шесть.

звук крутящегося барабана похож на звук ломающихся ребер. будто кто-то запустил большую мясорубку, как в клипе пинк флоид, и скинул туда все это месиво из покореженных и пережеванных трупов. и вот, они крутятся там, покореженные и пережеванные, и мясорубка дожевывает их, доламывает чудом уцелевшие конечности и кости, и звук там такой же, как у крутящегося барабана револьвера. даби не нравится мясник, который рулит этой большой мясорубкой. он неаккуратный. даби бы доломал все кости. из окна тянет холодным августом. последняя уцелевшая лампочка, подмигнув на прощанье, погасла, погрузив комнату в холодную августовскую темноту. в этом году лето холодное, думает даби. и дело тут совсем не в погоде. просто, если следовать третьему закону ньютона, то все сходится: прошлым летом даби встретился с силой, дающей тепло. сейчас настал момент, когда нужно встретиться с силой, дающей холод. все логично и просто до тошноты. даби смеется, сгибаясь пополам и утыкаясь лбом в пыльный пол. он в такой хлам, в какой не был последние лет -дцать. и совсем-совсем некому ему запретить. совсем совсем некому. шесть попыток. одна пуля. даби не страшно умирать, даби подходит к вопросу с педантичностью профессионального самоубийцы: для последней вспышки даби выбирает трассирующую пулю. света здесь больше нет, огонь, подаренный прометеем, затоптан лично даби, и больше никакие боги не спустятся к нему, чтобы подарить второй шанс. придется освещать себе путь самому. так, как умеет, так, как научился. даби приставляет дуло к виску и думает, что все будет иронично-глупо, если все закончится сразу. перед щелчком даби закрывает глаза. он видит лес и маленького тойю, забившегося под деревом. тойя плачет, и совсем некому его успокоить. совсем совсем некому. тойе так больно, тойе так плохо, что даби становится жалко пацана, поэтому он протягивает ему руку. с него не убудет, он все равно попадет в ад, одним убитым больше, одним спасенным больше, без разницы. тойя смотрит на него сквозь ледяную пропасть аквамарина. даби смотрит на него сквозь застывшую ниагару. он улыбается, понимая, что скорее сойдет за пеннивайза, чем за рональда макдоналда, но это не то что бы важно, потому что тойя протягивает ему руку в ответ, улыбаясь. даби спускает курок. птицы в лесу, испугавшись щелчка, взлетают вверх. мясорубка прокручивается, хрустит позвонками. даби открывает глаза. пыльный пол все еще под ним, а холодный август все еще заталкивает воздух в его легкие. даби перекладывает пистолет из правой в левую, передавая ход. все по правилам, все по честному, никто из игроков не блефует. чтобы попасть в знаменитые 16,6%, нужно быть везунчиком. как-то однажды атсухиро притащил на базу статуэтку хотэя, поставил ее в самой центральной части самой центральной (единственной) большой комнаты. даби не верил в приметы, но исправно тер живот фигурке. он не успел закончить ритуал: после 299 раза шигараки как-то случайно (а может и нет) распылил фигурку. тогда-то, видимо, удача и отвернулась от даби. пистолет прижимается к левому виску, ища тепла. даби пьяно улыбается потолочному богу: наивный. у даби нет тепла, котором он мог бы поделиться. теплом в их семье делился нацуо. даби закрывает глаза и чувствует, как брат крепко прижимает его к себе со спины. кажется, тойе тогда приснился кошмар, и он пришел спать в комнату к нацуо. они часто спали так, в обнимку. тойя чувствовал, как нацуо аккуратно гладит его по пушистой, взъерошенной голове и рассказывает всякую чушь про созвездия со стороны западного полушария. нацуо называет тойю «звездным принцем» и смеется. говорит, что ему бы родиться под регулусом, где-то в августе. и где-то совсем не здесь. тойя сонно улыбается, и кошмары отступают, испугавшись звезд. тойе спокойно, тепло и тихо. нацуо сопит ему в ухо, крепко-крепко прижимая к себе. даби хочет остаться здесь, в детской спальне его