Перпетуум-мобиле

— Бакуго Кацуки, недогерой... Знаю, это предложение может показаться неожиданным, но... хочешь стать одним из нас? У бешеного шкета в глазах кровью фонтанирует ненависть и — что самое вкусное, словно дайкири в медовых бликах бара — страх и настороженность, которые он тщетно пытается облицевать дерзостью и готовностью нападать. Тенко это до экстаза нравится, потому что он любуется Бакуго как в треснувшем зазеркалье: та же ярость, плавящаяся удовольствием в жилах, то же чувство собственного превосходства над целым миром и даже пульсирующее в голове раздражение вкупе с отгораживанием себя непробиваемыми, налитыми титаном заслонами одиночества — те же самые. Философия у них бы тоже была одна на двоих, и если Бакуго поймет его идеологию, то Тенко проведет его через любой пандемониум как через врата рая. Потому что в Кацуки Бакуго, смотрящего на них всех детонацией вместо взгляда, слишком много патологически злодейского: начиная характером, заканчивая причудой. И со стороны Тенко кощунством будет подобным не воспользоваться. Само естество Бакуго заходится неистовством гнева, распирается алчной жаждой силы и полонится целыми океанами тьмы, но принципы, закодированные в его голове героями, сдерживают в нем зло. И Тенко всего лишь освободит его от этих бессмысленных пут геройства. — Может, засунешь это предложение себе туда, куда солнце не светит? Пергамент иссушенных губ рвет ухмылка — какой славный мальчик. Впрочем, реакция более чем ожидаема, а код неплохо защищен. Почти что обфускация — парнише за столько лет неплохо промыли мозги ложными понятиями морали и «истинного», субъективного значения гребаного «геройства». На его тьму наложили множество замков в виде нескольких сотен табу того, чего делать «нельзя», и лишь парочки лицензий на то, что делать «можно». Юэй и другие подобные учебные геройские заведения — тюрьмы, пафосные клоунские костюмчики всех этих заключенных — что-то вроде тюремных роб, их нелепые геройские имена — цифры на тюремных табличках, а фотографии, которые делает пресса — магшот в анфас и профиль, не более того. Фальшивая Комиссия по общественной безопасности, в таком случае, надзиратели, а правительство со всеми зажравшимися чиновничками — администраторы тюрем, что-то вроде магнатов, едва ли не сутенеров, которые всю эту систему питают и плодят. Ка-пи-та-ли-сти-че-ское геройство. Почти эквивалентно пресловутому, но хлесткому «дерьму». — Ка-а-ацуки, как думаешь... — Тенко имя Бакуго нравится, и он тянет его дешевым пачечным мармеладом, небрежно, лениво раскусывая и глотая. Бакуго злится, и в его глазах беснуются глубоко запрятанные геройским обществом дьяволы: где-то далеко, на противоположной стороне сетчатки или даже чуть дальше, но, раз видно, то достать можно. — Почему во всем винят героев? Они лишь чуть-чуть оступились! Скажешь, потому что это их работа? Да ладно, каждый может пару раз ошибиться! Люди требуют от них безукоризненной работы, безумие! Герои нынче на коротком поводке, ха-а-а-а? Бакуго щурится, явно фильтруя в своей умной головке сказанные слова — Тенко заинтересованно вытягивает шею, ловя в сосредоточенный фокус внимания всю его фигуру. Он жаждет видеть каждое изменение в лице и позе, каждую незаметную на первый взгляд деталь, потому что деформировать в другом человеке что-то так занимательно: ваять и высекать до тех пор, пока не получится что-то идеальное и всецело твое, что-то, подходящее по всем твоим критериям, сделанное по личным лекалам. Как жаль, что они не нашли Бакуго до поступления в ЮЭЙ, когда он еще не был замаран бессмысленной и пустословной геройской идеологией — зачастую реконструкция занимает больше времени, чем создание с нуля. Но ничего. Если Бакуго выгранится так, как нужно, то Тенко готов отдать ему столько своего времени, сколько понадобится. — Просто ужасная несвобода, не так ли? Разве ты не желаешь делать то, что тебе хочется? Будучи героем, ты никогда не сможешь полноценно себя проявить, они погубят твой потенциал еще в зародыше. Бесчисленные правила, запреты, догмы, принципы: