Поинтереснее твоих компроматов

***

— Правду? — Денис ухмыляется нервно, ехидно улыбается, вскидывает брови вверх изломанным домиком. — Пра-авду. Это ты мне скажи: ты зачем сюда поехал, а? Хрипловатый голос его срывается, гортанно и высоко дрожит из-за болезненного кома в горле. Он подходит ближе, с каждым разом босо ступая всё осторожнее, склоняет голову набок и недоверчиво щурится. Ему страшно. Он не понимает. Хочется выговорить абсолютно всё. Прямиком и сразу. Вот так вот выложить всё и пустить на самотёк. Выплюнуть, выблевать эту желчь. И плевать, что было бы дальше. Макс слушает. Пытается расслышать в нём те отклики нормального человека. Да, может, Денис всегда Максу казался не совсем адекватным и совсем чуточку припизднутым, а сейчас, как никогда раньше, Кольцов яро искал в нём человечность. Но, к сожалению, почему-то их там вовсе не видит, хотя и пытается. — Да, я дебил, мудак, что привёз Вас сюда, — Титов дышит тяжело, злостно. Хочет высказать всё, что только в нём есть. Всё, что ему на блюдце фарфоровом принесли и скомандовали произносить. Изнутри сожрёт, если не выскажет. — Но ты, сука, не дал нам отсюда уехать вовремя. Злость в Максе начинает кипеть. Злость, что не он это говорит. Страх — самое мерзкое, что только могло в нём быть после ненужной гордости и гордыни. А различие было в одном: гордость в задницу запихнуть было можно, а гордыню нельзя, потому что она тебя туда сама запихнёт. И бэкдор уже и ломануть не захочется, зная, что там есть. И страх этот им овладевал. С каждой секундой всё больше. Страх превратил и без того не самую чистую душу в полнейшее месиво с пиздецом и чернью. А самое страшное — что он не хотел оттуда выбираться. Это была его привычная среда обитания. Злость кипела, что он не может признаться, сказать правду. Признаться даже не ему самому, а себе. Макс знал это сам. Знал давно, со времён: — Титов? Да, бухали как-то вместе. И был ли смысл слушать его чистосердечные признания? Может, и был. Так, для личного самоудовлетворения и галочки: я снова оказался прав. Но ведь не более того. И хотелось едко в него всё это выплюнуть. Хотелось въебать со всей дури, видя, как тот боится и смеет после всего ещё огрызаться. Как собака с цепи за забором — на всех кидается, а достать не может. Не то потому что цепи не хватает, не то, мразь, боится, что пристрелят бешеную. Как собачонка маленькая с хозяйских рук тявкает, и чуть что — сразу носом в чужие ладони и на колени ссытся. Боится, огрызается, на весь мир злой. А злой то из-за себя только. И хотелось ему помочь. Один раз ведь почти получилось. — Ладно, правду, — Кольцов сбрасывает действие. Пару секунд думает:«Нужно ли ему это? И тому, и тому. Нужно ли слышать, говорить, помогать? Нужно ли всё это?». — За тобой я сюда приехал. TrueTalk зелёно пищит. Он говорит правду. Макс думает, что хорошо бы вообще объяснить смысл брошенной фразы. Всё то, что происходило ровно до этого абсолютно блядского момента, в котором Кольцов рьяно и растерянно пытался найти прежнего Дениса, того, из-за которого он сюда и поехал, могло придать разговору какую-то сопливо-декабристскую окраску. Подумает ещё, что Макс его любит. По-настоящему, ага. Как не смогла бы аморфная и недалёкая Соня, строящая из себя великую страдалицу мира всего. Они с ним даже в чём-то похожи. Как не смогла бы пропавшая Катя, ищущая любовь во всех, кто повёлся на её соблазн, лишь бы не оставаться одной. Как никто бы