Полупустым бокалом вина

Луна мягко сверкает, освещая улицы с потресканным асфальтом и большим количеством многоэтажек, которые,подражая ночному светилу, мягкими огоньками светятся из окон. Синее полотно неба темными мазками преображают густые облака, что напоминают медицинскую вату, которая привычным образом храниться всегда в аптечке Дазая. Но был ли теперь какой-то особый смысл ей там храниться, если ее хозяин никогда к ней не прибегнет, Чуя и сам не знал ответа. За окном был слышен неравномерный стук дождевых капель об окна и крыши. Ленивый ветер волочит по комнате многочисленные бумаги, что были исписаны едва разборчивым почерком брюнета. Раньше пальцы Дазая также неторопливо и в какой-то мере даже небрежно перебирали медные, крученые локоны парня, сейчас же волосы Чуи стали приходить лишь на паклю. Сейчас даже если бы он очень захотел не смог съесть и кусок хлеба. Сейчас тошнило не только от еды, но и от жизни. Ещё недавно Чуя топил свою тоску в багряном вине, а сейчас был готов захлебнуться, лишь бы все скорее закончилось. Каждый стук пульса отдается в голове громким гулом, что ещё больше раздражал. Чуя хотел чтобы его сердце наконец остановилось, так же как и его бессмысленное существование. Глубокие синяки слишком давно поселились под голубыми, точно как незабудки, глазами. А чуть припухлые щёчки уступили место излишне нездоровым скулам. И без того тонкая, как лист бумаги кожа стала ещё сильнее светить голубые и зелёные венки и туго обтягивать кости черепа. Рудые локоны волос давно потеряли свой лоск и блеск. Но разве это уже имеет хоть какой-то вес, когда банально хочется помереть? Он умер у себя в голове ещё в тот момент когда его машину к чертовой матери взорвали, а утром того же дня он узнал, что Дазай ушёл. Совсем, и от него тоже. Избавился как от дворовой псины, даже не посчитав нужным уведомить его о своем решении. Чуя узнал это уже постфактум. Бросил, просто бросил, не сказав и слова на прощание, лишь свой чудный подарок в виде угробленной машины. Оставил ворох своей одежды в этой квартире, будто всё ещё вернётся, будто он все ещё живёт здесь. Хотелось бы усмехнуться, если бы были силы. Именно, что будто. Когда Чуя только узнал, он не понял, как с ним могли так подло обойтись. Лишь почувствовал как внутри начало что-то постепенно разваливаться. Осколок за осколком. Все быстрее и быстрее. Пока Накахара не превратился лишь в гору никому не нужного хлама. Именно с такими мыслями Чуя сел пить первую склянку вина. Он чувствовал себя брошенным щенком, которого сначала приучили к рукам, а потом отбуцнули тяжёлым ботинком под ребра. Однако Накахара не думал, что все будет настолько плохо. От чего-то все становилось хуже, глаза все чаще и сильнее стали наливаться слезами, так же как и очередной бокал вина. Каждый день было одно и тоже, слёзы, очередная бутылка вина и пьяные крики ярости и разочарования. Чуя до сих пор не верил, что это случилось. Казалось, ещё день и все вернется на круги своя. Дазай с утра будет шутить глупые шутки, что до смешного быстро выводили из себя. Будет дымить в квартире несмотря на яростные просьбы и требования это прекратить. Вымораживаться дома открывая окна в минусовую погоду. Пачкать плиту вечно сбегающим из турки кофе, и по ночам отбирать одеяло, заставляя спать раскрытым. Оставлять мягкие поцелуи по всему лицу… Чуя устал пьянствовать, после ухода Дазая. Когда каждый день начинался жутким похмельем, а заканчивался полным помутнением разума от очередной выпитой бутылки вина. Честно говоря, было уже плевать что пить, а когда деньги были уже на исходе он перешёл на самое дешёвое пойло из пакетов, которое всегда старательно избегал и презирал. Каждый день был слышен громкий скулеж вперемешку с горькими рыданиями, что день ото дня надоедал соседям. Слезы из глаз текли непроизвольно, а следом подхватывался и глухим голосом. Он орал в голос, лишь бы перекричать тот крик что все время гудел в голове. Рвал связки, что потом из горла вырвались лишь хрипы. Лежал на полу в горе бутылок, и не мог прекратить рыдать. Пьяный, беспросветно