Легенда о волке

Kira Winter — Легенда о белом волке Мельница — Волкодав / Оборотень Chagunava — Золотой домик

— Да сколько же тут вас?! — клеймор взметнулся вверх, и собачья голова одной из чёрных тварей с белыми глазами без зрачков взметнулась в воздух, одновременно с чёрным телом замирая и взрываясь на тысячи чёрных теневых клочков, растворяясь в воздухе. Мечник тяжело дышал, уронив меч остриём в землю, и освободившейся рукой утёр щёку, хмуро оглядываясь кругом себя. Сперва кажется — тишина, и эта была последней. Но только кажется: на смену ей из кустов выходят ещё две, смотря неморгающими белыми глазами и раскрывая будто вечно ухмыляющиеся пасти, капая из них чёрной вязкой жижей, больше похожей на грязь, чем на слюну. У этих тварей можно разглядеть только их силуэты, края, грани, как у теней: звериные головы, звериные уши, звериные поджарые тела с длинными (чаще — собачьими) лапами и длинные хвосты, больше напоминающие лисьи или птичьи и непонятно где заканчивающиеся, ведь уходили прямо в землю и растекались чернотой, как кляксы. Вся эта грязь выходила из тёмной чащи, куда не проникает и капля света, и издалека могло показаться, что густая тень под светом луны на самом краю распадается на десятки кусков и разлетается в разные стороны. Обыкновенная тень была лишь силуэтом того предмета, что стояла между поверхностью и светом. Из ней можно сложить собачьи голову, лося, зайца или птицу. Можно дерево. Прекрасная детская забава, на самом деле, на вечер: добыл им лампадку или лучину — и занимайся своими делами, детишки развлекут сами себя, разыгрывая театры тени и света. Но эти Тени — не просто помеха свету. Эти были помехой всему населению: сначала — этого маленького городишки, затем — города побольше, затем — столицы, за ней — земли до берега моря и, наконец, всего человечества в целом. Эти осязаемые твари порождались самой тьмой и питались живыми душами, если могли повалить жертву и взглянуть ей в глаза своими бездушными белыми зеркалами в глазницах. От их шагов и грязи из их гадких пастей жухла трава и иссыхала земля. У тех людей, что жили на окраинах, погибал урожай, когда твари пробирались через ветхие ограждения к сараям и хлевам. Это были детища самой ночи, самой тьмы и самой смерти, выпустившей на прогулку свою псарню. Они даже толком не издавали правильных звуков — они подражали тому, что слышали, рычание то было, вой или блеянье, и от того постоянное повторение одних и тех же человеческих фраз одной и той же интонацией из их незакрывающихся пастей звучали ещё более жутко и неестественно. Их называли Чёрными псами или Тенями из леса. Чуя называл их Вшивыми Собаками или просто Шавками и рубил им головы серебряным лезвием своего верного клеймора с выкованным на лезвии его именем — Порча, истреблял целыми Стаями, пока они не прекращали появляться, и абсолютно уставшим и вымотанным возвращался в таверну за вознаграждением, а затем — в дом к местному Охотнику, который и пустил его на свободную постель на то время, пока с тварями не будет покончено. Забавно, что это был всего лишь третий день его пребывания в этом городке, а он уже чувствовал себя так, будто из него высосали всю душу. Порча протыкала насквозь эти чёрные тела, срубала лапы и головы. Когда Чуя, не заметив камня на дороге, споткнулся и упал на землю, одна из тварей напрыгнула прямо сверху, но напоролась пастью на выставленный перед собой клеймор и растаяла прямо на глазах. Едва ли не в буквальном смысле — Чуя поморщился, вытирая мерзкую грязь с лица, но быстро встал на ноги и вновь рванул вперёд, к лунному свету. И зачем он вообще залез в это гнездо в самой чаще? Их же там миллионы! Тьма кишит ими, как червями или осами в ульях. Ну конечно, он же храбрый, ему такие твари нипочём. Ему вообще всё нипочём, он ведь сам Накахара Чуя, великий и ужасный истребитель нечисти, пусть ростом и не выдался. В следующий раз нужно будет поумерить пыл, а то придётся ночевать прямо в лесу. Всё равно к восходу солнца они все, поджав хвосты, уползают в свою чащу. Нужно будет, к слову, разузнать, откуда же они вылезают, и заодно уничтожить рассадник, если получится. Лунный свет ударил в глаза, словно солнечный, стоило вылететь из леса наружу. В долину спускался небольшой овраг, и мантия цепляется за корягу на самом краю, порвав оборку. Чуя только по звуку и понял, что за что-то зацепился, но оглядываться и рассматривать повреждения было некогда: твари боялись только солнца, и на белом свете луны их просто… чётче видно. Мечник проскользил по оврагу на каблуках высоких сапог и выбежал на самую середину, такую спокойную и тихую, с невысокой зелёной травой, залитую холодным серебряным цветом. Чуя остановился, переводя дух и держа клеймор одной рукой. Сначала — тишина, как и всегда. А затем с обеих сторон начинают сочиться они, чёрные и полужидкие, грязные, тающие, как тёмные остатки весеннего снега. В ком-то угадываются тощие волки на длинных тонких ногах, в ком-то — высокие оленьи фигуры с непропорционально длинными, или высокими, или кривыми рогами, и все выползают из чёрной кишащей кучи, обретают формы, раскачивают головами, пока не наберут прочность и стойкость и не встанут крепко на ноги. Посмотреть на это взглядом человека, который видит это в первый раз в своей жизни, ещё и в абсолютной тишине, так это с ума сойти можно. Чуе такое видеть всё-таки попривычнее. Истребитель нечисти, всё-таки. Оборотни, лешие, вурдалаки, утопленники — не ново, чай. Но конкретно это — впервые. Он ещё не сталкивался с Тенями. Даже в книгах о них нет ничего толкового! Или Чуя всегда пролистывал эти заметки от руки на жёлтых пожухлых листах?.. Нужно будет перечитать. Они обступают со всех сторон, как чёрное море. Накахара встряхнул головой, убирая хвост рыжих волос с плеча за спину, окидывает тварей взглядом сквозь спавшие на лицо пряди и шумно выдыхает, сжимая кожаные перчатки на рукояти Порчи. На его лицо падает тень, когда он слегка наклоняется, прекрасно слыша, как позади него начинаются волнения — первая атака будет оттуда. И он… ухмыльнулся. — Подходи по одному, — произносит он низким, охрипшим голосом и резко размахивается, махнув лезвием в сторону. Разрубленная пополам Собака на секунду корчится и, замерев, взрывается клочками маленькой тучи над землёй, растворяясь в воздухе. Это послужило спусковым крючком для остальных. Ночь обещала быть долгой. Чуя не видел смысла пробиваться сквозь орду. В какой-то момент, когда его меч протыкает оленью голову, у него проскальзывает мысль просто начать крутиться вокруг своей оси, держа Порчу перед грудью, но это уже слишком глупо. Он, конечно, держит оружие в руках практически с того момента, как научился ходить, но так долго он ещё никогда не бился. Лапы, головы, хвосты, тела — части Теней летят в разные стороны, как и их зубы, рога, когти намереваются вонзиться в тело Чуи со всех сторон; Чуе не хочется знать, что будет, когда такая тварь укусит. Он давно понял, что все они принимают образы тех, кого убили, ведь в этих лесах крайне мало диких зверей и птиц, а те, что остались, показываются только утром и днём или вовсе прячутся где-то в городе — твари ещё не настолько смелы, чтоб нападать на людские поселения. Но долго ли осталось ждать? Вот городишко и был рад, когда пришла весть, что с юга пришёл Он — мечник. Великий мечник с серебряным клеймором, не робеющий пред страшными тварями. Вот смеху-то будет, если этот самый мечник устанет посреди битвы и падёт в драке с обычными Тенями! Чуе кажется, что луну за спиной заволокли тучи, но нет: это твари собираются высокой стеной, наступают друг на друга, рвутся в бой, лишённые разума, чтобы напороться на серебро. Чуя также подозревает, что серебро на них как-то не так действует: распадаться — распадаются, а погибают ли? Может, оседают на землю и собираются вновь? Он ведь не смотрел особо. Вот это плохо, на самом деле! Эта мысль выбила из колеи, и тень с оленьей головой сбила с ног, ударив тупыми — на счастье! — рогами под дых. Накахару подбросило вверх, и он упал на спину, выронив Порчу из рук. Блеск. Это конец. Сейчас твари напрыгнут на него сверху, прижмут к земле, задавят количеством и сожрут. Какой-то некрасивый конец для того, кто сражается с нечистью на протяжении… В общем, уже долго. Для его возраста двадцати двух лет. Но неожиданно в ту же секунду, как Чуя упал, бульканье, хлюпанье и подражание рычанию прекратилось. Мечник раскрыл глаза, сосредотачивая взгляд впереди себя, на тёмно-синем небе с яркими звёздами, и не увидел ни одной пары бездонных белых зеркал, сулящих лишь выход души из тела и смерть, зато услышал долгий, глубокий, протяжный волчий вой где-то не так уж и далеко. Накахара мгновенно переворачивается набок, смотря в сторону, и видит, как на краю обрыва по другую сторону долины стоит огромный зверь, медленно опустивший голову книзу и смотрящий на тучи чёрных тварей на земле. Без сомнений, это волк. Волк, от воя которого все твари замерли и будто забыли о существовании мечника, крови и плоти которого так упорно добивались с самого начала ночи. Они все, задрав к нему головы, будто превратились на мгновение в каменные статуи, а затем, оживившись и зазвучав ужасной симфонией отвратительных и неестественных голосов, бросились стремглав в сторону зверя. Чуе впервые за эти ночи хочется закрыть уши от звона в голове и уткнуться лбом в землю, но он, зажмурившись, лишь с трудом дотянулся до меча, воткнув его перед собой и упёршись в рукоять руками. Голова раскалывается! Но чем больше твари пробегают мимо него, тем тише звуки, и он поднимается на ноги, резко выставив клеймор перед собой — перескакивающая через него тварь на длинных копытах разрезала пополам сама себя и растворилась в воздухе. Твари теперь интересовались не Чуей. Твари стремились к волку, спрыгнувшему в самое пекло. Только Чуя не мог вздохнуть с облегчением. Глаз, повидавший много чудовищ на своём небольшом веку, прекрасно отличал обычного зверя от волколака — те обычно раза в полтора больше обыкновенного человека, а в случае Чуи… он не любил эти сравнения. И перед Чуей сейчас, чёрт возьми, возвышался самый настоящий волколак с тёмно-бурой шерстью, раздавшейся грудью, длинными высокими лапами и странными белыми отметинами на теле. У оборотней бывает, что остатки одежды остаются на звере, в которого обращаются проклятые люди. — Ну, конечно, ещё предводителя этих уродов мне не хватало, — Чуя смотрел исподлобья, утирая вспотевшее лицо перчаткой и тяжело поднимая клеймор за рукоять одной рукой. — Давай, напа- Но юноша договорить не успел. Прямо на его глазах тень, напоминавшая собаку, первой достигшая огромного волка, была раскушена пополам одной точной атакой зверя. Затем ещё одна, и ещё, и ещё, придавленная к земле лапами и просто-напросто раздавленная. Так это не вожак? Как интересно. В одно мгновение взгляды человека и волка встретились. Голубые глаза Чуи смотрели прямо в желтоватые глаза зверя, что стоял поодаль него, и Чуе, если честно, было трудно понять, на его ли стороне волк или тот просто убивает всё, что попадается на его пути. Ладно, волчок, сыграем по-твоему, а там разберёмся. В тот же момент Накахара взмахивает клеймором, отсекая голову теневому псу, а волк задавил оленеподобную тварь, разорвав пополам зубами. Оказывается, появление «напарника» значительно придаёт сил. Накахара почувствовал второе дыхание. Он рубил напропалую, кого-то отшвыривая от себя ногами, а кого-то хватая за чёрные шкирки и отбрасывая в сторону, в толпу, и толпы разбегалась в стороны, чтобы не быть сбитой с ног собратом. Чуя слышал остервенелое волчье рычание, но сам был готов зарычать, когда внезапно кто-то схватил его за рукав рубахи и оторвав кусок. Твою мать! «Чёртовы отродья! — шипел он, протыкая снизу через челюсть теневой волчий череп. — Вы хоть знаете, какими усилиями мне стоит отыскать одежду моего размера?!» Злость текла по венам, и если бы она могла светиться, Накахара осветил бы собой всю долину, как ярким солнечным днём. Меч с размаху разрубил чью-то голову, и ещё, и ещё, и горячее дыхание становилось всё шумнее и шумнее, а ноги тяжелели с каждым шагом. И, когда показалось, что ещё немного — и Чуя рухнет на колени, не в силах поднять руки, тени внезапно… кончились. Огромная тёмная орда, просочившаяся из леса, как кровь из свежей раны, оставалась в долине единичными чёрными каплями, да и те будто не решались подойти ближе, сутуля спины и выскакивая по границе, качая головами и будто вновь теряя прочность. Накахара тяжело дышал, опустив меч на землю и внимательно следя за тем, чтобы к нему не приближались — и действительно, всегда наступающие демоны словно растеряли былую уверенность в своих силах и кругами, но бежали назад, ныряя в землю и кляксами уплывая в темноту деревьев. Долина вновь очищалась, вот только трава на ней больше не зеленела жизнью — жёлтые и вытоптанные её островки как кровью поля битвы виднелись то тут, то там. И всё это затишье казалось не более чем тишиной перед бурей. Главное чудовище ведь за спиной. Чуя, выдохнув и обернувшись, утирая лоб перчаткой, смотрит на то, как большой бурый зверь, сверкая глазами, стоит в нескольких шагах. Накахара тяжело сглатывает на пересохшее горло, выпрямившись, и с неудовольствием понимает, что зверь, опустив голову, шагает прямо к нему. Плечи передних лап двигаются под шерстью, на одну из них он слегка прихрамывает — видимо, последствия битвы с ордой Теней, — и густой пушистый воротник контрастирует по густоте с остальным телом. Чем ближе волк подходит, тем больше Чуя различает, что белые отметины на нём — это не пятна на шерсти, а самые натуральные повязки, которые он сам себе порой делает, перевязывая раны. Разве на оборотнях не заживает всё, как на собаках? Буквально. Волк возвышается над мечником, закрывая своей тенью, и ветер треплет его шерсть, кажущуюся слегка вьющейся. Нельзя показывать страх, и Накахара, уставший и вымотанный, выдерживает взгляд волколака, в то же время прокручивая в голове все последние вести из города и понимая, что про оборотня в этих краях ему никто и ничего не говорил. Либо это какая-то хитрая уловка, чтобы мечник столкнулся с ним и погиб, либо… либо? Но оборотень не нападает. Чуя смотрит, задрав голову, ему прямо в янтарные глаза, крепко сжимая руку на рукояти Порчи. В свете луны голова волка светится, сердце мечника оглушительно бьётся — и от напряжения, и от усталости, — но на мгновение Накахаре кажется, что что-то в глазах волка… не так. В нём нет тех бессмыслицы и звериного безразличия, которые читаются во взглядах обернувшихся волколаков, потерявших над собой контроль. Но это лишь мгновение. Волк, моргнув, обходит Чую стороной так близко, что Чуя чувствует, как его плеча касается волчья шерсть. Зверь весьма скоро переходит на бег рысцой и оборачивается лишь тогда, когда останавливается на границе с тёмными деревьями. Волк в последний раз сверкает жёлтыми глазами и скрывается в темноте. Накахара, несколько минут послушав тишину и шорох ветра в высокой листве, с усилием убирает клеймор за спину под мантией и медленно бредёт обратно, к городу, почему-то уверенный, что больше ни одна тварь на него сегодня не нападёт, пускай далеко и не рассвет. Лес казался бесконечным. Чуя смотрел только вниз, на траву перед собой, мысленно облегчённо вздохнув, когда наконец из кустарников и зарослей вышел на тропу, с которой свернул несколько часов назад, погнавшись за Тенью-птицей. По пути он остановился у ручья, умывая руки, лицо и грязь с кожи одежды, какую можно отскоблить лезвием. У него уже давно не дрожали руки от тяжёлой монотонной работы, давно не дёргались мышцы лица. Да, когда-то в детстве он боялся каждого маленького утопца, а в кошмарах ему снилась мельница с заточённой в ней полуденницей. Но сейчас… Сейчас, в принципе, она тоже ему будет приходить в кошмарах, но уже не потому, что он её боится, а потому, что изгнать её будет очень сложно и муторно, а награды за неё — копеечные. За этих теней обещали сильно больше, вот Чуя и взялся, не раздумывая. Конечно, эти твари терроризируют горожан! А полуденницы что? Облюбуют место своего убийства где-нибудь на заброшенной мельнице или у колодца и живут себе, бродят, далеко не отлучаются, на прохожих не нападают сразу. В чём-то они с Чуей похожи, эти полуденницы… Только Чуя живой. Юноша уже не особо различал, где закончился лес и началась дорога в город. Его окружала одна темнота да свет луны, и взгляд он оторвал от дороги перед собой только тогда, когда впереди замаячили жёлтые огни окон и приглушённый шум ночной таверны. Иронично её название — Рыжий Лис. Чуя ни ненавидел лисиц как вид животных, ни обожал до трясучки, но из-за цвета волос и невысокого роста его за глаза прозвали именно так. Когда он только ступил в эту таверну три дня назад, все сначала замолкли, а потом заголосили: «Мечник с юга! Рыжий Лис! Лис с юга!» Ну, спасибо, что не ударили, как говорится. Накахара не был здесь проездом, он был здесь намеренно, зная, какая беда настигла местные земли — вести о таких тварях распространяются достаточно быстро. Вот и теперь, когда Чуя распахнул двери и устало, мрачнее тучи, прошёлся вперёд, местные полуночники да пьяницы заглазели на него, видя, как он еле волочит ноги и едва не падает на стул одного из столов ближе к свету. В любой другой раз его бы окружили, спрашивая, что там в лесу в эту ночь и можно ли засветло выходить за хворостом. Но сейчас — никого, ведь за столом сидит не он один. Напротив него в чёрном плаще на плечах, тёмной одежде, высоких сапогах и охотничьей треуголке сидит худой и бледный, хмурый юноша с чёрными волосами и серыми глазами. Это не кто иной, как Рюноскэ Акутагава, известный в узких кругах Чёрным Псом, а в широких — Охотником. Только его звание теперь в прошлом. Рюноскэ больше не занимается охотой на нечисть с недавних пор, и причины он не разглашал. Знали только, что что-то произошло на его последней охоте, после которой он отрёкся от своего дела и стал отшельником, проживающим в Доме на Холме. Уважения он среди народа не потерял, потому всем было удивительно, что делает прежний Охотник в таком людном и шумном месте, ведь раньше избегал. А он ждал. И с приходом Мечника стало понятно, кого именно. — Выглядишь паршиво, если хочешь знать, — голос Рюноскэ хрипл всегда, и он прикрывает рот рукой, сидя с закинутой на ногу ногой. — Знаю, — Чуя тяжко выдыхает, сложив руки на стол. Хозяин заведения, лишь завидев ночного гостя, засуетился, поспешив к столу с большой деревянной кружкой, наполненной местным элем. Не сказать, что дрянь, но Накахара пробовал и получше. Сейчас вообще неважно, что в кружке, хоть оленья кровь, честное слово. — И много их было? — Больше обычного, — Накахара, не отрываясь от кружки, осушает её в несколько долгих глотков, со стуком поставив на стол и встряхнув головой. — Сильно… больше. — По тебе видно, — Рюноскэ хмыкнул, не изменившись в спокойном лице. — Я был готов на такое полчище, согласившись их уничтожить, но проблема не в этом, — Накахара нахмурился, тяжёлым взглядом глядя на Акутагаву, но это, скорее, от усталости. — Вернее, их даже две. Первая, — юноша поднял указательный палец вверх, — это полчище чуть меня не убило. На этом моменте в таверне воцарилась тишина. Как назло! Все, кто услышал от самого Рыжего Лиса, что орда демонов из леса чуть его не прикончила, медленно обернулась на Чую, и тот, чувствуя, что сказал лишнего, прочистил горло и прикрыл рот кулаком, вставая со стола. Рюноскэ на него только заинтересованно смотрит, вскинув куцую бровь. — Не потому, что они сильны, а потому, что их слишком много, прямо как людей здесь, любящих подслушать чужие разговоры, — это Чуя сказал уже нарочито громче, и все вокруг развернулись обратно, изображая занятость. Рюноскэ, понимая, что Накахара встал не просто так, встал тоже, убирая одну из рук в карман под мантией. Чуя, встретившись взглядом с хозяином заведения неподалёку, положил на стол несколько монет из кожаной сумы на поясе и тут же зашагал на выход, уходя в темноту. Дождавшись, когда выйдет Акутагава, Накахара наконец показал два пальца на руке. — Вторая проблема… Ты ведь давно здесь живёшь, верно? — Рюноскэ на это кивает, зашагав в сторону своего Дома. — Какого чёрта мне никто не сказал о том, что здесь живёт оборотень? Акутагава как шёл, так и остановился, словно врос ногами в землю. Накахара чуть не врезался в его спину, встретившись с его внезапно удивлённо-испуганным взглядом. — Что за оборотень? — низким голосом спрашивает Рюноскэ, сильно хмуря брови. — Огромный бурый волк. — А… что? — сначала показалось, что Акутагава облегчённо вздохнул, а затем будто осознал, что услышал, и посмотрел на Накахару уже вопросительно. — Оборотень-волк? — Он самый. Рюноскэ молчит, отвернувшись, прежде чем зашагать по мощёным дорожкам вверх по тёмному городу. — Лгать не буду, многого не знаю, да и давно это было, — Чуя шёл рядом, не так сильно чувствуя усталость в ногах, — расскажу, как придём домой. Так просто и не объяснить. Мечник кивнул. Голова уже работала из рук вон плохо, но мысленно он сделал пометку, что намечается что-то… не то чтобы интересное, да и вряд ли, но точно что-то, что в его планы в этом городишке не входило. Слушать — не мешки ворочать, можно и узнать, какие у таких местечек могут быть секреты. Дом Охотника находился на самом краю города, на высоком холме. В нём одном в кромешной темноте леса позади горело золотым пятном окно от зажжённой в комнате лампадки, и пускай он выглядел снаружи ужасно неприветливым и даже жутким — внутри при огне было весьма уютно. В первый день Чуя, приглашённый Охотником ночевать, не особо оценил, ведь с дороги ему было не до разглядывания убранства; а вот на второй — очень даже, особенно под вечер, когда компаньон Рюноскэ, светловолосый юноша-сирота, одетый весьма просто и с милым именем Атсуши, разжёг огонь в камине. Вот и сейчас мальчишка встречал охотников, отворив внутренний засов на двери и приветливо улыбнувшись вошедшим. Чуя не спрашивал, кем Рюноскэ приходится Атсуши и как такой мрачный и неразговорчивый Охотник обзавёлся таким бодрым и светлым спутником, периодически приносящим в Дом раненых или пострадавших от Теней зверушек. Когда Накахара только пришёл на порог, Атсуши относился к нему настороженно, проводя время на втором этаже (Рюноскэ пояснил, что у него там «лазарет» — сейчас на попечении осиротевший выводок зайчат, оленёнок и какая-то мелкая птичка), но уже на следующий день, будто Чуя ему приглянулся, он стал улыбчивей. По словам Акутагавы, он умел всё, даже охотиться, только не любил совсем это дело. Вроде щуплый, а рубаха-парень оказался! Вот и сейчас Атсуши, поздоровавшись с обоими, оповестил, что ужин давным-давно готов. Мечник был настолько уставший, что уже даже не обратил внимание, как белый парниша крепко обнял Рюноскэ под руками. Они сели за столом у окна напротив камина, покуда Атсуши уселся в кресло рядом с огнём, подшивая порванную мантию Накахары. Нет, ни коим разом Чуя не просил и даже не намекал, что ему нужна помощь скорняка, но Атсуши своим зорким глазом увидел каждое повреждение и сам предложил помочь, ему всё равно заняться нечем. Чуя не нашёл ничего лучше, чем, сдавшись, поблагодарить и устало рухнуть на стул. Потом и рубаху снимать придётся — рукав тоже по швам пошёл. Рюноскэ, с минуту понаблюдав за своим компаньоном у камина, вдруг начал, глянув на Чую: — Так вот, об оборотне, — Накахара краем глаза замечает, как дёргается от упоминания чудовища парень в кресле, замерев и резко изменившись в лице, словно испугавшись, пристально глядя на Акутагаву, но Охотник лишь аккуратно качнул рукой, и Атсуши, поглядев и на Накахару, коротко выдохнул носом и уселся в кресле поудобнее. — Где ты его увидел? — В лесу, — Чуя решает не раскрывать все карты сразу. Мало ли, чем ему аукнется искренность? — Во время стычки с Тенями увидел его вдалеке. Огромный, длинноногий, глаза горят. Опережая твои вопросы о том, что это мог быть обыкновенный большой волк, нет — он был слишком большим, вдвое выше меня ростом. И на теле, на лапах — повязки, как от ран. Остались, видимо, с человеческого облика. Рюноскэ недолго помолчал. На столе стоит заваренный чай из листьев, он же налит, дымящийся, в кружку Акутагавы, и бывший Охотник прежде неспешно отпивает, закинув ногу на ногу. — Послушай меня внимательно, — начал он негромко, глядя или на огонь, или на Атсуши рядом, Чуя не всматривался. — Несколько лет назад, когда я ещё был Охотником, я услышал, как люди пересказывают друг другу одну и ту же историю. Разными словами, но суть в том, что жил в этом городе или где-то рядом один человек. Юноша. Как мы с тобой, — Акутагава указал рукой на себя и на Накахару. — И был этот юноша любимцем большинства девушек. Красив лицом, высокий, стройный… ну, всё вот это, что приписывают героям сказок, ты понимаешь, — Чуя хмыкнул, согласившись, ведь знает не понаслышке, чем такие сказки оборачиваются: людям — сказка детям, а ведьмакам, охотникам, мечникам — очередная тварь на битву. — Порой слышал, что и юноши тоже на него засматривались, — Рюноскэ откашлялся в кулак и продолжил: — Не суть. Суть в том, что в какой-то момент ведьма из леса наложила на него проклятие — тысячу лет в шкуре жуткого зверя проходить. Само собой, это будет волколак. — Сказка как сказка, — Чуя пожал плечами, не впечатлившись. — Я бывал во многих городах, и что в столице, что в станицах таких историй — сотни. Отличаются только тем, что где-то принц, где-то принцесса. — Тут соглашусь с тобой, что сказка, — Рюноскэ не стал перечить. — Оборотни агрессивны, и в то время, будь сказка былью, я бы его убил, — на этом момент Чуя видит, как Атсуши сильно хмурится. Он сирота, потому что оборотни растерзали его семью, а Рюноскэ приютил? Вполне рабочая идея. — Но, во-первых, оборотни в этих краях — редкость. А во-вторых, ни на кого этот оборотень ни разу не напал. — Тогда не понимаю, как это связано с тем существом, что видел сегодня я. — Не перебивай, — Акутагава слегка нахмурил брови. — Не нападал — не значит, что его не видели. Собственными глазами — нет, мне он не представал, но лесники или обыкновенные охотники поговаривали, что видели на размокших после дождя дорогах чересчур большие волчьи следы, а некоторые и вовсе твердили, что видели огромного волка. И описывали они его так же, как и ты: большой и бурый, и глаза ярко-жёлтые. Я бы им занялся, но сейчас уже точно нет. — Да ладно? — Чуя усмехнулся, откинувшись спиной на спинку стула. — А если нападёт? — Я больше этим не занимаюсь, — в голосе Рюноскэ слышатся металлические нотки. — Я сниму своё ружьё со стены только в том случае, если этот оборотень нападёт прямо на меня. — Ну, да, иначе меня бы здесь не было. — Иначе тебя бы здесь не было. — Насколько я помню, в первые разы, когда только пришла весть о таком звере из леса, его след пытались выследить собаками. Как видишь, — Рюноскэ пожимает плечами, — бесследно. Словно морок, привидевшийся сразу нескольким людям. — Чуя, дайте мне свою рубашку, — вдруг подал голос Атсуши, убирая чудно зашитую мантию на спинку стула и подходя с улыбкой ближе. — Да что такое, уже грабят, — Накахара усмехнулся, поднимая руки в шутливо-сдающемся жесте. — Берите всё, только не меч. — Будете сопротивляться — заберу его первым, — Атсуши цокнул языком и поставил руки в боки. — Ты входил и чуть порог сапогами не загрёб, — Рюноскэ отставил пустую кружку на стол, обращаясь к Чуе. — Лучше отдай ему то, что ему нужно, и можешь ложиться. У спящего уставшего человека он точно ничего забирать не будет. — А я гляжу, что столичные шуты все собрались в одном месте, — Атсуши поглядел на Рюноскэ укоризненно, но тот никак не отреагировал, только легко улыбнулся уголком губ. — Я понял, понял, — Чуя с неохотой раздевается, оставаясь в одних грубых штанах. — До рассвета они точно не потревожат. — Хотелось бы верить, — Рюноскэ встаёт с места, а Атсуши, пожелав обоим доброй ночи, убегает на второй этаж. Напоследок Накахара смотрит в тёмное окно, когда камин погашен, на линию леса — но не видит ничего необычного, лишь деревья и светлеющую каёмку далёкого неба.

