***
В шатре оставались восьмеро. Целители и прочие вышли, чтобы не мешаться. — Отомстите за своего отца… — донеслось еле слышно. Умирающий прибавил еще несколько слов, которые почти невозможно было разобрать. И затих. Маэдрос поднес к его лицу перышко, но не затрепетало ни единой пушинки. Маэдрос поднялся. Его братья встали тоже и молча и пока еще бездумно смотрели на то, что раньше было их отцом. — Х-а-ах! — судорожно втянул вдруг воздух Куруфин. Лежащее тело на глазах иссыхало, словно съедаемое внутренним жаром. На коже, на полотне рубахи проступали темные пятна. Они превращались в черные; края их, отороченные тонкими белесыми линиями, расползались все шире, смыкались; чернота делалась пористой. В считанные минуты на полу шатра остался хрупкий даже с виду кусок угля, в точности повторяющий облик прежнего хозяина тела. Амрас зажал рот ладонью. — Что это было? — внезапно осипнув, спросил Маглор. — Было не «что», а «кто», — ответил Карантир. — А «что» стало. Пепел. Маэдрос, не оборачиваясь, толкнул его локтем. — Хотя бы сейчас… — Я от потрясения, — повинился тот. — Я вижу, что пепел, — одновременно с ними просипел Маглор. — Вижу. Но как?! — С нами будет так же? — До сих пор вроде никто… — Этого… не может быть… — с трудом выталкивая из себя слова, выговорил Келегорм. — Так не бывает. Это сон. — Вопрос в том, кто кому здесь снится, — отозвался Карантир. — Но так не бывает! — Однако же вот… — Этого не может быть! — твердил Келегорм, как будто отрицание очевидного в силах было что-то изменить. — Да посмотри же! Может — не может, а это пепел. С этими словами Карантир осторожно коснулся обугленной кисти. Кисть тут же рассыпалась и осела, взметнув темное облачко. Вслед за этим начало распадаться предплечье, вся рука… через несколько мгновений тело обратилось в черное пятно праха, в котором с трудом угадывались прежние очертания. — Ты его сломал, — произнес один из близнецов. Карантир посмотрел на младшенького и молча постучал себя по лбу. — Зубы, — сказал Куруфин. — Что зубы? — Они не горят. А их нет. Все снова уставились на пепелище. В самом деле, в слое праха не виделось ни малейших остатков зубов. — А они были? — спросил Амрод. Для Келегорма это было уже слишком. Он закусил губу, чтобы не расхохотаться, и стоял зажмурившись, только плечи его мелко вздрагивали. Маэдрос встряхнул его раз, другой, третий, пока брат не опомнился. — Но послушайте, такого и вправду не может быть, — вмешался Куруфин. — Отец ведь обычный эльф, а не… не знаю что. — А это точно был отец? После слов старшего брата наступила долгая тишина. Ни у кого не хватало духу спросить, в своем ли он уме. — Кто же еще? — нашелся с вопросом Маглор. Маэдрос пожал плечами. — В смысле тела отец действительно обычный эльф… был, чтобы устраивать такие штуки. Я не знаю, кого вы подобрали. — На кого Кано указал, того и подобрали, — огрызнулся Келегорм. — Ты сам нас учил, что старших надо слушаться. Мы и послушали. — Плащ же, — сипел Маглор, защищаясь. Голос все еще повиновался ему плохо. — Такой цвет больше никто не носил. — Ты смотрел на плащи, а на лица не догадался? — Лицо все в грязи, в крови, обожжено… Ты вот тоже ничего не заметил. — И целители тоже не разобрали, кого перевязывали? — А что целители? Кого им принесли, того и лечат. — Не может быть, чтобы мы родного отца не признали. — Тогда как ты объяснишь… — Никак! Я не Намо, это он знаток усопших, он пусть и объясняет! — Намо знаток душ. А тел — Ирмо. — Ну так сбегай к нему в Лориэн, пусть объяснит, как обычный эльф… — Он скажет: «от вашего отца всего можно ожидать». — Кончайте