не смог полюбить Титова. Макс смог бы. За ним поехал, как верная жена в Нерчинские прииски. Ради него. Помочь хотел. На верный путь жизни поставить. Самому бы его найти. А он вот, альтруистом заделался. И думал: «а нахуй всё это?» И разъедала его злость. Разъедала так сильно, что Макс уже понять не мог: поехал он за ним после всего, произошедшего ещё в Москве, ещё задолго до этого классного, обещанного трипа, чтобы вытянуть из этих Топей, в которые Денис попал уже дважды. Поехал, чтобы помочь, напомнить о себе и случившемся между ними, вновь быть рука об руку и… вылечить Титова. Вылечить собой. Или поехал за нужным компроматом, которым так и хотелось ткнуть в самодовольную рожу? Макс ответ знал, но признавать, почему-то, не очень хотел. Хуй он клал на всё это негодование общественности, руководство, начальство и прочий мусор, копающийся в более низкосортном. Он прекрасно знал, почему ехал сюда. Но видя всю эту холодность, видя ненужный нахуй эгоизм и попытку показать безразличие, хотелось его просто размозжить. Кольцову рвёт башню. Рвёт так, что он выговаривает всё. — Хотел разобраться, что ты за человек, — правда. — Моська на тебя компромат искала, а я их нахер послал. — правда. Послал нахер, Ден, чтобы помочь тебе вылезти из этого дерьма не только через «ломаный бэкдор». Послал нахер руководство, которое меня сюда за тобой направило. Я и так, и так сюда бы поехал. В любом случае. Только какой вариант для меня будет выгоднее: помочь тебе или себе? Вытянуть тебя из дерьма или себя на новый уровень пихнуть, денежек заработать, место новое под солнцем найти, жить припеваючи? Я, почему-то, всех нахуй из-за тебя послал и поехал спасать. Себя нахуй послал. Ради тебя, самодовольного уёбка, что на себя дрочит и заливается смехом и спермой. — Хотел для радио «Свобода» профайл твой сделать. Портрет, блять, Героя Нашего Времени. Защитника, блять, простых людей. — Я думал, что смогу разжечь и найти в тебе прежний запал. А ты всё утопил. И сам на дно пошёл. И меня тянешь. А мне то плевать. Я за тебя и в огонь, и в воду, лишь бы ты был жив, Ден. А ты, сука, и в огне не горишь, и в воде не тонешь. — А ты говно человек оказался. Дениска-Редиска. И на людей тебе насрать. Да-а. Но мне тебя почему-то жалко, — Макс выпаливает это так резко, а Денис лишь смеётся. Мерзко так, как гиена. Наигранно, фальшиво, болезненно и обречённо. — Меня тебе жалко? — Денис вскидывает брови, ткнув пальцем в свою грудь, и подходит ближе. — Это мне тебя жалко, дрочер ты несчастный. Ты зря сюда поехал и сдохнешь зря. Ты посмотри на себя, — Титов презрительно смеётся. — Дебил ты деревенский. И свободу свою в жопу себе засунь, понял? Кольцов видит эту попытку оборониться. Ему больно, но он скажет, что всё это — хуйня, и что похуй вообще на всё это. Что хуйню ты, Максимка, несёшь. Несёшь хуйню. Надумал себе чего-то, помочь захотел. А нужна ему эта помощь? Он у тебя её попросил? Хотел ли он, чтобы ты ему помогал? — Ден, ты, если всех людей мразями считаешь, — Макс вдруг осекается, поджав губы. — То это право твоё, конечно. Но ты всех под одну гребёнку то не распределяй. Если из-за твоей хуйни в башке и психов, люди с тобой рядом находиться не могут, не в них проблема, понимаешь? — Макс мечется по его лицу, ищет хоть какую-то эмоцию, хоть какой-то отклик. — Ты можешь и меня мразью считать. Говорить, что я тебе жизнь испортил. Что тогда, что сейчас. Но я помочь тебе