Gaunt

— Эй, бро, — Чана окликают, но он не сразу понимает, что это адресовано ему. — У нас съемка. Если ты закончил — уходи. Верно. Чан — лишь работник местного кафе. На стажировке ему объясняли, как надо вести себя на таких заказах. Заходишь тихо, на модель не смотришь. С фотографом не говоришь. Нужна помощь — подходишь тихо к ассистенту. У них обычно бейджик на шее, так что запутаться сложно. Выкладываешь заказ на стол. Проверяешь стаканчики, салфетки, вилки. Сверяешься быстро по чеку — точно ли ничего не забыл. И уходишь. Оплата — онлайн. Спасибо — не услышишь. В этом агентстве работают гении, Чан. Гении не говорят «спасибо». Это ты должен их благодарить. Чану это все не то чтобы нравилось, но какой у него был выбор? Ссора с родителями, дорогущее обучение в кулинарной школе в Австралии… Все для чего? Чтобы в итоге вернуться в Корею и осесть в кафетерии. Собирать сэндвичи для избалованных снобов и диетические салаты для зазнавшихся недо-знаменитостей. Вот и все, на что он способен. Вот и весь потенциал. Но могло быть и хуже, да? Например, он мог не найти работу совсем. Или, ну вот например, ну вот чисто случайно Втрескаться в модель. Так глупо, да? Хорошо, что этого не происходит. — Прошу прощения, — вежливо кланяется, а сам глаза от парня с трудом отводит. Мог бы — оставил бы их здесь, но приходится унести с собой. Ангел. Он видел ангела, сошедшего с небес. Но все могло быть хуже. У ангела оказывается вполне земное имя. Енбок. Когда Чан слышит его впервые, сразу же узнает, что реагирует парень на него не так, как другие люди. Он морщит нос, закатывает глаза и отмахивается, мол, не слышу тебя. Енбок не любит свое имя. Почему? Чан не знает. Чан собирает ему цезарь и копошится у кофемашины. — Он Феликс, — сам то ли Феликс, то ли Енбок, молчит демонстративно, но ему говорить и не надо, у него есть личный голос. Мелодичный, красивый. Такой же, как его владелец — стройный, высокий и до безумия красивый. Не такой, как то ли Феликс, то ли ангел божий, но тоже вполне ничего. Чан ничего ему не говорит. Даже когда то ли Феликс, то ли свет его жизни, покидает кафетерий, даже не притронувшись к салату, ничего не говорит. Они видятся в кафетерии снова и снова. Чан говорит «привет», но в ответ слышит лишь заказ. Его бы это устраивало больше, если бы парень приходил хотя бы каждый день. Или хотя бы раз — без своего высокого компаньона. Но они — всегда вместе. Всегда на диете, только кофе пьют как не в себя. Никогда не доедают. Чан вообще не уверен, что они едят: еда обычно так растерзана, что по порции уже ничего непонятно. Они выглядят как две королевы, держат себя, как два пупа земли. Но говорят всегда тихо. Не смеются, даже когда шутят — лишь тихо ухмыляются. Какой-то слух в очереди сообщает Чану, что они встречаются, хотя им не стоило бы. Чан тоже думает, что не стоило бы. И знает, что с этим делать. Высокий парень исчезает. Очередь говорит, что его позвали на съемки в Китай. Хенджин, кажется, так его зовут, тут вообще большая шишка — самый успешный манекенщик в истории фирмы. Очередь гудит — ему завидуют. Очередь гудит — ему поклоняются. Очередь вопит — о нем мечтают. Очередь шепчется — Феликса давно не видно. Чан тоже это замечает. Однажды Хенджин возвращается, а вместе с ним — и Феликс. Наверно, просто есть один не любит, думает Чан. Выглядит Хенджин неважно — это почему-то сразу бросается в глаза. Вроде бы — все также красив. Но какой-то бледный, почти что серый. Голос слабее обычного. Должно быть, съемки были изматывающими, предполагает Чан вслух. Хенджин кивает. Чан предлагает ему круассан за счет заведения, но тот отказывается. Феликс даже не смотрит на него. Чанбин, повар, что работает здесь уже пятый год, советует Чану оставить это все. Он видит их на парковке однажды. Они сидят на капоте машины и курят. Вид у них не то чтобы довольный. Даже не умиротворенный. Взгляд — пустой и слабый. Феликс кладет голову на плечо Хенджина. Тот от этого жеста словно бы проседает. Чан думает, что на его плече голова Феликса бы смотрелась лучше. И понимает, что пора что-то с этим делать. Чан впервые предлагает ему