***

…Мечник проспал мёртвым сном до заката. Это издержки работы: не просыпаться от шума, когда ты всю ночь был на ногах и рубил головы лесной мрази. В Доме был один Рюноскэ, сидящий у тёмного камина и читающий пожухлую книгу, а Атсуши, видимо, вновь ушёл в лес. Заметив, что гость проснулся и медленно сел на постели, молча протянул ему несколько потрёпанных жёлтых листов, когда-то вырванных из общей кучи или давным-давно откуда-то выпавших. Чуя провёл рукой по лицу, приходя в себя, и, щурясь, взял книжные страницы в руки, постепенно вчитываясь в написанное. — Ох… откуда это у тебя? — Накахара глянул на Акутагаву. В руках Чуи были выдержки из разных книг насчёт таких теневых тварей, и это было как нельзя кстати. — Я всё-таки тоже когда-то охотился, пока не осел здесь и не скопил целую библиотеку, — Рюноскэ пожимает плечами. — Узнал что-нибудь новое? — Маловато здесь, — Чуя хмурился, рассматривая несколько листов и понимая, что, окромя изображений этих тварей углём на бумаге и скромного описания, мол, что боятся серебра и избегают света, что высасывают души и лишают рассудка, что принимают формы убитых и подражают голосам, ничего нового не написано. Единственное, что почерпнул — от серебра они не умирают, ведь являются цельной массой, лишь ослабевают и теряют материю, со временем отступая. — Я не вижу, чтобы хоть где-то было написано их происхождение. Откуда они вообще вылезают… — Не хочешь выяснить? — Не хочу, но выбора нет, — Накахара вздохнул, откладывая листы в сторону и вставая на ноги, неожиданно замечая, что вся та одежда, что он снимал вчера, чиста и суха. Со сна Чуя просто встал перед ней, не понимая, как такое может быть и что он пропустил. — Как она… — Атсуши постарался, — негромко, с хрипотцой замечает Акутагава, не сдвигаясь с места. — Он всегда хозяйничает по Дому, я уже не пытаюсь встревать. — Ого, — Накахара только удивлённо присвистнул, одеваясь. — Если не встречу его до ночи, поблагодари его за меня. Что он любит, кстати? — Выпечку с главной улицы. По дороге на площадь. — Понял. Будет. Отчасти Чуя понимал быт тех, кто подолгу живёт в одном месте, отчасти — нет. Вернее, не то чтобы не понимал, но некоторые вещи ему были непривычны. Проще было смириться, чем начать расспрашивать, вот Накахара, одевшись, и ушёл в город. Нужно было слушать людей, но не привлекать внимания, спрятав голову и лицо за капюшоном мантии; Порча также была скрыта плотной тканью на спине. Город жил и пел, шумел лошадиными подковами и скрипом колёс телег, и Чуя в который раз убедился, что тишина окраин ему всё-таки роднее и приятнее, чем гомон людных мест. На окраине никто не будет тыкать в него пальцем и голосить о Рыжем Лисе с Юга. Чем больше на него смотрят люди, тем больше вероятность услышать, что они колдуны и чернокнижники. Магов горожане не жалуют… и не объяснишь, что Чуя — не маг, а обыкновенный воин. Проще уйти. В некоторых далёких провинциях вовсе не признают колдунства, и бывали случаи, когда ведьм и ведьмаков выгоняли из селений, если вовсе не убивали путём сожжения. Селяне часто не принимали того, что в городах было обыденностью, и потому если до городов доходили слухи о самосуде над магами и колдунами, то воины, охотники и мечники помечали такие места на своих картах красным, если вовсе не зачёркивали. Потрясающая особенность этих мест: в любое мирное время магия и ведьмачество — зло, даже если одарённые не вредят населению, ведь на них можно спихнуть все непогоды и неурожаи, а во время обострения нечисти и скопления леших, оборотней, утопцев и прочей грязи ведьмачество и другая сила неожиданно становится благодатью. Лицемерие! Потому Чуя и не особо грустил, что отказался от получения магии в начале службы. Грубую силу хотя бы уважают. А магия… Она ненадёжна и опасна. Когда солнце покатилось к горизонту, а из леса пополз белый туман, вытаскивая за собой тяжёлые и ленивые сумерки, Чуя, лежавший на крыше невысокого дома, тут же посмотрел в сторону чащи, силясь увидеть белые огни-зеркала, но нет — ничего. Рано ещё. Эти твари выползают в темноте, а сейчас ещё брезжит солнечный свет. Мечник спускается на тротуар, спеша окольными дорогами к тропам через поля в лес, и тщательно вслушивается в окружающие звуки: то ухает сова или подражает тварь? то шуршит трава или шагает Собака? Обычно они нападают первыми, но сегодня было как-то подозрительно… тихо. Мечник стоял у конца лесной тропы под деревьями, осматриваясь, но… ничего. Ладно, значит, они ещё не вылезли из чащи. Над головой смыкались ветви и переплеталась листва, становилось всё темнее и темнее. Ночная прохлада пробиралась под одежду, под обувью сминалась свежая трава. Не было сухого шелеста, что странно; неужели никакая Тень ещё здесь не ступала? Чуя в какой-то момент остановился, всматриваясь в зелень под ногами, но не видел болезненной отравленной желтизны. Голову разъедала мысль, что вчерашняя орда была крупной атакой, а когда с ней разобрались и мечник, и оборотень, она растеряла в силе. Зализывает теперь раны где-то в тёмных пещерах. — Разогнали вас вчера, что ли? — юноша хмурится, закинув руку за плечо и вытаскивая Порчу за рукоять из ножен. — Мне же легче будет, если вас меньше. Чуя пробирался дальше вглубь, давно свернув с тропы и держа клеймор двумя руками перед собой. Он тихо переступал коряги, пни и камни, рукой или плечом отодвигал густые кустарники или низкие ветви, прятал лицо под капюшоном мантии, чтобы ничего не попало в глаза, и часто оглядывался вокруг себя, прислушиваясь. Единичные шорохи говорили лишь о том, что в лесу ещё теплится ночная жизнь, но одно дело, когда вспорхнула птица, а другое — когда приближается чёрная полужидкая отара, оставляя после себя лишь мёртвые растения и сухую, будто выжженную землю. В какой-то момент Накахара вовсе остановился, воткнув меч в землю, и замер в молчании, решив, что может сослужить приманкой для голодных тварей. Но луна уже высоко взошла на небо, едва-едва светясь сквозь густую листву, а до сих пор не было ни одной паршивой Тени. Ну не может же быть такого, чтобы с прошлой ночи их всех перебили? Чуя собственными глазами видел, как их остатки убегали во тьму. Видимо, стоит дойти до места вчерашней стычки. Накахара только больше хмурится, поднимая клеймор и бодро шагая вперёд. Показавшаяся вдалеке долина продолжала выглядеть мёртвой пустошью. Мечник, осмотревшись, спрыгнул с пологого обрыва вниз, проскользив каблуками по рыхлой земле и ступив наконец на жухлую жёлтую траву. Луна заливала дол, как серебряную реку, и отрывистые, спокойные серые тени от высоких макушек деревьев качались по земле из стороны в сторону. Единственные следы, которые здесь заметны — это его собственные, от его же сапогов. Ах, да, ещё и огромные волчьи следы. По сравнению с человеческой ногой они в полтора раза больше… Чуе стало даже как-то некомфортно. Он привык, что обыкновенно все чудовища выше него, но чтобы настолько и каждый раз? Ветер трепал его рыжие волосы, когда он скинул капюшон с головы и поднял глаза кверху. Там, на другой стороне долины, стоял он. Тот самый оборотень. Ветер трепал шерсть на его груди, глаза не моргая следили за Чуей. Накахара мгновенно выставил Порчу вперёд, отступив на несколько шагов назад. Если этот волколак выследил его и пришёл на место их предыдущей встречи, значит, он пришёл уже за ним. А волколаки, как известно, не особо разговорчивы. Когда оборотень сгруппировался и оттолкнулся лапами от края земли, прыгнув вверх, Чуя отбежал в сторону ещё дальше, не поворачиваясь к зверю спиной. По дуге зверь приземлился прямо на то место, где секунду назад стоял мечник, и от его приземления с земли поднялась пыль. Накахара крепко сжал руки в перчатках на рукояти клеймора, не сдвигаясь с места и смотря оборотню прямо в глаза. Ошибка! Ошибка! Нельзя смотреть в глаза! Но Чуя… Чуя не мог отвести взгляд, его словно что-то держало. Вчера он подметил верно: с глазами оборотня было что-то не так. Читалось в них что-то… глубоко печальное. «Что… почему я так думаю?» — вторая мысль тут же перебила первую, и Накахара смутился, на секунду отведя глаза в сторону. Это было странно. И в эту же секунду, медленно повернув Порчу, в свете луны она ярко блеснула, а наточённое до блеска серебро отразило в своей стали промелькнувший человеческий силуэт. Чуя от неожиданности вздрогнул и машинально обернулся, но ни за собой, ни вообще нигде никакого другого человека, кроме себя, не увидел. Чертовщина какая-то! Будто морок. Морок. Чуя уже где-то это слышал. Волк медленно подошёл ближе. Двигались плечи под густой бурой шерстью, голова опущена ниже, он остановился, не доходя до лезвия меча шага. Мечник хмыкнул. — Снова ты? — Чуя щурит голубые глаза. — Не подходи ближе, если дорога голова на плечах. Волк дёрнул ухом, будто понял, о чём ему сказали. Сначала — молчание, ни шага, а затем — зверь оскалился, показывая дёсны и зубы, и резко подался вперёд. Накахара мгновенно про себя отмечает, что может действовать, и уходит в сторону, тут же ударив мечом наотмашь. Оборотень уворачивается, отпрыгнув, и щёлкает пастью, вытянув голову. Чуе только чудом не отрывает руку, ведь он за секунду до одёргивает плечо назад, он ухмыляется и отводит меч в сторону, держа его одной рукой, а сам отбегает спиной вперёд, маня рукой за собой и дразня. Оборотни быстрые и свирепые, но Накахара умнее. Волк с рычанием бросается на него, и в эту же секунду Чуя тут же срывается на него в ответ, побежав навстречу, в последний момент оттолкнувшись от земли ногами, ступая оборотню на голову и взмывая в воздух, высоко над головой подняв клеймор. Порча блеснула в лунном свете, как и жёлтые волчьи глаза — волк вскочил на задние лапы, потянувшись за мечником зубами, но Чуя, пиная волка по нижней челюсти, приземляется прямо на его грудь, вонзая клеймор между рёбрами. Волк, упав на спину, замер, а Накахара, отдышавшись, поднял голову, усмехнувшись. Но усмешка тут же сходит с лица, стоит увидеть, что крови нет. Накахара медленно хмурит брови, приподняв клеймор и со всей силы вонзая его ещё раз в грудь волка, но… Порча его не пробивает? Она проходит по густой шерсти, но дальше упирается в волчью кожу и не пробивает насквозь. Что? — Как это… возможно? — Накахара давит со всей силы, но по ощущениям клеймор пронзает оборотня так же, как иголка. Волк, поднявший голову, осклабился, и ничего не понимающему Чуе кажется, что теперь ухмыляется зверь. — Не старайся, моя шкура тебе не по зубам. Чуя как держал меч, так и выронил его из рук. Волколак вдруг потерял в лице (морде?), чего-то испугавшись точно так же, как и мечник, и с ужасом посмотрел в голубые глаза. — Ты… говорящий? — у Чуи от неожиданности голос сел. — Я… не должен… Накахара подскочил на ноги, отшатнувшись в сторону и подняв Порчу с земли, пока оборотень, переворачиваясь на ноги, начинает раскачивать головой, ходить из стороны в сторону и тереть передними лапами длинный волчий нос. Некоторые бинты на его теле подрастрепались, стягивая шерсть кое-где на лапах и на животе. Чуя отходит в сторону, не выпуская клеймор из руки, но и не направляя его на оборотня, а внезапно разговорившийся оборотень натурально паникует, ничего не понимая и щёлкая зубами, что-то бубня себе под нос. — Да что за место такое прóклятое? — Чуя смотрит то на Порчу, впервые не разрубившую шкуру твари, то на волка, который, кажется, напуган больше, чем сам мечник. — Эй, ты! Что ты такое? Волк не отреагировал. Он продолжал трясти головой и садиться на задние лапы, вставать, снова ходить. Это всё казалось каким-то бредом, и Чуя, впервые в бою растерявшись, начал медленно отступать назад, пользуясь моментом. Если понадобится, он найдёт потом этого оборотня снова, а сейчас… Может, здесь вода отравлена, вот Чуе и мерещится всякое? Новые Теневые твари, говорящие волколаки с непробиваемой шкурой… Мечник не спускает с волка взгляда, медленно и тихо обходя его кругом и уходя в сторону. Иногда он замирал, когда видел, что оборотень останавливался, но тот не искал его, увлечённый своими мыслями. Чуя нервно сглатывает, стоя на границе деревьев наверху долины, и уже хочет скрыться, как вдруг беспокойный волк резко вскидывает голову кверху и издаёт полувоющий-полурычащий звук, раскрыв пасть. Накахара, чертыхаясь, бросается в чащу. Оборотень, судя по шагам, пустился за ним. Бежать от волколаков на прямой дороге — дело гиблое. Чуя петляет между деревьями, перескакивая через коряги и камни, резко срезая углы и сворачивая в стороны, слыша, как сзади за ним ломится огромная странная тварь, не прекращающая не то выть, не то рычать. Не то чтобы Накахара боялся, но выступать против оборотня с голыми руками — болезнь. Подумать только, чудовище не разрубила серебряная сталь! Чуя выбежал на какую-то опушку, на которой ранее не был, и обернулся через плечо, переводя дыхание. Зря. Огромный волк тут же выпрыгивает из кустов, и с громким рычанием, переходящим в низкое и хриплое «Стой!», сбивает мечника с ног. Чуя перекувыркнулся через голову вместе с оборотнем, но в итоге всё равно оказался прижатым к земле. Волк, встряхнув головой, поднялся на лапы, приподняв голову: ему в нижнюю челюсть упиралось выставленное вперёд лезвие Порчи. — Что тебе нужно?! — Чуя шипит, скаля зубы, и рывком поднимается, садясь на землю. Волк присел на задние лапы, но не отошёл. — Кто ты такой, странник-полурослик? — сквозь сдавленные челюсти проговорил волк, приподняв одну из передних лап, и мечник его отталкивает от себя, выставив клеймор вперёд. — То есть это у тебя ко мне вопросы, а не у меня к тебе, неожиданной говорящей собаке-переростку? — Чуя цыкнул, в удивлении вскинув брови. — Шкуру не пробил, так глаз выколю. Понял? — Да ладно-ладно, мне не привыкать смотреть одним глазом, — говорит волк, и его голос уже не кажется таким низким и хриплым. Он звучит… по-человечески. Молодо. Странно. Чуя из-за этого пропустил мимо ушей то, что оборотень сказал. — Ты откуда пришёл, такой красивый лицом? — Я… Что? — Накахара встряхнул головой, опуская меч и сгибая одну ногу в колене. Он долго смотрит на оборотня, прежде чем заговорить снова: — Нет, подожди, ты… ты правда говоришь? Или мне кажется? — А у нас, чудовищ, таких красивых обычно съедают в тёмной и глухой чаще, — волк низко опустил голову, и над его шеей выступили острые плечи длинных передних лап. — Я редкий и говорящий, ты должен меня ценить. — Это точно какой-то бред, — Чуя тяжко вздохнул, накрыв глаза рукой, а затем начав растирать пальцами виски. — Возможно, я упал с обрыва и сейчас лежу без сознания в какой-то канаве, и мне всё это только чудится… Или тут вокруг витают ядовитые пары? — Нет же! — волк неожиданно приблизился, но Накахара мгновенно выставляет перед его мордой клеймор, и оборотень, вздохнув, отодвинулся. — Ты не пробьёшь мою шкуру. — Я могу воткнуть его через твою пасть. Учитывая, как много ты говоришь, это не составит мне проблем. — Ты слишком самоуверенный южанин. — Откуда ты знаешь, что я с юга? — Чуя щурится, вновь отложив меч на землю. — Ты не пахнешь, как здешние люди. Моё чутьё будет всяко лучше, чем твоё, — волк хмыкнул и дёрнул ухом. Чуе кажется, что зверь самодовольно ухмыльнулся. — Я вообще думал, что охотники на нечисть должны быть покрупнее. — Я выколю тебе два глаза. — Ой, обиделся, — волк качает головой, и Накахара только бровь теперь вскинул, вполне себе ведя с оборотнем диалог. А ведь несколько минут назад они дрались не на жизнь, а на смерть… — Такие красивые южане не должны обижаться, а то лицо таким кривым и останется. — Ты что вообще такое? — Чуя пропускает мимо ушей, продолжая пытаться сопоставить увиденное с реальностью. — Ты… Сколько я видел волколаков, ни один из них не говорил по-человечески, пока был зверем. Ты какой-то подвид? Ещё и не агрессивный. — О-ой, это долгая история, — волк почти по-человечески махнул передней лапой, будто отмахнулся. — Но я могу говорить! Это ли не чудо? — Я рад за тебя. — Спустя столько лет!.. Жаль, конечно, что рядом с таким, как ты. — И долго ты здесь такой… разговорчивый живёшь? — Долго. — Это про тебя слухи ходят, что ты — тот самый жуткий оборотень? — Он самый, — волк вдруг выпрямился, вскинув кверху уши, и его шерсть блеснула в лунном свете. Гордится. — Других не бывает. Ну… почти не бывает, но это неважно. Давно это было и неправда. — Кошмар, — Накахара качает головой. — Ты какой-то неправильный. Так не должно быть. Так ты расскажешь, что ты такое, или мне самому допытываться? — Я же сказал, что история долгая! — волк клацнул зубами. — Но ночь длинная, а мы тут одни, так что… Волк что-то начал говорить, как вдруг Чуя услышал приближающийся шорох сзади. Он обернулся, прислушиваясь, не ночная ли это живность, но шорох из глубины леса нарастал, больше теперь напоминая монотонный гул вперемешку с хлюпаньем луж и размокшей грязи. Вскинув руку, Накахара призвал зверя замолкнуть и встал на ноги, сжав руки на рукояти Порчи. — Подожди, — нарастающий шум окружал, и зверь закрыл пасть. — Мы тут… не одни. Когда из тьмы начали показываться белые огоньки глаз, Чуя чертыхнулся сквозь зубы и выставил Порчу перед собой. Волк слушал с другой стороны, встав к мечнику спиной. — Я думал, вчерашнего им хватило, — Накахара буквально кожей через одежду чувствует, как зверь щетинится, а шерсть его встаёт дыбом. — Придётся повторить, — мечник определяет по горящим глазам, сколько тут голов. Всяко меньше, чем прошлой ночью. — Я уж думал, вы не объявитесь. Эй, как тебя там, — Чуя поднимает голову, но глаз от приближающихся тварей не отводит, — пастью зазря не щёлкай, пусти зубы в дело. — Ну спасибо за напутствие! Если не обращать внимание, что Чуя говорит с огромным оборотнем, можно издалека подумать, что Рыжий Лис разговаривает с человеком. Чуя всегда работал один. Ему было неудобно разделять с кем-то обязанности, ему было комфортно работать совершенно одному. Минимум ошибок, минимум промашек, а если что и случается, то никто этого не видит. Для всех Накахара всегда работал чисто, и не нужны ему