя, не приготовить ли ему что-нибудь поесть, но решил не делать этого. Дазай, вероятно, все равно не был голоден. И Чуя знал, что если он не хочет есть, никакие настойчивые крики с его стороны не помогут. Он потянулся к одному из шкафов, чтобы достать чай. Он достал из коробки зеленый чай с лимоном и понадеялся, что Осаму понравится. Когда он вернулся в гостиную, держа в руках поднос с двумя дымящимися чашками, Дазай уже сидел на диване, подтянув ноги и обхватив их руками, с пустыми глазами и волосами, хаотично падающими на лоб. Но, по крайней мере, теперь он был сухим и чистым. Чуя сел рядом с ним, протягивая одну из чашек. — Зеленый чай с лимоном, — пробормотал он, — постарайся немного согреться. Он заметил, что, несмотря на сухую одежду, Осаму снова начал дрожать. Чуя наклонился и ухватился за лежащее сбоку одеяло. Ему удалось обмотать его вокруг Дазая, не пролив ни капли чая. Довольный результатом Чуя откинулся на спинку стула, взял чашку и медленно отхлебнул теплого напитка. Между ними повисло молчание и лишь тиканье часов разрушало тишину. Дазай наклонился вперед, чтобы поставить пустую чашку и после откинуться на спинку дивана. Он повернулся к Чуе и прошептал: — Спасибо, — его голос дрожал. Как будто он кричал какое-то время или плакал. Чуя внутренне вздрогнул, сердце болезненно сжалось в груди. Он еще раз внимательно посмотрел на Дазая: тот выглядел совершенно измученным. Усталость и боль исходили от него волнами. Выпирающие кости, видимые в игре теней и света в гостиной Чуи, указывали на то, что он не ел нормально в течение долгого времени. Каштановые локоны, чуть длинноватые и обтекающие его бледные щеки, кричали о безразличии и пренебрежении владельца. К сожалению, в этом не было ничего нового. Чуя видел это много раз — и он сомневается, что будет еще много таких моментов, как этот. Да, они случатся, но теперь Чуя (и другие тоже) будут рядом, чтобы поймать его, когда он споткнется и упадет — будь то фигурально или буквально. Иногда они разговаривали, а иногда Чуя молчал, когда Дазай не хотел говорить. Но Чуя снова зашивал Дазая, заворачивал его в свежие бинты и теплые одеяла, давал чай, воду, еду, а иногда и что-то более существенное, если требовалось время. Чуя протянул руку, чтобы погладить его по щеке, и Дазай слегка наклонился. Он улыбнулся, позволяя своей усталости просвечивать сквозь поднятые уголки губ. В конце концов, было уже больше трех часов ночи. Было уже поздно — или рано, в зависимости от того, как на это посмотреть. А через несколько часов ему надо было идти на работу. Мори не слишком обрадуется, если он будет бегать с затуманенными глазами, ведь это значит, что он будет менее эффективен. Но ничего такого раньше не было. Он поцеловал Дазая, вызвав у него тихий вздох, позволив прикосновению задержаться дольше, чем мгновение. Чуя закрыл глаза. У губ Осаму был вкус теплого чая с оттенком резкой горечи виски и дыма. Затем он немного отстранился, все еще задерживая пальцы, поглаживая закрытые веки Дазая. — Все в порядке, — пробормотал он. Затем он полностью отстранился, чувствуя, как холодеет воздух между ними. Чуя вздрогнул, встал с дивана и протянул руку, поднимая Дазая. Одеяло упало и скомкалось у его ног. — Ладно, пойдём спать, — и Осаму, склонив голову, последовал за ним в спальню, где его ждал сон, на этот раз свободный от навязчивых кошмаров.***
Это начинается с крошечного щекотания под его кожей (но в других случаях он врезается в него без предупреждения и с полной силой). Зуд медленно, а иногда и со скоростью, превышающей скорость света, подкрадывается и просачивается через каждую трещину, захватывая и покрывая его внутренности, оседая со знакомой тяжестью в костях. Это как голод: ему нужно заполнить пустоту в груди. Это жажда, требующая удовлетворения, цепляющаяся за Дазая. Он хочет — нуждается — видеть ее; теплая красная капля стекает по его жалкому подобию оболочки, считающейся телом. Это потребность в той боли, которая уводит его от страданий. Потому что, по крайней мере, такую боль он может выдержать — такую боль он может контролировать. Он должен сдаться. Потому что иначе— Поэтому, как и миллион раз до этого, он берет нож, рисуя линию за линией, почти как карандашом на холсте. Белый цвет его кожи окрашивается красным. Его пальцы скользят по руке, он берет кожу между пальцами и сжимает. Бесчисленное эхо голосов - просящих, умоляющих, кричащих - затихает, стук его предательского сердца успокаивается до приемлемой громкости, чтобы он мог снова дышать. Хотя ему хочется, чтобы его легкие перестали двигаться. Кровь капает на грязные плитки ванной. Красные капли стекают по обеим его рукам, меж пальцами, собираясь в оранжево-коричневый цвет под ногтями. Пурпурно-синие синяки уже расцветают, интенсивный жар, проходящий через него, в конце концов, достаточно громкий, чтобы притупить его страдания и заполнить пустоту. По крайней мере, на некоторое время. Но этого недостаточно. Этого никогда не хватает. Воздух покидает его все еще функционирующие легкие. Нож, скользкий от крови, выскальзывает из его руки и со стуком падает на плитку. Снаружи мрачные тучи предвещали дождь. Это блаженство. Это пытка. Это бесконечный цикл. В ту ночь, когда дождь продолжает лить, пробирая до костей, Дазай идёт на мост. Он прыгает, но не тонет. И, возможно, он утонет и умрет. Но пока он лежит на спине на мокром и пустынном берегу реки, глядя сквозь полуприкрытые веки на темное небо без звезд. Кашляет грязной водой и дрожит до стука зубов. Лежит там, с пустыми легкими, жадно втягивающими свежий ночной воздух. И он всё равно задыхается.