хочу. Слышишь? По-мочь. Бескорыстно. Ничего мне от тебя не нужно. Подпусти только. Я не ударю второй раз. — Охуеть, ты герой, а? — Титов ухмыляется, посмеивается, скалится. — Альтруист хуев. Ну, да. Скажи, что я тебе ну-ужен. Скажи, что тебе не по-охуй. Скажи, что лю-юбишь. Ага. Наеби прохожего, на себя похожего. Ты себе помоги, Герой Нашего Времени. Добродетель, блять. Ты, если в уши ебёшься, то прекращай: нахуй мне твоя помощь не всралась. — В уши, а не в задницу, — жмёт плечами Макс и видит, как Денис, скривясь, дёргается. Больно. — Ты не то, что не слушаешь, что тебе говорят. Ты себя не слышишь. Даже не пытаешься. Превратился в трусливого, загнанного и озлобленного на весь мир мудака, в песок зарылся, как страус, и сидишь. А кто к тебе подойдёт — так клюёшь, обороняешься, огрызаешься. Мразью себя выставить решил? Чтобы людей кидать не так больно было? Чтобы сами «видели, какой ты хуёвый», и уходили? Страшно раскрыться ведь. Страшно показать свою слабость. Правду сказать страшно. А этого не надо бояться, нельзя. Я же вижу, как ты боишься умереть. Боишься сильно. Слышал и слышу, как ночами рыдаешь. Я же вижу, как ты скалишься, только попробуй помочь. Руку помощи протяни — так ты её откусишь, нахуй, потому что тебе эта помощь настолько нужна, что ты боишься: тебя вновь бросят. Мёртвой хваткой вцепился, а как понял, что не прав, как понял, когда в дерьмо носом ткнули, так ваще прокусил до кости. Только не думай, что смерть — и есть выход, что ты ей отделаешься, себе жизнь облегчишь. Ты хоть раз бы правде в глаза посмотрел и засунул бы гордость в бэкдор свой. Доверился бы хоть раз, хотя бы себе самому. — А я и доверился, — разводит руками Титов. — Я доверился. А меня кинули. Бросили. Как шавку на снег в мороз. — Денис вновь смеётся. — Чё ж ты, герой? Чё ж ты бросил меня? Бросил, когда меня ломало. Бросил, когда я стреляться готов был, когда выть от боли хотелось. А сейчас, — и вновь разводит руками. — Когда всё в такой пиздец превратилось, помочь хочешь? Думаешь, что потрясения и вот эти все обстоятельства тебе на руку? Думаешь, сработает твоя журналистская психология? Вот сейчас, после того, как ты меня сломал, хочешь склеить всё, чтобы я тебя винить во всём перестал и себя начал? Чтобы прибежал к тебе? К единственному спасителю? Нихуя. Ни-ху-я. — Я ведь извинялся перед тобой, Ден, — выдыхает устало Макс. — Извинения свои, — Денис передразнивает, фальшиво скалится вновь. — На пару со свободой, в бэкдор себе засунь. Нахуй мне твои слова не всрались, понятно? — Да куда там понятнее то? — опускает глаза Кольцов, вскинув брови. — Ден, послушай. Просто послушай. Пообещай выслушать, блять, меня и не перебивать. — Если мне будет интересно. — Будет. — И если не будет похуй. — Не будет. — С чего ты, блять, взял то? — Ты никогда не умел врать. Даже себе. Макс тяжело выдыхает, хлопает по капоту машины, поднимая глаза. Не так, как Денис минут пятнадцать назад в непонятной истерике и приступе. Скалясь, чуть ли не оставляя вмятины. В непонятной истерике, хватая Макса за плечи, прижимаясь лбом ко лбу и яростно шепча что-то исподлобья. Макс постукивает спокойно, три раза. Титов подходит, откидывает по́лы шубы назад, словно плащ королевский, и присаживается на капот, кладя ногу на ногу. Выёбывается ещё. — Сними эту хуйню, Ден. — Нельзя, — тихо машет головой Денис. — Без неё я… — Кто? — прерывает сразу же Макс. — Не то эгоистичное хуйло, огрызающееся через слово, непринимающее