дурацкие шутки! — прервал общий тихий гвалт Куруфин. — Такое… дело, а вы! — Я еще раз уточняю, — ровным голосом произнес Маэдрос, — это совершенно точно был отец? И снова ответом ему было молчание. Старший явно куда-то гнул, и никому не хотелось брать на себя ответственность за окончательный вывод. — Нам необходимо решить, что более невероятно: что наш отец, обычный эльф, вдруг внезапно взял и… ну, вы все видели… или что мы перепутали его с кем-то другим. — Да с кем мы могли… В смысле, кто мог вот так... — Не знаю! У Моринготто наверняка полно непонятных… существ. Может быть, именно одного из них мы и притащили с собой. — Да не могли мы… — Согласен, что это маловероятно. Но все-таки чуточку более правдоподобно, чем испепеление эльфийского тела без огня. — Но он же говорил с нами. — Почти шепотом. Невозможно было бы разобрать, его ли это голос или кого-то другого. — Да, но он сказал… — Что? Отомстить за него? Это мог сказать любой. Кто угодно, кто знал, что вокруг него чьи-то сыновья. А он знал — мы обращались к нему «отец», — от последних слов Маэдроса передернуло. — Сказал, что невозможно победить Моринготто, — уверенно добавил Амрод, лучше прочих расслышавший последние слова. — Такого отец не сказал бы ни за что. — Но я думал, предсмертные… или, может быть, предвидение. — Если за отцом и водились предвидения, то совсем другие. В шатре снова повисло молчание, на сей раз особенно долгое. — Но если это не отец, — наконец заговорил Маглор, все еще с запинками, — то где тогда он? Братья дружно посмотрели на него. — Понятно где, — буркнул Карантир. — Там и остался. — Да, — начал вслух припоминать Амрас, помогая себе жестами. — Подскакали мы. Моринготтовские пустились наутек. Своих мы забрали всех, убитых тоже… то есть думали, что всех. Врагов не трогали. Если бы отец был среди наших убитых, его давно бы обнаружили. Значит, он остался на поле. Надо ехать! Он все еще там… и вдруг еще живой. — Если он жив до сих пор, — сказал Келегорм, — он точно выживет. И оторвет нам уши. Но я не против. — А если умер только потому, что мы его там забыли… — начал Маглор. Куруфин оборвал его: — Замолчи. Не нагнетай прежде времени. — Так поехали! — Амрас был готов сорваться с места немедленно. — Погоди, — осадил его старший брат и оглядел всех. — Вы вообще понимаете, в какое жуткое положение мы попали? Что будет, если кто-то еще узнает, что мы перепутали родного отца с моринготтовской тварью? — закончил он, сильно понизив голос. — Вовек не отмоемся, — так же тихо отозвался Карантир. — До Четвертой Музыки станем посмешищем… Говорить о том, что до этой же Музыки пришлось бы нести бремя собственной вины, он не стал. — Позорищем, — поправил Маэдрос. — Поэтому поступим так. Искать едут Тьелко — он часто отлучается на охоту, никто его отсутствием не озадачится, и один из близнецов — все равно никто не сообразит, один тут или их двое. — Вдвоем — не мало? Все же чужая земля. — Я возьму Хуана. Он один пятерых стоит. — Семерых, — сказал Карантир. — Он бы так не ошибся. — Конечно, бери. Ты же всегда с ним охотишься, так что без него никак. А пока они ездят… — Маэдрос умолк и взглянул на Куруфина. Остальные тоже воззрились на него. — Что?! Нет! — Придется, — уговаривал его Келегорм. — Никто не виноват, что ты так на отца похож. — Я в этом тоже не виноват. — Но больше некому. Маглор достал свежие повязки. Близнецы принялись застилать новое ложе. Куруфин и сам все понимал, но возмущаться ему это не мешало. — И сколько мне притворяться? — доносилось из-под льняных слоев. — Пока не найдем отца. — А если