не убивай врагов, даже если сам будешь на волосок от смерти, спасай людей с гребаной фальшивой улыбочкой на лице как Всемогущий, все время держи лицо, ведь шаг влево-шаг вправо — расстрел, и так далее, и так далее, и так далее... голова кругом, а-а-а-а-а? И это то, чего ты хотел — быть у общества жалкой скулящей псиной на цепи? Короткий звучный рык и резкий конвульсивный рывок вперед как следствие задетой болевой точки. Тенко упоительно вслушивается в то, как под Бакуго скрипит стул, а ремни трещат, натягиваясь на плечах и груди. — Ой-ей, так значит, вот оно что? Как бы ты ни стремился скрывать свои эмоции, они все равно вскрываются и вытекают из тебя скопившимся гневом, ха? Так значит, ты все же признаешь все сказанное, хоть и все еще пытаешься отрицать, потому что это «правильно», а ты ни в коем случае не гнилой предатель, и у тебя есть «принципы»? — Тенко разводит руками, глумливо скалясь под «Отцом», хотя он с огромным удовольствием обнажил бы перед Бакуго как лицо, так и все извращенные, одержимые намерения. Впрочем, не сейчас. Нужно лишь немного подождать, верно? Именно поэтому Тенко продолжает еще более ехидным, пренебрежительным тоном, сгущая краски и зная, что это Бакуго обязательно взбесит. Какие угодно манипуляции, главное чтобы парниша искрил своей чрезмерной импульсивностью. И в итоге, конечно же, оступился. — Но что такое это «правильно», а, Кацуки? И кто это определяет? Герои, спасающие, чтобы подпитать свое тщеславие, а также ради денег и славы? Отвратительное общество, ненавидящее других таких же людей, но делающее вид, что все в порядке и скрывающее лезвия в своих приторных лживых связях? Правительство, которому плевать на своих граждан? Ответь же мне. За него продолжает Спиннер (дрессировать своих подчиненных нужно так, чтобы они обладали одними с тобой правами и имели полную свободу действий, но при этом прибегали по первому же сигналу), и Тенко в столь любезно выделенной ему паузе поудобнее устраивается за барной стойкой, легко щелкая по стенке стоящего рядом бокала с дайкири. Звук отдается расслабленным дребезжанием в ушах — интересно, к Бакуго нужен такой же подход? Аккуратно ломать его сосуд, растягивая удовольствие и дегустируя каждый оттенок вкуса чужой тьмы с изощренностью гурмана? Или же разбить вдребезги с одного прикосновения, как Тенко обычно всегда и делает, чтобы залить себя кровью и скверной, свести с ума в процессе не только себя, но и Кацуки? Оба варианта слишком привлекательны, чтобы не совместить. — Двуличность людей, которые живут лишь ради денег и славы... и общество, навязывающее свои правила... люди, что критикуют проигравших вместо того, чтобы их поддерживать... — Тенко заканчивает за Спиннера, заранее зная, что скажет, и его слова оборачиваются в аксиоматическое пророчество. — Мы боремся за правду. Что значит быть героем? Что такое правосудие? Существует ли в этом обществе справедливость? Мы хотим, чтобы все задумались над этими вопросами! И мы победим. Бакуго смотрит на них всех из-под ножа: злобно, но недоверчиво, зорко наблюдает за каждым, а за Тенко особенно, из окровавленного подполья своих прекрасных глазок. Такой редкий даже в их мире цвет: насыщенно-алый, растекающийся красным игристым вином и призывающий убивать. У Тенко почти такой же оттенок, и лишь сам этот факт отчего-то будоражит, словно бы они могут смотреть на мир одними глазами и испытывать одно и то же. Вглядываться во всю грязь чертового мира и анатомировать мерзкие, прогнившие души людей как трупы в морге. Смеяться над всем тем, что хоть немного соприкасается с «жизнью» и ее бессмысленностью, стирая все существующие с лица земли и танцуя со смертью. Бакуго еще не дал своего согласия, но Тенко оно и не нужно: эти глаза воссоздают перед ним немыслимые картины разрушения, которое они вместе посеют, и ничего, кроме этого, больше не имеет значения. У Тенко на Бакуго много планов, и в данный момент в нем сконцентрировано все, что он хочет реализовать и получить. Именно поэтому Шигараки Томура так просто не отпустит Кацуки Бакуго: ни сейчас и никогда. — Ты же... любишь побеждать, верно, Кацуки? — Тенко ставит последний акцент и давит на очередное слабое место, с интересом ученого за подопытным наблюдая за тем, как мышцы Бакуго напрягаются, а по телу проходит невольная судорога. — Ты ведь сам осознаешь, что добро в антиутопии нашего мира никогда не победит зло, не так ли? И ты жаждешь силы любыми способами, и цель в твоем понятии явно оправдывает средства, так почему же мечешься? В вашем геройском сообществе слишком много препон для того, чтобы получить истинное могущество и стать номером один. Я представляю, насколько в твоей голове много запретных мыслей, но ты не можешь реализовать ни одну свою выбивающуюся из их ханжеской морали идею, потому что они все порицают. Присоединишься к нам и сможешь обрести не только свободу в истинном значении этого слова, но и абсолютные силу, власть и превосходство. Бакуго крепко стискивает зубы, но все еще молчит, и к Тенко приходит мысль, что он хотел бы видеть своего мальчика более разговорчивым и подвижным. Потому что Бакуго как сгусток сплошной ярой энергии, вечный двигатель, неудержимый и неугасающий — тот источник ненависти и силы, который Лигу злодеев будет подпитывать. Скованную тьму Бакуго хочется вскрыть, силой достать и испить, заполнить себя этой неукротимой энергией. Но для начала его сознание нужно расхламить, смести с пути все ненужное, чтобы заполнить более полезным и значимым. А для этого Бакуго необходима свобода. Для начала хотя бы физическая. Что ж, придется его освободить — связать они его в случае чего всегда успеют, а доверие так просто не получить, если будущий союзник не может даже двинуться. — Даби, освободи его, — Даби коротко протестует, и Тенко снисходительно, почти ласково поясняет. — В конце концов, мы должны относиться к нему как к равному. Мы должны узнать его получше. Тем более... он же не такой тупой, чтобы устраивать бедлам... и надеяться на победу в его положении. Верно, ученичок ЮЭЙ? Тенко говорит это лишь для проформы — он-то знает, что Бакуго обязательно попытается дать отпор и удрать, но у него шансов один на миллион это сделать. Однако Тенко благосклонно даст ему попытаться, просто чтобы пацан на ничтожное мгновение ощутил власть и хоть какой-то контроль над ситуацией. А после этого, конечно же, начать расшатывать его волю и в итоге с услаждающим слух треском сломать, как ломаются кости всяких слабаков, когда Тенко убивал без причуды. Раньше он ломал и уничтожал только физические тела. Что же, самое время научиться ломать психику и волю. Твайс, перед этим немного поприпираясь с Даби, все же освобождает Бакуго, и первым делом тот, конечно же, кидается на Тенко. Ни йоты удивления, лишь мелкая короткая рябь злости и растерянности по коре головного мозга. Тенко неотрывно и тупо глядит на отброшенного в сторону «Отца», пока голос Бакуго сливается с каким-то чертовым белым шумом поехавшего телевизора в его голове — ничего, кроме помех, призывающих убить каждого в непосредственной близости. — ... Я оказался на стороне героев в тот самый момент, когда увидел, как Всемогущий выглядит во время победы! И как бы вы ни пытались запудрить мне мозги, с этим вы уже давно опоздали. Ах да. Ну конечно. Всемогущий. Надо же, он ведь почти вытравился из мыслей — и вот опять, главный корень его проблем, с ложечки кормящий таких как Бакуго своими лживыми принципами. Споры вирусных грибов, которые всю эту дрянь под названием «геройство» и плодят, от которых Тенко уже столь долгое время хочет избавиться. Снова Всемогущий. Вновь и вновь. Бесит. Неумолимо, невозможно бесит. Бакуго выкрикивает им что-то про свое спасение учителями (кто включил этот треклятый телевизор с этими дерьмовыми новостями и кто дал право этой дохлой крысе из ЮЭЙ что-то там говорить), а зуд в области шеи возвращается, и Тенко начинает дышать через раз. «Отец», служащий его стоп-краном, продолжает валяться на полу, и Тенко снова ощущает себя потерянным ребенком, ревущим на обочине дороги, — возвращающийся рецидив жонглирует внутренностями, и это