помощь и нахуй поехавшее башней? Брось всё это. Без неё ты тот Денис, который… — Который, что? — нетерпеливо перебивает Титов. — Который меня на верный жизненный путь поставил и в моей же голове лютой хуйни натворил, — резко выпаливает Кольцов. — Допрос окончен? Мента из кустов можем отпускать? — А ты и мента сюда притащил? — Ну кто тебя знает, — опускает голову Макс, тяжело вздохнув, и уголком улыбается. — Захуярил бы меня тут. И Ариша бы не нашла. — Денису это смешным, почему-то, не кажется. Он только хмурится и поджимает губы, глядя на босые ноги. — У тебя в шубе петля хоть для топора есть, Раскольников недоделанный? Дай, посмотрю. Денис запахивает вдруг по́лы шубы и мотает головой в стороны. — Ден, — закатывает глаза Кольцов. — Брось эту хуйню. Титов тушуется, мешкается, приснимая шубу с плеч, и резко вдруг накидывает её снова, укутываясь, как в тулуп. — Давай, давай, — кивает медленно Макс, привставая с капота, и наблюдает, как Денис снимает шубу. Сворачивает её комком и зачем-то протягивает вставшему Кольцову. Макс пару секунд смотрит на мягкий свёрток и оглядывается на озеро. — Ведьму там свою увидел? — едко вдруг плюётся Титов. — Ага, — кивает Кольцов, мечась глазами по разбежавшейся воде. — Подарок ей принёс. Чтоб не замёрзла, сука. Кольцов вдруг замахивается, заводя правую руку за голову, и выбрасывает её с комком куда-то вперёд. Вязкая тишина лениво рушится недовольным всплеском воды и разогнанная тина с водорослями презрительно сползается кольцом снова, увлекая свёрток за собой на дно. — Это ты мне так за телефон мстишь? — Это я тебя вразумить пытаюсь, дурак, — Макс опускает голову и снова подходит к машине, присаживается на капот. — Ден, послушай меня: я хочу тебе помочь. Я тебя прошу об одном: просто дай мне увезти тебя отсюда. Я уйду. Сразу же, как только мы сойдем с поезда. В разные стороны. И всё. Если тебе моих серенад-эпитафий недостаточно, оглянись, блять, вокруг. Посмотри, какой пиздец происходит. Всё ещё думаешь, что у нас есть шанс выжить? — Ну мент то этот тут как-то живёт. — А ты с этим ментом хочешь жить? — склоняет голову набок Макс. — Или с Аришей? — Да иди ты нахуй со своей Аришей, — морщится Денис, кривя губой. — Вот и я о том, — поджимает губы Кольцов, вскидывая брови. — Никуда я не поеду, — отмахивается Титов вдруг и встаёт с капота. — Всё равно умру. Какая разница, где? Что тут, что там. Я просто…сгусток энергии, который скоро расщепится на миллионы этих… Как их, блять? — Молекул? — Да похуй, хоть атомов. — Потом и на атомы. — Да похуй, — бросает небрежно Титов снова. — Атомы, хуятомы. Я жить не хочу больше. Ни как молекула, блять, ни как атом. За-е-бал-ся. Нахуя мне это пустое существование? — Хотя бы для того, чтобы смотреть, как жизнь других в жопу ебёт, — пожимает плечами Макс. — А меня не ебёт? — А тебя не только жизнь. — Пошёл ты нахуй. — Ден, послушай, — тормозит его Макс, вытягивая руки вперёд. — В любом случае, ты прям щас не помрёшь. И ты это понимаешь, — Денис тупит взгляд где-то внизу. — Да ты тупо на психосоматике вывезешь ещё с полгода, а то и год. И чё, хочешь сказать, заебись тебе вот тут гнить? — Да устал я, мне уже везде заебись, — выдыхает устало Титов. — Никуда я не поеду. — Ну иди сюда, — Макс устало улыбается, тянет руки. Денис непонятливо выгибает бровь. — Иди, иди, — осторожно босо ступает шаг за шагом, оказываясь к Максу всё ближе. — Дай мне руки, — Титов, словно зачарованный, встаёт