подмастерья. Но, как выяснилось, работать с кем-то в паре — опыт вполне себе незабываемый. Волк рвал на части, Чуя разрубал тварей Порчей. Иногда их взгляды пересекались, и оборотень швырял схваченных зубами чудовищ прямо в Накахару, а тот уже в воздухе отделял их головы от тела. Когда Тени сужали круг и мечнику было почти не размахнуться, неожиданно появлялся волк и раскидывал их одним ударом лапы, а когда Тени оказывались на его спине, Накахара цеплялся за шерсть волколака, взбирался вверх и скидывал тварей на землю. — Откуда они появляются?! — выкрикнул Чуя в пылу драки, проткнув одну из Теней насквозь. — Есть пара местечек! — волк хватает одну из тварей пастью и треплет, пока она не распадается на части. — А что, интересуешься? — Нет, что ты, просто для общего развития спрашиваю! — Накахара дёрнулся, когда какая-то мелкая Тень, больше похожая на куницу, прыгнула ему на спину, но Чуя схватил её рукой и швырнул в сторону, в общую кучу. — Что они такое? — Ясное дело: демоны! — оборотень топчет лапой одну из мелких тварей. — Но с чего вдруг так много? — Этого не знаю, — волк отвлекается, поглядев на Чую, и если бы не клеймор, разрубивший одну из Теней, одна из них прыгнула бы волку прямо на морду. — Но знаю того, кто знает! — Познакомишь? — Ого, так сразу, — волк странно щёлкнул зубами, и Накахара в непонимании повернулся к нему, заранее выставив Порчу вперёд — на неё напоролось сразу двое, растворяясь в воздухе чёрными клочками. — А что, прелюдий не будет? — Чего? — Чуя от неожиданности даже мечом не смог взмахнуть, от того резко ушёл вниз, пригнувшись, и две твари в прыжке столкнулись друг с другом и отлетели в разные стороны. — Ну там цветы, подарки, принести голову врага, — волк размахивал хвостом, как большая собака, и Накахара ещё больше не понимал, что к чему. Оборотень заметил этот взгляд и только глаза закатил: — Ла-адно, потом объясню. Чуя ничего не ответил. Он с размаху вдавил голову одной из собакоподобных тварей в землю, размозжив ей череп, а во вторую воткнул клеймор, и обе одновременно распались на части, исчезнув. Белые глаза перестали мелькать вокруг, и волк в последний раз щёлкнул пастью, разрывая Тень-оленя пополам. Атака закончилась как-то быстро, или это по сравнению со вчерашним кажется мелочью? Накахара даже не чувствует усталости. Он вздохнул, оглядываясь и понимая, что Теней больше нет. — О, это было легко, — волк склабился, обернувшись на мечника, и Чуя только хмыкнул. — Ты даже не сдал со вчерашнего. — Это было проще простого, — Накахара сначала думает убрать Порчу обратно за спину, но, подумав, оставил в руке. Мало ли, это ещё не всё? — А я думал, ты уже не вернёшься, после прошлой-то ночи. Выглядел так паршиво. — И кто мне это говорит? Большая блохастая псина? — У-у-у, и от кого я это слышу? От половины человека? — Ч-чего?! — Накахара резко обернулся, скаля зубы и видя, как волк приподнял одну из передних лап примерно на уровень роста Чуи, намекая, что тот мелковат. — Ты страх потерял, что ли, чёрт из леса? — Я не мог потерять того, чего у меня отродясь не было, — волк насмешливо склабится, опустив голову и вытянув морду вперёд. — Значит, сейчас потеряешь то, что у тебя отродясь было. — Ой-ой, и что же это? Помни, что твоя Парчá меня не берёт. — Пар- что?! — Чуя, уже было подуспокоившийся, едва на месте не подпрыгнул от негодования. Да где это видано, чтобы волколаки, эти собаки-переростки, его дразнили? Мечник вскидывает клеймор вверх, указывая пальцем на выкованную надпись на клинке, и тот блеснул в лунном отблеске. — Здесь написано «Порча», меховой идиот! Пор-ча! — Мне простительно, я давно не читал книг, — волк хмыкнул. — Но вот ты же читал, верно? Почему не, хм, Доблесть? Мужество? Да хоть Луч солнца? А так — Порча. Как клеймо. Чуя почувствовал, как у него дёргается нижнее веко. Меч медленно и в абсолютном молчании убрался в ножны за спиной, сам мечник сделал ровно два шага, и не успел оборотень поднять головы — Накахара резко хватает его за длинный нос рукой, рывком дёрнув на себя и почти упираясь лбом в большой мохнатый лоб, глядя волку в жёлтые глаза. — Слушай, ты, нечитающая шерстяная псина, — у мечника голос понизился, и если бы он владел магией и умел уничтожать взглядом, то он бы давно так сделал. Он чеканил каждое слово, и в интонации были не просто металлические нотки — чистая сталь. — Разговорчивый ты больно, а я разговорчивых не люблю. Не будем доводить до греха и не будем заставлять меня вырывать тебе язык голыми руками, договорились? Волк ничего не ответил. Он только дёрнул ухом и тихо рыкнул, когда Чуя таким же рывком оттолкнул от себя его морду, брезгливо отряхивая перчатки от бурой шерсти. Зверь выпрямился, и его тень полностью скрыла мечника. — Веди меня к тому, кто знает, что это за твари. — Как грубо, — волколак щёлкнул зубами, отвернув голову, но, не увидев реакции, закатил глаза и встал на лапы, развернувшись к Чуе хвостом и почти нарочно махнув им, задевая мечниково лицо. — Так и быть, бежать не буду, иначе на своих коротких ногах не догонишь. — В твоих же интересах, чтобы не догнал, иначе придётся укоротить твои ходули. Волк что-то проворчал на своём волчьем и зашагал вглубь леса, а мечник, задержавшись ненадолго, сначала огляделся вокруг себя. Ему казалось, что там, в темноте, всё ещё раздаётся едва слышное шевеление и хлюпанье, и потому, поморщившись, поспешил за зверем. Днём лес Чуе нравился, безусловно, больше, чем ночью. Ночное очарование долов и холмов пропало ровно тогда, когда ночью всё чаще стали вылезать твари, от которых страдали люди. Почему Накахара вообще доверился этому волколаку? Да, странный, он таких раньше не видел, да и не рассказывали ему о случаях, чтобы оборотни складно и по-человечески говорили в обличье зверя; а вдруг их там целая община? Живут под какой-нибудь завесой, нутро которой человеческому глазу не увидеть. Тогда чем питаются, если не было случаев нападения оборотней? О, такие случаи очень характерны: растерзанные тела, в хлам разбитые обозы и телеги, от лошадей и вовсе следов не остаётся, только кровавые дорожки, уводящие в чащу. В воздухе ещё часто остаётся густой запах мокрой собачьей шерсти, и Чуя его терпеть не может — он отвратительный. А от этого не пахло псиной. От этого волколака-переростка пахло лесом, листьями смородины, свежей зеленью. Существуют ли духи для чудовищ?.. Накахара встряхнул головой, стараясь поспевать за широкими волчьими шагами, и то, что волк запросто перешагивал, даже не замечая, Чуе приходилось обходить или перелезать с прыжка. Чёртова башня! — Как твоё имя, мечник с недостатком роста? — А что, твой бесподобный звериный нюх не может его вынюхать? Какое упущение, — Чуя пожал плечами, и волк обернулся на него, щуря глаза. — Зови, как хочешь, только не бросай в терновый куст. — Хорошо, буду звать тебя недорослем. О, или слизнем, — волк во что-то ступил, потому остановился и брезгливо встряхнул передней лапой. — Тц, — мечник рыкнул сквозь зубы и стукнул кулаком волку в бок. — Я Накахара Чуя. Он же Мечник с Юга, он же Рыжий Лис. — Лис? Очаровательно, — волк качнул хвостом. — Почему не белка или зарянка? — Захлопни свою пасть. — Маленький, но злой. Ты, скорее, ласка. Крошечный убийца… — Если я не могу проткнуть твою шкуру, это ещё не значит, что я не могу перевязать тебе пасть подручными средствами. — Ещё и грубый. — Твоё-то имя как, сукин сын? — Волчицын, если быть точным, — волк ловко парировал, и Чуя только бровь вскинул, глядя на него. — Моё имя… Дальше прозвучало что-то нечленораздельное. Накахара не обратил внимания, что волк остановился, и прошёл несколько дальше, прежде чем понял, что оборотень где-то встал. Он обернулся, вопросительно смотря на то, как зверь, опустив голову, открывает и закрывает пасть, издавая воюще-скулящие, рычащие звуки, больше похожие на те, как если бы у него зубы слепило смолой. Волк смотрел в землю, выглядя испуганным. — Ты чего? — Чуя склонил голову к плечу, сделав шаг ближе. — Меня зовут… — снова нечленораздельные звуки. — Моё имя… Имя… Было похоже, что зверя тошнило. Он выворачивал язык, раскрывал пасть и стучал зубами, едва его не прикусывая, но выговорить что-то дальше «моё имя» не мог. Чуя приблизился ещё на шаг, обеспокоенно глядя на присевшего на задние лапы оборотня, и уже было протянул руку коснуться, но прежде спросил, сжав пальцы: — Что с тобой? — Бесполезно, — волк вздохнул и прекратил попытки представиться, встав на ноги. Чуя отступил назад, глядя на зверя. — Не получается. Не знаю. — Ты имя своё выговорить не можешь? — Не могу. — Почему? — Да кто его знает? — волк нахмурился и впервые за всё время выглядел расстроенным. Вот, вот то самое выражение глаз, которое Чуя в первый раз назвал печалью. — Говорю рядом с тобой — и на том спасибо. — Ладно, буду звать тебя Псиной. — Я не заслужил такого отношения! — Будешь хорошо себя вести — буду звать хорошим мальчиком. Давай, веди дальше. Оборотень махнул хвостом, зашагав дальше, и Чуя пропустил его вперёд, наблюдая со спины, как он идёт, опустив голову книзу, чтобы не сотрясать головой ветви деревьев. Почему он ему верит? А чёрт знает. Если волк ведёт его в ловушку, где все такие, которых не берёт клеймор — ему конец. Но был также шанс, что Чую ведут в Гнездо Теней, а это значит, что он может положить конец их нашествию — а это большая награда. И плюс к уважению, конечно. Может, тогда к мечнику начнут везде относиться хорошо? Они пересекли долину, пожухлую, пустую и столь теперь знаменательную, поднялись наверх и зашагали дальше, пока луна освещала дорогу. За небольшой грядой деревьев, пока волк шёл мимо, Чуя обнаружил проплешину на земле и старые, чёрные, разваливающиеся брёвна — когда-то здесь, очевидно, стоял чей-то домишко, пока, судя по всему, не сгорел, а остатки не сгнили. Охотника, вестимо, жилище было, или бирюка, или любого другого отшельника, не жалующего гостей. Оборотень даже носом не повёл в сторону развалин, потому мечник не стал заострять на этом месте внимания. Тёмный лес давно не пугал. Чуя, вообще-то, прекрасно видел в темноте, хоть и был обыкновенным человеком, и ни обо что не спотыкался, следуя за оборотнем, пока были хоть какие-то отблески света. Хлюпала под ногами размокающая от приближающегося болота земля, что не могло радовать. Но чем дальше в чащу, тем луна светила всё меньше и меньше, и в какой-то момент Накахара понял, что не видит ни зги. Тьма была такой густой, что можно было зачерпнуть её рукой. Он выставил вперёд ладонь, чтоб хотя бы не вписаться лицом в ствол дерева, но спустя время она упёрлась во что-то мягкое. Пальцами Чуя нащупал шерсть и поднял глаза — в темноте весьма близко светилось два волчьих глаза. — Держись за меня. — Чтобы ты завёл меня в топи и утопил? — Тогда садись сверху. — Куда ты вообще ведёшь меня? — Куда нужно. Держись или садись. — Я не соби- Волк не церемонился. Чуя вдруг почувствовал, как его схватили за одежду на спине, как кутёнка, и подняли вверх, отрывая ногами от земли. Он хотел было вырваться, но зверь зашагал вперёд, с напряжением держа шею и голову кверху. Показалось, что в момент поднятия мечника вверх волк закряхтел. — Поставь меня на землю! — Накахара дёрнулся, но волк держал крепко, а когда ног коснулось что-то мерзкое и влажное, мечник поджимает его коленями к животу, замирая. — Блеск, всегда мечтал быть утопленным в болоте говорящим оборотнем. Волк молчал. Он шёл, отчётливо хлюпая при каждом медленном шаге и едва перебирая лапами в чащобных топях, но вскоре выпрямился, выйдя на уже более сухую землю. Чуя, всматриваясь в зеленоватые отблески недалеко внизу, и видел, и на запах понимал, что эти болота — те самые, о которых его предупреждали местные жители, чтобы далеко в чащу мечник не заходил, иначе сгинет. Увязнуть здесь — на раз-два. А волколаку с такими длинными ногами нипочём! Удивительно. Чую бросили на землю, и он тут же отскочил в сторону. Странно, что несколько минут назад он не видел абсолютно ничего, а теперь всё начало приобретать… силуэты странных цветов. На деревьях, редких острых кустарниках и на самих топях играли сиреневые блики, будто где-то горела лампада, выкрашенная по кругу в цвет кашицы васильков. Откуда свет? Накахара оборачивается, всматриваясь туда, откуда свечение исходит, но видит покамест лишь деревья и густую поросль осоки и багульника. — Как ты умудрился быть таким тяжёлым? — вдруг тяжело выдохнул волк, отдышавшись и потирая передней лапой шею. — Я думал, я тебя по пояс окуну быстрее, чем донесу! — Во-первых, я далеко не хилый, — Чуя отвечает без особого внимания, увлечённый невидимым источником света. Это так причудливо и… жутко одновременно: в полной темноте леса, куда не проникает даже лунный свет, царит тишина и льётся неизвестный сиреневый цвет. — Во-вторых, где мы? Что это за место? — О, мы почти пришли, — волк отряхнулся, вновь зашагав вперёд, и Накахара только сейчас замечает, какими тонкими стали его вымоченные в топях лапы с приклеившейся к коже шерстью. — Чувствуй себя, как дома, сюда никто никогда не ходит. — В такие топи даже Тени не суются, — Накахара на всякий случай вытащил из ножен на спине Порчу, озираясь по сторонам. — Здесь всё окутано магией, полурослик, — волк осклабился, обернувшись через плечо. — Тени сюда действительно не пройдут. — Как удобно, — мечник нахмурился. — Ты здесь, что ли, живёшь? — А ты догадлив! — Прекрасно, просто прекрасно, — Чуя на всякий случай огляделся, убеждаясь, что за ним сейчас не выползла какая-нибудь просочившаяся кэлпи, цыкнул и сдвинулся с места, стараясь не отставать от волка. — А свет откуда? — Увидишь, друг мой. — Я тебе не друг. Я мог бы тебя убить, если бы твоя шкура пробивалась. — А жаль, что не убил. Я предпочёл бы умереть. — Если бы я жил в таком месте, я бы тоже предпочёл убиться. Чаща (в мыслях Чуя окрестил это место Топями) длилась недолго. Создавалось ощущение, что они зашли в самое сердце тьмы и теперь подбирались к чему-то неизведанному, но чем ближе к нему, тем становилось… светлее? Сиреневый постепенно разбавлялся привычным желтоватым огнём, уже отчётливо виднелась вся местная растительность, и, когда Накахара увидел чёрный, покрытый мхом Дом на небольшом холме, поросшим аиром и манником у подножия и фиалками с пушицей выше, он в удивлении остановился. Из его окон как раз лился желтоватый свет от огня, а из брёвен и из-под него самого сочился сиреневый отблеск. Дом? Здесь? — Твоё логово? — Накахара, стоя у чёрного ствола высокого дерева, указал лезвием Порчи на Дом. — Не только, — волк не останавливался, качнув хвостом и подзывая за собой. — Ты же хотел познакомиться с тем, кто обо всём знает? — Не обо всём, а про Теней. — И про них тоже. — И кто же это? — А сам не догадываешься? Чуя промолчал. Это место и так, мягко говоря, зловещее, так что добрая волшебница там точно не живёт. Почему-то он вспоминает злую-презлую колдунью из леса, о которой рассказывал Акутагава в байке про проклятого юношу. Та самая, которая обрекла человека на скитание в шкуре чудовища на тысячу лет… Накахара нервно сглотнул и посмотрел сначала на волка, потом — на Дом. Это ведь простая сказка, верно? Простая сказка, выросшая из увиденного кем-то единожды оборотня глубоко в лесу и обросшая подробностями в угоду благозвучия. Такие детские россказни обычно ничем хорошим в реальности не кончаются, и волшебные белые лошади на зелёных лугах текут чёрной грязью и утаскивают под воду, являя череп вместо головы, а отправившиеся на поиски похищенной принцессы принцы и клинком не успевают взмахивать, как их убивает василиск, до этого трепавший внутренности обезображенной ранее жертвы. Чуя не боялся. В сказках всегда присутствуют рыцари и великолепные принцы, действующие, мягко говоря, наобум. Что будут делать лесные твари, когда вместо распрекрасного принца со смазливым лицом и тонкой шпагой вместо оружия появится вооружённый охотник? Чем ближе подходишь, тем больше кажется дом. Волк был уже на холме, скрытый по кисти лап в пушице, и Накахара видел, как тот, задрав голову и поджав переднюю лапу, протяжно завыл. Оповещает, что пришёл? Чуя смотрит издалека, как зверь, глянув на него, качает головой, зовя за собой. В мечнике боролись два желания: повиноваться здравому смыслу и никуда не соваться — первое, а подумать, что это нечто удивительное и новое, и проверить — второе. В конце концов, кто ещё будет дополнять охотничьи книги, кроме как не те, кто сталкивается с новой нечистью? Накахара не выпускает меч из рук и медленно поднимается на холм, вступая в полоску жёлтого света из открывшейся двери. На дверных косяках — странные символы, и Чуя нервно сглотнул, обратив внимание на них и на то, как они слабо светятся при его приближении. Угадать в них буквы решительно невозможно, это неизвестный мечнику язык, если… если это вообще язык, на котором говорят живые люди. Волк склоняет голову, раскрыв пасть и дыша через неё, и толкает в спину носом внутрь. Чуя, не ожидавший подставы, шаркнул каблуками сапог по деревянному полу и чиркнул мечом по дверному косяку, прикрывая рукой глаза от ударившего в них света. Мечник проморгался, оглядевшись вокруг, и то, что предстало его глазам, отнюдь не было похожим на то, что он привык представлять после мыслей о доме ведьмы: с потолка не свисали травы и ядовитые сушёные грибы, посередине не стояло огромного чёрного котла с зелёной кипящей жидкостью в ней, из угла не смотрел большой чёрный кот с яркими жёлтыми глазами, а главное — никаких человеческих костей и скелетов. Ну, если не считать черепов оленей и волков, скромно сложенных в одном из углов или развешенных по стенам. Всё было вполне себе… обыденно? Пахло не мертвечиной, затхлостью или вонью болот, отнюдь нет, пахло сухими травами, мятой, смородиной и бересклетом — Чуя ни с чем этот тонкий запах не спутает. На столе из крепкого дерева напротив двери стояла яркая, большая лампадка с пляшущим внутри огнём, а вокруг были разложены мятые бумаги с потёртыми, рваными краями, явно развёрнутые из свистков, и перья