брата, потерявшейся где-то в заплесневевшем прошлом. пистолет щелкает, и даби надеется, что не проснется. тойя спит в детской спальне нацуо, пока даби открывает глаза. декарт снова оказался прав: даби мыслит, и, следовательно, существует. его могла покинуть удача, но не чувство юмора вселенной. даби ломано скалится, перекладывая пистолет из левой в правую. даби не знает, кто придумал эту народную забаву, в которой есть ты, пистолет, пуля и глубочайшая бессмысленность бытия, но нужно отдать ему должное: чувак умел развлекаться. окно звенит рассыпающимся по полу рисом; видимо, собирается гроза. жаль, что мы пережили ноя, думает даби. там каждой твари находили свою пару. ему бы, конечно, вряд ли нашли, а вот тоге бы не помешало. тога вообще забавная. даби не говорит этого вслух, да и уже вряд ли скажет, но он будет по ней скучать. вряд ли кто-то на этой земле понимал его лучше, чем эта взбалмошная барышня. даби как-то держал ей волосы, когда она перебрала на какой-то из их вечеринок в честь абсолютного ничего. а еще он как-то тащил ее окровавленное тело на своей спине, пока она затирала ему про то, что кровь красная, а вот у нее она точно розовая, как клубничный милкшэйк. даби не спорил и говорил, что все именно так, конечно же розовая, принцесса, а красным шлейфом за нами тянется моя кровь, не парься. твоя-то точно розовая. даби таскал ей украденные из супермаркета леденцы, его очередное несказанное «спасибо» за то, что она опять зашила его раны. как-то даби спросил у нее, когда она так ловко научилась управляться иглой и нитками. тога улыбалась, смотря на него своими большими-большими глазами-нейротоксинами. она так и не ответила на этот вопрос, а даби никогда не спрашивал снова. в кармане его плаща лежат слипшиеся от жара и времени конфеты. где-то на периферии звучит щелчок пистолета. на переднем плане звучит мысль — он забыл отдать сладости тоге. жаль, пропадут. даби открывает глаза, моргая. картинка перед глазами плывет, в голове гудит. видимо, не так уж и сильно бог любит троицу. даби наощупь находит на полу пачку сигарет. там осталась последняя. он затягивается, выталкивая застрявший холодный август из легких, перекладывает пистолет из правой в левую. если бы тут был шигараки, он бы уже вытащил сигарету у даби изо рта и затянулся сам. однажды даби подумал, что если не сгорит где-нибудь и не застрелится как-нибудь, то точно умрет от спида, который подцепит однажды от босса. даби никогда не понимал его. даби никогда не хотел его понимать. они жили в разных системах координат, не было смысла перетаскивать точки и линии туда, где им не место. даби улыбается, подмечая забавную мысль: в одном они точно были похожи — им обоим здесь не место. даби не понимал томуру и не собирался, но факт оставался фактом: даби его принимал. с его странным кинком на эдварда-просто-руки-без-ножниц, с его безумными планами по переустройству хотя бы этой вселенной, с его бездонным одиночеством, которое они делили пополам, находясь в разных концах галактики. возможно, даби бы не сдался, если бы знал, что томура тоже не сдался. но даби не знает. поэтому даби сдался. курок щелкает под аккомпанемент дотлевающей сигареты, застывая где-то между кончиком и фильтром. не в этот раз, паркер. экран загорается, лимонно-желтым светится яркая надпись win. следующий уровень. даби вздыхает, перекладывая пистолет из левой в правую. теперь его шансы 50 на 50. даби ненавидит, когда шансы делятся на две ровные половины. либо да, либо нет. отвратительное слово — «либо». даби ненавидит его с тех пор, как не попал в те самые 50% вероятности родиться лучшим ребенком. идеальным ребенком. он либо будет им, либо нет. энджи его либо полюбит, либо нет. у него либо будет шанс, либо нет. до сих пор даби везло только на отрицательную половину. нет, не будет. нет, не полюбит. нет, никаких шансов. даби зажмуривается, прижимает дуло к