прямо напротив и смотрит на худые кисти. — Ден, просто дай мне руки, я — не ты, не откушу. — Денис поднимает обе руки перед собой и поворачивает их ладонями верх. Макс смотрит на тонкие запястья пару секунд, переводит взгляд на осунувшееся лицо и резко щёлкает замками колец вынутых из кармана наручников. — Блять! — вскрикивает вдруг Титов. — Ты чё, охуел что-ли? — Прости, Ден, — поджимает губы Макс, привставая с капота. — По-другому никак. — Снимай, блять! — Денис тычет скованными руками Максу в грудь, а тот спроваживает его к переднему сиденью, похлопывая по спине. — Ты чё, долбаёб что-ли? Снимай, блять, говорю! — Если ты прям щас не закроешь рот, я тебе, блять, его шишкой заткну. Титов нервно кривится, уронив взгляд на руки, и покорно садится в машину с небрежным: — Гандон, блять. — Я то, — нарушает тишину Макс, пытаясь завести машину. — Может, и гандон. Но я это делаю на благо отечества. Негодование общественности захуячу! — добавляет он, пригрозив пальцем. — И тебя спасу. — Слушай, ты, — дёргает руками Денис. — Добродетель хуев. Нахуй мне твоя помощь? Я щас выпрыгну из машины. — Не дёргай руками, синяки останутся, — усмехается Макс, осматривая погасшую приборную панель. — Мы на этой колымаге всё равно далеко не уедем. Прыгай, давай. — Да идите Вы все нахуй! Никуда я не пойду! — кричит Титов. — На-хуй! Первым, блять, самолётом. И ты, и мразь эта ментовская. У него то, блять, наручники раздобыл? — Да-а, — довольно тянет Кольцов. — Но в нашем случае — первым поездом, — Макс выходит из салона и открывает пассажирскую дверь, обойдя машину спереди. — А до поезда ещё нужно доехать, так что, вываливайся. Денис недовольно смотрит на галантно поданную руку и вылезает из машины, положив свой локоть на чужую ладонь. Макс держит его под руку, спокойно ведёт по дороге, а Титов вырывается, руку убирает, дёргается, шипит от боли в запястьях и проклинает всё. А в особенности Кольцова. — Нахуй тебе вообще это надо? — в какой раз уже спрашивает Денис за прошедшие двадцать минут. — Зачем? Для чего? Деньги потом получить? Народное признание, что спас создателя «ТруТо(л)ка»? Какой молодец? Ура? — Всё, блять, у тебя для денег, Ден, — выдыхает тяжело Макс. — Заебёшь. — А для чего тогда, умный, блять? — Да дорог ты мне, хули. Оба замолкают. Кольцову больше нечего таить, а Денису сказать. Вокруг тихо и странно тепло. Душно, словно, как перед грозой обычно бывает. Дорога влажная, грязная, на деревьях роса и капли с прошедшего дождя, а парит, почему-то, совсем не по-детски. Душно, но по спине и плечам бегут мурашки. Лесополоса вдоль расквашенной дороги, словно, не меняется. Они идут долго. Босой, растрёпанный и замёрзший Титов с наручниками на вытянутых вперёд руках, а сзади — Макс, всё пытающийся накинуть на чужие плечи свою жилетку. Денис ими ведёт, скалится, огрызается, но в итоге — сдаётся, и красная жилетка болтается на острых плечах, словно на вбитых в гнилую деревяшку гвоздях. В голове пусто и густо. Пустота вязкая, странная, как плесневелая патока, разливается едкой мокротой в горле и не хочет выходить, сколько кровью не кашляй. Мыслей много настолько, что высказать все их не получится даже к концу жизни. Не очень то и важно к концу чьей. Всё равно не успеется. Но от этого почему-то даже не больно. Макс надеялся, что все его речи и кардинальные меры были не зря. Да, было неправильно везти его куда-то против его же воли, но оставить его здесь Макс просто не