в нескольких чернильницах; от огня в лампадке прыгали по стенам маленькие сиреневые отблески. В высокий потолок уводили ступени ладно сбитой лестницы с резными перилами ко второму, верно, ярусу дома, у стены стоял большой закрытый сундук из чёрного дерева и с вставками из серебра, на рогах оленьих черепов — тёмные, шёлковые ткани с оборками и без, а на одиноком лосином роге была подвешена длинная чёрная мантия, усеянная чёрными перьями и из-за этого кажущаяся сначала потрёпанной и рваной; перья уходили в длинный подол, имитирующий врановый хвост. Полки были завалены книгами, свитками, птичьими перьями и странными штучками вроде незакрывающихся шкатулок и мешочков. Между тканями, шкурами и черепами в стене было окно, и на нём стояла лучина, давая слабый огонёк в тёмном углу; рядом с окном — занавешенное наполовину медвежьей шкурой пыльное зеркало. Чуя дёргано обернулся через плечо, слыша, как скрипнули половицы — то волк-проводник протиснулся в дверной проём, отирая косяк воротником и боками и начиная шумно отряхиваться. Мечник рыкнул сквозь зубы и отошёл в сторону, прикрывая лицо от летящей кругом шерсти и капель болотной жижи. — А снаружи ты не мог этого сделать? — негромко произнёс Чуя, опустив меч и жмуря один глаз. — Что это за место? Волк не ответил, лишь молча уселся в свободном углу, подвернув одну из задних лап под себя, и раскрыл пасть, высунув язык и шумно дыша. Умаялся, бедняжка. Чуя глянул на него с толикой презрения, но не успел и шагу сделать… С грохотом позади закрылась дверь. Свет резко стал тусклым. Он замер, широко раскрыв голубые глаза. Рука, за столько лет привыкшая идти вперёд и бить оружием или защищаться первой, чем мечник успевал сообразить, что происходит, будто одеревенела и не двинулась, как и пальцы, сжимающие рукоять Порчи. Тело оцепенело, хотя ничего другого Чуя не чувствовал — ни боли, ни страха, ни онемения. Он будто больше не мог контролировать свои движения. Прямо перед ним высокой тенью стоял чужак, появившийся буквально из ниоткуда, словно выросший из тени в тёмном углу, и от света позади него Чуя не видел его лица, лишь яркие фиалковые глаза с узкими зрачками, как у кошки. Под глазами — тени, возле них — едва заметные морщинки. Не молод, точно старше Накахары раза в два. Чёрные, как смоль, волосы — отросшие, но не достающие до плеч, и с двумя характерными прядями, обрамляющими острое, бледное лицо с двух сторон. Щетина в глаза бросилась не сразу. Чёрная рубаха с воздушными рукавами и высоким воротником, чёрный жилет, вышитый серебряными нитями, вероятно, и чёрный низ. Весь в тёмном, словно лесной ворон обратился человеком, лишь перчатки белоснежные. Не то чтобы Чуя мог опустить голову, чтобы увидеть руки чужака, но тот сам приложил к лицу одну из ладоней, о чём-то задумавшись. Накахаре стало не по себе, и по спине пробежал холодок, когда чужак обошёл его кругом, придирчиво рассматривая со всех сторон, но никакого удара под лопатки не было; чужак вновь появился перед глазами, взглянул на волка в углу и махнул рукой в белой перчатке, отойдя на шаг назад. Чуя тут же почувствовал, как оцепенение спало, но пальцы мгновенно онемели, и клеймор выпал с грохотом на пол, а Накахара сам отшатнулся назад, взявшись за голову одной рукой, но на ногах всё же выстоял. В ушах слегка звенело… Чужак махнул рукой — и свет снова стал ярким. Ведьмак. Самый настоящий. Только у ведьм и ведьмаков такие звериные глаза. Ведьмак и его верный гончий пёс. — Явился, — он отошёл к волку, потрепав по пушистой голове и взявшись руками в перчатках за мохнатые щёки, вынуждая глядеть себе в глаза. Голос у него был бархатный и приятный слуху. Странно, обычно ведь ведьм и колдунов представляют старухами и стариками с седыми бородами, злыми глазами и скрипучими голосами?.. — И где ты пропадал несколько дней? — волк развёл уши в стороны и только высунул кончик языка. Ведьмак не стал церемониться, раскрывая оборотничью пасть и разглядывая зубы. Чуя только сейчас заметил, что клыки волколака не жёлтые, как у всех животных и людей, а идеально белые. Неужели это как-то связано с тем, что он может рвать ими Теней? Ведьмак также легко и просто захлопнул пасть волка и погладил за ушами, отпуская его голову. — Не мог найти кого-то получше? — Кто вы… вообще такие? — мечник неспешно выпрямился, хмурясь и медленно моргая, приходя в себя. — И что вы здесь… — Ты не мог найти кого-то получше, я не понимаю? — повторяет вопрос ведьмак, повернувшись лицом к Чуе, и Чуя понимает, что вопрос, оказывается, адресован ему. Накахара непонимающе хмурится, смотрит на волка, а тот вовсе ложится, вытягивая длинные лапы и зевая. Мечник смотрит на ведьмака и неуверенно указывает пальцем на себя. — Не у него же я буду такое спрашивать, юноша. — А, вот как… — Чуя прочистил горло, наконец подняв с пола клеймор и посматривая на ведьмака, но тот не отрывает от гостя взгляда, и Накахара не отрывает лезвия Порчи от пола. — Мы столкнулись в долине северней отсюда. Я сражался против Теней, и он присоединился ко мне. Ведьмак только головой покачал, накрыв ладонью в перчатке лицо. — Как доблестно, — он развернулся на носках высоких чёрных сапог и встал вполоборота, скрестив руки на груди. — Не каждый день встретишь здесь чистую живую душу, учитывая, что местные жители сюда не суются. Лисы водятся ближе к сухим и тёплым местам, к югу отсюда, совсем не рядом с топями, так как же ты здесь оказался? — Я при- — Накахара вдруг осёкся. Лисы? С юга? Это была подколка насчёт цвета волос и простое совпадение насчёт стороны света или?.. — Вы что, знаете? Ведьмак ухмыльнулся. Чуя никогда не любил все эти колдунские штучки, особенно когда не можешь на них повлиять. Единственный амулет, который он бы принял из рук ведьм — камень, способный не дурить голову этими самыми колдунскими штучками. Всё. — Остроумно. Откуда Вы знаете тогда, что я не по Вашу душу? Мысли Вы ведь не читаете, наверное, — Чуя прищурился, смотря точно на ведьмака, но тот лишь вскинул кверху чёрную бровь. — Всё-таки я при всём облачении, ещё и с оружием. Или читаете? — Юноша, — чужак вздыхает, — не говори глупостей, не порти о себе впечатление. Мне не нужно читать то, что у вас всех в голове, иначе я бы давно сошёл с ума. Стал бы он приводить сюда того, кто враждебно настроен против всех нас? — А вдруг я искусный лжец? — Накахара склонил голову к плечу. Но ведьмак на это только снова усмехнулся уголком губ. Его глаза по-настоящему сверкнули. — Меня не обмануть. Тебе так точно. «Ну, да, это было глупо, — Чуя хмыкнул. — А вот меня им обмануть — очень просто… Чёрта с два я уберу Порчу, можете не смотреть на меня так ни один, ни второй». — Ладно, ваша взяла, — мечник пожимает плечами. — Мне сказали, что здесь мне скажут, что это за твари стали вылезать по ночам и как раз и навсегда вывести их отсюда. — Хм? — ведьмак вопросительно глядит на мечника. — А я полагал, ты сюда за зельем бессмертия или бесконечной силой пришёл. Не хочешь понимать язык животных или владеть магией? — Зачем? — Чуя закатил глаза. — Нет, вернее, я могу предположить, что это всё существует и возможно, но задаром ничего не бывает. Пожелать быть сильнее всех, но отдать за это полжизни? Нет уж, спасибо. — Как интересно, — ведьмак развёл руками и прошёл к своему столу. В воздухе он покрутил пальцем, направленным вниз, и резной тяжёлый стул возле стола, укрытый толстыми звериными шкурами, сам собой развернулся; ведьмак садится в него, закинув ногу на ногу и подперев щёку кулаком. — Абсолютно неверным путём ты пришёл к верному выводу. Не знаю, одобрять или нет. Пока Накахара стоял посреди Дома, ведьмак приподнял листы со стола и вытянул оттуда тёмно-коричневую ленту, забирая ею волосы в неаккуратный короткий хвост на затылке. Мечник изучает издалека, замечая, как ведьмак посматривает на него одним глазом, и вдруг позади что-то громко заскрипело; Чуя, обернувшись, тут же подпрыгнул, подбирая ноги — лавка, стоящая в другом углу, от одного взгляда хозяина жилища сдвинулась с места, намереваясь сбить мечника с ног и усадить на себя, но Накахару так просто не повалить. Этот ведьмак не внушал доверия, но и зловещего в нём тоже не было. Да, Чуя понимал, что если одним взглядом или движением руки он смог заставить его оцепенеть, то ему и убить не будет сложным, но покамест нужно было быть просто осторожнее. Если не смотреть на него, как на колдуна из Топей, то он больше напоминает подуставшего от жизни человека, намеренно ушедшего жить так далеко. — Присаживайся, дорогой гость. Неужели я не гостеприимен? — ведьмак указывает раскрытой ладонью на Чую, и дрожащая в свете огня тень от его руки падает на закрытую дверь. Накахара хмыкнул, посмотрел на волка, абсолютно спокойно лежащего с головой на передних лапах, посмотрел на ведьмака и осторожно присел, сложив клеймор рядом. «Порча» на лезвии слабо светилась, и именно поэтому мечник был относительно спокоен: она ни не светилась совсем, завирая, что здесь совершенно нет присутствия магии, ни горела подобно огню, говоря, что чёрного колдунства здесь слишком много. — Представься, коли пришёл. — Я думал, Вы и имя моё знаете, — юноша хмыкнул, но выпрямил спину, упёршись руками в лавку. — Накахара Чуя. Среди народа больше известен Рыжим Лисом с Юга, но, полагаю, это Вы уже поняли. — Накахара Чуя, — повторил негромко ведьмак, внимательно слушая. — Кажется, когда-то слыхал о таком. Не тот ли самый охотник на нечисть, отказавшийся от постоянной службы в столице несколько лет тому назад? — Не знал, что слухи о таком доходят и до таких мест. Верно, — Чуя пожимает плечами. — Я лучше буду работать сам на себя, нежели бросаться в атаку по команде, как цепной пёс. — Громкое сравнение, — ведьмак прикрыл глаза, ухмыляясь. — Не прогадало моё чутьё, выдавая в тебе чистую душу. — Где ей быть чистой? Столько чудовищ попереубивал навроде Вашей собачки, — Чуя указывает большим пальцем за плечо прямо на оборотня, и тот недовольно прижал уши к голове, — в таких злачных местах бывал, из такой грязи вылезал неоднократно. Моя душа любой Тени поперёк горла встанет. — Глаза зверя никогда не солгут, — взгляд ведьмака вновь сверкает, и Накахара спорить не стал. — Если бы грязь душ измерялась так, чистых вовсе не существовало бы. — Ладно, Вам виднее, — Чуя отмахнулся. — А Вы мне представиться не хотите? Я, к сожалению или к счастью, Вашими колдовскими штуками не владею. — Как грубо с моей стороны, — ведьмак разводит руками. — Не буду называть все свои имена, но ты можешь звать меня Огаем Мори. «Мори… — в голове проносятся старые воспоминания, и Чуя опускает взгляд, силясь вспомнить. — Где-то я уже слышал это имя… вот только где?» — Будем знакомы, Лисовин с Юга, — с руки ведьмака вдруг слетела белая перчатка, окутанная сиреневым свечением, и в жесте рукопожатия подлетела к Чуе. Чуя мгновенно выпрямился, с недоверием посмотрев на руку, и аккуратно пожал её — перчатка крепко сжала хватку на чёрной перчатке мечника, активно потрясла и улетела обратно, надевшись на бледную кисть Мори. Накахара с непониманием поглядел на свою руку, пожал плечами и опустил их, сложив руки на колени. — Спеша развеять твою уверенность — нет, ты не убиваешь этих теневых чудовищ до конца. В старых бестиариях они зовутся мракокрадами, и их природа такова, что этих древних как мир паразитов не убить простым серебром. Жаль только, что нынешние книжонки содержат описи лишь наиболее частых тварей… В удивительное время живём. — Но они ведь исчезают, когда отрезаешь их головы или пронзаешь насквозь. Пуф — и нет, — мечник развёл руками, показывая взрыв, — словно проткнул пуховую подушку. — Обыкновенные тени тоже исчезают, когда небо затягивает тучами или огонь гаснет, но ведь они не пропадают навсегда? — Огай проникновенно смотрит Чуе в глаза, сверкнув сиренью зрачков. — Они растворяются и ускользают обратно в темноту, собираются воедино и нападают вновь, набрав силу. Разве ты не заметил, что на людей бросаются только самые мелкие и самые неустойчивые? — Накахара, задумавшись, не ответил. — Вот и я про то. Те, кто поглотил больше всего, просто смиренно ждут в стороне, когда карликовые отродья повалят жертву, а затем поглощают их самих. Они умнее, чем ты думаешь. — Блестяще, — Чуя нахмурился и фыркнул. — Все эти дни я махался с ними почём зря… — Ну почему же, — Мори развёл руками с пергаментом в пальцах и легко улыбнулся. — Ты занял их, а значит, большой королевской охоты не было. Скажи мне лучше, кто сказал тебе о том, что я могу помочь тебе с мракокрадами. — А что, много кто сказать может? — мечник вскинул бровь. — Я не слышал, чтобы в таверне гудели о чародее окрест, да и местные, кто лес знает, ни словом не обмолвились. — Вот именно, что никто обо мне не знает, — ведьмак, кинув на Чую взгляд, улыбается шире, но эта улыбка далеко не доброжелательна — она зловеща. — Потому и интересуюсь. — Как так? — Накахара не понимает, почему Мори так улыбнулся, и указывает в сторону оборотня: — А он? Огай осёкся, и дрогнул огонь лампадки и лучины. Улыбка тут же исчезла с лица, а руки замерли, так и не опустив один из листов на стол. То, как изменялись его глаза, перестав быть спокойными и начав отражать немой ужас или испуг, вынудило измениться в лице и Чую — мечник медленно выпрямился и отклонился назад. Он… сказал что-то не то? На эту минуту воцарилась полная тишина. Мори не смотрел на Накахару, но Накахара прекрасно видел, как кошачьи зрачки ведьмака увеличились с узких на полностью круглые, и это не сулило ничего хорошего. — Этого… не может быть, — неожиданно низким голосом заговорил Огай, и Чуя резко на него смотрит, вставая с лавки. Ведьмак быстро вскочил на ноги и начал двигаться в сторону Накахары, а Накахара — наоборот, стал отступать. Мори смотрел испытующе, будто бы мечник сознался в чём-то ужасном, а ведьмак теперь не верил, что это совершила «чистая душа». В какой-то момент Огай останавливается, и Чуя, почти припёртый к стенке, понимает, что не взял с собой Порчи. Чёрт. Накахара смотрит прямо в глаза, силясь прочитать в них дальнейшие намерения, но… Ведьмак медленно поднял руки и положил их Чуе на плечи (даже через перчатки чувствуется тепло), а голос его стал негромким, вкрадчивым: — Кто… как ты это сделал? Чуя посматривает на волка, но не решается надолго отвести от ведьмака взгляд. Ведьмак же, по ощущениям смотря через глаза мечника прямо в его сердце и душу, в какой-то момент сам поворачивает голову к волку, и тот лежит с поднятой головой, не сводя взгляда с мечника и ведьмака. Мори убирает от Чуи руки, и оборотень щёлкнул зубами. — Именно поэтому он и здесь, — говорит волк совершенно обыкновенным голосом — таким же, каким он и говорил с мечником, но Мори от этого голоса только медленно взялся руками за голову. Со скрипом придвигается стул от стола, на который Огай и садится, не сдвинувшись с места. Ведьмак прячет лицо в ладонях, не издавая ни звука, и Чуя, наблюдая за всем этим, справедливо не понимает, что случилось конкретно, но прекрасно осознаёт, что стал свидетелем чего-то… либо очень плохого, либо очень хорошего. Чего именно — предстоит выяснить. Волк придвинулся к ведьмаку ближе, лёжа теперь у самого стула, высоко держа голову. Накахара не решается нарушить тишину, потому тихо проходит на середину дома к лавке, поднимая с неё Порчу. Вот только что-то странное мелькнуло на периферии зрения, и Чуя остановился, глянув в сторону зеркала на стене. Пыльное стекло блеснуло тем краем, что не был скрыт медвежьей шкурой, и Накахара, приглядевшись, медленно подошёл ближе. Нет, зеркало не кривило и не показывало Чуе ужасных чудовищ вокруг него; зеркало как зеркало, в нём отражался тот угол Дома, в котором сейчас молча сидел ведьмак, закрыв лицо руками. То, что привлекло внимание, сидело рядом с ним, ведь волк в зеркале не отражался. Чуя, не понимая, как такое возможно, посмотрел на оборотня, снова на зеркало, на оборотня — и резко сдёрнул шкуру со стекла, отмахиваясь от многолетней пыли, поднявшейся в воздух. Рядом с ведьмаком на полу сидел, согнув одну ногу в колене, молодой юноша. Каштановые, слегка вьющиеся пушистые волосы, чёрные штаны с рваными краями, бинтовые повязки на руках, открытом теле и шее. Неизвестный юноша из зеркала одновременно с волком повернул голову к зеркалу, и Чуя, приблизившись к стеклу вплотную, теперь хорошо видел его лицо: бледное, чистое, скуластое, без изъянов, с пушистой чёлкой, прямым носом и… теми самыми желтовато-карими глазами, полными печали, которыми на Чую смотрел огромный зверь. Нет, не может быть, вурдалаки не отражаются в серебряных зеркалах… Накахара, не веря, прикоснулся к зеркалу руками, но нет — обыкновенное стекло, не окно и не проход куда-то ещё. Волк в это время, судя по тихому шороху сзади, поднялся на ноги, и одновременно с ним к Чуе с той стороны зеркала подошёл тот самый неизвестный юноша, выглядящий ни много ни мало на две головы выше самого мечника, но в то же время и худее. Лицо выглядело осунувшимся, и краем глаза мечник заметил, как волк приложил к зеркалу лапу — и с той стороны зеркала юноша прижался к серебру ладонью с длинными узловатыми пальцами. Чуя, нервно сглотнув, опускает взгляд и ведёт своей рукой к отражению юноши, желая прикоснуться ладонью к его ладони, но встречается здесь лишь с большой волчьей лапой. Накахара резко вскинул голову, смотря неизвестному юноше в глаза точно так же, как юноша смотрит в глаза ему. В это же время в тени зеркала выпрямил спину Мори, сложив руки на колени, и, обернувшись, встал, медленно подойдя ближе. Остановившись рядом с волком здесь и с юношей — в зеркале, он с печалью в тёмных фиолетовых глазах смотрит в жёлто-карие глаза напротив, и Чуя только сейчас замечает, как отдалённо похожи их лица и что ростом они практически одинаковы. — Его зовут Осаму Дазай, — спустя столько времени тишины наконец произносит ведьмак, вздохнув и развернувшись к зеркалу спиной, но напоследок огладив волка по голове — в зеркале он гладит по голове юношу, и тот прикрыл глаза. — И это мой сын.