отвратительное чувство подкатывается тошнотой к горлу. Плохо. Но он впервые проконтролирует себя и без Отцовской «заботы». Тенко переводит острый, режущий взгляд на Бакуго, и панический страх аварийной строкой на чужом лице невольно примиряет его. Строптивых животных необходимо укрощать до того, как не останется ничего, кроме усыпления — иначе дрессировка потеряет всякий смысл. Лига двигается где-то на периферии его терпения, которое уже окончательно срывается с петель, и Тенко простирает руку в сторону и идет к «Отцу». — Никому не трогать его... этот парень... — Тенко поднимает с пола «Отца» и вновь надевает его, выдыхая — равновесие возвращается. Словно намордник, сдерживающий пасть со слишком острыми клыками.— ... важная фигура. Тенко прогибается со спины и закидывает голову, с тупой, щекотной досадой смотря на мигающие лампочки под потолком. Что-то вновь и вновь не так, и это «не так» исполняет панихиды по его здравомыслию, а ведь даже «Отец» уже не сдерживает. Никогда он, в общем-то, его не сдерживал, просто самовнушение, но обманывать себя зачастую даже полезно и приятно. Однако это слишком надрывно пульсирующее чувство даже для его перманентного, то и дело завязывающего морские узлы из нервов раздражения, великовато на несколько размеров. Точно. Ну конечно. Столь омерзительное, отдающее сырой промозглой пустотой и разложением, восхищение Бакуго Всемогущим. Звучит и ощущается как примитивная ревность, но Тенко знает — это что-то сильнее и насыщеннее. Что-то, чего никто не хотел бы на себе испытать, если он, конечно же, не больной на голову. Но Бакуго придется. — Свалите, — Тенко цедит с хрипом, даже не оборачиваясь к подчиненным, вцепляясь в Бакуго расширенными, налитыми кровью глазами и всем своим обезумевшим существом. — Каждый до единого. Мне нужно провести с этим упрямым шкетом воспитательную беседу тет-а-тет. Хочу немного поучить его манерам. И только попробуйте сунуться, пока я не закончу. Повторять дважды не приходится, и бар пустеет едва ли не на синхроне с последним выпаленным словом — уходит даже Курогири, и контролировать Тенко тоже больше некому. Рот непроизвольно ломает предвкушающий оскал, и Бакуго напрягается тетивой, обещавшей в любой момент порваться (она и порвется), но Тенко слишком ясно замечает и облегчение. Ах, какое роковое заблуждение — думать, что, раз враг один, то с ним будет легче справиться. Особенно если это Тенко. Особенно если он настолько разгорячен взбалтывающимися в шейкере эмоциями и жаждет попробовать получившийся коктейль. Бакуго нападает без слов, и это его очередная осечка — Тенко даже без причуды, на уровнях скорости, реакции и техники рукопашного боя, сильнее его, а очередной взрыв, промелькнувший перед лицом, не более чем искры бенгальских огней в праздничную ночь. — Нет-нет, Кацуки, я думаю, ты немного меня не понял, поэтому позволь разъяснить, — Тенко легко уклоняется от последующего взрыва и с хрустом заламывает руки Бакуго за спину, отчего тот невольно вздрагивает, но даже не стонет. Сильный мальчик. Но недостаточно послушный, поэтому нужно перевоспитать. — Давай же начнем с твоего обожаемого Всемогущего. Это я, по-твоему, пытался запудрить тебе мозги? Тогда мне даже интересно, что до этого момента с тобой делали Всемогущий и твои драгоценные учителя из ЮЭЙ. Давай же немного отзеркалим это. Все еще удерживая руки Бакуго за спиной (ох, с пятью пальцами сейчас лучше быть аккуратнее, иначе будет до ироничного неловко), Тенко делает легкую подсечку — и его мальчик, сокрушенный нервной встряской и дезориентированный чужим превосходством в силе, тряпичной куклой валится на колени перед ним. И этим сейчас разве что любоваться: тем, как взгляд алых глаз исподлобья выжигает на Тенко орнаменты ненавистью, словно бы Бакуго виртуозный пирографист, а сам Тенко — его лучшее и любимейшее произведение искусства. Тем, как лицо напротив тонет в светотенях янтарной, почти уютной атмосферы бара, делая красивое одновременно разъяренным и удрученным — лучшая основа для любого аперитива. И, конечно, как же со всей