мог. При всём своём прокуренном эгоизме и желании спастись. Как машина ментовская среди дороги стояла, так и стоит. Не обманул таки Козлов эМ-А.. Макс осторожно подкрадывается, стучит в водительское окошко УАЗика и отскакивает, когда капитан вздрагивает, с испугу нажимая на неработавший до этого сигнал, и дверь резко открывается. — Ты чё, дурной что-ли совсем? Так и инфаркт отхватить можно. — Вы второй раз не переживёте, — отмахивается Макс. — Привёл. — Я уж думал, он ваще кукухой поехал, — Козлов тянется, спрыгивая с сиденья, и осторожно поворачивается в сторону Титова. — Ещё и в наручниках. Да ты отчаянный. Хорошо подумал? — Подумал, подумал, — кивает быстро Макс. — Ну смотри, — старчески выдыхает Козлов. — Спрыгнет где-нибудь у Вологды… — Это всё здорово, конечно, — нервно мнётся Кольцов, возвращаясь взглядом к стоящему в стороне Титову. — Ты, капитан, зря не пизди. Вези, давай. — Да ясен красен. — Что пень — не ясень? — Не умничай, — морщится капитан, разгибаясь в спине. — Давай, грузи его и поехали. Козлов оглядывается на Титова, кивает, поправив рукой фуражку, и вновь залезает в салон. Титов же хмыкает, дёргая верхней губой, и разворачивается. — Ден, — осторожно начинает Макс, подойдя к Денису. — Садись, поехали на станцию. — Почему ты не можешь понять, что это бесполезно? — выдыхает Денис, разворачиваясь к нему лицом. По впалым щекам текли крупные слёзы. — Я не хочу, понимаешь? Мне это не нужно. Я хочу спокойно, блять, умереть. В ебучем, блять, одиночестве. Макс, если ты хочешь мне помочь — оставь меня. Просто оставь... — Да похуй, — пожимает плечами Кольцов, открывая заднюю дверь ментовского грузовика. — Грузись, давай. Денис смотрит обречённо, болезненно. Смаргивает подступающие слёзы, поджимает дрожащие губы, залезает в багажник и поджимает колени к груди, утыкается в них. Загнанный, несчастный и забитый хищником в угол. Макс знает это. Только дай свободу — сам глотку перегрызёт, первый набросится. Понимает, что поступает неправильно. Может быть, надо было оставить его здесь. Может быть, ему было бы так легче. Может быть, так было бы правильнее. Но Макс об этом думать не хочет. Да, было бы правильнее оставить больного человека спокойно умирать, не мучить и не таскать. Но Кольцов — прокуренный наглухо эгоист, похлеще самого Титова. Потому и не покупается на этот заплаканный взгляд и закрывает автомобильную дверь. — Сука! — тут же слышится глухо из-за неё. — Ненавижу, блять! Уёбки! Открой дверь! Открой, блять! Козлов, ну ты хоть взрослый мужик, адекватный! Слышь, Козлов, блять! — А ты говорил: домой хочет, — поджимает губы Козлов, смотря в заднее зеркало. — Не хочет чё-то. — Да дурак он и всё, — выдыхает Макс, смотря в зеркало. — Не понимает ещё. Дальше — тишина. Ведущий молча машину Козлов, поглядывая на фотографию сына в козырьке и заднее зеркало, Кольцов, изредка посматривающий на Дениса, и сам Денис, как птица с обломанными крыльями, бьющийся в истерике и багажнике ментовского грузовика. И больно было слышать эти возгласы, всхлипы, вздохи, глухой стук кулаков по сиденьям и шипение, когда медные кольца браслетов натирали тонкую кожу запястьев. Но Макс понимал, что так надо, так будет лучше. Лучше для него, пусть и эгоистично. Жить, зная, что он не бросил его второй раз, зная, что… Даже если он и умрёт, то умрёт не в глуши от голода и шизофрении, а от того, что так надо. Но надо уже далеко не Кольцову. — Ну всё, приехали, — рапортует