***

— …Колыбельку с ним подкинули мне на порог далёких двадцать два года назад, — ведьмак сидел на звериных шкурах на стуле близ стола, и его тень дрожала и растекалась по стене позади; Чуя сидел на лавке рядом, убрав Порчу за спину в ножны. Волк лежал у стены напротив зеркала, и в нём отражался сидящий на полу юноша. Осаму Дазай, а не безымянный человек теперь, если быть точным. — Либо от мальчишки хотели таким способом избавиться, подкинув к жилищу неизвестного чужака с тёмной аурой, либо он просто никому не был нужен, уж не знаю, но я не дикий зверь. Я был молод, наивен, своенравен, потому подумал, что смогу воспитать достойного преемника, который сначала станет мне подмастерьем, а затем и переймёт всё то, что я знаю, — юноша в зеркале прищурился, хмуря брови, и посмотрел в сторону Мори, согнув одну ногу в колене и сложив на неё руки, а на руки — подбородок. — А мне ты говорил по-другому, — волк клацнул зубами. — Ладно, ещё я был глупым и сердобольным, просто не смог оставить его, — Мори, увидев движение краем глаза, горько усмехнулся, прикрыв лицо рукой. — Он ещё, главное, не кричал или что-то ещё, он смотрел на меня своими карими глазами так, будто уже тогда за что-то осуждал. Ещё и за волосы дёрнул, когда поднял его на руки… Как выяснилось позже, наставнические навыки отсутствовали у меня тогда напрочь, и мальчишке просто повезло вырасти толковым, хоть и с прескверным характером. Языкастый, как змея. Верно я говорю? — Спасибо, я это уже заметил, — Чуя вздыхает, глянув на оборотня, и тот склабится, разведя уши в стороны. — Мне кажется, язык ему мешает. Укоротить бы. — То-то, — Мори пригрозил Дазаю пальцем, и тот что-то проворчал на своём волчьем. — Я всегда сторонился людей, стараясь жить вдали, и он, естественно, рос в глуши со мной, вот только я был опытным и лишний раз в города не совался, а Осаму, видимо, считал себя слишком умным, потому наоборот — лез в людные места постоянно. Я не винил его, он, всё-таки, обыкновенный человеческий ребёнок, которому повезло попасть к сердобольному, но всё-таки отшельнику. — Ты высокого о себе мнения, — волк щурит жёлтые глаза, глядя на Огая, и тот только нахмурился, посмотрев на оборотня в ответ. — Только благодаря мне ты жив сейчас, остолоп. — Рос, как трава в поле! — И лгать мне здесь не нужно. — Должен же я вызывать хоть каплю сочувствия к себе. — Покамест вызываешь желание только вдарить тебе между ушей, — встрял в разговор Чуя, и оборотень, кажется, показал ему язык. — Ребёнком ты был сильно очаровательнее того, что вышло сейчас, — Огай покачал головой. — Но, отставляя шутки в сторону, Дазай из несуразного ребёнка вырос красивым юношей. Вытянулся, похорошел лицом, глаза стали чистыми и ясными, осмысленными, без той детской задоринки. Но вместе с красотой пришло и оно — себялюбие. Чрезмерное себялюбие и гордыня, — тут Мори ненадолго замолкает, но Осаму не спешит его перебивать. Он только высоко поднял голову и отвернулся, изображая равнодушие. — Он нарушал любой мой запрет ходить в город, и тянуло его не просто шататься по улицам, а соваться в скопления молодёжи. Если бы он был мне родным… — Огай покачал головой. — Или хотя бы потомственным чародеем!.. Он не понимал, к сожалению. — Чего он не понимал? — вкрадчиво втиснулся в рассказ Накахара, вскинув бровь. Ведьмак глянул в его сторону тёмными глазами, и от блеснувшего в них огня лампадки кошачьи зрачки сузились до чёрных щёлочек. (На мгновение в голове Чуи промелькнул вопрос, как видит Мори — как человек или как зверь? или когда как?) — Того, что, будучи взращённым мной, он не сможет слиться с людской толпой, — лицо Огая мрачнеет. — Люди очень наблюдательны, юноша, особенно суеверные, ты наверняка это знаешь сам. И то, что Дазай приходит не откуда-нибудь из города, а из глухого леса ранним утром и уходит туда же поздней ночью, совершенно никого не боясь, тоже не прошло мимо них. Чуя молча бросил взгляд на волка. Оборотень, махнув хвостом, поднялся на лапы и, толкнув головой дверь, вышел наружу, скрываясь в темноте. Что-то мечнику подсказывало, что сейчас будет самая неприятная часть рассказа. — Не подумай, что только из-за этого в нём заподозрили нечистую силу, — Мори склонился, сложив руки на колени, и огонь в Доме несколько померк — над ведьмаком словно сгустились тучи. — Я не просто так сказал про то, как он был себялюбив. Одним своим лицом он привлекал к себе нешуточное внимание местных девушек, но к каждой относился играючи. Уж не знаю, намеренно ли он это делал или просто вскружил сам себе голову всеобщим вниманием, но всё наложилось одно на другое. За то, что он — сын отшельника с тёмными силами, охмуряющий их дочерей и сыновей, в городе его однажды встретили с вилами и зажжёнными факелами. …Не было это никакой сказкой про красивого зачарованного принца и злую ведьму. Чем дольше Чуя слушал, тем больше понимал, что выдумка просто переиначена в угоду детям и площадям, когда как на деле это было самой настоящей человеческой жестокостью. Накахара, конечно, сам далеко не жалостливый и сердечный человек, но одно дело — бездушные твари с животными инстинктами, а другое — разумные собратья?.. Настоящая человеческая жестокость с одной стороны и трагедия глубокой вины и сломанной жизни — с другой. — Он убежал. Всё-таки я его воспитал… Ему удалось покинуть город окольными путями и подворотнями, но толпа неумолимо гналась за ним. На него были спущены собаки, но те не хватали и не кусали, только оглушительно лаяли — животные не жалуют ведьмачий запах. Собственно, по этому шуму погони я и понял ещё издалека, что что-то случилось. Помню, как сейчас… — Чуя против воли оглянулся и нервно сглотнул — в самом Доме из тёмных углов будто наползала тьма, обступая кольцом, когда ведьмак закрыл лицо руками. В глубине темноты пляшут точки жёлто-рыжих огней, а сама темнота зашумела, как трава под ветром. — Я выбежал навстречу и увидел его, слетающего вниз, в пересохшее устье реки. Та самая долина, через которую ты наверняка переходил, перед тем как попасть сюда. Он был ужасно перепуган, и его испуг передался мне, а это стало моей роковой ошибкой. Он бежал ко мне, оглядываясь через плечо, в какой-то момент споткнувшись и упав на колени, не добежав до меня нескольких шагов. На том конце русла уже замаячили яркие огни, я слышал голоса и крики. И я… прочёл заклинание, вскинув рукой в его сторону, — Огай делает паузу, и Чуя не смеет нарушить тишину. — Заклинание зачаровало его в зверя с непробиваемой шкурой, и Осаму обернулся волком на моих глазах. Собаки, почуяв оборотня, сбились со следа, прекратив бег, и Осаму скрылся в чаще, — Чуя втянул голову в плечи — в Доме стало холодно, а вокруг повисла тишина. — Я наблюдал издалека, как люди сожгли дотла наш дом. Выступать против толпы я не решился, потому перебрался как можно дальше — туда, куда никто не смог бы до нас добраться. Но, будь всё так гладко, не было бы всего этого. Накахара ждал, пока ведьмак продолжит. Это та выжженная поляна на обрыве? Старый дом ведьмака? — Но это проклятое заклинание… Оно было неверным. «Заклинание обернулось проклятием, — пронеслось в голове, когда мечник глянул на ведьмака. Создавалось ощущение, что тьма сейчас потечёт из него самого. — Даже как-то… не ожидал такого исхода событий». — Его не тронет ни серебро, ни осина. Но взамен на это проклятый вынужден скитаться в обличии зверя до тех пор, пока в нём не разглядят человека, ведь имени своего сказать он не может, — у ведьмака очень низкий голос. — Иными словами — не полюбят таким чудовищем, которым он и является. Тьма сгущалась. Мечник невольно приподнял ноги, упираясь руками в лавку, на которой сидел, чтобы мрак не поглотил носки его обуви. Вот уж точно Чёртов Дом! На мгновение Чуе показалось, что этот Дом живой и что этой тьмой он сейчас его поглотит. — Сколько я ни пытался, я не мог вернуть ему человеческого облика. Ни одна книга не позволяла расколдовать его. Осаму тогда пытался убить себя, не находя себе места зверем, но непробиваемая шкура не позволяла этого сделать. Что уж говорить, я сам не мог простить себе этой ошибки… Останавливало только то, что только я могу перевязать и вылечить его, когда он с особой настойчивостью себя резал или ранил, не более. Но вдруг огонь в лампадке легонько треснул, и морок спал — исчезли холод и шум. В Доме снова посветлело, и тепло приятно окутало со всех сторон. Накахара даже удивлённо уставился вперёд себя, а ведьмак, сложив руки на колени, поглядел вдруг ему в глаза. — Но заклинание гласит, что проклятый зверь обернётся вновь человеком, если встретит того, кто сможет полюбить его таким, как он является. Я его отец, — Мори указал на себя, а затем — на Чую, — но ты — второй человек, рядом с которым он смог обронить хоть слово без помощи магии. Это на шаг ближе к тому, чтобы вернуться. — Что? — Накахара встряхнул головой и резко встал на ноги. — Но… Как так? Мы даже не были знакомы, когда он заговорил. Я вообще ничего не делал. — Это тёмная магия, юноша, — Мори не отрывал от него взгляда и не вставал с места. — Она не работает так, как человеческие чувства. Она знает наперёд. — Твою мать, — Чуя хмуро потирает переносицу. — Не верю. Это какая-то ошибка. — Магия не ошибается. — Бред какой-то. И что мне теперь со всем этим делать? — Решай сам, — ведьмак сказал это, глядя прямо мечнику в глаза. Это его «Решай сам» было ложью, это даже Накахара понял. Они смотрели друг на друга в молчании, и, хоть вслух сказано было одно, в воздухе повисло немое: «Ты его последняя надежда». И что Чуе делать? Он вообще к этому не причастен, это всё произошло случайно! Отведя взгляд в сторону, он отвлёкся на окно, и сначала за стеклом виднелась непроглядная тьма, а затем, привыкнув к мраку, за Домом начали вырисовываться силуэты сиреневых огней, парящих над болотом, само болото и, наконец, большая угловатая тень, неподвижно сидящая вдалеке. Не мракокрад — волк. Волк сидел и, кажется, смотрел на себя в сиреневых отблесках болота. С местным зачарованным принцем всё понятно. А мракокрадов не берёт серебро. Тогда что? — Удивительно, что опасность в этих окрестностях представляет не он, а эти тёмные твари. Откуда они все появились? — Чуя не может не сравнивать одинокую фигуру волка во тьме с теневой тварью. — Я не видел их прежде… Да нигде. Ведьмак усмехнулся уголком губ. — Мракокрады царствовали в этом мире много столетий назад, не боясь никого, кроме дневного света, — Мори встал на ноги. — Но они исчезали в тех землях, в которых обосновывались ведьмы и чародеи. Любой всплеск магии разрывал их изнутри. — Получается… они есть везде? И те, и те, — Чуя сначала с удивлением смотрит на Огая, понимая, как много он не знает о тех, с кем борется едва ли не ежедневно. Но тут же сталкивается с другой мыслью, сильно разнящейся с пришедшим первым осознанием. — Но Вы ведь… — Мне больше незачем было использовать магию, юноша. Как категорично. Накахара поставил одну из рук вбок, задумавшись. Получается, всё то, от чего страдают жители города — это полностью их вина? — Я так понимаю, если ты сам — нечисть, то значит, ты можешь убивать другую нечисть? — Чуя, бросив вопрос в воздух, подошёл к тёмному окну, не отводя от него глаз. — Я видел, как волк- кхм, Дазай рвал мракокрадов на части. Зубы ведь у него не серебряные? — Верно подмечено. — Мгм… — всё то, что было сказано Чуе за эту ночь, начало активно собираться в одно, и Накахара указывает рукой в сторону ведьмака. — Вы сказали, что заклятие оказалось неверным, из-за чего Дазай обернулся зверем без возможности самому вернуться назад. А существуют другие? Такие, чтобы обращённый зверь мог сам обернуться человеком обратно? — Естественно, — Мори, хмуря брови, смотрит на Накахару искоса. — И рассудок сохраняется? — Сохраняется, если человек обращён искусственно. — А речь? — Не всегда. — Что ж… Давайте так. Оберните меня какой-нибудь тварью, которая может рвать мракокрадов, но чтобы ненадолго, — Чуя сам не верит в то, что говорит, но, пока он говорит это, он поглядывает на Осаму за окном, водящего лапой по берегу топи. — Мне нужна награда за их истребление, а Дазаю — компаньон. Ведьмак не ответил. Он внимательно присматривается к мечнику, будто считывает что-то с него целиком, а затем, отвернувшись к столу, ищет что-то среди бумаг, скидывая некоторые на пол, и читает что-то в открывшейся книге — издалека Чуя замечает, что на том же развороте какое-то из заклинаний с изображением воющего на луну волка в углу страницы наглухо перечиркано чернильным пером так, чтобы ни слова нельзя было прочесть; следом отходит к полкам, наконец доставая из шкатулки небольшой камень. С виду — обыкновенный камушек с берега речки, но Мори, зажав его в руках и прижав к груди, что-то шепчет одними губами, и между его пальцев пробивается сиреневый цвет. От неожиданной вспышки Чуя зажмурился, прикрыв глаза рукой. Дазая он толком не знает, как и Мори, но Порча врать не могла — она не сияла, как дневное солнце, при приближении к зеркалу или вовсе при нахождении в Доме, а значит, здесь не было сильных заклятий. Могло ли это быть обманом? Может быть. Но уходить отсюда, не выполнив заказа, Чуя не собирался, а Тени — мракокрады — Порчей не убивались. Он рискнул убить двух зайцев сразу. — Знаю, ты не видишь моих намерений, как я — твоих, — ведьмак держит на ладони маленький синий камень, больше похожий на сапфир или лазурит, и обвивает его нитями. Это он-то появился из неотёсанного речного камня? Ох уж эта магия! — Потому искренне надеюсь, что мне ты доверишься. Чуя ловит камень в руку, сжав в пальцах и рассматривая: амулет слегка светится на перчатке, обвязанный чёрной колдовской нитью, будто сотканной из крови мракокрадов. — И… на шею его? — мечник недоверчиво осматривает дар, пока ведьмак, скрестив руки на груди, молча кивнул. — И как он работает? — С первыми лучами солнца ты обернёшься человеком. Обернёшься — снимай, иначе следующей ночью вновь станешь зверем. — Точно? — Если не веришь — растопчи его прямо сейчас и уходи восвояси. Чуя замолчал, но взялся за нить двумя руками, поднимая камень на уровень своего лица. Думает, стоит ли. В конце концов, он воин, а не… кукла колдуна. — Когда поймёшь, что эта сила тебе больше не нужна, — Чуя смотрит сквозь ошейник нити на подавшего голос Мори, — разбей этот камень своим оружием и выбрось осколки в воду. Больше зверем ты не обернёшься, а дорогу сюда забудешь. — Я раскушу Вашу голову, если всё это окажется обманом, а я останусь на волчьих ногах, — бросает Чуя напоследок, накинув нить с камнем на шею. …Дазай вздрогнул, резко обернувшись, когда услышал шум и увидел светлую вспышку позади себя. В голове закрутились самые нехорошие мысли, и волк вскочил на ноги, приготовившись вернуться. Для глаз зверя темнота не была непроницаемой, и заплясавшие из окна странные силуэты не сулили ничего хорошего. Но дверь Дома внезапно с грохотом распахнулась, и чужая, незнакомая тень вылетела с порога, кубарем скатываясь с холма. Осаму от неожиданности пригнулся, проводив чужака взглядом, и сначала заглянул внутрь Дома, убедившись, что отец, появившийся в дверном проёме, жив и невредим, а затем бросил взгляд в сторону: у подножия холма, стоя на тонких и длинных ногах, выпрямился волк с огненно-рыжей шерстью и чёрными носками лап. Хвост был длинным и с белым кончиком, больше похожим на лисий, как и вытянутая голова, уши — большими, тело — поджарым, гладкая шерсть, переходящая в тёмный на спине и загривке, блестела в сиреневых облаках света на болоте. Он неуверенно передвигался, будто впервые пробовал землю, а затем, повернув голову, глянул в сторону бурого волка. (Не)знакомые глаза блеснули ярко-голубым.

