Красная паутинка

Он царапает кожу до белых отметин на пухлых щеках, что уже давно покрылись пленкой засохших слез. Кожицу неприятно стягивает, а руки раздирают ее сильнее, оставляя красные полосы, расчерченные в порыве отчаяния. Он хочет вспороть себе эту ужасную прослойку жира что покрывала щеки, прочертить линию острым ножом и залить кровью это уродство, что смотрело каждое утро из зеркала. «Я бы расцарапал себе лицо, будь оно таким, как у тебя», он послушно следует совету, пытаясь раскроить плоть. Не думал, даже скорее не знал, что люди могут быть так жестоки. Он всегда держался из последних сил, но хочется забиться в немом крике о помощи, когда единственный «друг», блюет от одного вида тебя. Когда тебе нравится этот «друг», до обезумивших мыслей, и выбившегося образа на веках. Сходить с ума от простого запаха и задерживать руку на плече чуть дольше чем нужно. Он был зависим от, казалось бы, родного человека, бился в нехватке, как какой-то наркоман. Наркоман, что не получил дозу, моля дать еще и продолжить вдыхать запретный плод. Хочется орать во всю глотку и умолять жизнь пощадить, и дать вздохнуть хоть один раз свободно, без неразделенной, ублюдской любви и ебанных загонов что душат похуже костлявый руки, Мин Юнги. После которого хочется вспороть легкие и самолично выскребать бабочек с разваливающимися крыльями. Он бьется в истерике, покрывая полосами свои руки, не жалея тела, что так старательно разрушает. Он вскрывает ящики, вытряхивая все, чтобы найти то успокаивающее лекарство, что поможет избавиться от постоянных дней, которые он проводит унижая себя. Чимин каждый день напоминает себе: такому как он не место в обществе, слишком прыщавый, слишком жирный, чересчур много этого "слишком". Руки трясутся нещадно, будто бы он вылакал бутылку виски в одиночку, смешав его с водкой. Кислород все меньше поступает в легкие, он одёргивает руки понимая, что сдавливает шею, а потом сам же ударяет со всей силы по голове. Заставляя пульсирующую боль пройтись по вискам, удары, что легкой искоркой отдаются на подкорке сознания, пытаясь подать сигналы сос к обезумевшему мозгу. Но Чимин лишь бьёт сильнее, стараясь оглушить себя, стараясь сделать больнее, чем делает прожжённая душа. Он прислоняется затылком к ванне, но явно не собирается успокаиваться, потому что устал. Устал смотреть на вечно заплывшее жиром лицо, устал разглядывать отвращение в глазах людей, когда они видели его. Постоянная само ненависть скоро достигнет апогея, поэтому хочется смеяться, надеясь на остатки сломленной души, что валяется где-то в углу. Он вроде понимает, что так дальше продолжаться не может, но все что делает, это находит то, что он как думает облегчит его страдания. Боль, что заглушит моральные терзания, лезвие от недавно вскрытой бритвы. Холодный метал, что так приятно ощущался в руке, его облегчение, что помогает отвлечься от черной жижи ненависти к себе, затапливающей разум. Кончик аккуратно проходится по коже, на месте уже виднеющихся красных пятен. Алая линия, одна, затем вторая, пока рука не становится похожа на сеть проводов что тянется из удлинителя. Душа освобождается, спадает тяжёлый груз, даруя надежду на то что все будет хорошо. Слезы, давно переставшие течь, начинают идти с новой силой, но уже от облегчения, ведь физическая боль затмила моральную. Боль что скопилась в запястье, которое неприятно зудит, но так успокаивает душу. Холодное лезвие теперь дарило тепло, нездоровое такое, как зажженная сигарета что дарует тебе смерть, отправляя в верную дорогу, в один конец. Комнату заливает смех, а рука прижимает лезвие к груди, он нашел то лекарство что искал, Чимину кажется это тот самый выход который он хотел. И сейчас его руку приятно греет телефон, под чехлом которого лежит то самое лезвие, а запястья раздражены постоянными царапинами. Но Чимин лишь глупо улыбается и отмахивается от мамы, которая недовольна одеждой с длинными рукавами даже летом.

***

Ему было пятнадцать, когда его руки были покрыты затейливыми рисунками, которые он вырезал сам у себя на коже. Ему было семнадцать, когда эти рисунки стали глубже, а из вен хлынул алый поток крови, приносящее за собой огромное удовольствие и умиротворённую улыбку. Пак Чимин которому было семнадцать лет, покинул жизнь, изрисованный полностью сетью красных паутинок, сделанных им самим.