алчностью вкушения момента не насладиться тем, что Бакуго сейчас перед ним на коленях — гордый, эгоцентричный и непреклонный, упертый и амбициозный, невероятный в своей внутренней силе и жажде превосходства и совершенствования. Рычит, пытается подняться, но, парализованный страхом, которого никогда не признает, падает обратно, а ведь Тенко его уже почти и не держит. Ах, забавная человеческая психика — сильная и слабая одновременно, равнозначно способная выдержать почти все и сломаться от любого пустяка. Но нет и снова нет — и Тенко плавно опускается перед Бакуго на корточки, кладя вторую руку на щеку, невесомо поглаживая, как бы при одобрении. Бакуго пытается отпрянуть, но Тенко это никак не задевает, ведь совсем скоро он его прикосновения будет принимать как должное, даже с запретным внутренним благоговением. Бакуго на Спортивном фестивале и Бакуго сейчас перед ним — один и тот же человек, вот только тогда, прикованного к «победному» позорному столбу металлом и в буквальном смысле заткнутого намордником, его некому было укротить. А теперь есть Тенко. И это их общий приговор. — Видишь, я пытаюсь разговаривать с тобой на равных, я уважаю тебя, Кацуки, — Тенко говорит спокойно и мерно, почти убаюкивающе, но на Бакуго, тоже вполне тривиально, это седативного эффекта не оказывает. Он артачится еще больше, и Тенко перемещает руку на макушку, трепля и забавляясь реакции, подтверждающей недавно проведенную аналогию с бешеной псиной. — Вот так, мой мальчик... мальчик мой, ха-а-а-ах... не так ли к своим ученикам обращается Всемогущий? Тебя это успокаивает, тебе это нравится? Хочешь, чтобы и я к тебе так обращался, юный Бакуго, или же из моих уст для тебя это звучит недостаточно хорошо, ведь я же не Всемогущий, а? Бакуго снова дергается, порываясь куда-то вперед, и Тенко даже приходится усилить захват, потому что неиссякаемая энергия Вечного двигателя себя неплохо оправдывает. Мальчишка пытается ударить его внезапно задействованными ногами, но совершенно зря — Тенко прижимает их коленями к полу, напрочь лишая Бакуго подвижности. Вот только слишком длинный язык, как жаль, подобным образом подрезать нельзя. — Заткнись, ублюдок, ты ничего не знаешь о Всемогущем! И даже не смей сравнивать себя с ним! — кричит Бакуго в приступе слишком явного исступления, и Тенко, вновь и вновь, укалывается об эту свербящую в нутре ревность, почти кривясь. Раздражает. Как образ, витающий вокруг, который не поймать, не развеять по ветру и тем более не превратить в пыль. Как химера, до который не дотянуться, не выплеснуть на нее всю скопившуюся, необъятную ненависть, как бы ни хотелось. Как кислота, разъедающая мозг каждую секунду, но никак не убивающая. Не коснуться. Не забрать себе. Не взять. Не изничтожить. Не испить крови. Не станцевать с трупом. Слишком много «не», которые стоило бы превратить в «разумеется». Тенко с медленным предупреждением снимает «Отца» с лица и аккуратно откладывает его в сторону. Ну что ж. Как жаль, что не вышло по-хорошему. Значит, придется ломать и строить заново — ни о какой реконструкции речи быть не может. — А вот это уже неверное обращение к своему... компаньону, как предпочтешь меня в будущем называть? Хэй-хэй, ты даже не представляешь, как чудесно созвучно мы с тобой споемся! — Тенко приближается к Бакуго, устанавливая прямой зрительный контакт и прекрасно понимая, что его это отвращает и пугает. Очередное слабое место, о котором Бакуго даже и не подозревает. — А знаешь ли ты что-нибудь о своем любимом Всемогущем? Или думаешь, что на почерпнутом из новостей и журналов свет клином сошелся? О-о-о, а Всемогущий-то тоже с гнильцой, а? Не поверю, что не с гнильцой, ведь обычно такие люди самые лицемерные твари на всем белом свете! Уже представляю, как он сначала кого-то спасает, а потом его выворачивает от этого в ближайшем переулке, и он самолично желает спасенному человеку сдохнуть в какой-нибудь канаве! Потрясающе мерзкая обратная сторона «идеального» Героя номер один, не находишь? Да и зачем мне сравнивать себя с мусором? Несколько самокритично