сделать кофе покрепче 22 сентября. У Феликса, кажется, перемыкает от нестандартности их диалога и он, наконец-таки, поднимает на него глаза. Чан говорит, что он выглядит сонным и что ему несложно немного «подкрутить кое-что». — Спасибо, — тихо отвечает Феликс. — Но меня кроет от кофеина. Чан кивает. Его грудь разрывают изнутри чувства, но он лишь поправляет фартук. — Это ты пялился на меня на съемках Келвин Кляйна, да? Чан обмирает на секунду, но снова — кивает. — Это ничего, — говорит Феликс. — Далеко не самое худшее, что со мной делали без моего согласия. Чан чувствует себя убитым и сожженным. Но Феликс говорит «увидимся» вместо «сдачи не надо», и это дает ему надежду. Хенджин снова уезжает. На этот раз всего лишь в Пусан, но на целых две недели. Там какой-то большой показ мод. И это все Чан знает уже не из очереди. Феликс сам рассказывает. Он заходит теперь иногда и один. Болтает с Чаном, оперевшись на стойку. Рассказывает кратко о своих съемках, выспрашивает разные слухи. На самом деле, он может говорить хоть о популяции пингвинов — Чан все равно будет рад. И однажды он ему об этом говорит. Феликс лишь загадочно улыбается. Чан предлагает ему свежий сэндвич с курицей. Феликс говорит, что не голоден. В октябре они случайно пересекаются с Хенджином аж дважды за день. Сначала — на съемках. Чан впервые видит блондина без рубашки и может поклясться, что успел пересчитать все ребра за тот короткий промежуток времени, что смотрел на него. Второй раз они сталкиваются в туалете. Чан слышит, как в кабинке кто-то блюет и предлагает помощь. Если бы он знал, что там Хенджин, то, наверно, не стал бы. Но теперь он понимает чуточку больше. Чанбин говорит, что их таких пруд пруди. Едят полпорции, четверть порции. Едят один салат. Пьют только кофе. Притворяются, что едят. Блюют в туалете, подолгу чистят зубы. Обмениваются в темных углах названиями слабительных и таблеток для подавления голода. Курят помногу, потому что, когда куришь мало — есть хочется только больше. Они травят себя, боясь, что иначе затравят их. Они просто хотят быть нужными, быть важными. Быть лучше, быть стройнее, быть красивее. Они хотят денег, славы и любви. Но больше всего хотят просвет между ляжками, скулы и острые ключицы. Хенджин — не первый и не последний. Но наверно единственный, который и правда смог чего-то добиться. Это дерьмово, говорит Чанбин. Таких, как он, надо лечить, а не в Китай отправлять. Их перерыв заканчивается. В середине октября Чан спрашивает у Феликса, почему он не доедает свой салат. Он почти уверен, что тот не съел ничего, но делает вид, что это не так. Феликс отвечает, что не голоден. И смотрит так упрямо, что Чан все понимает. Он предлагает ему сладкое. Соленое. Острое. Веганское. Диетическое. Органическое. Приготовленное собственноручно. Феликс никогда не отказывается. Берет тарелку, берет вилку с ножом. И режет. Режет без конца. Кусочек на кусочки. Те снова на кусочки. Режет и режет, пока все не превращается в мерзкую вязкую кашицу. Тогда он берет вилку и водит туда-сюда. Накалывает, перекладывает. Катает по тарелке туда-сюда. Если замечает, что Чан смотрит на него, даже что-то закидывает в рот. Чанбин говорит, их агентство слишком статусное для того, чтобы позволять моделям подыхать от голода. Если о Феликсе или Хенджине кто-то узнает, их карьере крышка. Чан говорит, что все и так ведь знают. Чанбин отвечает, что он не не прав. Феликс зовёт его в кино и затаскивает на задний ряд. Кладет руку на бедро и тепло дышит в ухо, касаясь мочки кончиком влажного языка. — У тебя ведь Хенджин, — тихо говорит Чан. — Я голоден, — отвечает Феликс, опуская голову к ширинке Чана. — Накормишь меня? Черт возьми. Хенджин знает о них, но не делает ничего. Чан снова видит Феликса голым на рассвете. У того самолёт через два часа. Он едет в Китай, у него новый контракт. Все это он рассказывает, рассматривая себя в зеркале. Взгляд — требовательный. Ищет в себе новые складки. Его мало. Его так ничтожно мало, что Чан мог бы сломать его одной рукой. Просто обнять крепко и переломить пополам. Он так хочет его обнять. Он подходит со