пьяный, все так же рыдал и рвал связки. Сил закрыть рот не было, не говоря от том чтобы поднять свою тушу и наконец привести мысли в порядок. Да и разве оно того стоило? Накахара хотел лишь уйти в беспамятство лишь бы наконец отпустить эти мысли и забыть о нем. Он ждал, до смешного долго ждал его возвращения. Словно собака под дверями квартиры из которой ее выгнали. Но в ответ лишь получал ложные надежды, которыми он, Чуя, сам себя кормил. Впрочем, зря. Кусок еды в горло не лез, единственное, что удавалось проглотить так это паршивевшее вино за всю его жизнь. Чуя худел на глазах, но было ли до этого кому-то хоть какое дело? Конечно нет. Сил язвить, колко шутить, да и просто вести разговор совсем не было. Накахара чувствовал себя абсолютно разбитым, после любого слова, ему нечеловеческие усилия приходится прикладывать, чтобы просто не разрыдаться в голос. Было тяжело даже дышать, существовать. Ему в первые в жизни хотелось по настоящему умереть, лишь бы прекратить себя ощущать развалиной, что была ни на что способна. Хотелось банально вскрыться и последовать всевозможным советам от его нерадивого напарника, что точно имел опыт в подобном. Глупо, чертовски глупо, он всегда считал подобные действия глупостью, но и теперь сам желает так просто избавиться от всей этой боли. Эта пустота съедала все изнутри не щадя парня, а лишь заставляя постепенно все сильнее и сильнее загибаться под этим мучительно зудящим чувством. Однако силы беспросветно кончаются, так же как и деньги, которые слишком быстро улетали. А рыдать день отто дня он все так же не прекращал, он и сам прекратил замечать когда начинается очередная истерика с хриплыми криками. Было абсолютно плевать на мнение своих подчинённых, Чуя не знает когда пал в их глазах сильнее, когда приходил уже напившимся с самого утра на работу, или закрывшись с собственном кабинете начинал рыдать в голос. Даже недельный отпуск не дал сил прийти в норму. Ему было уже на все абсолютно плевать. Кем он себя ощущал без Дазая? Никем, ни для чего не пригодным человеком. Его снова предали и бросили. Выкинули как какой-то мусор из своей жизни, лишь бы не мозолил глаза. Он просто брошенная, никому уже не нужная игрушка. А он все так же ждёт и надеется, словно малый ребенок. Голос давно сорван, глаза вечно на мокром месте. Куда ни посмотри, так в голове всплывает очередное связанное с Осаму воспоминание, что мгновенно выводит из слишком шаткого равновесия, на которое стоит просто дыхнуть, как оно развалиться, словно карточный домик. Его трясет от этих воспоминаний, тело совсем не слушается. Чуя чувствует себя не в своем теле. Он чувствует, что уже давно морально раздавлен, растоптан, и банально, мёртв. Соседи неоднократно жалуются на вечный ор из квартиры, когда он заплаканный от очередной истерики, выслушивает их претензии едва задерживая слезы, что вот-вот рванут рекой, а стоит захлопнуться дверям, как вновь с пущей силой начинает рыдать. Однако через несколько месяцев слезы просто закончились. А в квартире совсем стало тихо, не было уже такого привычного шума за стенами. Рыдать стало банально нечем, а орать в голос уже не выходило, связки были давным-давно сорваны от долгих криков. Это вводило в ступор. Шторм, что бушевал внутри все сметал на пути, терзал душу, теперь доставлял чуть ли не физическую боль. Однако эмоций просто не осталось. Сил тоже. Может это сначала и насторожило, но для соседей это слишком быстро все забылось. Кому до Чуи вообще было дело? Съехал парень, к радости, казалось. Той маски, что была так крепко приклеена, во время пребывания Дазая в мафии была давным давно выброшена в мусорное ведро. Эта вся напускная колкость давным давно пропала, на нее не было сил. Теперь была лишь прочная безэмоциональность снаружи и внутри. Было до боли пусто. Груди все зудело. Серость казалось уже плавила мысли. Чуя даже не знает, что было хуже, буря, что сносила любые рамки или пустота, что разъедала словно паразит все внутри. Когда уже все тело трясло от банального адреналина, но в груди было все так же болезненно пусто, словно