получается! Бакуго выдыхает носом: ноздри расширяются от гнева, а губы дрожат, но Тенко цепляется не столько за саму реакцию, сколько за то, что за ней, и, увы, не находит нужного. Его слова едва ли задевают слуховые рецепторы и активируют нейроны мозга, но Тенко не отступит так просто — адреналин уже впрыснулся в кровь и пошел по венам зарядами тока. — Во всяком случае, попробуй еще раз, как видишь, я тебя даже почти не калечу, потому что такие дела не решаются физическим насилием, — руки ложатся холодным тесаком смерти на горло, а восемь пальцев прослеживают нервно ходящий кадык, резко ускорившийся пульс и жар кожи. Как раз то, что нужно. — О нет, такая безвкусица, знаешь ли, ты будешь сломлен иначе. А затем возрожден. О, я обещаю тебе эйфорическое возрождение, о котором ты никогда не пожалеешь! Так что ты там говорил? Восхищаешься тем, как Всемогущий выглядит во время победы? Как скучно, сколько ненужного, банального пафоса. Выходит, Всемогущий для тебя что-то вроде формы без содержания, красивой сильной оболочки, которой все восхищаются и на которую все хотят равняться? Какое разочарование, я ожидал нечто большее! Хотя... полагаю, для всех так, да? Какие же вы все, герои... отвратительные куклы. И сдохните вы однажды так же, как жили — показушно, но поло. Последние слова Тенко шипит с каким-то особым упоенным остервенением, насыщаясь удовлетворением оттого, что сопротивление Бакуго ослабевает, и тот промаргивается, словно не понимая, где находится и что происходит. — О-о-о, ну надо же, есть сигнал! Значит, не все так безнадежно, как я думал. Поэтому продолжим? Ме-дий-ные личности, фу, фу, отвратительно, меня самого сейчас стошнит. Вы как шлюхи, вы в курсе этого? Общество пользуется вами и даже не скрывает этого, а вы только рады лишний раз вылизать чьи-то задницы. Вы, герои, давите себя и свою личность ради людей, которые в жизни вас за это не отблагодарят, а при любом удобном случае плюнут в лицо, и вам это нравится, да? Звучит как мазохизм, великолепно. Вы лишь игрушки в руках всех этих людей, и они имеют вас каждый чертов день: после того, как вы однажды сломаетесь и некому будет вас починить, вас выбросят на помойку, как выбрасывают всякий мусор. Пока вы можете спасать и защищать, вы пригодны, но, если хоть раз оступитесь, вам конец — вас инквизируют на тех же самых эшафотах, на которых вы когда-то спасали, те же самые люди, которых вы однажды спасли... а после того, как вы сдохните, ваши могилы осквернят, и спустя буквально несколько недель о вас самих забудут, словно никогда и не существовало. Герои помпезно складывают свои мелочные жизни на алтарь бессмысленности, а затем их просто забывают, каково, а? Понимаешь, о чем я? В этом мире не существует ни справедливости, за которую вы так боретесь, ни благодарности, ни искренности, ни ваших гребаных любви и дружбы, которым вы так привыкли поклоняться как своим квазиидолам. Этот мир должен быть уничтожен. Эти люди должны умереть — у них всех закончился срок годности, как и у всего этого прелого мироздания... Все в этом мире, и люди в частности, стремится к смерти и разложению, это неизбежный финал любого рождения и создания. Нужно лишь немного искусственно ускорить процесс, чтобы это не потеряло смысл. Если ранжировать список бесполезных и бессмысленных вещей, то жизни всех этих людей, которых вы, герои, так стремитесь защищать, будут на первом месте. И я буду тем, кто сотрет всех и вся в пыль. Кроме своих союзников. Тебя я не сотру никогда. Бакуго выглядит поистине оглушенным, словно застрявшим в их личном астрале на двоих: еще не поломанный, но уже не целый. Хотя он все же пытается бороться, противится, защищает свои столь долго вдалбливаемые жалкими героями принципы, пытаясь натянуть на свой рушащийся ментальный каркас еще один защитный слой. Нужно лишь немного подобивать, чтобы уж наверняка. А затем снова и снова, потому что перестраховка никогда не помешает. — А что же насчет всех твоих целей, желаний, планов на будущее, которые в этом геройском обществе просто растопчут и об которые