Запах осенних листьев

Наполненная запахом благовоний небольшая комната, наконец-то дарила чувство защищённости, пусть и ненадолго. Приглушённый свет лампы рваными пятнами играл по стенам деревянного дома, а тени плясали замысловатыми образами, заставляя воспалённое воображение рисовать картины грядущих событий. За окном мерными каплями стучал по черепице дождь. От земли веяло обновлением и влагой. Мэй знала и понимала, что надолго не задержится в деревне синоби, даже вопреки воле главного, что оказался достаточно сильным колдуном. Его запах приятно щекотал ноздри — терпко-пряный, с нотками прохлады горного ручья и горечью настойки из вишнёвых листьев. А ещё он пах металлом и кровью, что пропитала его бинты на тонких запястьях — слишком изящных для мужчины. Слишком высока цена для всех тех, кто помогает и укрывает кицунэ — никто не достоин смерти, даже если речь о профессиональных убийцах. Никто не может платить жизнью за неё, достаточно убийств и крови на руках невинных. Она лишь залечит раны, наберётся сил и на утро о ней никто не вспомнит — найти дорогу из деревни для лисицы не составило бы труда — слишком хорошо различала сейчас запахи леса и людей. Девушка поморщилась и тихо зашипела, попытавшись вытащить повреждённую руку из рукава кимоно, изрядно потрёпанного долгой дорогой и днями, проведёнными в лесу. При очередном движении, рёбра с правой стороны прошибло острой болью, уходящей в самые кончики пальцев. Кицунэ поднесла ближе маленькое зеркало — докё — осматривая свежие синяки, ссадины и порезы на теле. Руки бывшей гейши были усеяны мелкими ранками, костяшки пальцев сбиты и саднили при каждом движении. В мгновение ока вся прошлая жизнь — сытая, тёплая, наполненная разговорами с матушкой Кинуё, шуршанием вееров и запахом ароматного свежезаваренного чая превратились в еле слышные отголоски памяти. Единственное, что сейчас напоминало ей о прежней себе — остатки белил на шее. Как издёвка, как призрак минувших дней. Далёкое воспоминание о том, что путь домой заказан, что вся жизнь теперь, как и судьба матери — бегство, прятки, борьба за выживание любой ценой. Оставшись в одной юбке-футано, она облегчённо скинула всю верхнюю одежду, пропитанную кровью — собственной и её спасителя, что так вовремя попался на пути. Кадзу — резковатый, замкнутый, с глазами истинного убийцы. В отличие от Такао не пытающийся проявить дружелюбие — он просто молча делал, что должен, по непонятной причине помогая раненной лисице не окоченеть в лесу или стать очередной жертвой Они. Синоби пах по-иному, нежели глава клана — осенней прохладой и пожелтевшими листьями, что опали и прикрыли нагую сыроватую землю, в которой лапы мягко вязли при каждом шаге. Мужской запах настолько прочно въелся в подкорку, что Мэй будто бы физически ощущала его присутствие рядом — дублёная кожа и кедровые орешки, нотки древесной коры и совсем немного чёрного перца. Кицунэ улыбнулась, ярко ощущая на запястьях аромат, и повела носом, вдыхая воздух вокруг себя. Мэй знала, что её покой сейчас никто не сможет потревожить, поэтому она могла спокойно сосредоточиться на собственном пошатнувшемся за время побега и пути здоровье. Предварительно наложив чары на дверь, дабы никто не смог без позволения проникнуть во временное обиталище, она продолжила ощупывать и осматривать собственное тело. Оно ныло и болезненно отзывалось на каждый глубокий вдох или ненамеренно резкое движение. С непривычки даже кружилась голова и, если бы не то обстоятельство, что Мэй и так сидела на циновке, то непременно бы упала без чувств. Дурман в голове накатывал с новой силой, а при каждом болезненном касании тошнотворный, кислый