крики на который нет ответа. Уже весна? Прямо как тогда когда его в очередной раз бросили. Все так же цветёт сакура. Прошёл уже год. Внутри все так же тускло и пусто, но откуда-то находились силы на разговоры, и, даже на слабые улыбки. Сквозь внутренний диссонанс, что все коробил, это выходило. С трудом, с скрипом, но удавалось. Приходилось чуть ли не внутренними криками заставлять возвращаться в нормальную жизнь, с разговорами, с новыми людьми. Больно ли все еще? До жути, было больно это вспоминать, хоть этого делать даже не приходилось мысли о нем приходили непрошено, в надолго зависали в его голове, и совсем не хотели выветриваться. Любая мысль о Осаму оставляла на языке горькое послевкусие, и заставляла сердце чуть быстрее заколотиться. Но уже не хотелось громко рыдать, хотелось лишь кричать от гнева, бить посуду разбивать кулаки об стены. Чуя зол, чертовски зол, что с ним так обошлись. Низко и по грязному, даже не удосужившись попрощаться, лишь оставив с полностью непригодной машиной и ворохом чужой одежды, за которой, видимо уже никто не собирался возвращаться. Накахара мог громко ругаться на своих служащих, за любой малейший промах, мог громко ругаться матами на случайно толкнувшего его прохожего. Он совсем не мог держать себя в руках. Чуя злился на себя, на Дазая, да на всех. В душе ураган, что все бушует и разрушает вокруг. Он не может затушить этот пожар, что с каждым днём всё сильнее и сильнее вспыхивает, но ведь когда-то он погаснет верно? Порой кажется, что он сам во всем виноват. Что Чуя все привел к этому. Он ведь мог все изменить? Мог быть мягче, мог быть более внимательным. Неужели он сам все виноват? Хочется громко рассмеяться. В это честное слово, верить не хочется, но что-то упорно упорно подсказывает, что было именно так. От этой мысли становится так тоскливо. Вся та свалка бутылок давно выкинута, а вечером все так же пьется стабильно два бокала вина. Плохо это или хорошо, Чуя знать не знает. Уже по крайней мере лучше. Прошло уже два года, Чуя вроде пришел в норму. Старается общаться с коллегами, и шутить с подчинёнными. Он не знает выходит это или нет, но важно ли это? Ему стало чуть менее гадко на душе, уже чудно. Накахара честное слово удивлён, как его Мори к чертовой матери не уволил, или по крайней мере, не понизил в должности. Может он хотя бы нужный работник, хоть это радует. Общение высасывает все силы. Он приходит домой полуживой, совсем без сил. В груди пусто, но к утру все вернется на свои места. Чуя вновь будет злиться на всякие мелочи, и смеяться с глупых шуток. А сейчас он может лишь развалиться на диване и потягивать вино, стараясь задушить мысли о Дазае. Эти мысли, все воспоминания давят на плечи, прибивая словно гвозди к полу. Все фотографии и памятные вещи выброшены, сожжены или порваны. В голове все ещё стоит изображение из разорванных фотографий, что были разбросаны по всей квартире. Все вещи Осаму были с отрезанными рукавами или штанинами, а после сожжены где-то далеко за городом в большом костре, что ярко выделялся на фоне иссиня-черного неба, своими оранжевыми всполохами. Тогда стало значительно легче. Собственная одежда каким-то образом полностью изменила свой стиль, и от прежнего осталась лишь шляпа, что когда-то давно дарил Мори. Фотографии в сети были полностью удалены, и сейчас постепенно пополнялись новыми. Накахара все тот же, но уже совершенно другой. Это читается, и в более плавных спокойных движениях, меньшей вспыльчивостью, да и банально в большем понимании и принятии. Может он действительно повзрослел? Если да, то Чуя не знает радоваться этому, или нет. Честно говоря, это взросление ему совсем не пришлось по вкусу. Если бы пришлось описать, то он бы сказал, что оно было по вкусу разочаровывающим, огорчающим и слишком тоскливым. Когда он полноценно пришел в себя, ему даже вспомнить не удастся. Все приходило в норму помалу и подолгу. Он поправился, лицо приобрело здоровый румянец, а волосы вновь приобрели свой лоск и блеск. Чуя мог спокойно шутить, язвить, колоться шпильками и смеяться с чужих шуток. С радостью