вытрут ноги, а, Кацуки? Хочешь стать номером один? А зачем? Для чего? Что есть «место»? Что есть «цифры»? И кто всю эту ерунду определяет? Это наполняет ваши жизни хоть чем-то, потому что сами вы обычные куски мяса, не умеющие думать самостоятельно? Но ты ведь не такой, а, Кацуки Бакуго? Ты умный мальчик и должен это понять, — Тенко с шелестящим иронией, полоумным смехом мажет губами по уху Бакуго, на что тот даже не дергается — правильно, всегда бы так. — А еще ты очень, очень жадный мальчик, ненасытный. Слишком часто человеческая алчность выливается в мазохизм от деструктивизма, потому что избыток вкуса убивает не просто вкус, но и самого человека. Но нам это нравится, не так ли? Это заполняет наши воронки, притупляет чувство голода. Ты голоден, Кацуки, вечно, яростно и пагубно голоден. И только я смогу твой голод утолить — так признай же это. Тенко почти держит Бакуго в объятьях, оцеловывает взмокшие виски и опускается к скулам, перебирает чуть колючие волосы нежно и заботливо: — Ты очень умный мальчик, но твою башку забили пропагандой Всемогущего, и ты даже сейчас не ответишь мне на вопрос, есть ли для тебя в геройстве что-то, кроме Всемогущего и его «крутости» и «силы», стремления быть похожим на него. Ты повелся на манекена, который только и умеет, что лицемерно улыбаться и играть на публику, настолько тупо, что аж смешно. Бакуго на этих словах словно опоминается и вскидывает кулак освобожденной руки, который Тенко легко перехватывает, поднося костяшки к улыбке победителя, желающего забрать свой приз: — Тс-с-с-с, Ка-цу-ки, а теперь, после этого небольшого нравоучения, давай прислушаемся. Слышишь ли ты хоть что-нибудь? Ни шороха, не так ли? Тишина, вбивающая крест в очередную могилу чьей-то души. — Никто до сих пор не пришел за тобой, да? А никто и не придет, потому что лично ты никому, кроме меня, к черту не сдался — если бы они пришли за тобой, то только для того, чтобы защитить свою честь, свой геройский статус перед собой и обществом, вернуть уязвленную гордость. Ты же ученичок ЮЭЙ, будущий герой, а, значит, ты в их мерзком сообществе, и они сделали бы это ради себя, а не ради тебя. «Мы обязательно вернем нашего ученика» — сказала та поганая крыса, сказала на публику, чтобы защитить авторитет ЮЭЙ. Ну что, Кацуки, как там поживает твоя внушенная значимость? Кладбищенская тишина и полное отсутствие тех, кто должен принести на могилу цветы: Тенко и Бакуго теперь сладко спят в одном гробу. — Во многих профессиях бездействие расценивается как преступление и даже убийство. Я всегда думал, что геройство можно сравнить с профессией врача — и те, и другие спасают жизни, а тот переломный момент, когда герои не успевают, можно сравнить разве что с потерей пациента. Врач или же герой, который не пытается или не может спасти своего пациента, убивает его, и это относится не только к смерти тела, но и к смерти психики и души. Как думаешь, скольких пациентов теряют и убивают герои, когда не могут их спасти? Сотни, тысячи, миллионы? И ты, Кацуки, будешь очередным потерянным пациентом Всемогущего, как был когда-то я. Тишина, в которой слышно лишь то, как воля лопается под напором острой иглы, а птица в клетке, вспорхнув, разбивается о прутья, падая с глухим стуком на могилу. — Никто не придет и не спасет тебя, Кацуки, никто и никогда. Никому не нужно тебя спасать, потому что всем плевать. До тех пор, пока тьма не поглотит тебя до остатка, но уже будет слишком поздно. Не ты ли хотел их всех убить? Не ты ли кричал «сдохните», потому что каждый из них мешал тебе? Я могу убить их для тебя. Потому что мне не все равно. Тишина: никто и ничего, кроме мглистой пустоты, которая обволакивает собой как теплым одеялом. Темно, тихо и спокойно, на два метра под землей всегда так. Никого и не должно быть. Кладбище похороненных душ не место для живых людей. — Все потому что вечный двигатель питается бесконечной тьмой, а не ограниченным светом. Именно поэтому я — твой единственный неограниченный источник питания, мой драгоценный перпетуум-мобиле. Бакуго закрывает глаза.