вы его вообще не найдете? А если это был все-таки он? И я буду прикидываться до скончания веков? Или изображу, что умер, и вы похороните меня вместо него, чтобы никто ничего не заподозрил? Перевязка была закончена. — Ложись, — сказал Маэдрос. — И ни звука при посторонних. Если найти отца не удастся, мы просто расскажем об испепелении несколько дней спустя. Всем своим обликом выказывая недовольство, Куруфин улегся. Но тут же отбросил одеяло и сел. — А если отец в плену? Воцарилось очередное молчание. — Мы расскажем всем об испепелении, — медленно произнес Амрас, — а через неделю-другую к нам пожалует посольство от Моринготто с требованиями. Амрод подхватил: — И всем станет ясно, что вместо отца мы дней десять возились с каким-то Вражьим подручным и даже этого не поняли. Такого им не сулил даже Намо. Все семеро смотрели кто куда, стараясь не встречаться глазами. — Тогда, — наконец сказал Келегорм, — вы как хотите, но если отец не найдется на месте сражения, я поеду искать его в Ангамандо. Лучше сложить голову, чем терпеть такой позор. — Я с тобой, — сказал Карантир. — Я тоже этого терпеть не хочу. — Езжайте уж все, — с ехидцей предложил Куруфин. — Не стесняйтесь. А я один останусь тут прикидываться и расхлебывать. Испепелюсь сам, от стыда. Маглор сказал со вздохом: — Если явится посольство и докажет, что отец действительно в плену в Ангамандо, мы скажем, что Моринготто подсунул нам обманный морок, чтобы нас запутать. — Валить все на него — это уже традиция, — добавил Маэдрос. — Курво, ты будешь лежать или нет? Куруфин снова растянулся на ложе и укрылся одеялом до самого носа. — Мы тебя еще и папой будем звать, — ввернул Келегорм. — Не забывай откликаться. — Не забуду. Такое обращение для меня не новость. Тьелпе давно уже меня так зовет. Он бурчал бы еще долго, но Келегорм перебил его: — А вот на его обращение откликаться теперь не надо. Не перепутай. Карантир поднялся и вышел. Вернулся он через пару минут с большим пучком полыни. Остальные молча наблюдали, как этим веником он сметает пепел в кучку. — Постой! — нервно воскликнул Амрод. — А если это все же отец? Карантир криво усмехнулся и ссыпал прах на салфетку. Потом cвязал ее концы узелком и вручил его Маэдросу.***
В вечно сыром и темном закутке позади прачечной Готмог обретал новое тело. Дело продвигалось так хорошо, что на третий день балрог уже начал мерзнуть и поэтому перебрался внутрь. Это тоже было безопасно, ибо следующая большая стирка приходилась на послезавтра. Еще сутки спустя осталось только обзавестись кое-какой одежонкой. «Тощеват получился, — думал Готмог, перемеряя орочьи портки и рубахи. — Ну да ладно, дело наживное». Наконец он приоделся и совсем уж был готов выходить, как вдруг в голову закралась очень неприятная мысль. Конечно, его отсутствие не могло остаться незамеченным. Значит, списали на боевые потери или посчитали пленным, если искали на поле битвы, да так и не нашли. Обо всем этом Готмог успел подумать, еще лежа в нолдорском становище. Но теперь вместо нежданного возвращения и радостной встречи мысль подсунула ему совсем другую картину. В ней шеф смотрел на него угрюмо-осуждающе — оказаться неузнанным в самом сердце вражеского лагеря и удрать оттуда, даже не попытавшись угробить хотя бы одного из предводителей? Презренный трус. Срам, стыд и позор до скончания мира. Похоже, с радостным возвращением торопиться не стоило. Не говорить, что приняли за Феанора… а что говорить? Взяли в плен — хорошо; отлежался, пришел в себя и сбежал — ну, тоже ничего; попутно пристукнул пяток-другой супостатов — сойдет, все