улыбаться. Даже если где-то в груди, едва ощутимо кололо, от разочарования, он научился это чувство игнорировать. Забыть совсем не получалось, эти чувства как в пытке долго и изощрённо о себе все время напоминали. Зябкость брошенности все не оттаивала, а липкость предательства все не отмывалась. Лишь со временем притупилась, словно лезвия. Когда Чуя наконец это осознал, прошло четыре года. Четыре адских, по другому он их описать не может, года. У него была куча предательств и отвратительных ситуаций и историй в жизни, но почему-то именно такая низость от Дазая была ударом под дых. Решающим ударом, что его сильнее всего помотал. Время от времени он все также сидел за бутылкой вина, и вновь и вновь перемывал все воспоминания, что со временем поблекли, словно изношенная плёнка. В них часть подсмывалась, или вовсе смешалась между собой, но было интересно их вспоминать. Все казусы на миссиях, и шутки дома на кухне, за очередным бокалом. Вроде они все были забавными, но во рту все время отдавалось горечью, словно тоской. Его квартира совсем пустая, голая. Ни одного лишнего предмета, лишь то что каждый день нужно, и то все попрятано за дверцами шкафов и тумб. Раньше она была полностью увешена дурацкими картинами, фотографиями, и прочими безделушками. Все поверхности были забросаны какими-то бумагами, книгами и ворохом ручек. Стулья и кресла были забросаны одеждой Дазая, а кровать никогда не застелена. Теперь все по-иному, и совсем безлико. Единственное, что бросается в глаза это пара пустых бокалов и оставленная на столе одна единая книга. Накахаре тоскливо, чертовски одиноко. У него даже нет никого, чтобы поделиться своими переживаниями. Ни хороших знакомых, ни подавно, друзей. О возлюбленных он даже думать не хочет. Чуя не хочет вновь разочаровываться и собирать себя по осколкам, он этим уже сыт по горло. Не хочет за кого-то цепляться. Он банально этого боится. Боится снова остаться совершенно одному, после теплоты, что слишком быстро и крепко к себе приручает. Понимание и близость, словно мягкие всполохи огня заставляют быстро спасть морозь на коже, и окоченелость на конечностях после сильных морозов. Он пока готов к, пускай, одинокому, но спокойствию, без волнений и эмоциональных встрясок. Навряд ли его на большее сейчас хватит. Чуя только вступил в нормальную, слишком шаткую жизнь. Любой ветерок, что подует мнгновенно все, сломает. Очередная смена, он выжат словно лимон. Есть ли хоть на что-то силы? Лишь на то, чтобы вновь напиться и скорее уснуть. Внутри пусто, впрочем, как и всегда. Хочется лишь чтобы с утра все было в порядке. Он уже давно не тешит себя надеждами, на то что Дазай когда-нибудь придёт. Чуя не настолько глупый, чтобы даже спустя четыре года продолжать его ждать. Да, ему тоскливо, неприятно, и вообще ощущение, что где-то внутри до сих пор орут кошки, но он успешно это игнорирует. Да, и зачем сюда приходить Осаму? За вещами? Четыре года они ему не нужны были, и тут вдруг понадобились. Глупость какая. Просить прощения? Тем более, он слишком горд для подобного унижения, не в его это характере. Да, и если говорить честно, поздно уже как-то. Ему это уже не надо. Сейчас бы, Чуя предпочел бы уже никогда не видеться с Дазаем. Выпитое знатно сморило в сон, хоть разум был ещё совершенно ясен, как солнечный, летний день. Поднявшись, он поплелся в спальню. А ведь когда-то он там спал не один… Его до ужаса раздражала эта двухспальная кровать, теперь она вечно кажется слишком большой, пустой и холодной. А ведь когда-то она была в самый раз. Его манят мысли о возможной встрече, он пересмотрел всевозможные варианты давным-давно у себя в голове. И все они ни к чему не приводили. Так, наверное, и должно быть. Их пути давно разошлись, и больше не должны пересекаться. Звонок в двери заставляет вздрогнуть всем телом. Перепад с тишины в которой было слышно лишь шуршание собственной одежды, и тихий стук дождя об окна, до громкого звона, действительно заставляют внутри все перевернуться верх дном. Быстро глянув в окно он в лишний раз убедился, что на дворе давняя ночь. Когда