ком скапливался в горле, застревая там. Разложив перед собой стопку серовато-жёлтых тряпичных лент, что были туго скручены и любезно оставлены в комнате девушки, и миску с тягучей болотного цвета жижей, от которой пахло травами, она принялась бинтовать повреждённые участки кожи, предварительно обильно смазывая раны снадобьем. Мэй неторопливо втирала мазь в ссадины и тихо поскуливала от неприятных ощущений, закусывая внутреннюю поверхность щёк, стараясь не выдать себя и свои слабости окружающим ниндзя. Пламя в масляной лампе вспыхивало и будто бы плясало необычайно плавный, медитативный танец, озаряя комнату причудливыми всполохами. Раздался тихий, едва уловимый перебор пальцев по дереву. Втянув носом ночной свежий после дождя воздух, Мэй уже знала, кто стоит за дверью. Улыбнувшись, она накинула на себя нижнее кимоно, легко запахнув полы, и снова почувствовала укол неприятной ноющей боли, пробежавшей по всему телу. Смахнув чары с замка, она открыла дверь. На пороге спокойный, словно твердыня, стоял Кадзу. В руках у него лежал продолговатый свёрток, обернутый тёмным лоскутом. — Решил, пригодится, — протянул ей свою ношу. Мэй сощурилась и жестом пригласила войти внутрь, оглядываясь по сторонам и закрывая дверь за мужчиной. В ладони приятной тяжестью тянул небольшой клинок с костяной рукоятью в форме разинувшего в оскале пасть льва Комаину. Она развернулась и прошла вглубь комнаты вслед за ночным гостем, что спас ей жизнь. Взгляд Кадзу не выражал ничего, что могло бы выдать его мысли. «Красивый, рисковый, возился со мной столько дней» — мысли хороводом пронеслись в окутанном лёгкой дымкой сознании. Он стоял напротив, внимательно оглядывая Мэй, задерживаясь на тех местах, где видел синяки и, словно это вызвало у него физическую боль, неприязненно дёрнул щекой, отвернувшись в сторону. В комнате воцарилось молчание — напряжённое, вязкое, такое, что в пору ножом резать. — Спасибо, — Мэй потянулась к лицу синоби, смахивая выбившуюся прядь смольных волос с сосредоточенного лица. — Не нужно, заботливая. Жалеть станешь, — он сверкнул чёрными глазами, взирая исподлобья. — Я уйду на рассвете, — Мэй сделала ещё шаг вперёд, так что их тела неприлично соприкоснулись. — И хочу запомнить твой запах. Синоби взял её лицо в узкие ладони и порывисто припал к потрескавшимся и сухим губам своими. На его пояс легли тёплые маленькие ладони, будто бы удерживаясь в реальности, стискивая пальцами ткань кимоно. Казалось, прошла целая вечность, пока длился поцелуй с привкусом осенней прохлады и кедра. Отстранившись, Кадзу продолжал держать Мэй, оглаживая длинными пальцами лицо. Глаза его — до того чёрные и даже злые — тронулись дымкой наваждения, просияли в темноте комнаты. Масло в лампе почти догорело, и слабые вспышки огня рваными полосами ложились, подсвечивая силуэт синоби. Его губы тронула еле заметная ухмылка. — Ещё встретимся, неведьма. Мэй промолчала, заглянув в посветлевшее лицо убийцы. — Ещё встретимся, Кадзу. Первые розовато-золотистые лучи проникли в дом, оповещая о том, что пришло время прощаться. Не говоря больше ни слова, синоби тихо, почти неслышно вышел. Мэй запретила себе смотреть вслед, сильнее сжав кулаки, так что сквозь бинты снова закровоточили потревоженные раны. «Забыть всё, как сон», крутилось настойчиво в голове, но тут же другой, мягкий голос, шедший будто бы из грудной клетки, шепнул: — «Ваши пути ещё пересекутся». С этой мыслью, кицунэ покидала деревню синоби под заревом рассвета, чувствуя, как оседают на подоле потрёпанной одежды капли росы. Под пристальным взглядом чёрных глаз, всюду змеился и окутывал преследовавший по пятам запах осенних листьев.