виску, желая продавить им череп. воспоминания об энджи всегда продавливают его изнутри. от них всегда больно, как от разодранных в детстве коленок. как от незаживающих ожогов. как от медленно белеющих волос. как от хлесткого отцовского «нет», гильотиной отсекающей все вероятные «да». тебе либо повезет, либо нет. даби мысленно молится кагуцути, надеясь на «да». пистолет щелкает, оставляя после себя скрежет пустого и гулкого «нет». мясорубка проворачивается, сминая черепа. даби истерически смеется, перекладывая пистолет из правой в левую. у него ничего не осталось. у него никого не осталось. и он ни у кого не остался. уставший, нагретый ладонями металл скользит в руках, желая свалить куда подальше. даби тоже все это совершенно не нравится, но он же терпит, значит, и пистолет потерпит. даби закрывает глаза. он надеялся, что до этого не дойдет. на зубах, крошась, скрипит горькое, как застоявшееся масло, «нет». ястреб расцветает болезненно-красным с обратной стороны зрачка. его личная бетельгейзе. он дышит метастазами их общих вдохов и выдохов, он смотрит остатками разорванных в клочья облаков. даби машет головой, желая вытряхнуть эти тошнотворно-цитрусовые образы. даби хочет запретить ястреба, объявить его персоной нон-грата в своем сознании, закрыть все границы и выставить на блок-постах вооруженную до зубов охрану. ястреб улыбается, и даби касается его обласканной солнцем кожи. даби удивляется, как после этого не взрывается планета. даби хочет сломать себе пальцы, чтобы не_касаться_больше. даби хочет сломать себе пальцы, потому что не_прикоснется_больше. ястреб тянет к нему руки, вкладывая в его ладони ярко-красное, до нервного живое сердце. оно бьется по-птичьи быстро, и каждый его удар ведет на эшафот, откуда — вниз, в хаос спутавшихся волос и линий на ладонях. на эшафот, откуда — вниз, в глубину ставшего таким родным тела. даби выдирает из себя ястреба, воспоминания о нем слезают, как с прокаженного — кожа. даби прижимает ее к себе, садит на скобы, втирает, как святое масло. лишь бы осталось, лишь бы не потерять. ястреб — тень на фоне хиросимы, хрупкость острых ключиц, игра, в которой у даби ни шансов на победу, ни на поражение. даби рисует красным, пока ястреб спит, свесив руки с кровати. даби рисует на них красным то, что с ними уже никогда не случится. ни в этой, ни в какой другой реальности, кроме того проклятого города, который даби с усердием сизифа возводит в своей голове. там у них, возможно, есть шанс. вне его стен — вряд ли. даби вдыхает густой, тяжелый воздух, пока где-то там, внутри его содома и гоморры, волосы ястреба щекочут щеку. даби выдыхает мутным сознанием и тем, что уже не случится. ни здесь, ни там, никогде. даби разгрызает эти черствые хлебцы, даби рвет эти красные канаты, даби по дощечке разбирает все мосты между ними, но ястреб закономерно воскресает святым или проклятым шрамом поперек его памяти. даби обещает искать его там, где его никогда не будет. ястреб обещает капать на него с неба или серых крыш. даби не хочет однажды не смочь расплатиться за эту память, поэтому закрывает счет в банке, пока время со своими безжалостными коллекторами не отобрало последнее. даби замерз, вокруг — крыша, а солнце, не выдерживая своего веса, оседает и закатывается за высотку. в поисках нужного слова он разрывает тишину, но все они звучат не просьбами, а приказами. ястреб смеется, и что-то внутри даби лопается, как случайно наткнувшийся на иглу воздушный шарик. они смотрят куда-то, где их никогда не было и не будет, и что-то ускользает вслед за полуденными тенями. ястреб ежится и говорит, что, кажется, будет дождь, надо бы сваливать. даби соглашается, надо. ястреб встает, разминая затекшую спину, смотрит на даби как-то по-последнему скомкано, а после, махнув рукой, шагает вниз с крыши. даби шагает следом. трассирующая вылетает из дула под грохот грома. бетельгейзе взрывается.