Чуя пришёл с работы было давно за десять вечера, так что сейчас часы наверняка перевалили за двенадцать часов. Видимо его ночной гость не очень-то и воспитан. По квартире гулял холод, но тело сковал страх, и с трудом его обуздав, он заставил подойти себя к входной двери. Ожидал ли Чуя, что после этого напряжённые, словно под электричеством, эмоции ещё сильнее накаляться. Все чувства становятся в стократ сильнее, заставляя чуть ли не расплакаться, впервые за долгое время. Волнение срывает крышу, сжав пальцы в кулак он смотрит в глазок. Сердце мгновенно начинает биться быстрее, словно у загнанного зайца. Он не может поверить своим глазам. Кажется, это лишь галлюцинации от алкогольного опьянения, или у него уже проблемы с психическим здоровьем. Пальцы сами по себе проворачивают ключ в замке, чтобы убедиться, в том, что ему показалось. Но нет, не кажется, все правда именно так, как видит. Это правда Дазай Осаму, собственной особой, полностью промокший от дождя и сейчас подходящий на облезлую собаку. Но даже так Чуя все ещё не видит. Зато чувствует, волнение, что заставляет чуть ли не захлёбывается от его напора. Ощущает как грудная клетка вздымается все чаще и сильнее, а воздуха все равно не хватает. А внутри все сильнее затягивается узел, едва ли даёт спокойно дышать от переживания. Это молчание было тяжёлым, настолько неподъёмным, что казалось, будто тело пригвоздили к полу, оставляя без шансов выбраться. Было тяжело видеть его перед собой, такого живого, настоящего и реального. Казалось, это все чудиться. Было сложно смотреть в глаза, но взор все бегал от детали к детали, начиная от кудрявых, абсолютно мокрых, шоколадных волос, заканчивая, грязной от луж обуви. Страх сковывал, даже не давая вымолвить и слово, от того Чуя стоял все так же с глупо открытым ртом, пытаясь хоть как-то совладать со своим голосом. Казалось, что часы пролетают в таком безмолвии, хотя на деле проходить всего пара минут. Казалось, что они оба собираются с мыслями. — Впустишь? — Первое слово спустя четыре года безмолвия. Хотелось горько засмеяться. — Что? — переспросил Чуя, все ещё веря, что это его белая горячка пришла. — Впустишь, говорю. — повторил он. Не послышалось. Чуя ничего не ответил, лишь отошёл от двери в сторону, давая проход. Дазай стал быстро разуваться, чтобы не наследить своей обувью и снял, уже не чёрное, как оно было в памяти Чуи пальто, а охристое. Сейчас он в ужасной смуте. Чуя честное слово, совершенно не понимает, что только что произошло. Кто-то серьезно хочет сказать, что Осаму пришел к нему домой в потёмках ночи, после того как четыре года назад сжег его машину, и без каких либо объяснений ушел из мафии, и формально его бросил? Звучит как сюр, по-другому Накахара сказать не может. Его едва ли не трясет от данной ситуации, и если ещё совсем недавно он думал, что и отпустил данную ситуацию, то теперь он точно понял, что нет. Дыхание сбивается и становится совсем беспорядочным, сердце колотиться как никогда в этой жизни. Кажется, оно вот-вот остановится. На ватных ногах идёт на кухню, чтобы поставить чайник. Он даже протрезвел от столь неожиданного хода событий. Ему просто надо чем-то заняться, лишь бы держать себя под контролем. Повернувшись лицом к гостиной он застал Дазая изучающего интерьер. — Раньше тут было по-другому, совсем. – подав голос, сказал Осаму, рассматривая пустую, холодную и будто совсем не жилую гостиную. — Да… — Лишь поддакнул в ответ Чуя спрятав глаза в пол. — Тут всегда было так много всего, так непривычно видеть эту комнату без украшений. Он пытается понять, что вообще здесь происходит, и, честно говоря, не выходит. Он откровенно говоря, в шоке. Чуя старается молчать, ведь знает, что если начнет говорить то просто не сможет сдержаться. Живот стягивает тугой узел от волнения, заставляя себя чуть ли не стошнить прямо на пол. Ему кажется он попал в какую-то картину Дали, где все совсем не так как в жизни. Часы, что стекают? Нет, Дазай в его квартире. Если бы на улице не было бы дождя, Чуя бы подумал, что Дазай в очередной раз решил утопиться где-то