равно не проверят. Пошел назад. Вот, похудел по дороге. А почему в орочьем исподнем? Потому что… потому что… Нет, тут уже не придумывалось ничего. Нужно было проникнуть к себе и переодеться. Вряд ли его имуществом уже успели распорядиться. Готмог неслышно пробирался ангбандскими закоулками, перебегая из тени в тень и обходя караульных. Безлунная ночь была в помощь, а белье, наоборот, выдавало, так что Готмог вздохнул с облегчением, когда добрался до черного хода своего особнячка. Тихонько подергал ручку — заперто. Дисциплинированные, паразиты. Готмог поежился и приготовился ждать до утра, но тут скрипнул засов, дверь отворилась, и на крыльцо вышел орк-полотер с ведром грязной воды. — Ваш благородь! — остолбенел он на пороге. — А вам, говорили, еще неделю вставать нельзя. Готмог не растерялся. — Вот и ты так говори, — буркнул он и направился внутрь, соображая на ходу. Услышанное могло означать только одно — его не сочли ни погибшим, ни пленным. Потому что за него приняли кого-то другого. Кто-то другой занял его место и прикидывается так, что до сих пор не распознали. Мысль о Феаноре напрашивалась, но Готмог не любил делать поспешных выводов. Он осторожно выглянул из-за угла. Конечно, уход по высшему разряду: у двери спальни на табурете сидела дежурная сестра-целительница, бодрая и внимательная — вон как прямо спину держит. Хорошо хоть, что снаружи, а не внутри. Пришлось отступить. Полотер еще возился на нижнем этаже, и Готмог, перегнувшись через перила, тихонько шикнул и поманил его пальцем. — Иди водой ее облей, — шепотом скомандовал он. — Да я… ваш благородь… да мне за такое… — Не бойся, заступлюсь. Марш! Все так же, из-за угла, Готмог наблюдал, как полотер с ведром и шваброй деловито идет по коридору. Вот он поравнялся с целительницей, наступил на швабру — и в следующий миг грохнулся так, что аж пятки в воздухе мелькнули. Ведро взлетело, перевернулось, вода окатила целительницу. Та вскочила. Неслышная подкрепленная жестами ругань, такие же извинения — и целительница, на всякий случай глянув в спальню, убежала менять фартук, а полотер остался убирать лужу воды. — Молодец! — Готмог хлопнул его по плечу и шмыгнул к себе. В спальне все было на привычных местах. Горел ночник. В кровати кто-то лежал, перевязанный по самую макушку. Готмог сделал несколько бесшумных шагов вперед, продолжая изучать обстановку. На столике ваза с цветами, блюдо, накрытое салфеткой — значит, навещают. Букет принесли, пирожков каких-то натащили. «Все-таки любят, канальи», — невольно умилился Готмог в сердце своем. Но тут же ожесточился: а этот в его кровати развалился, как у себя дома! Его пирожки ест! Да еще и любимый ночной горшок фарфоровый оскверняет! …Феанор видел уже десятый сон, в котором он упорно продвигался сквозь запутанный и темный лабиринт к Морготову хранилищу. Наконец удалось найти вход, но его преграждала массивная плита. Однако она поднялась от простого нажатия, а за ней на постаменте сияли сильмариллы. Оставалось только протянуть к ним руку… Внезапно плита сорвалась и рухнула на него, прорычав в ухо: — А, самозванец! — От такого слышу! — Феанор извернулся и начал отбрыкиваться. Некоторое время они боролись молча и сосредоточенно пыхтя. Скрипнули петли, дверь начала открываться. Готмог опрометью нырнул под кровать. Вошла сестра-целительница — должно быть, вернувшись, проверяла, все ли в порядке. Подошла, поправила одеяло и удалилась. Закрылась дверь. Феанор с шумом перевел дух — все это время он изо всех сил старался дышать размеренно и сонно, так что теперь наверстывал упущенное. Готмог