***

Две большие тени промелькнули в свете луны, перепрыгивая яму в земле и скрываясь в темноте. Одна из них споткнулась, перекувыркнувшись через голову и едва не сбив с ног вторую, и первая тень только удивлённо уставилась в сторону валежника, в которую улетел компаньон. Ничего, зашуршала трава и ветви — и вторая тень, не сбавляя шага и отряхиваясь, вскоре нагнала, поравнявшись с другой стороны. Это были два больших и бегущих зверя, и лес за ними не утихал, наоборот — начинал шуметь с большей силой: то мракокрады, почуявшие добычу, одной большой и чёрной тучей наползали из чащи, поглощая всё живое на своём пути. Волки не были их добычей и не убегали от них. Волки вели свою добычу за собой. Один волк был высоким, с пушистой и густой шерстью на шее и загривке, и от ветра развевались концы бинтовых повязок на его лапах и теле. Его глаза горели жёлтым, словно два янтарных камня, и впервые за долгое время не были бессмысленно направлены в пустоту и темноту перед собой. Второй волк, больше похожий на длинноногую лисицу (и всё равно проигрывающий в росте первому волку), с голубыми глазами-лазуритами словно не доверял собственным лапам, периодически путаясь в них, но стараясь держаться ровно и не сбавлять скорости; его яркая рыжая шерсть лоснилась и поблёскивала в лунных отблесках. Казалось, будто он пылает настоящим огнём, и волк покрупнее порой поворачивал на бегу ко второму волку, засматриваясь на диковинную окраску. Правда, в какой-то момент он со всего маху врезался в ствол дерева, и рыжий волк невольно раскрыл пасть, издавая хихикающие звуки, пока первый не оклемался и не сорвался с места снова, периодически встряхивая головой — от удара носом в тис перед глазами всё ещё мелькали чёрные мушки. Когда темнота деревьев закончилась, а тёмно-серое серебристое небо показалось над обрывом в судьбоносную долину, бурый волк, прикрыв глаза, оттолкнулся лапами от земли и по высокой дуге спрыгнул вниз, не останавливаясь. Рыжий же, помня, какая там высота до земли, резко притормозил когтями по земле, и каменная крошка на большой скорости полетела вниз. С глухим ударом в долину приземлился бурый волк, встряхивая лапами и оборачиваясь, но видя спутника не рядом с собой, а высоко наверху, стоящего на самом краю. — Эй, лисица! — Дазай причудливо приподнялся на задние лапы, отшагнув назад, стараясь держать равновесие. — Неужели страшно? — Я четвероногая тварь, а не птица! — длинноногий рыжий оборотень, совсем недавно бывший обыкновенным человеком, встал на лапы прямо, отведя уши назад и отвечая волку внизу. — А я думал, тебе подвластна любая высота, — Дазай не стоял на месте, не в силах выстоять на задних лапах ровно, но всё же не опускался на передние. — Струсил! — Это я-то? — рыжий волк, щуря глаза, обернулся на мгновение, слушая, что твари близко. — Я повидал страха побольше твоего, у меня атрофирована трусость! — Тогда прыгай! — Чёрт, — Чуя оглядывается, уже практически видя мелькающие белые глаза-зеркала вдали в тёмной полужидкой гуще, выползающей из мрака. Он смотрит вниз, аккуратно ступая лапами на самый край и высматривая, как бы спрыгнуть так, чтобы преодолеть высоту без особых потерь, но мракокрады приближаются… Волк пригнул уши, оглянулся снова и, вздыбившись на загривке, щёлкнул зубами: — Ладно, и не через такое проходил… Чуя, отойдя на несколько шагов назад, разгоняется и прыгает, зажмурившись. На секунду ему кажется, что он парит в невесомом ночном воздухе, но вот уже ветер свистит в ушах, земля приближается. Волк уже практически верит, что сейчас приземлится без хруста в конечностях, но внезапно перед ним вырастает Осаму. Ну, как вырастает — оборотень там и стоял, просто Накахара прыгнул по той же дуге, что и Дазай в первый раз. Последнее, что видит Чуя перед приземлением — круглые от испуга глаза спутника. Щёлкнули челюсти, засияли звёзды в глазах, и оба волка, столкнувшись, повалились на землю и покатились кубарем по траве. Дазай оказался прижатым к земле, стукнувшись головой о кочку, а вот Накахара вовремя притормозил длинными лапами и упёрся ими в траву, встав прямо над Осаму. Оба проморгались, смотря друг другу в глаза, и Осаму, оглядев стоящего над ним волка-лисицу, ехидно осклабился. — А ты весьма решителен. — Захлопни пасть, — Чуя, очнувшись, оскалился и тут же соскочил в сторону. — И скучен, — бурый волк перевернулся набок, отряхнувшись и взглянув вверх. — Что ж, будь готов, всегда готов! Накахара смотрит, как с обрыва, с которого он только что спрыгнул, начинает выливаться в долину чёрная бурлящая волна, блистающая белыми вкраплениями-глазами и время от времени проявляясь звериными чёрными головами, словно слепленными из грязи. — Надеюсь, ведьмак не обманул, а эти зубы действительно способны… перегрызать глотки этим тварям, — Чуя, опуская голову, скалится, раскрывая пасть. Шерсть на его загривке становится дыбом. — О, не беспокойся, их так приятно давить! — Осаму радостно щёлкнул пастью, едва не раскачивая хвостом, как довольный пёс. Чуя ничего не ответил. Он зарычал, не став ждать, когда твари подберутся ближе, и с прыжка бросился вперёд. Оборотень ещё плохо чувствовал себя на четырёх лапах вместо двух ног, уже сотню раз пообещав себе, что по истреблении всего этого сброда он растопчет, утопит, сожжёт, да всё что угодно сделает с этим проклятым оборотным камнем, но сейчас его вперёд несла чистая злость. Всё-таки ярость человека и ярость зверя — разные вещи. Человек может сойти с ума, когда гнев застилает глаза и он не осознаёт, что делает, когда как зверь всегда себя ощущает вторым случаем. Ну, что ж, живём один раз!.. Если Порча и слилась с ним в одно, то её сила точно перешла рыжему волку в когти и зубы: он впивался клыками в чёрные массы и разрывал их на части, чувствуя на языке не кровь, а влажную грязь, он вскакивал тварям на спины и вырывал их позвоночники, упираясь в их спины задними лапами, он падал навзничь, поваленный чудовищем побольше, и вспарывал им животы мощными толчками задних лап. Он не видел, чем занят Дазай, да и, если честно, на время драки он даже забыл о нём, привыкнув, что если он с кем-то столкнулся, то наверняка один; он не чувствовал усталости, перекусывая черепа чудовищ поменьше, как орехи, и скалил зубы, думая только об одном — хотелось пить. Осаму, на самом деле, влезал в драку с мракокрадами… второй раз в своей жизни. А к чему ему было это делать? Первый год в зверином теле он не мог отыскать себе и места, а в следующие три слонялся без цели по окрестностям, периодически пробуя и учась охотиться, или целые дни проводил на болоте — в Доме ведьмака или снаружи. Дни, месяцы, лета летели одним вязким и мутным чередом. К городу он не подходил, зная, что местные жители также держатся расстояния от его с ведьмаком места обитания, но несколько раз натыкался на любопытного мальчишку в глубокой чаще и наблюдал издалека: странного для человека цвета белые волосы и ярко-жёлтые, с сиреневым переливом глаза выдавали в нём чужака. Пару раз они даже пересекались взглядами, но волк не подходил ближе, а мальчишка, не сводя с огромного зверя глаз, пятился назад, унося с собой на руках нелетающих птиц или детёнышей каких-нибудь местных зверьков. От него пахло большой нечеловеческой силой, и не то чтобы Осаму боялся — нет, отнюдь; он просто не вызывал опасений, вот Дазай и не пытался. А вот Чуя вызвал. Вызвал опасения точно так же, как и интерес, и Дазай рискнул — терять ему всё равно было нечего. Первый раз случился тогда, когда он впервые увидел мечника в иссушённой долине. В конце концов, часто ли в этих краях бродят охотники и мечники? Был тут один с ружьём наперевес, шибко меткий, да давно его никто в лесу не видел. А тут — мечник собственной персоной. Его рыжие волосы в лунном свете горели, как пламя костра, лезвие меча сияло подобно алмазу, добытому из горных сердец, а голубые глаза сверкали, как речная гладь в лёгкий ветер. Люди такого не замечают, а вот звери — очень даже. Дазаю ли не знать, что могут звери?.. Осаму, расшвыривая Теней в разные стороны, а некоторые давя лапами, случайно на них наступая, видел, как в скоплении тварей вспыхивала яркая рыжая шерсть, словно оборотень был ещё и огненным демоном, что может воспламеняться и не вредить себе; и в один из таких моментов, когда бурый волк засмотрелся на борющегося мечника в волчьей шкуре, кто-то из мракокрадов с размаху вцепился в его грудь зубами, благо что густая шерсть с шеи не позволила прокусить. А ведь так было и в прошлый раз! Волк периодически отводил взгляд на незнакомого человека с мечом, незнакомого, но такого притягательно-интересного, и ему прокусили одну из лап; тогда-то он и ушёл, хромая, чувствуя на себе взгляд мечника. А теперь мечник — не мечник, а Зверь с человечьей душой. И теперь с этим мечником, который хотел убить его, Дазая, Дазай бок о бок бьётся с чужеродными тварями. С наступлением рассвета чудовища слабели. Накахара рычал и взвизгивал по-волчьи, нападая на тёмные материи без разбору, пока не заметил, что это не они его окружают, а он их гонит подальше от себя. Последней чёрной змеёй Тень ускользнула из-под лапы бурого волка, и тот проводил взглядом рыжего спутника — тот стрелой помчался догонять ползучих слабых тварей, выгоняя с долины, и, оставшись один, застучал нервозно и нетерпимо челюстью, одинокими стуками шумя в тишине. Когда золотые лучи солнца начали прокрадываться сквозь далёкие деревья, Дазай, заметил жёлтую полоску света, отошёл в тень; Накахара же и обернуться не успел, как от длинноногого волка вдруг начала расти слабая тень, а самого его словно скрутило, и он припал к земле на живот, жмурясь. Мышцы под шерстью ходили ходуном словно от судорог, только болей не было, хоть и выворачивало наизнанку, вытягивало лапы, сжимало тисками рёбра, приходилось дышать через пасть и со свистом. Уж извините, у него нет опыта обращения! Ведьмак не соврал: как только рассветное солнце накрыло Чую полностью, от волка не осталось и следа, и с травы, стоя на коленях и опираясь на меч, тяжело приподнялся растрёпанный, всклокоченный, помятый юноша, даже не раскрывающий глаз — перед ними то всё приближалось, то отдалялось, то крутило слева направо и наоборот. Сердце стучало в ушах словно колокол, а руки тряслись. Ноги, кажется, тоже. Единственным, что было постоянным перед глазами — качающееся из стороны в сторону свечение синего ведьмачьего камня на шее. Чтоб он раскололся… В голове звенело. Пошатнувшись, Чуя смог подняться только тогда, когда его подхватила под рукой большая волчья морда. Земля казалось болотной тиной… или это ноги не держали? Накахара рад бы выпрямиться, но он всё ещё слабо понимал, что происходит. Ему всё ещё казалось, что он стоит на четырёх лапах, а не на двух ногах, и что это под его лапами сейчас хрустит пожухлая трава, а не его это тащат за собой, пока он еле перебирает своими ногами. Бурый волк, взбираясь наверх, к лесу, схватил его за рваный плащ и рывком вскинул вверх, встряхнув — это и добило Чую окончательно. От усталости он валился с ног, а глаза закрывались сами собой. Волчья шкура вытянула все силы, а рассвет сонливо грел голову. Единственная мысль, которая всё это время била набатом в висках, прежде чем Накахара ушёл в темноту совсем — это та, что нужно разломать чёртов камень, разбить, растоптать и никогда больше не обращаться к магии.

***

Лису снилось, что он тонул в болоте. Мокрая и вязкая жижа обволакивала лицо, а от её спёртого зловония хотелось отвернуться в сторону, вот только куда ни ткнись — всё равно лёгкие спирает. Мечник нахмурился и в какой-то момент взмахнул рукой, отмахиваясь от подступающих топей, но ладонь неожиданно напоролась на что-то острое — и Накахара резко открыл глаза, схватившись за предположительный нож. Перед глазами предстала волчья морда с раскрытой пастью и высунутым языком, а рукой Чуя держался за один из нижних клыков, на который и напоролся, когда отмахнулся. Всё лицо, как он понял позже, было в чём-то влажном и липком. Сопоставив два и два, он понял, проведя рукой в перчатке по щеке, что это была слюна — волк неспроста сидел перед ним с раскрытой пастью. Твою мать… — Что за х- — Накахара встряхнул головой, сонно щурясь и чувствуя, как тяжелы его веки. Он вчера словно всю столицу оббежал за день с мешком оружия всех мечников на свете на плечах! Приподнимаясь на руках и накрывая лицо одной ладонью, Чуя проморгался и осознал, что упирался всё это время во что-то мягкое и… шерстяное за его спиной. Обернувшись, он видит волчий бок. В целом, картина ясна: Чуя всё это время лежал не где-то, где бог на душу положил, а в клубке из огромного оборотня, свернувшегося вокруг человека. А он-то всё думал, что ему так жарко порой было в засасывающем его болоте?.. Накахара, морщась, скидывает со своих ног волчий хвост и кое-как встаёт на ноги, чувствуя себя уже более уверенным. Но вот где он? Сколько времени прошло? — Ну наконец-то спящая красавица соизволила подняться, — волк нарушает тишину первым, вставая на длинные ноги и с удовольствием потягиваясь, хрустя суставами и двигая плечами. Он сначала тянется передними лапами, потом задними, сладко жмурясь. — Мне казалось, я уже в землю врос… — Что вообще… произошло? — Чуя вытирает перчатками лицо, чувствуя острую потребность ополоснуться. — Я… мы… Что это за место? Я спал? — Лес как лес. Одно из сотен здесь, — волк зевнул и сел, почёсывая задней лапой за ухом. — И да, спал как убитый. Очень хорошо, что вчера ты всё-таки был живой. — Вчера? — Чую как молнией ударило, когда он услышал, и потому резко обернулся. — В смысле? Как? — Сейчас вечер-р-р, — Дазай встряхивает большой пушистой головой, склабясь. — Ты проспал с рассвета до заката. — Приехали, — мечник, переваривая услышанное, вздыхает и закатывает глаза, накрывая рукой лицо. — Я старею. — Ты молод как никогда, — волк щёлкнул зубами. — Был бы стар, развалился бы ещё прошлой ночью в той долине на части. Как классно ты их раскидал!.. Но я, конечно, лучше. Чуя прищурился и смерил Осаму злобным взглядом. Он, на самом деле, не очень хорошо помнил события прошедшей драки: всё было какими-то вспышками, отдельно вырванными кусками, ощущениями сна и нереальности. О том, что это не было отравлением от местного воздуха или чего-то наподобие, говорил и потрёпанный вид, и ломота во всём теле, и, в конце концов, давящий на грудь синий камень, висящий на шее будто удавкой. Чуя, вспомнив о зверином обереге, обхватывает его рукой и стягивает с головы, рассматривая на ладони. Выбросить? Выкинуть в реку? Отдать оборотню? Накахара с радостью бы, да сначала следовало прийти в себя, прежде чем принимать любые решения. Он тяжко вздыхает снова, осматривает себя снизу вверх, качает головой и прислушивается к окружающему лесу: — Доведи меня до ближайшего ручья, пока я от грязи не умер. — Если бы от неё можно было умереть, я бы с радостью это сделал! «Ну так что мешает?» — чуть не слетает с языка. Накахара вовремя осёкся, подумал и ничего не ответил. Зная, через что прошёл этот волк и кем является на самом деле, лучше таким не разбрасываться. В конце концов, Дазай хоть и представал покамест потерянной душой, скрывающей печаль и смирение под улыбчивой и грозной звериной шкурой, но кто знает, может, он хитёр и агрессивен? Оборотень же. — Эй, пёс, — Чуя, тяжело перебирая ногами от усталости, но всё ещё держа спину прямо, обращается к рядом идущему волку вполголоса: — Если ты весь из себя добродушный и за ночь даже не съел мою ногу, какого чёрта ты напал на меня тогда? — Тогда? — волк, опустив голову практически к земле, поднял её и вскинул кверху острые уши. — Интересно было посмотреть на твою реакцию, когда ты увидишь, что мне не повредит твоя волшебная палочка. — Ты только что назвал мою Порчу палочкой? — Накахара нахмурился, стиснув зубы. — Эта палочка запросто может отрезать тебе язык, если будешь слишком часто открывать пасть не по делу. — А до сердца моего она дотянется? Чтобы наверняка. — Не уверен, что так уж мне нужно твоё сердце. От тебя клочок шерсти получишь — да и только. — А я бы отдал его тебе, если ты смог бы вырвать его из моей груди. — Не хочу марать руки. — Грубый ты. — А ты слишком простой для такого существа, как ты. — Я? — волк остановился где-то за спиной от такого заявления, но Чуя шагу не сбавил. — На твоём месте я бы был поосторожнее с такими словами. «О, так я был прав, — слыша в голосе волка рычащие нотки, Накахара не оборачивается, но медленно, незаметно сжимает руку на рукояти клеймора. — Достаточно вывести зверюгу из себя, как и всегда. Чудовище есть чудовище, — Чуя слышит шорох травы за собой — волк приближается, — Давай, покажи зубы». Мечник резко развернулся, слыша рычание за собой. Перед глазами мелькает бурая шерсть, и Порча, приготовленная, чтобы встать поперёк волчьей пасти, не пригодилась — вместо укуса звучит глухой удар, и волк с силой отталкивает наклоненной головой Чую вперёд. Накахара, перелетев через заросли между деревьями, с брызгами и по колено рухнул в лесную реку, а Дазай показался из-за кустов, осклабившись. — Я ещё и очень коварен, не забывай. — Твою же, — Чуя, не ожидавший такого ответа, поднимает руку и встряхивает головой, обнаруживая себя теперь едва не насквозь взмокшего. Видимо, за разговором с волком он перестал слушать окружение, вот и не заметил приближение тихо бегущей воды. — Ты хотел ручей — я тебя привёл. Ещё вопросы? — волк элегантно вышел, перешагивая заросли, и остановился аккурат у кромки воды. — Ты сам повернулся ко мне спиной, я не виноват. — Тц, — Чуя, продолжая сидеть в реке, сначала думает встать, а потом решает, что в воде даже прохладнее, чем на суше. Хорошо, что сейчас не промозглая осень. — Псина. — Что-что? — Накахара говорит приглушённо, и Дазай вытянул голову поближе. — Не слышу твоего побеждённого голоса. — Так давай промоем тебе уши, — Чуя вдруг резко вскинул руки кверху, хватая волка за густую шерсть на шее и утягивая за собой, отклонившись спиной назад. Дазай сопротивлялся, упираясь лапами в землю, но эффект неожиданности сработал на ура. Нет, неожиданно было не то, что Накахара способен на такую подлость; неожиданно было то, что у мечника-«полурослика» хватит сил повалить огромного оборотня так, что тот носом клюнул в воду и упал в неё сам. Дневной лес дышал жизнью. Той, конечно, что в нём осталась, но всё-таки пение птиц было слушать куда приятнее, чем ночную гробовую тишину и редкие шорохи, по которым не понимаешь — друг или враг? Солнце удивительно пригревало, и, стоило сапогам просохнуть, мечник скинул весь верх, кроме прилипшей к телу рубахи, закинул на плечо мантию с жилетом, держа их рукой, и встряхнул влажными волосами, собираясь вернуться наконец в город. Синий камень на шее, едва светящийся, Чуя спрятал под воротник рубахи. А вот Осаму, вышедший из воды, выглядел теперь вовсе не огромным и мощным — шерсть прилипла к телу, очерчивались рёбра, весь мех на шерсти обвис, как поеденная молью муфта, а тяжёлый от воды хвост тащился за ним по земле, как еловый веник. — Ты вернёшься этой ночью? — на подходе к городу подсохший на солнце волк посмотрел на Чую, держа голову низко, но всё равно будучи мечнику на уровне глаз. — Пока вся эта гадость здесь шастает, я не могу не вернуться, — Накахара поправил Порчу за спиной, шагая вперёд, но в какой-то момент остановившись и обернувшись. — До следующей ночи, пёс. Дазай уже ничего не ответил. Он молча проводил охотника взглядом, а затем ушёл обратно в чащу.