в реке. Рубашка, брюки, жилет и, даже бинты полностью промокли, и теперь просвечивались сквозь шелк рукавов. Удивительно другое, на лице нет слишком хорошо знакомой усмешки, которая всегда, день ото дня была на губах, во взгляде Осаму. Сейчас он был абсолютно серьёзен. Сердце боязно, взволновано бьётся, словно отбивая ритм этюда в темпе аллегро. Чуя хочет успокоиться, но не может. Но глубоко вздохнув, произносит: — Зачем ты пришёл? — удивительно, но его голос не надломился, все звучало ровно и скупо. Хотя в душе полный ураган, снежная буря, которую все не удаётся обуздать. Она так сильна, что уже не получается ее в полной мере ощутить. Чувствуется, что где-то далеко в груди постепенно продается дыра, что он так старательно заламывал четыре года. — Я думал, ты меня ждал, разве не так? — Наконец удосужив Чую своим взглядом ответил он. Наконец-то со своей хорошо знакомой усмешкой. Он мечет между двух огней. Ждал ли он его тогда? Безусловно, да. Сейчас? Точно нет, сейчас он ему совсем не сдался. — Нет, не так. Тебя здесь не ждали. Хотел прийти, надо было раньше. — Цедит сквозь зубы. — Чуя, не верю, попробуй ещё раз меня убедить в твоих словах.– явно издеваясь, говорит Осаму. — Иди к черту! — Говорит он все ещё стараясь не сорваться. — Повтори, я не услышал. — Говорю, проваливай отсюда! — Уже не сдерживаясь кричит он. Плевать на соседей, плевать, что уже за полночь, ему совершенно все равно, лишь бы не видеть это лицо снова. — Есть во что переодеться? Я же вроде оставлял тут одежду. — Игнорируя чужие крики, спрашивает он. — Можешь поискать их на свалке! Тебе искать тут уже нечего. — Сил терпеть уже нет. Если Дазай всегда был таким гадким и отвратительным, он понятия не имеет как вообще смог жить с ним в одной квартире. Если ему всегда было настолько все равно на чужие эмоции, то Чуя посчитает себя самым настоящим психбольным. Сил бороться с Дазаем нет, он просто молча заливает чай себе в кружку и старается делать вид, что никого кроме его тут нет. Его до ужаса раздражает данная ситуация. Не так он представлял встречу с Дазаем спустя несколько лет. Горячий чай обжигает язык, но было совершенно все равно на это, это давало хоть слегка отвлечься. Его мутит от всей гаммы чувств, что переполняет его грудь. Его едва ли не разрывает от них. Он не хочет криков, ора и скандалов, ему это все совсем не задалось. Он хочет правды, откровения, которых было всегда слишком мало. Он хочет честность, без единой утайки. Хочет видеть чужую душу, и наконец понять все решения. — Почему ты тогда ушёл? — тихо сказал он, опустив глаза в пол, лишь бы не видеть чужого взгляда. Молчание. Снова это чертово безмолвие. После этих слов в комнате стали вспыхивать молнии. В нем тяжело даже дышать не говоря о том что говорить. Оно душило тугой петлей на шее. — Пожалуйста, хватит молчать! Ответь хоть что-то! — С умоляющей интонацией сказал он. — Мне надо было хоть что-то сделать, что-то изменить. Я ему пообещал, что сделаю как он просил. Я бы себе не простил, если бы не выполнил его последнее желание. — Выскоблил эти слова из глотки Дазай, отвернувшись в другую сторону, делая вид, что-то что он сказал вовсе что-то неважное. На душе затхло, тускло, и очень паршиво. Гадко, так, словно он был весь в паутине и грязи, вызывая желание быстрее помыться. С ним так низко поступили только из-за чей-то просьбы. Хочется вслух рассмеяться от того как было противно. — Одасаку, серьезно, только из-за его слов. — Чуя не сдерживаясь, захохотал, смехом, что походил на истерический. — Неужели я для тебя совсем ничего не стоил? Тебе вообще было все равно на меня? — С трудом говорил он, пытаясь не разрыдаться. И так слишком много плакал из-за этого мудака, хватит с него. — Нет, нет, конечно. Ты тоже был мне важен. Я был зол, чертовски зол, на себя, на тебя, что тогда не успел прийти раньше и может спасти. — Наконец повернувшись лицом, и смотря прямо в глаза Чуе сказал он. — Хах… «Тоже», вижу я. Знаешь, Дазай, единственное, что ты умеешь делать лучше всего, это врать. Бессовестно, долго, искусно и смотря прямо в глаза