высунулся из-под кровати. — Вот что, холера! — решительно прошипел он. — Сейчас я тебя выведу, и давай вали на все четыре, чтоб я тебя больше тут не видел. — Выкуси! Отсюда до сильмариллов рукой подать. — Ты дурной, что ли? Да я сейчас кликну и в плен тебя сдам! — А я тебя сдам. — Феанор уже смекнул, что эта возня втихомолку не просто так, и если противник не поднимает тревогу, значит, ему есть что скрывать. — С потрохами. — Не уйдешь, значит? — Без сильмариллов не уйду. Сделалась пауза. «А может, скрутить и так за ворота вынести? — размышлял Готмог. — Да нечем скручивать… Убью гада! А куда труп девать?» — Слушай, — еще раз попытался он урезонить этого чокнутого, — они у шефа за семью замками, я туда и захотел бы — не добрался. — Тогда отведи меня туда, — оживился чокнутый, — а замки я и сам открою. Долг взял верх над шкурными соображениями. — Обкрадывать шефа не позволю! — Твой шеф сам меня обокрал. — А это уж меня не касается. Положение выглядело безвыходным. От наглого захватчика Готмогу нужно было только одно — чтобы тот убрался подобру-поздорову. Захватчик же, судя по всему, тоже хотел только одного — сильмариллов. Которых Готмог никак не мог ему дать. — Слушай, — начал он очередной раунд переговоров. — А с чем-нибудь, кроме сильмариллов, ты уйти согласен? — Нет. — Погорим же оба! — Ну и что? У меня все равно Клятва. — Если тебе клятвы так нравятся, давай я тебе тоже в чем-нибудь поклянусь. — Помочь вернуть сильмариллы. Идет? — Дались они тебе! Ладно, идет. — Тогда повторяй за мной. Сейчас Готмог пообещал бы и луну с неба, лишь бы Феанор отчалил наконец восвояси. Клятвы балрога не пугали — шеф с его-то положением разрешит от любого обета. Поэтому Готмог совершенно равнодушно отнесся к призыву в свидетели Манвэ и Варды, а на святость Вечно-Белой Горы ему и подавно было начхать. Однако упоминание Эру заставило его заерзать. Тут возможностей шефа могло не хватить. Но не успел он даже поразмыслить над этим, на него, как снег на голову, свалился призыв Вечнодлящейся Тьмы. — Да ты ума решился! — шепотом возопил Готмог. — Такого кощунства свет не видывал! В полутьме глаза Феанора горели почище сильмариллов. — Доклянывайся! — Не буду! — Струсил? Оказать себя трусом перед каким-то Воплощенным?! — Вечнодлящуюся Тьму призываю на себя, если не сдержу клятвы, — проговорил Готмог, словно в ледяную воду сиганул. Все-таки свернуть мерзавцу шею выходило дешевле… — Учти, — сказал Феанор, — у меня семеро сыновей, каждый с точно такой же Клятвой. Мысленно Готмог выругался на чем свет стоит. Феанор принялся снимать с лица повязки. Готмог поплелся к шкафу, выбрал из барахла что не жалко. Протянул одежку Феанору, переоделся сам — все это в мрачном молчании. Свернул одеяло валиком, чтобы пустая постель не очень бросалась в глаза. Открыл окно, перекинул ногу через подоконник и только тут нарушил наконец тишину: — По карнизу до водосточной трубы. Феанор сунул за пазуху пирожки с блюда и последовал за ним. Уже близился рассвет, когда Готмог влез обратно. Супостата удалось незаметно спровадить через дальнюю тайную калитку. Одеяло лежало в том же виде. Как мог, балрог обвязал физиономию и улегся, размышляя, во что вляпался. Клятва клятвой, но воровать было нехорошо. Может, попробовать поговорить с шефом? Намекнуть как-нибудь околичностями…***
«Время пройдет — попробую поговорить еще. Намекну как-нибудь околичностями», — думал Готмог, покачиваясь в седле три месяца спустя. Он возглавлял посольство, направлявшееся к Митриму. С собой он вез проект договора о перемирии и шкатулку с сильмариллом.