Козлов, дёргая ручник. — Вытаскивай. — Тащкапитан, давай покурим хоть? — Макс бросает быстрый взгляд в заднее зеркало. — Ну давай покурим. Макс хлопает пассажирской дверью и чуть не застревает в липкой колее последождевой грязи. Странно, что ноги Дениса были абсолютны чистые. Грязь, словно, захватывала его ступни и тотчас отпускала, как неньютоновская жидкость. Капитан облокачивался на боковой корпус УАЗика, когда Кольцов разочарованно похлопал по карманам в поиске пачки. Козлов кротко усмехается, доставая из-за пазухи новую, запечатанную, и суёт ему в руки. — Должен буду, — кивает сразу же Кольцов, поджав губы, и легко улыбается, принимая другую сигарету из опустевшей упаковки. — Куда уж там, — усмехается уголком капитан, опуская голову. — Разве что в следующей жизни. — Ты чё это, капитан? — удивлённо щёлкает зажигалкой Макс и подносит к чужой сигарете. — Ливнёшь вот так? Неужто здесь остаться хочешь? — А ты то теперь куда? — затягивается Козлов, игнорируя предыдущий вопрос. — А разве… Есть варианты? — Да кто тебя знает, — жмёт плечами мент и трёт переносицу. — Давай, докуривай и валите. Капитан протягивает руку, зажимая сигарету в зубах, и исподлобья смотрит вверх. Макс тяжело вздыхает, крепко сжимая протянутую ладонь, и мент вдруг прижимает его к себе, похлопывая другой рукой по спине. — Футболку так мне прожжёшь. — Да иди ты уже, Господи. Козлов хлопает водительской дверью и поворачивает ключ зажигания. Кольцов смотрит в грязь под ногами и изгвазданные в хлам кроссовки, смотрит на загоревшиеся впервые задние фары, подходит к задней двери, рывком открывает её и смотрит на свернувшегося калачиком Дениса. Что-то в нём больно трепещет. Больной, бледный, худой и сутулый, в самом деле загнанный. Макс мысленно бьёт себя, когда в голове мелькает мысль оставить его здесь, и осторожно треплет Дениса за плечо. — С вещами на выход, Титов, — усмехается невпопад Макс. — Слышь, Кольцов! — мент вдруг привстаёт на сиденье и, взявшись за него рукой, поворачивается назад. — Там где-то ботинки валялись. Не босым же ему в столицу ехать. Макс благодарно кивает и оглядывает просторный и почти пустой багажник, из которого только вылез Титов, поддерживаясь его руками. — И ещё, — Кольцов вдруг слышит хлопок водительской двери и легко хмурится. — Держи, — в руках оказываются сложенные вдвое, чуть помятые купюры, которые Титов пихал менту ещё в самом начале. — Билет в жизнь. Не строй только из себя честного недотрогу. Возьми и валите уже, — Макс сжимает в ладони отданные купюры и тут же пихает в задний карман. Хочет сказать что-то ещё, как мент у своей двери опомнился снова: — Ключи, — и кидает маленькую связку, которая падает точно в грязь у кольцовских кроссовок. — Спасибо, — брезгливо кивает Макс, выудив чистую связку из грязной лужи, и слабо улыбается тронувшейся машине. Машина со свистом уносится вглубь душного леса. Макс, держа Дениса под раскованные уже руки, всё ещё смотрит ей вслед, пока Титов не вылезает из чужого захвата и садится на косую перронную лавочку. Чужое внимание привлекает станционная табличка с объявлением о двух новых пропавших. Макс с интересом вычитывает написанное от руки, кривоватое объявление и почти присвистывает. — Смотри, какая статья вырисовывается, — кивает на стенд Кольцов. — Поинтереснее твоих компроматов будет. А Денис толкает его в бок и шнурует ментовские ботинки, застегнув чужую жилетку. Не босым же ему в столицу ехать.