врать. — С лёгкой улыбкой на глазах говорил Накахара. — Чуя… — Тебе хоть стыдно за это? — Не щадя, перебивая, продолжает говорить. — Я столько времени ждал тебя, думал, вдруг ты вернёшься. А тебя и след простыл. Вставая из-за стола, и шаг за шагом все ближе подходит к Осаму. По коже давно бегут мурашки, а волосы стоят дыбом. Его буквально трясет от всех переполняющих тело чувств. Ему комично от всей этой ситуации, он даже не хочет воспринимать ее серьезно. Волнительно, безумно нервозно. Хочется просто скорее провалиться в небытие, и забыть сегодняшний вечер. Он знает, что потом очень и очень долго будет грызть себя за каждое сказанное слово. Но ведь это будет после, верно? Голову кружит до безумия знакомый аромат, чужого тела. Будто в очередной раз наступает на истоптанные мозоли. — А говоришь, что не ждал, так кто же из нас врёт? — безмолвно рассмеялся Дазай, на слова Чуи, стараясь разбавить напряжение, что чуть ли не электризуется в этой комнате. — Ты опоздал, Осаму. Надо было раньше. — подходя в плотную к Дазаю, который слегка вздрогнул от этого обращения. Ещё бы, кому как не Чуе знать, как он на него реагирует. — Но ведь лучше поздно, чем никогда, верно? — Снова сводя все к шутке, говорит Дазай. — Это не тот случай. Слишком много воды утекло с тех пор, иногда стоит быть более пунктуальным, ты знаешь? –Ткнув пальцем в чужую грудь, объясняет он. Его не коробит от чужого взгляда с высока, он ведь знает сам, что может править этой ситуацией сам. — Я хочу все вернуть. — Без доли усмешки говорит Дазай. — Хоти и дальше, тебе никто не запрещает. — Чуя, я серьезно, я скучал все это время. И мне очень стыдно за свой поступок. — Хорошо заливаешь, можешь идти отсюда, двери сам знаешь где, надеюсь, не потеряешься — Мне правда жаль… Его раздражает эта настойчивость. Вымораживает до кончиков пальцев. Чую бесит это игнорирование слов. Он вновь не прогнётся. Не наступит вновь на одни и те же грабли. Как бы его сейчас не тянуло к Дазаю, здравый смысл все ещё побеждает. Это будет глупо, несуразно, и больно. Он достаточно настрадался за эти четыре года полного молчания, чтобы вновь повторять этот порочный круг. Дазай как новая доза которая манит, дурманит, а после кидает в адские мучения. С него хватило. — Дазай, знаешь, что я тебе скажу? — Беря в свои ладони чужую руку и чуть сжимает ее, — Иногда пора просто игнорировать свое прошлое и не оборачиваться. Будет плохо, адски больно. Хах, да кому я это рассказываю, ты же сам все это прекрасно знаешь. Просто забыть и шагать дальше, не тянуть за собой баласты. — осторожными маленькими шагами тянет за собой, все ещё смотря в чужое лицо. — Я не хочу возвращаться, не хочу делать прежние ошибки, и не хочу чувствовать все те муки, через которые успел пройти. Тебе тоже пора это сделать. — погладив большим пальцем костяшки на чужих руках, сказал он, руку отпустив. — Это значит «нет»? — С последней надеждой спрашивает Дазай. — Да, если ты не готов в нашей истории поставить точку, это сделаю я. Это ведь надо кому-то сделать? — Обматывая чужую шею своим шарфом, сказал он. — Наверное… — рассеянно пробормотал Дазай. — Умница, быстро учишься, Осаму. В целом, как и всегда. — Сказал Накахара глухо рассмеявшись в конце. Дазай натягивал свое пальто и обувь, и уже готовый выходить поворачивается на чужой голос. — Тебе этот цвет идёт гораздо больше, чем черный. — Смахивая с плеч на пальто несуществующие пылинки, и поправляя воротник сказал Чуя слабо улыбаясь. — Удачи, Осаму. — поцеловав на прощание в щеку, пожелал он, и наконец открыл двери пропуская в подъезд его. — И тебе… Прощай! — Оторопело ответил он, и побежал вниз по лестнице стараясь не оглядываться. Быстро захлопнув двери, Чуя скатился по ней к полу, упав на колени. Внутри все снова разваливаться. Он вновь разбит, но на губах только едва заметная улыбка. Удача ему точно ещё пригодятся, он не смеет в этом сомневаться. Ему снова чертовски плохо, но с плеч наконец свалился весь тот груз, что сидел на нем годами. Все что не делается всё к лучшему. Верно ведь? Чуя чертовски сильно хочет в это верить.