спины. Аккуратно отнимает его руку от бедра и укладывает себе на затылок. Целует бережно в шею, ведёт по бокам. Трётся членом о голую задницу. — Только не кончай в меня, — просит Феликс. — У меня потом всегда ощущение, что все знают. Чан бы хотел, чтобы о них все знали. Но просто нагибает Феликса вперёд, заставляя упереться обеими руками в раму зеркала. Порочныйпорочныйпорочный, шепчет Феликс и смеётся. Он и сам тот ещё шалун, как оказалось, и Чан в нем это обожает. Его спокойную покорность. Его тихие смешки. Его грязные словечки, которые он обязательно сопровождает мокрыми поцелуями. Его тихий стон, когда в него проникает первый палец. Его шипение после третьего. Его дикий взгляд, когда терпеть уже нет сил. Чан любит ощущать себя внутри его тела. Любит, как они контрастируют. Широкоплечий, сильный и мускулистый Чан. И утончённый хрупкий Феликс, что тщетно пытается смахнуть капельку пота с носа. — Быстрее, — он что, и сейчас думает о своем вонючем Китае?.. Чан не спрашивает. Чан толкается вперёд так сильно, что Феликс впечатывается щекой в зеркало. Чан тянет назад и велит смотреть. Феликс охает, на автомате пытается свести колени, прикрыть пах. Он не краснеет. Только улыбается. Чан сходит с ума. Отодвигается, выходя, резко, додрачивает себе в кулак. Обычно Феликс предлагает помочь, но сегодня, кажется, у него даже толком не встал. Так бывает, когда ненавидишь свое тело. Чан тоже его ненавидит. — Может, поешь перед выходом? Феликс не голоден. Перед Рождеством они узнают, что Хенджин в больнице. В агентстве все шепчутся, что отравление. Феликс, чуть вздрагивая, говорит, что Хенджин ещё долго держался. Когда они встретились, Хенджин уже не записывал калории, как Феликс сейчас. Потому что уже не ел ничего, кроме кубика льда раз в сутки. Иногда у него случались хорошие дни. Но они всегда заканчивались выблеванным ужином. На третий месяц их отношений Феликс пообещал себе, что никогда не поцелует его снова. Привкус рвоты был ему отвратителен. В больнице, кроме Чана и Феликса, внезапно оказывается и Чанбин. Черт его знает, когда у них все завертелось, но Хенджин выглядит лучше. Чанбин после говорит, что это все из-за капельниц. И что тело Хенджина уже не может принимать еду самостоятельно. Он ни на что не надеется. Феликс падает в их квартире. Слишком резко встал. Чан говорит, что его в следующий раз может и не быть рядом, чтобы поймать. И ещё — что он ненавидит больницы. Чан почти не говорит с Хенджином, но однажды спрашивает: — Тебе правда не хотелось есть? — Я помню, что хотел быть красивым, — отвечает Хенджин, поправляя питательную трубку в носу. И просит дать ему зеркало. Чан отказывается. — Ешь. — Я прошу тебя, поешь. — Я люблю тебя. Ешь. — Ешь, черт тебя дери. — Я тебя брошу, если ты не поешь. Но Феликс не ест. А Чан не бросает. Звонок среди ночи. Хенджин умер. Феликса в кровати нет. Феликс возвращается на пятый день после похорон. Чан его не пускает. — Я ненавижу больницы, — напоминает он. — И трупы тоже ненавижу. — Но я тебя люблю. — А надо любить себя. Они пытаются снова. Феликс записывает калории в тетрадь, но, пока он ест, Чан согласен с этим мириться. Однажды ночью он выясняет, что Феликс бегает по лестнице вверх-вниз. Уходит сам. Третья попытка. Заплесневелый кусок сэндвича в салфетке под грудой носков. Хенджин умер полгода назад. Феликс следующий. Чан хочет сдохнуть до. Чанбин советует уволиться. Ты отличный парень конечно, но тебе надо спасать себя. Его уже не вытащить. — Поверь мне, — говорит он. — Я пытался. Но Чан верить не хочет. Хенджина нет уже 8 месяцев и, кажется, Феликс о нем забывает. — Ешь. — Я не буду. — Тогда я уйду. — Тогда я умру. — Ты и так умрёшь. Но Феликс не ест. Чан увольняется. Собирает вещи, покупает билет до Сиднея. Ему предложили место су-шефа в одном пляжном ресторане, и это, честно говоря, предел его мечтаний. Корея ему осточертела. Феликса он бросил. До вылета сорок минут. Табло неприятно мигает, пока Феликс не закрывает его своим светлым ликом. Спортивная сумка, лёгкая куртка в руках и солнечные очки — вот и все, что при нём. — Ты голоден? — спрашивает Чан. Феликс кивает.