***

— Чуя! — Атсуши, открывший дверь ещё до того, как мечник постучался, от неожиданности отскочил назад, в дом. Его глаза тотчас устремились на грудь вошедшему — именно в то место, где висел ведьмачий камень-подвеска. Он ведь не так сильно светится? — Где Вы пропадали? — О, ты-то мне и нужен, — Чуя улыбнулся, вынимая из сумы на ремне вязаный мешочек. — Держи. Я обещал. За помощь. — Что? — мальчишка, взяв принесённое в руки, отошёл, пропуская гостя вперёд. Чуя не видит, как юноша коротко втягивает носом воздух, обнюхав мешочек и без заглядывания внутрь понимая, что там. — Это ты ему сказал? Из тёмного угла из-за камина появился Рюноскэ, на появление пропавшего на два дня Чуи только вскинувшего бровь и скрестившего руки на груди. На вопрос Атсуши он даже внимания не обратил, прикрывая ладонью рот. По слухам из города Теней не было видно в таких ужасающих количествах уже несколько дней, а значит, мечник из столицы поработал на славу. Вот только когда настанет конец? — Я уж было думал, что я снова один охотник в этих краях, — хрипло замечает он, кашляя и наблюдая, как Накахара, еле дойдя до ближайшего стула, тяжело в него уселся (читать — рухнул) и ссутулился, упираясь головой в руки, поставленные локтями на колени. Сложив до этого вещи на своём спальном месте, он незаметно стянул с шеи голубой камень, спрятав его в ворохе одежды. — Что случилось? Атсуши в это время отсутствие ответа терпеть не стал, потому подошёл и слегка пихнул Рюноскэ в плечо, на что тот, не оборачиваясь, показал странный жест рукой, прижав друг к другу указательный и большой пальцы, а остальные три прижав к ладони. Юноша на это только фыркнул и устроился с ногами в своём кресле у камина. В мешочке, подаренном ему мечником, была его любимая выпечка с площади. — Да там… — когда Акутагава сел напротив Накахары, мечник со вздохом заговорил, не поднимая на охотника глаза. Сказать правду и рассказывать всё происходящее до ночи или соврать? — Просто их очень много, увели меня до противоположного края леса. Долго возвращался. — Вижу, что много, — дальше Рюноскэ продолжать не стал, но было видно, что он подразумевает видок Чуи — будто он лицом поле пропахал, а руками равнял землю. — Они, кстати, мракокрадами зовутся. Мерзкие твари, — Накахара наконец приподнял голову. Огня в камине не было — за окнами ещё брезжил вечерний свет. — Откуда ты узнал? — Акутагава щурится. — А… там… я же дошёл до края леса, да? — Чуе повезло, что он выглядит уставшим, поэтому замешательства на его лице не заметно. Словом, не понять, что он выдумывает на ходу. — Там я встретил странного человека в чёрном плаще, он-то мне и сказал. Можешь записать где-нибудь, к слову. И суть в том, что эта нечисть появляется в тех краях, в которых давно не действует никакая магия, которая их и подавляет. — Магия… Теперь ясно, почему они повылезали из темноты. — Так ты знаешь? — Накахара выпрямил спину, щуря глаза и хмуря рыжие брови. На спокойный взгляд Акутагавы он поясняет: — Куда из этих земель девались все маги, колдуны, ведьмы, ведьмаки? Хоть кто-нибудь? Рюноскэ не сразу ответил. Слушая вполуха разговор, Атсуши на этом вопросе также замер, глянув на мечника с зажатой в зубах булочкой. Акутагава молчал, Накахара смиренно ждал. — Куда делась ведьма, которая прокляла юношу с вашего городка? — Чуя склонил голову к плечу. Атсуши нервно сглатывает. На лице Рюноскэ ни один мускул не дрогнул. — Насколько мне известно, несколько лет назад в лесу был страшный пожар. Ведьма, предположительно, в нём и погибла. Тогда ко мне из огня выбежал Атсуши, ища спасения. Я перестал охотиться. Пауза между смертью ведьмы и прекращением охоты напрягла, но Чуя не стал спрашивать, что хотел сказать Рюноскэ, но передумал. Накахара ему тоже многого не сказал… После небольшого разговора о борьбе против Теней Чуя стал клевать носом, заснув прямо на стуле. Атсуши с Рюноскэ переглянулись, но будить не стали. Кто знает, спал ли мечник за это время вообще и чем занимался? Пускай отдохнёт. Акутагава накрывает его, спящего головой в стол, его же мантией. Когда разожжённый камин начал слегка гаснуть, юноша со светлыми волосами подкинул со своего места дров в пламя, и в секунду темноты у него блеснули неестественным жёлтым глаза, как у кошки. …Луна еле светила сквозь кудрявые тучи, расплывшиеся по небу растёкшимися чернилами, и большой бурый волк, стоя в окружении Теней, не рассчитывал, что окажется один. Чёрные переливающиеся сгустки приближаются — это слышно, — а в одиночку выходить с ними на бой оборотень очень не хотел. Это вообще не было его обязанностью! Если так продолжится, ему придётся бежать к болоту, в защитный круг. Сегодня Тени, мелькающие по краям долины, в меньшем количестве, но зато всё больше тех самых больших, огромных. Видимо, мелочь была растерзана мечником и волком ранее, и теперь в ход пошла тяжёлая артиллерия. Плохо. Дазай скалит зубы, дыбя загривок и будучи готовым пробиваться сквозь тёмные орды. Но вдруг небо на мгновение очистилось, и луна ярко блеснула своим белым храмом с холодной высоты. Издалека, сквозь булькающие и стонущие звуки и завывания, послышались быстрые бегущие шаги, и в воздух над долиной взмывает прыгнувший с края обрыва человек, и его меч за спиной ярко сверкнул знакомым серебром. Светится, словно голубой огонь в руке, голубой камень, который человек в воздухе надевает на свою шею — и от человека не остаётся и следа, и прямо в битву приземляется ощетинившийся рыжий волк, больше напоминающий своей шерстью праведное пламя. — Я уж думал, ты не придёшь! — волк вскинул кверху уши, в нетерпении защёлкав пастью. — Размечтался. Просто немного задержался, — Чуя ненарочно тянет рычащие звуки сквозь зубы, готовясь к атаке и тяжело дыша от долгой пробежки. Тени окружают, и Накахара отходит назад, как и Дазай, стоя друг к другу спинами. — Проспал, а? — Не твоё дело! — Я чую, какой ты отдохнувший. Готов рвать глотки? В какой-то момент их задние лапы соприкасаются, и Чую сверкнул голубыми глазами. — Как никогда. В нём течёт сила его клеймора, его Порчи. Оборотни оскалились, обнажая чёрные дёсны, и бросились вперёд, вгрызаясь в тёмные грязные материи, когда-то давно бывшие зверьми. Они напоминали леших. По крайней мере, Чуя так думал, когда глядел на тех, что были высотой с одноэтажный деревенский дом и имели головы оленей и лосей. Осаму мысленно окрестил этих здоровяков Теневыми Старейшинами или просто Переростками, напоминавших тени от деревьев, и по ним было видно, что эти точно не брезговали нападать на заплутавших в ночи людей — тех самых, что пропадали без вести за последние несколько лет; у этих мракокрадов в телах проглядывались человеческие черты вроде рук. Осаму это понял первым, когда одна такая тварь отшвырнула его одной левой в сторону, и тот отлетел, задавив собой нескольких поменьше. Накахара тотчас бросился же на появившуюся чёрную конечность, впившись зубами, но повис на ней, держась изо всех сил, пока Тень размахивала своей когтистой рукой в попытке стряхнуть оборотня с себя. Помог Дазай, прыгнувший со стороны и перекусивший руку твари в локте — Чуя рухнул наземь на все четыре лапы, тут же отскакивая в сторону с раскрытой пастью. На зубах остался неприятный привкус грязи и… крови? Этот оленеголовый неповоротливый здоровяк явно давненько тут обитает, если даже его тело пропиталось живой водой. Те, что были средними, мешались под ногами. В темноте они были заметны лишь по белым блюдцам-глазам, но благо что зрение оборотней было лучше, чем у людей. Молча переглянувшись между собой, волки кивнули друг другу, одновременно отскакивая в разные стороны от удара рукой Теневой Старейшины с не то оленьей, не то лосиной головой с раскидистыми рогами-ветвями; сначала нужно разобраться с теми, что поменьше, а уже потом нападать на того, что побольше. Казалось, сегодня одна из последних стычек, и дальше с мракокрадами в этих землях будет покончено. Но пережить бы этих гадов… Привычной мелочи сегодня не было: были волкоподобные, были тощие медведи, больше похожие на капли чернил, были олени с неправильными ногами и отваливающимися челюстями. Эти, средние, были поплотнее, и разгрызать их нужно было с особым остервенением. Хорошо, что Накахара всегда был концентрацией злости в сражениях! Будучи зверем, для тебя открываются неведомые ранее грани агрессии, за которую тебе ничего не будет, и Чуя едва ли не наслаждение чувствует, разрывая пополам теневые тела и дробя зубами кости. Если Дазаю, учитывая его размер, достаточно схватить тварь за шею, чтобы отделить голову от тела, то Накахара бросается на морды существ, зубами хватая за пустые глазницы очертаний черепов и отрывая по частям рывком головы наверх. От хруста обычных костей стоял бы гул в ушах и билось бы с оглушительными ударами сердце, но здесь раздаются лишь хлюпы и прочие влажные звуки, словно наступаешь в лужу или грязь. От травм Тени растекаются чёрной жижей по земле, впитываясь в неё, и любая растительность гибнет. Ещё успеет вырасти… только бы от этой порчи избавиться. За дракой с остальными Чуя не заметил одной очень важной вещи, и потому окрик Осаму со стороны вывел из строя: огненный оборотень замер, вздрогнув, и обернулся. Дазай стоял неподалёку, но при этом смотрел куда-то далеко на юг. Сначала Накахара не понял, что Осаму надо, а затем… А затем в темноте он увидел, как та самая громадная тварь с лосиным черепом вместо головы и человеческими руками из тёмной материи-тела направляется из долины прочь, поднимается вверх. К городу. Признаться честно, в первую секунду Чуя растерялся. Бросить этих и кинуться вдогонку? Или добить всех здесь, а уже потом догонять Старейшину? Чёрт возьми, ну что за дрянь! Дазай тоже мечется, и Накахара громко рычит: — Что ты встал? За ним! — Я… я… я не брошу тебя одного! — Почести мне оставь при себе! — Они всё равно все последуют за ним! — Они- что? — эта мысль даже не пришла Чуе сначала в голову. Точно! Они же все — единое целое, и мелочь потащится за своей головой. Ну, первая проблема решена, осталось всего лишь перебить остальных. Оборотни бегут по обе стороны, как пастушьи псы, сторожащие овечью отару. Таких псов, которые кидаются на овец и рвут им глотки, хозяева обычно пристреливают, но здесь такое только во благо: пока мракокрады тянутся чёрной рекой за чересчур умной чернотой-Старейшиной, Дазай и Накахара выцепляют по одному, кидаясь со своих сторон и разгрызая их головы, ломая им шеи и позвоночники, перекусывая лапы и добивая на земле. Клеймор, конечно, в этом деле очень бы помог — им достаточно пронзить насквозь, чтобы тварь пала, — но со скоростью оборотня не сравнится ничего. Оборотни в запале не чувствуют усталости, и Чуя даже не думает о том, как упадёт навзничь, стоит ему с лучами солнца обернуться смертным человеком — сейчас его главной задачей является защита населения от своей добычи. В конце концов, его так воспитывали: кто сильнее, тот и защищает слабых. Доблесть, конечно, стала не в почёте, когда за такую работу стали платить, но… Но благородство никто не отменял. И теперь благородный огненный волк впивается своими зубами в шкуры неживых тварей, сдирая с них кожу кусками. Накахара первым добежал до начала колонны. Старейшина уже дошёл до края леса с другой стороны, обходя лес кругом, и по всему пути, что шла тварь, пожухла трава и иссохла земля. Чуе пришлось ускориться, выбегая вперёд и обнаруживая разумной тварь на самом краю, смотрящей на город. Видело ли оно город таким, каким видят его все? Или оно видит только точки интересующих его душ? Или оно не видит вовсе, а лишь чует? Нужно будет поинтересоваться у ведьмака, если будет такая возможность… Чуя остановился, переводя дух, а тварь на него даже не оборачивается: она словно понимает, что там, в городе, она поживится больше, чем если поглотит одну-единственную душу оборотня и уйдёт во тьму обратно. В какой-то момент Старейшина поднимает голову, будто ведёт носом по воздуху, и начинает медленно спускаться вниз. Чуя только сейчас осознал, что тварь вышла аккурат со стороны Охотничьего Дома. Твою мать! С рычанием волк бросается следом, отталкиваясь лапами от земли, и вгрызается зубами существу в шею со спины, но существо только покачнулось, издавая странную смесь человеческих низких стонов и звериного щёлканья и шипения. Теневая рука поднимается вверх, но Чуя не даёт себя схватить, разжимая челюсти и отпрыгивая в сторону, скользя по земле. Старейшина смотрит на него белыми глазами-зеркалами, неспешно размахиваясь, и потому Накахаре даже никаких усилий не стоило увернуться и вцепиться зубами в длинные когтистые пальцы. Существо вскидывает руку кверху — и получает задними лапами в голову, прежде чем Чуя перевернулся в воздухе и снова приземлился вниз, кидаясь уже на ноги. Ну, как ноги… У существа не было ног — чёрная материя, уходящая в землю, больше напоминала мантию, скрывающую полтела. Как выяснилось, туда целиться бесполезно — даже не понимаешь, что отрываешь. И, на самом деле, жутко: находясь головой практически вплотную к твари, начинаешь слышать то, что у него внутри: какие-то стоны, жуткие звуки, скрипы и влажные бульканья и хлюпанья. От этого кружится голова. Чуя скалится и прыгает вверх, вцепившись в край лосиной морды, но его неожиданно быстро хватают обеими руками за тело, сжимают и рывком отбрасывают в сторону. Не швыряли, как котёнка, мечника уже давно, и у него ещё перед глазами не всё плыть от удара оземь не перестало, а тварь уже продолжила спускаться. Тёмной тенью из леса выскочил большой оборотень, сверкнувший глазами в свете луны и сбивший существо с ног своим прыжком сзади. Да, тварь была оглушена, но из-за толчка вперёд она большой чёрной каплей стремительно полетела к Охотничьему Дому, а вот Осаму, мгновенно собравшийся, почему-то отскакивает назад, будто желая уйти обратно в лес. Чуя, поднявшийся на ноги и встряхнувший головой, уже хочет с гневом зарычать, какого чёрта напарник так доблестно отступает, но из памяти всплывает одна интересная вещь… Он ведь больше не приближается к поселениям людей. Чуя и позабыл со всем этим, что Осаму не обязывался помогать людям. Накахара ничего говорить не стал. Накахара, глядя, как тварь неумолимо приближается к Дому на Холме, помчался стремглав к ней, в прыжке хватая зубами за рога и утягивая за собой в надежде уронить, но часть рога отламывается, а тварь осталась на месте, пока оборотень отлетел недалеко в сторону. Существо стояло тёмной материей перед Домом, медленно подняв руку и ощупав сломанный рог, а затем бросило взгляд мёртвых белых глаз на рыжего волка. Волк рычал, дыбя шерсть, и уже было двинулся вперёд, но вдруг… Дверь тёмного и спящего Дома распахнулась, и раздался выстрел. От резкого звука далеко в лесу в небо взвились ночные птицы, а тварь, повстречавшись с серебряной пулей в лоб, покачнулась и отпрянула. Из Дома вышел Рюноскэ в чёрном плаще, держа в руках дымящееся ружьё и смотря, как тварь, раскачивая головой, постепенно выпрямляется, протягивая к нему руку. Руку чёрной дрожащей твари схватила и с хрустом переломила пополам огромная белая лапа, показавшаяся рядом с охотником. В темноте за его спиной загорелись жёлтые глаза, и из Дома, сутулясь, чтобы выйти из небольшого дверного проёма, вышел огромный белый зверь на двух задних лапах что ногах, и не был он ни волком, ни каким-либо другим лесным зверем. Все оборотни-волки — ликантропы, а это — элуантроп. Огромная кошачья голова с круглыми ушами, огромные жёлтые клыки, большие лапы с жёлтыми когтями и вся белая шерсть в чёрных полосах. На белом оборотне были обрывки чёрных штанов — тех самых, которые всегда носил скромный и отзывчивый Атсуши, компаньон Рюноскэ. И оборотень, сверкнув жёлтыми глазами в темноте, в один укус мощных челюстей раскрошил Тени-Старейшине голову. Акутагава медленно повернул голову в сторону. Перед рыжим волком с длинными лапами и светящимся голубым камнем на шее внезапно появился большой бурый, закрывший его собой и скалящийся всё больше, стоило большому белому оборотню о двух ногах обернуться на него. Рыжий, осмотревшись, спешно обошёл бурого и толкнул его головой вбок, намекая, что пора идти, и оба вскоре скрылись в тёмном лесу.

***

Вечерний ветер ласково трепал зелёную траву. Тень от дерева заслоняла от света яркого оранжевого солнца, клонившегося к горизонту, и вдалеке виднелись, рассекая нежное небо, полоски дыма из каменных труб городских домов. Пахло цветущим вереском и, кажется, немного мёдом. Это место теперь не узнать: из гиблого, тихого, запуганного городка с жуткой чащей вокруг оно стало тёплым и спокойным местом с поющими птицами. Растения, конечно, ещё долго будут восстанавливаться и зеленеть по округе, но с вернувшимися земле силами это место уже следующей весной заиграет новыми красками. Добивать остатки мракокрадов оказалось детской потехой: без самых крупных особей вся мелочь разделилась на небольшие группки, напоминая куриц без голов, и уничтожать их, сгонять обратно в темноту было просто забавно. Прошлая ночь была практически полностью чистой, пришлось даже побегать по лесу в поисках несчастных счастливцев, оставшихся в живых. Перебив зверьё основной массой, им неоткуда было черпать силы. Они ломались, как сухие ветки. Даже неинтересно. Лис с Юга намедни получил награду за истребление здешней напасти. За такую беготню можно было бы, конечно, и побольше, но что есть, то есть, и напоясная сумка звякнула, когда Чуя сел на траве, упираясь спиной в сосну позади. Пели вечерние птицы, и самочувствие было весьма хорошим. — Никогда больше не буду брать заказы в таких мутных местечках, — Чуя зевнул, прикрыв рот рукой. — Не окупается. — Как меркантильно, — большой бурый волк, перевязанный по-новому и в новых местах, пришёл со стороны деревьев и лёг рядом, вытянув передние лапы. — А как же искренняя благодарность местных жителей? — На уважение от местных в трактире не выпьешь. Что уж там, даже еды не выторгуешь, — Чуя пожимает плечами. — Да и… Да и то огромное чудовище убил даже не я. — Ты не говорил, что знаешь их. Я думал, они и тебя убить попытаются, — Дазай положил голову на лапы, глядя на Чую теперь снизу вверх. — Мне, конечно, льстил твой благородный порыв, но как-то это нелогично: сначала убежать в лес, а потом закрывать меня, будто я сам не могу за себя постоять. — Ты не понимаешь, — волк усмехается и щёлкает зубами. — Представь, направляют они ружьё на тебя, а тут появляюсь я — и попадают в меня! И я падаю, — он переворачивается на спину и высовывает язык, свешивая его к земле. — Помогите! Спасите! Я вижу свет… в конце тоннеля… Дазай корчится, изображая смерть, а Накахара, усмехнувшись чисто для приличия, отводит взгляд в сторону. Осаму помогал ему всё это время не потому, что заключил с Чуей пари, и не потому, что Чуя что-то ему пообещал взамен, нет; Осаму помогал ему, потому что увидел в Чуе единственного, с кем может быть человеком. С кем можно поговорить, с кем можно бежать в ночном лесу, с кем можно заниматься даже убийствами местных нечистивых гадов… да неважно чем, главное, что вместе. Вместе с кем-то, кто видит в нём не огромное чудовище, а человека, которым он был раньше. Чуя любит свою жизнь, что бы он ни говорил и как бы себя ни чувствовал. Но окажись он на месте Осаму — и продолжал бы он любить свою жизнь так же, как и прежде? Продолжал ли хотеть жить? Если это вообще жизнь, а не жалкое существование в шкуре монстра. Он бросился закрыть собой Накахару, пребывая в ужасе от этого города, чтобы получить шанс… погибнуть. Быстро и безболезненно. — Но ведь твоя шкура непробиваема, — Чуя вскинул бровь, вспомнив про это. — Разве пуля попала бы в тебя? — Ну… Пуля — не уверен, — Осаму пожимает плечами и вновь переворачивается на живот. — Но вот этот громадный кот мог бы, наверное, разорвать меня пополам, если б захотел. Представляешь, как бы он мне в драке проломил череп? Я бы даже не мучился. Чуя до сих пор несколько в шоке от того, кем на самом деле является Атсуши. После того случая он был в Доме Охотника, и Акутагава не выглядел так, будто произошло что-то страшное, а вот Атсуши дома не было. Рюноскэ только сказал, что знает, что в облике волка с камнем на шее приходил Чуя, а Чуя тут же ответил, что знает, кто такой Атсуши. Оба сошлись на том, что это долгие истории, и не стали вдаваться в разглагольствования. Накахара рассказывал о мракокрадах, а Акутагава с пером в руке что-то да записывал на обрывках жёлтой бумаги, исписанные заметки вкладывая в свои книги. В свете камина Чуя обратил внимание на писца этих старых книг-бестиариев, и было на них написанное знакомое и короткое «О. Мори». Единственное, о чём Лис догадывался — это то, что прекращение охоты Рюноскэ как-то связано с тем, что охотник живёт теперь с тем, на кого ранее охотился. Но, наверное, этому ещё придёт время. Чуя, в конце концов, тоже далеко не прозрачный — у него за спиной заколдованная чаща с Сердцем Топей, ведьмаком и прóклятым принцем. — Ты уезжаешь завтра на рассвете? — вдруг спросил Дазай, и Накахару вырвало из своих мыслей нарушенной тишиной. — Куда? — Думаю ненадолго вернуться в столицу. Пригород — хорошо, но город внушает больше доверия, — Чуя согнул одну ногу в колене, не смотря Осаму в глаза. — А потом? — Не знаю. Нужно послушать, где требуется помощь таких, как я. — А сюда ты ещё вернёшься? — Я… не знаю, — Чуя вздохнул, хмуря брови и косясь на Дазая. Волк, как оказалось, смотрел в сторону, даже не на мечника. Он держал голову высоко, глядя на солнце. — Может быть, когда-нибудь. Не обещаю. — Они тоже уезжают, верно? — Верно. Дазай знал, что после всего случившегося охотник из Дома на Холме и его ручной оборотень-кот решились покинуть это место, и Накахара предложил прокатиться до столицы вместе с ним. Да, он работает один, но он и не говорил, что будет работать по пути обратно — это будет обыкновенная дорога домой без всяких заказов на чудовищ. Пусть с ними разбираются местные. Особенно если это непонятные чёрные существа, похожие на животных… Чуе впервые было тяжело разговаривать с кем-то. Осаму был совершенно спокоен, но при этом от него веяло всё той же печалью, ведь он снова остаётся один, а Накахара чувствует… вину? За что? За то, что тёмная магия выбрала его без его же ведома? Всё больше Чуя думал, что Осаму если и был за что-то грешен, то этими летами скитания по миру в шкуре зверя он сполна всё искупил. Он не спрашивал, но может ли таким образом обращённый человек со временем потерять свою человеческую сущность и стать зверем не только снаружи, но и внутри? Мечник нащупал на груди свой синий камень, который так и не растоптал, сжал его в пальцах, а затем, чувствуя, как сердце бьётся, выпрямил спину, упираясь руками в траву. Думать можно бесконечно. А попытаться что-то сделать — всего один раз. В конце концов, лучше сделать и забыть, чем не сделать и жалеть потом всю жизнь. — Эй, пёс, — волк повёл ухом, — наклонись ко мне. — Мм? — оборотень тут же повернул голову и склонил её к плечу, глядя сверху вниз. — Я тебя и отсюда неплохо слышу. — В слове «наклонись» тебе что конкретно непонятно? — Чуя раздражённо щурится, цыкнув. — Или ты начинаешь забывать человеческий язык? В любой другой раз это было бы лишним. Сейчас Чуя не чувствовал угрызения совести. Осаму, отведя уши назад, наклонил голову, и Накахара, вдохнув-выдохнув, взялся руками за его пушистые щёки, заставив посмотреть прямо в глаза. Где-то над головой поёт маленькая птичка, заливается стрёкотом. — Знаю, от меня это сейчас прозвучит крайне странно, но всё-таки… Я знаю, что ты человек, Осаму, — глаза у оборотня действительно не похожи на звериные. — Я видел этого человека в зеркале и нисколько не сомневаюсь в том, что и душа у тебя самая что ни на есть человеческая. Поэтому… Обещай всегда помнить, что в этом мире есть человек, который считает человеком и тебя. Нет-нет-нет, Дазай, заткнись, ничего не говори. Накахара понимает, что не то чтобы боится — не хочет слышать то, что волк может ему сказать, что волк может его высмеять, хотя Чуя старается от всего сердца и всё такое, он не слишком в этом силён. И потому в это мгновение, когда пташка на ветке над головой замолкла, он зажмуривает глаза и вжимается пересохшими губами в мохнатый лоб, чересчур сильно сжав пальцы на волчьей шерсти, чувствуя, как дыхание перехватывает от волнения. Как это по-идиотски смотрится со стороны!..

Но вдруг шерсть из пальцев пропадает.

Чуя, раскрыв глаза, от непонимания отшатнулся назад, быстро вставая на ноги. Оборотень, замерев со стеклянным взглядом в пустоту, мягко светился голубоватым светом, пока этот свет не заволок его всего. На траве перед мечником теперь стоял отдалённо знакомый высокий юноша с тёмными каштановыми, слегка вьющимися и отросшими волосами, потрёпанный и весь в перевязи по телу. Он покачнулся, закрывая одной рукой глаза и неуверенно стоя на ногах, а второй упираясь в ствол сосны рядом. Запела птичка в вышине. Юноша медленно убрал руку от глаз, смотря расплывающимся взглядом на свою ладонь. Вздрогнув и осмотрев всю кисть, он с удивлением поглядел и на вторую руку, покачнувшись и в попытке сохранить равновесие зашагав назад. Он бы почти наверняка упал, если бы его за руку не схватил Лис с Юга, дёрнув на себя и поставив на место. Голубые глаза, смотрящие снизу вверх, были также полны удивления. Его грудь заметно вздымалась от сбитого от волнения дыхания, а сам он вскоре перевёл взгляд на руку, которую держал своей. Рука. Человеческая. — Я… Ты… — у Накахары даже голос сел, но он не стал прочищать горло, снова подняв голову. — Я… — Дазай, медленно высвободивший свою руку из хватки Чуи, взялся ладонями за своё лицо, отшагнув назад и щупая кожу, обводя пальцами скулы, глаза, губы. — Я… боже, я… я снова… Он что-то невнятно бормотал себе под нос, осматривая себя с головы до ног, чувствуя травы босыми ступнями и всё ещё не веря, что смотрит на свои собственные руки с человеческими пальцами. И вдруг он рассмеялся. Сначала тихо, потом, обернувшись к Чуе, громко. Это не было смехом сумасбродства или злости, это был смех, полный искреннего счастья. Чуя только и успел чуть отшагнуть в сторону, как вдруг Осаму подскочил к нему и крепко обхватил руками, уронив голову на его плечо. Накахара замер как вкопанный. — Я… Я снова человек, благодаря тебе! — быстро заговорил он. — Я снова! Человек! Ты спас меня, Чуя! Чуя чувствует, как его попытались поднять, но не вышло. Только тогда он усмехнулся и неуверенно похлопал по спине. Позвонки выпирали под пальцами. — Чуя, я правда… правда снова… снова могу сказать своё имя, — Дазай резко поднял голову, шмыгнув носом, и только сейчас мечник замечает блестящие слёзы в карих глазах. Они едва-едва поблёскивает жёлтым, но в основном — тёмные, карие. Так даже лучше. Не нужно жёлтых звериных глаз. — Спасибо тебе, если, конечно, к произошедшему это слово вообще применимо. — А ты таким острым на язык и до волчьего облика был, да? Осаму широко улыбается, жмуря глаза, и его руки плавно ведут по рукам мечника вверх, до плеч и лица, огладив пальцами по шее и под нижней челюстью, слегка приподнимая его лицо и легко касаясь губами губ. Чуя не рассчитывал на количество поцелуев больше одного в своей жизни в принципе, поэтому нахмурился, но оттолкнуть рука не поднялась. Дазай настаивать не стал, улыбаясь и ткнувшись лбом в его лоб. — Тебе нужно ещё отцу сказать, — Чуя тут же опустил голову, отворачиваясь, чтобы не дай бог никто не увидел краснь его лица, но Осаму тут же выпрямился, вспомнив важную вещь. — Отец, точно! — он хлопнул себя по лбу, поставив вторую руку себе в бок, а затем развернулся и махнул за собой: — Нужно поскорее ему показа- сказа- неважно! Не отставай! — Ну, конечно, я же за все эти дни не набегался по этим местам, — Накахара тяжко вздохнул, глядя, как Дазай быстро скрылся в лесу, и размяв костяшки с хрустом, побежал следом. Волком, как оказалось, бежать сквозь чащу гораздо легче. Ладно Чуя, он привык носиться с такой тяжестью, как клеймор за спиной, а вот Осаму, как выяснилось чуть позже, выдохся очень быстро. Он останавливался, восстанавливал дыхание и пытался бежать снова, но вскоре замирал на месте опять, пока не упёрся руками в колени. Накахара дошёл до него прогулочным шагом, убрав руки в карманы, и похлопал по спине. — Идём пешком. Мы никуда не торопимся. — А я даже привык как-то… — говорит он на одном дыхании, — …что я быстро бегаю… — К хорошему быстро привыкают. — Да… прямо как к тебе. Осаму боялся выпускать Чую из виду. Ему казалось, что он отойдёт дальше — и снова вернёт волчью шкуру, и потому шёл совсем близко, несколько раз хватаясь за руку Накахары или за его рукав. Когда начала сгущаться характерная тьма над головами, Чуя заблаговременно сорвал ближайшую толстую ветку, оторвал кусок штанины у Осаму и намотал на будущий факел, из двух камней довольно быстро выточив несколько искр. Сначала Дазай ехидно поинтересовался, зачем это, а потом понял по одному взгляду, что кое-кто из них растерял эту волшебную звериную способность видеть в темноте, потому поднял руку ладонями вперёд в сдающемся жесте, мол, ладно, твоя взяла. Чуя уже было начал беспокоиться о топи, которую мог пройти только длинноногий оборотень, но Осаму быстро свернул чуть в сторону и перескочил болото по кочкам, которые раньше Накахара не видел. «Я просто привык ходить напролом!» — улыбнулся Осаму, поманив за собой и совершенно не боясь уходить в темноту. Чуя же воткнул факел в рыхлую землю и поспешил следом — здесь и так всё светится, огонь уже незачем, а вот обратно идти — может понадобиться. Он наблюдал со стороны, как Дазай, споткнувшись по дороге от бега, всем собой раскрыл дверь в ведьмачий дом, влетая внутрь. От возникшей тишины Накахара стал слышать звук собственных шагов, уже было подумав, что что-то случилось, и поспешив к дому, но в дверях стал лишь свидетелем трогательной картины: ведьмак весь в чёрном крепко сжимал в объятиях высокого растрёпанного юношу, одной рукой медленно поглаживая по тёмными волосам, а Дазай что-то говорил-говорил-говорил вполголоса, слегка склонив вниз голову. Чуя не стал нарушать идиллию и что-то спрашивать, уже собираясь уходить, как вдруг ведьмак распахнул свои светящиеся сиреневым кошачьи глаза и взглянул в сторону мечника. — Стой! — скомандовал он, и Накахара замер на месте. Нет, не потому что оцепенел, а потому что не смел двинуться дальше от оклика ведьмака. Пришлось сделать шаг внутрь, в знакомое ведьмачье убранство, и Мори подошёл ближе, положив руку на плечо и смотря в глаза напротив. — Ты всё-таки вернул его мне. — Это получилось случайно, — Чуя отвёл глаза в сторону, уже было потянувшись потереть рукой шею, но ведьмак положил руку и на второе его плечо. — Проси всё, чего пожелаешь. На этот раз без тёмных секретов и подводных камней. — Да мне ниче- — но тут же Чуя осёкся. Он смотрит на Дазая за спиной Мори, взявшего со стола ведьмака какую-то книгу и зло вырывающего из неё какие-то страницы, и кивает сам себе: — А хотя… есть одна просьба. Небольшая. Но Вам она может не слишком понравиться. Ведьмак только вскинул чёрную бровь.

***

Утренняя прохлада освежала. Ещё толком не встало солнце, брезжил серенький рассвет, и в окружении зелёной стены леса с обеих сторон просёлочной дороги тихо поскрипывала телега. Лошадь шла ровно, не спотыкаясь, извозчик молчал, надвинув шляпу на глаза. На стоге сена, на самом краю телеги, было трое: накинув капюшон тёмной мантии на голову и закинув руки за голову, полулежал мечник с рыжими волосами, согнув одну ногу в колене и отложив свой меч рядом, чтобы не мешался под спиной; рядом сидел, обхватив руками колени и во всём чёрном, явно охотник в треуголке с ружьём за спиной; а на самом краю, свесив ноги книзу и болтая ими, сидел совсем молодой юноша, почти мальчишка с белыми волосами, тонкой чёрной полоской среди них на отросшей с одной стороны чёлке, с маленькой зарянкой на плече и двумя зайчатами на коленях и смотрел, как медленно отдаляется город. Где-то там, вдалеке, ему всё ещё виднелась чёрная точка маленького Дома на Холме, казавшегося теперь таким брошенным и одиноким. Может, они сюда ещё вернутся. Полусонная идиллия была нарушена, когда из лесу показалась высокая фигура, сначала дождавшаяся, чтобы телега подъехала поближе, а затем быстро побежавшая навстречу. Светловолосый юноша заметил первым, вскочив на колени и свесившийся с той стороны, откуда чужак приближался, и принюхался, весь в тёмном только голову поднял, а тот, что с мечом, даже не сдвинулся. Приблизившаяся фигура, оказавшаяся юношей в белой рубахе и маленьким светящимся жёлтым камнем на верёвочке под ней, длинных коричневых брюках, высоких сапогах и с серым палантином на плечах, резво запрыгнула на самый край телеги и с грохотом села, от чего лошадь впереди возмущённо взбрыкнула, а извозчик, успокоив её, промолчал. Он был предупреждён, что к путникам ближе к лесу присоединится ещё один. За дополнительную плату, конечно. — Мог бы и поосторожнее, — мечник, сняв капюшон с рыжей головы, приподнялся на руках, и присоединившийся четвёртый ему улыбнулся. — Ну, всё ради тебя! Чтобы услышал и заранее обрадовался, — звонко заговорил незнакомец, а затем обернулся к охотнику и его спутнику, протягивая руки сразу обоим: — Будем знакомы! Осаму Дазай, молод и холост, готов на любые авантюры. — А ты был прав, что он шумен, — хрипло заговорил тёмный охотник, осторожно протянув бледную тонкую руку в ответ и будучи жутко растрясённым агрессивным рукопожатием, отчего тут же начал растирать встревоженную кисть. — Придётся привыкнуть, пока мы в дороге, — буркнул Чуя. — И с тобой тоже будем знакомы. Осаму Дазай, — представился оборотень теперь юноше с белыми волосами, и оба посмотрели друг другу в глаза. — Атсуши Накаджима, — негромко ответил элуантроп, осторожно оставляя спящих зайчат на своих ногах и пожимая протянутую руку своими обеими. У обоих сверкнули глаза, и оба друг другу кивнули. Свояк свояка… — Итак, господа, сходу вопрос: когда мы приедем? — Дазая снова зазвенел, радостно щурясь и улыбаясь, смотря на всех троих по очереди. Атсуши только плечами пожал, Рюноскэ отрицательно покачал головой, а вот Чуя тяжко вздохнул. — Началось. Каждую версту будешь спрашивать? — Ты груб! — Просто невероятно, — Накахара потянулся руками вверх и сел, опираясь спиной на стог сена. — Страшно представить, какой вой ты поднимешь, если узнаешь, что мы ещё и весь следующий день будем ехать на этой телеге. — Чего-о? — Зачем ты ему сказал? — охотник в треуголке отвернулся, обращаясь явно к Чуе. — Так нечестно! Меня не предупреждали, — от звонкого голоса Дазая тихо защебетала зарянка на плече Атсуши. Все прервались, когда где-то высоко над их головами гаркнул ворон. Подняв глаза кверху, все четверо увидели чёрную парящую над ними птицу, чинно спустившуюся низко-низко и пролетевшую мимо телеги, сверкнув странного цвета васильковыми глазами. Чуя, поймав этот взгляд, молча кивнул. За просьбу отпустить сына ведьмака с собой повидать мир была равноценная оплата — оберегать и вернуть живым. Будет сделано, господин Мори, ведьмак из Сердца Топей. Они останавливались на перекуры, разминаясь и споря между собой, кто будет лежать на сене в этот раз, а кто с краю. Еды больше всех съедал Атсуши, самый скромный и тихий из компании, и нет, не только потому что скармливал половину своим подопечным, которые ещё не вылечились и не были готовы быть выпущенными на свободу. А ночью мёрзнущий Рюноскэ спал, положив голову на плечо всегда тёплому Атсуши с горящими в темноте жёлтыми глазами, пока двое других спутников вышли проветриться в поля. Там, далеко, Дазай смеялся, глядя на заволочённую тучами луну, а Накахара смотрел на него, не веря, что буквально вчера это был ещё огромный и опасный дикий зверь. Был ли он таким всегда, или его изменило его заключение в волчьей шкуре? Это будет известно нескоро. — Эй, Чуя, — Осаму улыбался, стоя по колено в высокой зелёной траве, — давай кто быстрее до того холма? — Даже без соревнования знаю, что я, — Накахара хмыкнул, а Дазай цокнул языком. — А я бы поспорил, — Осаму хитро улыбнулся, подходя совсем вплотную, и Чуя лишь отшагнул одной ногой назад, поднимая к нему голову и не собираясь отступать. В темноте у обоих сверкнули глаза, и Накахара поднял руку в чёрной перчатке, касаясь щеки Дазая, проводя пальцами до волос на затылке, слегка сжимая и наклоняя его голову к себе, касаясь губами губ. Ладно, видимо, в его жизни суждено было случиться далеко не одному поцелую, но это поправимо взмахом пера над чернилами. Осаму обнимает под руками, Чуя вторую руку положил на его спину, закрыв глаза. От едва слышного ветра в поле развеваются у обоих волосы. Когда тучи уходят и луна являет свой яркий белый храм, оба отпрянули друг от друга. Их глаза горят, но ещё ярче горят камни на их шеях, и оба юноши, усмехнувшись, оттолкнулись руками друг от друга, падая спинами в высокие травы — и к холму на горизонте, залитом лунным светом, уже бегут два волка, почти одновременно прибегая на условленное место. Атсуши, одолеваемый дремотой, приподнял голову, слыша, как где-то вдалеке завыли два волчьих голоса.